Тринадцатилетняя Омайра Санчес бьется в агонии перед телекамерами, транслирующими это по всему миру. Только ее голова и руки выступают из затверделой глины, под слоем которой бетонная опора сковала ей ноги. Опустошенный пейзаж, окружающий подростка, километры тины, из которой еле виднеются стволы деревьев или останки утонувшей коровы, кажется, простирается до бесконечности. Уйдут дни на то, чтобы достать оттуда Омайру и привезти в больницу, где ей понадобится ампутация ног. Пока газообразная гангрена расползается по телу, девочка вселяет надежду миллионам соотечественников и тем, кого потрясли ее страдания и храбрость на пороге смерти. За ней наблюдают из всех уголков планеты, не в силах что-либо предпринять. Колумбийцы знают: спасти ее уже невозможно. Мы можем только ухаживать за ней, облегчив последние часы агонии, и молиться, чтобы страдания скоро закончились. Шестьдесят часов спустя этот ангел покинул нас навсегда и возвратился на небо, где ее уже ожидали души других 25 000 жертв, и ста погибших десятью днями ранее (невиновных или преступников) в ходе захвата Дворца правосудия.

Омайра – одна из 21 000 раненых и пострадавших, которые пережили драму в Толиме. За считаные минуты извержение вулкана Руис заполнило лавой и вулканической породой спокойную реку Лагунилью, которая около полуночи сошла на Армеро, превратившись в водяной смерч, протянувшийся на километры.

Поток тины и обломков буквально стер с карты процветающий на протяжении девяноста лет населенный пункт. О всевозможных катастрофах в Колумбии сообщают заранее, и эта не была исключением. Уже несколько месяцев назад вулканологи предупредили, что обнаружили огромные трещины в кратере. По обыкновению равнодушное государство приняло решение проигнорировать эти заявления, поскольку оставалось неясным, как можно эвакуировать 50 000 человек и куда их расселить на несколько дней или недель.

Две катастрофы, одна за другой, погрузили страну в траур, вызвав глубокое чувство беспомощности. Но трагедия в Армеро стала настоящим благословением для военных. Теперь, в эпоху всеобщего бедствия, утомленные насилием, удушениями, освежеванием, сдиранием ногтей, купанием в серной кислоте, сжиганием, захоронением и выбрасыванием на свалку задержанных во Дворце правосудия, они могут вернуть образ слуг народа, внезапно превратившись из злодеев в спасителей, помогая двумстам тысячам людей, оставшимся инвалидами, ранеными или без крыши над головой, используя все человеческие ресурсы, средства, самолеты и вертолеты.

Круглые сутки по телевизору – этот ужас. Множество историй, полных невыносимых страданий и невосполнимых потерь, я также проливаю реки слез и разделяю общую боль. Перед тем как наконец признать эгоизм, слепоту и безответственность любимого мной человека, я продолжаю винить себя за то, что жива, и жажду обрести покой с умершими.

Два месяца спустя моя подруга Элис де Расмуссен приглашает меня провести пару дней в ее доме на островах Росарио, маленьком архипелаге, расположенном в 55 километрах от Картахены-де-Индиас. Национальный парк – собрание коралловых необитаемых островков в государственной собственности, но дюжины коренных, обеспеченных семей Картахены, Боготы и Медельина построили там свои дома и особняки, назвав все это «прогрессом». В Колумбии общепринятые нормы рано или поздно переходят в статус закона. Именно поэтому, хотя острова и принадлежат государству, земля на поверхности – собственность покупателей, которые облагородили местность, выстроив роскошные дома. Да и кого волнует, что нижняя часть острова в колумбийской туристической зоне для богачей принадлежит другому? К 1986 году уже не осталось заброшенных участков. Каждый отрезок земли стоит небольшое состояние, а цена самого скромного дома – не меньше четверти миллиона долларов.

Рафаэль Виейра Оп Ден-Бош – сын одного из белых колонистов островного парка Росарио и матери с карибско-голландскими корнями. Ему тридцать четыре года. Хотя у него нет зоопарка, он эколог, уважаемый туристами, соседями и даже самим директором парка, на территории которого они с семьей построили прибыльное предприятие: «островной Аквариум». Рафа, как его все называют, не богат, но за день ему удается продать восемьсот обедов. Он не низенький, страшненький и плотненький, а очень высокий, красивый и атлетичный. У него нет глиссера – только огромная, старая лодка для ловли рыбы. Рафа коллекционирует не жирафов и слонов, а барракуд и дельфинов. Единственное, что его объединяет с Пабло Эскобаром, – Панчо Вилья. Пока Пабло убивает людей и на фото в шляпе и костюме наездника «чарро» выглядит, как воплощение мексиканского бандита, Рафа, без шляпы, в своих неизменных маленьких плавках, похож на загорелую копию Криса Кристоферсона. Он поймал свирепую лимонную акулу и назвал ее «Панчо Вилья».

Уже много месяцев мне грустно, я чувствую себя ужасно одинокой. Возможно, поэтому мне было совсем не сложно с первого взгляда влюблиться в такого красавца, как Рафаэль Виейра. А поскольку его вроде как сразу покорили мои улыбка и бюст, и он прозвал меня «кошечка», мы с первого дня начали жить вместе. С его рыбами, ракообразными, дельфинами, акулами и делом всей его жизни – сохранением морской фауны страны и национального парка. Все дело в том, что одна из древних традиций здешних мест – рыбная ловля с динамитом: так быстрее и прибыльнее. Единственно важная вещь для рыбаков – ром и сегодняшний день, а не будущее и дети.

На Сан-Мартин де Пахаралес, самом маленьком острове Виейры, нет ни пляжей, ни пальм, а пресная вода – настоящая роскошь. Кроме того, там живут полторы дюжины афроколумбийских рабочих, потомки первых островных поселенцев, и мать Рафаэля. Его отец с мачехой проживают в Майами, а братья в Боготе. На острове дюжина маленьких домиков, и наша дверь никогда не заперта. Рафа весь день работает над расширением своего аквариума, а я плаваю, ныряю и изучаю названия видов животных Карибского моря на латинском, английском и испанском языках. В лучших традициях Кусто, я стала настоящим экспертом в этологии ракообразных и, отдавая должное Дарвину, узнала, почему у акул совершенное строение и триста миллионов лет эволюции, а у людей только пять и куча недоработок типа близорукости. Знаю: все из-за того, что люди произошли от обезьян, которые потратили миллионы лет, чтобы научиться ходить на двух лапах, и еще больше на то, чтобы стать охотниками, а не от морских обитателей, более любознательных, свободных и рискованных.

Рафа учит меня ловить рыбу, нырять с аквалангом и не бояться скатов и барракуд, которые иногда с нами играют, плавая поблизости. Он хочет, чтобы я изучила самого хищного и кровожадного обитетеля планеты, убеждая меня, что в море животные не нападают, если только кто-то случайно на них не наступит или не заденет гарпуном, но я отказываюсь учиться правильно им пользоваться, потому что мне не нравится убивать или наносить вред живым существам. Я предпочитаю обо всех заботиться. С каждым днем погружаюсь все дальше, без помощи дыхательной трубки, и мой объем легких увеличивается. Поскольку я плаваю по шесть или семь часов ежедневно, на большие дистанции, то стала спортсменкой и выгляжу на несколько лет моложе. В конце рабочего дня мы с Рафой всегда что-нибудь пьем на маленьком пирсе, который он построил собственноручно (как и почти все на острове), любуясь, как раскаленное солнце заходит за горизонт. Мы говорим на темы, связанные с окружающей средой, обсуждаем его путешествия по Африке, животных и эволюцию. Рафу, как и Пабло, не особо увлекают книги, скорее – истории. По ночам я читаю ему Хемингуэя. Моя жизнь сейчас невероятно проста. Мы так счастливы, что думаем однажды пожениться и даже завести детей.

Каждые шесть недель я езжу в Боготу. Теперь она кажется мне негостеприимным и странным городом. Здесь всегда нужно ходить, вооружившись защитными женскими аксессуарами: длинными накрашенными ногтями, как у ведьмы, с ярким макияжем и прической, в костюме, пошитом на заказ, шелковой блузке, длинных чулках и в туфлях на шпильке-стилете. А также жить, соответствуя куче злобных людей-космополитов, которые постоянно сплетничают об изменах и заговорах, смотря на меня с глубоким сочувствием и одновременно огромной завистью, поскольку я оставила свою карьеру, путешествия и общественную жизнь, чтобы уехать на «микроскопический остров, влюбившись в пляжного мальчика с репутацией красавца-голодранца». Я заезжаю в свою квартиру, оплачиваю счета и быстро возвращаюсь к жизни на море, в любящие объятия Рафы. Однажды утром, в один из визитов в Боготу в середине 1986 года, проверяя почту, я обнаружила конверт из плотной оберточной бумаги. В нем, кажется, лежит журнал.

Абсолютно ничто в мире не могло предсказать, что в нем. Фотографии шестнадцати разорванных на части трупов возвращают меня в реальность континентальной Колумбии; текст-анонимка – к человеку, с которым я перестала видеться, которого уже давно не люблю, воспоминание о котором уже не оставляет горько-сладкий привкус запретного плода. Это обычный сборник мемуаров, все более смутных, наполненных неопределенностью и агонией, таких ценных и одновременно бесполезных. Очевидно, кто-то рассказал о нашей встрече с «M-19» агенту спецслужб или военной разведки, тому, кто, замешан в страшных пытках. Обвиняя Пабло и Гонсало в ужаснейших преступлениях, которые я только могу вообразить, аноним клянется заставить меня заплатить за них каждой капелькой крови и каждым миллиметром кожи. Проплакав пару часов, молясь душам жертв, чтобы они просветили меня, что делать дальше, я решила сделать два звонка. Первый – моей знакомой, чтобы сказать, что я передумала насчет бриллианта в 72 карата, о котором она мне говорила. Хочу показать его коллекционеру (владелец просит за него миллион долларов и предлагает мне сто тысяч комиссии с продажи). И второй – своей подруге Сьюзаните, продавщице недвижимости, чтобы попросить ее выставить мою квартиру на продажу. Потом, вместо того, чтобы отправиться в Картахену, я первым самолетом вылетаю в Медельин.

Густаво Гавирия, как всегда добродушный и искренний, сразу принимает меня. Пока мы обсуждаем его бизнес, мои расторгнутые контракты и ситуацию в стране, в глубине его взгляда я замечаю зачатки глубокого разочарования в жизни. Поговорив пару минут, я показываю ему бриллиант, который, как мне сказали, принадлежал европейскому королевскому дворцу. Взяв лупу ювелира, которая позволяет ему разглядеть мельчайший уголек в относительно идеальном камне, Густаво начинает изучать хрустальное яйцо, что я принесла. Размером оно похоже на перепелиное:

– Это действительно один из самых больших камней, которые я видел в своей жизни, закрывает целую фалангу… Да, он точно королевский… Судя по цене, он явно краденый… Не совсем прозрачный, не желтоватый, не белый, не песочный… Он не особо дорогой, но цвет мне не нравится… и в нем есть угольки…

– Ради бога, Густаво! Мы оба знаем, что, если это «D-Flawless» или «Canary», то его стоимость в четыре или пять раз больше…

Кто-то стучит в дверь и, не дожидаясь разрешения Густаво, входит, закрывая ее за собой.

– Посмотрите, кто у нас здесь! Русалочка собственной персоной! Какая загорелая! Чем обязаны?

– Она приехала показать мне вот это, Пабло – объясняет Густаво, демонстрируя бриллиант. – С Вирхинией расторгли даже контракты на рекламу, ей нужны комиссионные с продажи.

Пабло берет сверкающую драгоценность между большим и указательным пальцем и изучает на расстоянии вытянутой руки, как будто это палец разлагающегося трупа его заклятого врага. Лицо Эскобара выражает такое отвращение, что на мгновение мне кажется, он выбросит миллион долларов в окно. Потом, словно сдержавшись, чтобы не сделать этого, он смотрит на своего партнера и восклицает:

– Это штаб-квартира наркокартеля, а не магазин Гарри Уинстона! Мы не будем вести с ней бизнес. Если нужны деньги, пусть договаривается со мной! И не забудь, брат, нас ждут на собрании.

Глубоко вздохнув, Гавирия говорит мне, что не покупает бриллианты такого размера, потому что в непредвиденном случае их невозможно обменять или продать по первоначальной цене. Я спрашиваю, как у кого-то с миллиардом долларов наличными может быть проблема с ликвидностью миллиона, на что Густаво со смиренной улыбкой, пожимая плечами, отвечает: богатые тоже плачут. Он прощается, целуя меня в щеку. Оставшись наедине с его кузеном, я вручаю ему конверт с фотографиями и анонимкой.

– Думаю, тебе стоит посмотреть, что пришло мне по почте. Хотела передать тебе это через Густаво. Похоже, из-за очередного вашего с El Mexicano поручения кто-то хочет сделать со мной то же, что с этими людьми. Пабло, кто еще знал о нашей встрече с Иваном Марино? И кто стоит за смертью Альваро Фаяда в марте?

Эскобар открывает конверт и высыпает содержимое на стол, он словно онемел и очень изумлен. Будто в оцепенении, он садится с каменным лицом. Но ничто на свете не заставит его побледнеть, ведь Пабло Эскобар никогда не боялся зрелищ, от которых обычный человек потерял бы сознание. Ювелирным пинцетом Густаво он подцепляет каждую из шестнадцати фотографий, молча изучая их, потом вслух читает какие-то отрывки текста, сопровождающего снимки, и наконец произносит:

– Думаю, нам с тобой нужно поговорить, и разговор затянется надолго… ты замужем?

Я отвечаю: пока нет, но Рафаэль ждет меня этой ночью в Картахене. Тогда он просит меня вернуть бриллиант, заверив мою подругу, что я уезжаю в путешествие, а самой ждать его в квартире, пока он не освободится. Речь идет о вопросе на грани жизни и смерти.

– Позвони уже своему парню, или кто он там, и скажи, что самолет улетел и ты прилетишь завтра. Успокойся, никто не причинит тебе вреда, я и пальцем тебя не трону. Пока оставляю фотографии себе, попрошу знакомых снять отпечатки пальцев и узнать, кто тот извращенец, который это сфотографировал, шизофреник, приславший их тебе, чертов самоубийца, обвиняющий меня и требующий расплаты за эту резню!

– Нет-нет, Пабло! На фотографиях уже сотни моих отпечатков, ты только все испортишь! Не показывай их никому и не пытайся узнать, кто их снял, умоляю тебя! Я живу на островке с мужчиной, похожим на ангела, и не виновата в преступлениях, которые вы совершили! – прошу я, разрыдавшись, пробуя забрать фото.

Пабло встает и гладит меня по плечу. Когда ему удается меня успокоить, он убирает фотографии в конверт и обещает все сжечь, как только тщательно все изучит, чтобы убедиться, что лица соответствуют без вести пропавшим из Дворца правосудия, или тому, что осталось от них после действия серной кислоты. Он настаивает: этой ночью мне необходимо остаться в Медельине, и, когда я неохотно соглашаюсь, Эскобар прощается и быстро выходит. Следуя инструкциям, я звоню Рафаэлю и говорю, что приеду завтра, потому что рейс отменили из-за непогоды. Никогда не смогла бы передать ему тот ужас, который чувствую, и уж точно рассказать причины, по которым поделилась им с Пабло. Заходя в квартиру и поставив чемодан на кровать, чтобы распаковать кое-какие вещи, в крупной шерсти ковра я замечаю что-то блестящее – крошечный золотой браслет. Примеряю его. Мое запястье почти такое же тонкое, как у маленькой девочки, но, чтобы закрыться, эта недорогая драгоценная безделушка должна была быть на дюйм длиннее.

Несколько часов спустя, увидев, как входит Пабло, я замечаю: за этот год он постарел лет на пять. Ему еще нет тридцати шести, но походка уже более медленная и не такая уверенная. Отмечаю, что он располнел, а на висках проглядывает седина. Думаю, на моих тоже, но женщинам легче это скрыть. Он выглядит спокойнее, чем вечером, но кажется усталым и грустным, как будто ему необходимы крепкие объятия. В его лице читается вопрос – мое выражает обвинение. Видя порознь наши отражения в зеркале, в которое мы так часто смотрелись вместе, Пабло замечает, что я выгляжу на десять лет моложе его и похожа на статую из золота. Я вежливо благодарю за комплимент, за который год назад вознаградила бы его сотней поцелуев. Он хочет знать: почему я, не предупредив его, сменила номер телефона. Несколькими лаконичными и колкими фразами я все ему объясняю. Задумчиво помолчав, он вздыхает, поднимает взгляд и говорит, что все понимает.

Глядя на меня с некой ностальгией по рассыпавшейся мечте, он грустно улыбается и добавляет, что на самом деле очень рад меня видеть, рад, что может снова поговорить со мной, хотя бы несколько часов. Пабло спрашивает, не против ли я, если он немного отдохнет в кровати, и когда я отвечаю: нет, грузно падает на нее, скрещивает руки на затылке и начинает рассказывать мне истории из реальной жизни. Недавние события, как, например, 6 ноября прошлого года:

– Секретаршу судьи Карлоса Медельина с ожогами третьей степени привезли в больницу Симона Боливара. Когда люди в форме приехали за ней и начальник ожогового отделения попробовал им противостоять, они угрожали обвинить его в пособничестве партизанке, задержать и отвезти на допрос в казарму. С невинной дамы сдирали кожу на протяжении нескольких часов в армейском кавалерийском училище. Она умерла, потому что эти животные буквально разорвали ее на клочки. У женщины, которая родила в армейском грузовике, украли ребенка, и прямо там, после родов, запытали ее до смерти. Разодранный на части труп другой беременной женщины был выброшен на помойку в Мондоньедо. Пилар Гуарин, девушку, которая в тот день подменяла кого-то в кафе, насиловали в течение четырех дней в военных гарнизонах, затем ее и нескольких мужчин затолкали в чан с серной кислотой, а других захоронили на кладбище кавалерийской школы, где покоятся сотни тысяч без вести пропавших в правление Турбая. И знаешь, зачем они все это сделали? Чтобы получить информацию о семи миллионах долларов, которые я якобы отдал «M-19», чтобы их разделили между военными и службами безопасности. Пытки были не для того, чтобы узнать, кто финансировал захват (они уже и так это знали), а с целью вычислить местонахождение Альваро Фаяда и денег, включая и те, которые я уже отдал Ивану Марино Оспине.

– Сколько ты на самом деле заплатил «M-19», Пабло?

– Я отдал Ивану Марино миллион наличными, пообещав еще миллион оружием и дальнейшую экономическую поддержку. Благодаря полосе в «Наполес» мы смогли доставить взрывчатку, но оружие и боеприпасы не прибыли вовремя, и это оказалось трагедией. Пришлось начать захват раньше, потому что в этот день в суде начинали изучать дела по экстрадиции, и доказательства против нас были неопровержимыми. Члены «M-19» просто хотели огласить воззвание и потребовать объяснений от президента, но все пошло наперекосяк. Военные начали обстреливать Дворец и убили судей, чтобы не осталось свидетелей того, что происходило внутри. Об этом рассказали Гонсало, а он уже рассказал мне. Тебе я могу признаться, что этот миллион долларов – мое лучшее вложение в жизни. Но, как бы близко ни была военная разведка и как бы я ни ненавидел левых, мы с El Mexicano не стали бы платить армии за убийство шести командующих «M-19»! Это самое низкое и подлое, что я слышал в своей жизни! Фаяд и Оспина были не только моими друзьями, но и нашим связующим звеном с Норьегой, «сандинистами» и Кубой. Мне нет смысла тебе лгать, Вирхиния, потому что ты меня хорошо знаешь, и тебе известно, что так и было. Теперь можно признаться: той ночью я хотел представить тебя главнокомандующим «M-19», потому что знал: они потребуют у правительства предоставить им эфиры на радио, и подумал, что ты могла бы на них работать.

Интересуюсь: кто еще знал о его встрече с Оспиной и Фаядом. Пабло отвечает: только самые надежные люди.

– Сколько из них знало о моем приезде в середине августа 1985 года?

Он, кажется, удивляется, и отвечает: как всегда, только двое, те, что увезли и привезли меня в гостиницу. Я заявляю: среди его людей – предатель. Вероятно, кто-то сболтнул одной из подруг о нашей встрече, а та позвонила в органы безопасности, чтобы обвинить меня, стереть с лица земли и вынудить уехать из страны. Теперь некто с ужасно извращенным умом хочет заставить меня поверить, что Эскобар и El Mexicano заплатили армии за убийство судей и партизан, дабы не платить «M-19», если бы захват прошел успешно. Пабло отмечает: если это так, армия и службы безопасности «доили» бы его всю оставшуюся жизнь, вышло бы куда дороже, чем заплатить «M-19».

– Пабло, мне не интересно знать, кто говорил о нашей встрече с Оспиной. Ты должен присмотрется к собственным людям и девушкам, которых постоянно покупаешь. У тебя есть армия, которая встанет на твою защиту, в то время, как я сдаюсь на милость твоих врагов. Я одна из знаменитейших женщин этой страны, когда меня разорвут на части или заставят исчезнуть, детали нашей связи выйдут на свет. Они обвинят тебя в моей смерти, и все твои принцесски, модели и проститутки разбегутся.

Я бросаю ему золотой браслетик и говорю, что он слишком большой для его дочери Мануэлы.

– Он же на ребенка! Ты совсем свихнулся со своей марихуаной, ты – не просто жертва своего собственного изобретения, но и скоро станешь настоящим извращенцем! Что ты стремишься найти во всех этих девственницах? Особенный идеал женщины, бесконечные копии той, что однажды, в тринадцать лет, была девушкой твоей мечты, той в которую ты влюбился?

– Не позволю никому так говорить со мной! Что ты, черт возьми, о себе возомнила? – кричит Эскобар, вставая и бросаясь на меня, как дикий зверь. И пока он, потеряв самообладание, трясет меня, как тряпичную куклу, я вскрикиваю:

– Думаю, я твоя единственная лучшая подруга, Пабло! Единственная женщина, которая никогда ничего от тебя не требовала, не просила, чтобы ты меня содержал, мне даже не приходило в голову требовать, чтобы ты оставил жену! Я не хотела от тебя детей! Я единственная представительная женщина, которая любила тебя и будет любить, пока ты жив. Которая потеряла все, что заработала в жизни, из-за любви к тебе, единственная, которую седьмой самый богатый человек мира оставил с пустыми руками, без возможности зарабатывать на жизнь! Тебе не стыдно? И когда я подумала, что наши отношения – уже в прошлом, и я могу быть счастлива с хорошим человеком, мне присылают вот такой подарок от профессионального маньяка! Я принесла эти фото, чтобы показать, что сделали с невинными женщинами по твоей вине. Хотела поговорить о том, что никто больше не осмеливается обсуждать. Я единственный человек, который не боится тебя, единственная в твоей жизни, кто справедлив! Знаешь, пытки ужасают, Пабло. Убей меня раз и навсегда до того, как я попаду в руки извращенцев! Сделай это сам, ты же «удавил» двести человек и являешься экспертом мирового масштаба по техникам удушения! Но на этот раз сделай это быстро, прошу тебя!

– Нет-нет-нет! Не проси меня, это кошмар. Ты же ангел, а я убиваю только бандитов, еще чего не хватало услышать! – говорит он, стараясь успокоить меня и заставить замолчать. Пабло обнимает меня, пока я, не останавливаясь, бью его кулаками. Уже усталая и побежденная, всхлипываю у него на плече. Он целует меня в волосы и спрашивает: люблю ли я его еще хоть немножко. Отвечаю: думала, что давно перестала, но буду любить до смерти, так как он один хорошо обращался со мной… и с нищими. В продолжительной тишине слышится только мой плач. Потом, пока я успокаиваюсь в его объятиях, как будто разговаривая сам с собой, Пабло произносит с огромной нежностью:

– Возможно, даже лучше, что ты какое-то время поживешь на островах, любовь моя… Я чувствую себя спокойнее, чем если бы ты была одна в Боготе… бог знает, что делает… Но тебе скоро это наскучит, поскольку тебе нужен большой размах… и настоящий мужчина… Ты – слишком женщина для такого ребенка, как он… Ты… – Джейн с Тарзаном из «Аквариума»! Кто бы мог подумать!

Замечаю, что после Тарзана из зоопарка в моей жизни нет ничего невозможного. Мы примирительно смеемся, Пабло садится рядом, осушая мои слезы. Подумав немного, он внезапно заявляет:

– Предлагаю сделку: поскольку сейчас у тебя столько свободного времени, почему бы тебе не вписать в сценарий фильма всю правду о событиях во Дворце правосудия? Если итальянцы не заплатят сто тысяч долларов, я дам их тебе в качестве аванса.

Отвечаю, что итальянский журналист уже подтвердил: продюсеры не заплатят такую сумму, и добавляю:

– Кроме того, мне пришлось бы уехать из страны и попрощаться с Рафаэлем. В любом случае, ты должен понять: на данный момент я не могу написать версию в защиту произошедшего…. или описать твои экзистенциальные мотивы, Пабло.

Он обиженно смотрит на меня и с глубокой грустью в голосе спрашивает: смотрю ли я на него теперь, как на простого преступника, обыкновенного бандита с кучей денег.

– Если тот, кого я больше всего на свете любила, был просто бандитом, пусть и «успешным», кем бы тогда была я? Знаю, события во Дворце вышли у Белисарио и «M-19» из-под контроля, однако также ясно: эта резня поможет «потопить» экстрадицию. Но не надейся на поздравления, Пабло. Последствия твоих сделок и поступков пугают меня. Могу только сказать: сейчас, когда ты поставил страну на колени, не имеет смысла продолжать убивать людей. Не хвастайся этой победой ни перед кем и всю оставшуюся жизнь отрицай какую-либо причастность к захвату. Посмотрим, сможешь ли ты тогда наконец отдохнуть от окружающего тебя ада, позволив остальным жить в мире. Я сохраню секрет, но все это останется на твоей совести. Рано или поздно каждый из этих «мясников» будет держать ответ перед Господом. Ирландцы говорят, что история доказала – проклятие за «грехи отцов…» всегда исполняется. Долг переходит на следующие поколения.

Возможно, чтобы не думать о своих детях, Пабло меняет тему и решает поведать мне о боли, которую он почувствовал, потеряв Ивана Марино Оспину. Рассказав, что армия убила его в Кали, в доме, принадлежащем Хильберто Родригесу. Заключенный под стражу глава картеля Кали оплакал его смерть.

– Твой друг и союзник по захвату погиб в доме Хильберто?

Когда я узнаю, что основатель «MAS» и боссы обоих картелей скорбят по командиру партизанской группы, думаю, единственное, чего мне не хватает в Колумбии – увидеть обнявшихся Хулио Марио Санто Доминго и Карлоса Ардилу Лулле, оплакивающих Тирофихо, погибшего после бутылки «рефахо»! (Смесь 50 % пива «Bavaria» и 50 % газировки «Postobón»).

Пабло спрашивает, почему со мной расторгли даже контракты на рекламу. Я объясняю: согласно Фабио Кастильо, журналисту журнала «El Espectador», «Пабло Эскобар подарил мне фабрику колготок «Di Lido» и телестудию, чтобы я могла, не выходя из дома, записывать свои программы». Семья Каплан почувствовала себя оскорбленной и расторгла контракты, аргументируя это тем, что знаменитость из СМИ выходила им очень дорого. Они заменили меня моделью, товары перестали покупать, и марка обанкротилась. Я добавляю: практически все журналисты в стране знают: в моей квартире не поместилась бы телестудия, но никто из них не выступил в защиту правды. И, хотя все мои коллеги в курсе, что меня никогда не били, и у меня идеальная кожа, женщины, годами плетущие интриги в надежде убрать меня с телевидения, прежде всего кузина Сантофимио и ее дочь, невестка экс-президента Альфонсо Лопеса, твердят всем, кто к ним прислушивается, что, после того как я с помощью кучи пластических операций восстановила жутко изуродованное лицо, я ушла из СМИ, чтобы стать содержанкой Пабло Эскобара.

– Они похожи на сводных сестер «Золушки»… El Espectador и Фабио Кастильо подло инициировали твой уход с работы. Мне уже рассказали, что медийные воротилы сговорились сделать с тобой то, на что бы не осмелились, когда мы были вместе. Полковник полиции, который сдал управлению по борьбе с наркотиками лаборатории в Яри, – тот же человек, что передал этому несчастному журналисту кучу информации для книги, полной лжи. Но я ими займусь, любимая, «сядь на пороге дома, чтобы увидеть, как несут труп твоего врага». Твои враги – прежде всего мои.

Я встаю со стула и сажусь на кровать в ногах у Пабло, вспоминая китайские пословицы: «Удар, который не ломает тебе спину, выпрямляет ее» и «То, что происходит сейчас – самое лучшее». Добавляю: если он покончит с экстрадицией, то должен пообещать распланировать полвека своей будущей жизни и перестать так остро реагировать на новости в СМИ. Я настаиваю: мы оба не судьи, не палачи и не боги. Привожу сотню аргументов и уверяю: вдали от этих развращенных людей я сейчас так несказанно счастлива, что не скучаю ни по славе, ни по общественной жизни, ни по карьере телеведущей.

Эскобар слушает меня молча, вперясь в глаза, губы, исследуя каждую черточку, каждое выражение, со взглядом знатока, который он приберег для остальных и редко использует при разговоре со мной. Затем, властным тоном, который придает ему уверенности в том, что он знает меня лучше всех, Пабло утверждает: я обманываю сама себя, убежав на остров, прячась от причиненной мне боли в объятиях Рафаэля, чтобы постараться забыть наше прошлое. Пабло задумчиво гладит меня по щеке, добавляя: «Странно, у тебя такая чистая душа. Моя, например, чернее угля, а за все эти годы, проведенные бок о бок, ты не запятнала свою». Вдруг он вскакивает, целует меня в лоб, благодарит, что заехала в Медельин и привезла ему доказательства тяжких преступлений. Перед тем как попрощаться, он заставляет меня пообещать, что каждый раз, меняя номер телефона, я буду сообщать ему об этом. Он хочет, чтобы я была рядом, когда потребуется, не исчезнув из его жизни насовсем, как и он, всегда очень близкий и надежный.

– Обещаю, но только до тех пор, пока снова не выйду замуж. Ты должен понимать: с этого момента мы с тобой уже больше не сможем общаться.

Из Медельина я уезжаю уже почти успокоившись. Теперь я уверена: если экстрадицию отменят, Пабло сможет начать восстанавливать свою жизнь на основе великодушия и убеждений, присущих мужчине, в которого я влюбилась почти четыре года назад. Летя в Картахену, я молюсь о душах женщин, подвергшихся пыткам, чтобы они поняли, почему я молчу. Не знаю, кому я могла бы поведать о преступлениях глупого человечества, совершенных убийцами и ворами на службе государства. Знаю, если бы я заговорила об ужасах, подтвержденных Пабло, пресса, связанная с органами власти, потребовала бы бросить меня в тюрьму за соучастие бог знает в чем, – возможно, это удовлетворило бы жажду мести страны, где трусы обычно охотятся на женщин, когда им не хватает храбрости противостоять таким мужчинам, как Эскобар.

Чтобы постараться стереть из памяти картины жутких пыток и кошмарных сцен, к которым даже Пабло в день с «береттой» не смог меня подготовить, я ныряю в морские воды и пытаюсь доплыть до Сан-Мартин де Пахаралес – большого острова, сохранившегося нетронутым благодаря фонду семьи Эчаваррия, которая купила его, но не застраивала.

Это примерно шесть морских миль туда и столько же обратно. Шесть часов вплавь, если на море штиль. Я не поделилась с Рафой своими планами, потому что плохо плаваю кролем. Решила: чтобы научиться, в следующее путешествие в Боготу сделаю себе операцию на глаза и смогу обойтись без контактных линз.

В первый раз я достигла цели благодаря ластам, маске и дыхательной трубке, с помощью которых можно двигаться вперед, не прилагая особых усилий, плыть, без необходимости вытаскивать лицо из воды, чтобы вдохнуть. Я поздравляю себя, ликуя и бешено размахивая руками. Из дома я вышла в семь утра, поскольку на островах жизнь начинается сразу после рассвета, а приплыла в десять. Во время своего одиночного заплыва я не встретила акул или больших животных. Прихожу к выводу: во всем виновата рыбная ловля с динамитом и моторы туристических лодок, разрушающие коралловый риф. Это – единственная реальная угроза на маленьком архипелаге. Отдохнув пару минут на пустынном пляже, который туристы наводняют только по воскресеньям, я собираюсь обратно, уже гораздо увереннее, и добираюсь до Сан-Мартина к часу, как раз во время обеда. Когда Рафа спрашивает, почему я такая довольная, я не рассказываю правду. Знаю, его бы хватил удар. Предпочитаю сказать, что пока перестану плавать, чтобы начать писать в заброшенном сарае на необитаемом островке, что в нескольких метрах от нас. Объясняю Рафе: в двояком положении человека, которому закрыта дорога в СМИ, и в будущем – слепого, я всегда мечтала, чтобы мои коллеги по студии записывали книги на аудио, когда останутся без работы. Тогда слепые смогли бы слушать их чудесные голоса. Рафа отвечает: людям, которым лень читать, они бы тоже сильно понравились. Но он хочет слушать истории, которые я рассказывыаю.

– И о чем ты собираешься писать, кошечка?

Я говорю: истории о мафиози, типа «Крестного отца», об охотниках и рыбаках, как персонажи Хемингуэя.

– Вау! Про акул и животных, это чудесно! Но не вздумай писать о выродках мафиози, которые губят нашу страну! Такого наркоторговца видно сразу, даже если на нем надет один халат: его самодовольное поведение… походка… манера заглядываться на женщин… есть… говорить – все! Они омерзительные и грязные, а также способны заказать тебя. Тогда я останусь без моей прекрасной кошечки!

В следующее воскресенье, спускаясь по веревочной лестнице со второго этажа, где расположены наша спальня и терраса, чтобы узнать, чья это огромная яхта стоит напротив дома, я неожиданно сталкиваюсь с Фабито Очоа, братом Хорхе, компаньона Пабло, и его женой. Они восхищенно рассматривают маленький аквариум в столовой, пока Рафа рассказывает детям о беременных самцах морских коньков и «монстрике», моем домашнем животном неопределенного вида. Понимаю, для семьи «королей наркоторговли» из Антиокьи Рафа сделал исключение, потому что истинное призвание Очоа – любовь к животным и разведение прекраснейших пород лошадей и быков. Другая деятельность – просто… очень прибыльное хобби.

Практически все приезжие посещают «Аквариум». Те немногие, кто не знаком с Рафой Виейра, обычно знают меня, а это влечет за собой более активную общественную жизнь, чем мы могли себе представить. Как-то в воскресенье, пока мы обедаем с Орнеллой Мути и Паскуалино Де Сантисом, которые снимают в Картахене фильм по мотивам книги Гарсия Маркеса «Хроника объявленной смерти», главный художник картины все время смотрит на меня, утверждая, что я «на самом деле кинодива». Он не может поверить в мой уход с телеэкрана. Знаю, и другие интересуются моим исчезновением с телевидения и из журналистики, но только нам с Пабло известны истинные на то причины. В любом случае, я несколько дней хожу, осчастливленная словами легенды итальянского кино, и еще больше радуюсь, когда на следующей неделе мне удается повторить подвиг в двенадцать морских миль.

Мы с Рафой часто ездим на соседние острова на праздники, чаще всего на те, что устраивает Херман Леонгомес, сестра которого замужем за адмиралом Писарро. Их сын, Карлос Писарро Леонгомес, после смерти Ивана Марино Оспины и Альваро Фаяда стал новым командующим «M-19». Писарро всем известен как «командир-папочка». Он – единственный партизанский предводитель в истории, выглядящий на фото как Че Гевара, а не как беглец из главной тюрьмы Боготы. В ходе жизненных перипетий его богатый дядя Херман, который, как мне известно, был претендентом на руку вдовы Расмуссен (гораздо богаче его), вскоре станет ухажером единственной колумбийской женщины-конгрессмена, Ингрид Бетанкур, которая могла бы построить политическую карьеру во Франции.

Спустя пару месяцев я возвращаюсь в Боготу, чтобы узнать, сделают ли мне операцию на глаза. На две недели придется отказаться от линз, поэтому я решила провести это время в своей столичной квартире, а не на острове, где может случиться все, что угодно, вплоть до печального конца в плавниках «Панчо Вильи III». Несмотря на то что мой телефон сейчас знают только двадцать человек, а остальные считают, что я живу в Картахене, на автоответчике – сотни сообщений. Как всегда, начиная со звонков Дэвида Меткалфа и Армандо де Армаса, заканчивая дюжиной тех, кто угрожает изнасилованием и пытками, а потом вешает трубку, не представившись. Через пару дней после моего прибытия звонит Пабло:

– Наконец-то ты вернулась! Уже устала от жизни с Тарзаном?

– Нет, я не устала от Рафаэля. Приехала узнать, могут ли мне сделать операцию на глаза, до того как я окончательно ослепну. А ты уже устал от повседневных забот?

– Нет-нет, любимая, я каждый день все больше наслаждаюсь, делая пакости! Ну, что же ты весь день делаешь на этом острове, помимо того, чтобы плавать и загорать? Ты работала над моим сценарием или романом?

– Роман у меня не выходит… Каждый раз заканчивая главу, я ужасаюсь, представляя, что кто-то может это прочесть, и рву ее. Думаю, ты – единственный человек, которому мне не стыдно показать написанное…

– Ой, мне так хочется послушать! Это настоящая честь для меня, родная! Я буду звонить тебе каждые три минуты с разных телефонов, ок? Прием!

Позвонив больше двенадцати раз подряд, Пабло говорит, что хочет предложить мне заняться лучшим бизнесом в мире – уникальная возможность, которую мы можем обсудить только с ним. Это совершенно секретно, и он пока не может разглашать подробности. Чтобы ни о чем не беспокоиться, он хочет раз и навсегда гарантировать мне стабильное будущее. Пабло очень печалят мои заявления о том, что моя карьера улетела в трубу по его вине. Я благодарю за предложение и отвечаю, что на самом деле не стремлюсь разбогатеть. На следующий день он снова звонит, настаивая на возмещении всех моих убытков, и просит представить, что будет со мной, если по какой-либо причине я завтра расстанусь с Рафаэлем, и никто не захочет нанять меня на работу, и, боже упаси, – врачи не смогут спасти мое зрение.

– Понимаешь, если бы ты согласилась на предложение канала в Майами, то не была бы сейчас так счастлива. Представь, если учесть еще и то, что я хочу тебе предложить, ты бы уже вытащила кинжал, который вонзили тебе в спину, и обеспечила себе будущее! Сейчас или никогда, любовь моя, потому что на следующей неделе… я могу быть уже мертв! Пообещай: перед тем как вернуться в Картахену, ты заедешь сюда. Не заставляй меня страдать, ради твоего же блага… и твоих детей… Ты, кажется, упомянула, что хочешь иметь детей… Не так ли?

– Не знаю… Ты собрался открыть телеканал и хочешь, чтобы я на нем работала, да?!

– Нет-нет-нет! Еще лучше! Но я пока не могу раскрыть секрет.

– Хорошо, я приеду. Но если дело того не стоит, я никогда в жизни больше не скажу тебе ни слова и прекращу писать твою биографию. Пусть ненасытные журналисты напишут свою историю, заявляя, что ты настоящий психопат, да еще и с жирафами.

– Так их, любовь моя! Напиши, что ты, лучше чем кто-либо, знаешь, что я – безжалостный психопат, чтобы они уважали меня и еще больше боялись!

Врачи сообщают, что не могут меня оперировать, а мое состояние не настолько тяжелое. Думаю, уже бесполезно продолжать носить линзы. Жду не дождусь, когда снова обниму Рафу, который ежедневно звонит, чтобы сказать, как он по мне соскучился. По дороге в Картахену я на несколько часов задержалась в Медельине, исполняя данное Пабло обещание. Он послал надежного человека, который детально спланировал нашу встречу. Когда я уже в квартире, Эскобар звонит, предупреждая, что задерживается, и просит подождать пару часов. Когда два часа плавно переходят в четыре, я понимаю: он вынуждает меня остаться в Медельине на ночь. Приехав, Пабло извиняется, объясняя: каждый раз при встрече со мной он должен полностью убедиться, что все в порядке. Оказывается, в связи с анонимными материалами ему пришлось снова прослушивать мой публичный телефон, но он мог рассказать мне об этом только лично. Эскобар оправдывается, уверяя: в случае похищения идентификация угрожающих голосов позволит вычислить, где меня держат, и спасти. Я, в свою очередь, осведомляюсь, до каких пор Пабло Эскобар будет продолжать следить за мной. Надеюсь, дело, которое он хочет мне предложить, – на самом деле что-то стоящее, и я смогу привести в порядок свою новую жизнь, в один прекрасный день сообщив, что я обручена с Рафой и мы не можем больше видеться.

Пабло предлагает мне «травку» – он хочет выкурить несколько «косяков». Я удивлена, ведь он никогда не курил передо мой. Отвечаю: с удовольствием бы попробовала, если бы марихуана производила на меня какой-нибудь необычный эффект, но от нее меня клонит в сон, и я глубоко засыпаю до следующего дня. Эскобар интересуется, откуда я это знаю, а я вспоминаю своего аргентинского мужа, который часто курил. Я пробовала пару раз, но меня не зацепило.

– Тот старый чувак? Какой сюрприз!

Рассказываю, что «Клан Стивель», может быть, самая выдающаяся и блестящая группа аргентинских актеров, в семидесятые годы проводила коллективный психоанализ, принимая ЛСД под надзором психиатра, еще более сумасшедшего, чем все они, вместе взятые. Это единственный наркотик, который мне хотелось бы попробовать, чтобы открыть «двери восприятия», которое описывает Олдос Хаксли в своей одноименной работе.

Не перестаю восхищаться британским философом, учеником Кришнамурти, и его исследованиями мескалина, добавляя: на смертном одре Хаксли попросил жену сделать ему инъекцию ЛСД, чтобы перешагнуть порог в другой мир, который ему удалось неоднократно смутно разглядеть, с полным отсутствием боли и абсолютной ясностью. Туда, где время, пространство и материя исчезают. Спрашиваю у Пабло, смог бы он достать мне лизергиновую кислоту, хочу как-нибудь попробовать и сохранить немножко до дня моей смерти.

– Неужели ты предлагаешь мне начать импортировать галлюциногены? Какое неслыханное предложение, моя незапятнанная душа! Я поражен!

С того дня Пабло всегда будет так меня называть, когда захочет подразнить или подшутить над той, которую окрестил «моя четырехкратная совесть по части наркотиков». А все это из-за моей врожденной ненависти к кокаину, крэку и героину; глубокого презрения в отношении его любимой конопли; интересу к ритуалам с мескалином и отваром «аяуаски». Кроме того, меня всегда тайно восхищала идея, которая заключается в следующем: по пути в царство Аида по мифологической реке Стикс определенное вещество может помочь заменить боль и страх неким абсолютным осмыслением, превосходящим весь разумный опыт, описанный Хаксли. Появляется ощущение, что ты плывешь в легком и прозрачном эфире, выходя за пределы удовольствий и самых изысканных наслаждений.

Эскобар интересуется, много ли на островах принимают наркотиков. Я отвечаю: все, кроме Рафы, курят и пихают в себя что попало. Он хочет знать, люблю ли я Виейру, как раньше любила его. Чтобы не отвечать то, что он хочет услышать, я поясняю: любовь бывает разной, так же, как существуют разные виды ума. В доказательство этому – что-то такое изысканное, как улитки, было создано и выстроено элементарными существами на основе золотого сечения 1:618033, которое также было задействовано в великих работах эпохи Возрождения. Потом шаблон повторялся в самых успешных произведениях архитектуры, неординарных и впечатляющих образах природы, включая многие человеческие лица. Добавляю: меня всегда завораживала гипотеза, что такие разнообразные умы, как, например, у бога, гениев и моллюсков, смогли, рационально или инстинктивно, применить одинаковую пропорцию прямоугольных структур, чтобы в итоге получить идеальные геометрические формы.

Пабло слушает меня молча, лежа на кровати, погрузившись в какую-то идиллическую умиротворенность. Здесь он когда-то связал меня, лаская револьвером. Я хладнокровно созерцаю «наркокороля» под эффектом галлюциногена, разработанного кем-то другим. Эскобар внезапно встает и подходит ко мне, как в замедленной съемке. Берет мое лицо в свои руки, нежно, словно намеревается поцеловать, но не хочет пугать, тщательно изучает его, отмечая, что, возможно, пропорции золотого сечения вселяют в него это очарование, которое он всегда чувствовал, смотря на меня. Мне неловко, я отвечаю, что этого мне никогда не приходило в голову и, пытаясь освободиться, спрашиваю, о чем он хотел мне рассказать. Пабло гладит меня по щеке, заявляя, что хочет знать, рассказывала ли я другим богачам об ирландских проклятиях и геометрии. Удивленно я говорю: нет, от них я только набиралась опыта. Очень пристально глядя на меня, при этом не отпуская, он спрашивает, чувствую ли я какую-нибудь привязанность к этим магнатам. Поскольку мы говорили о больших экономических группах, а не об остальных мужчинах, я отвечаю: нет, настаивая на том, чтобы он уже сказал наконец, зачем заставил меня приехать в Медельин. Пабло спрашивает, хочу ли я поживиться и «срубить» много денег с жадных стариков. Когда я смеюсь, замечая, что одна только мысль об этом доводит до оргазма, он триумфально восклицает: именно об этом он хотел со мной поговорить:

– Я собираюсь похитить самых богатых мужчин в стране, и мне понадобится твоя помощь. Предлагаю двадцать процентов… двадцать процентов от сотен миллионов долларов, родная…

Значит, Армандо де Армас не лгал!

Пабло попал ко мне в руки еще совсем ребенком. Поскольку в том же возрасте я уже была состоявшейся женщиной, то привыкла заботиться о нем. Он до сих пор не знает этих мужчин так хорошо, как знаю их я. Произношу с недоверием:

– И зачем тебе похищать бедных парней с двумя, тремя или пятистами миллионами долларов, если у тебя три миллиарда и даже больше? Ты богаче, чем все они, вместе взятые. Если станешь похитителем, твои враги скажут, что ты не только сошел с ума, но еще и бедняк, и съедят тебя заживо! То, что ты курил – не «Samarian Gold», а «Hawaiian Platinum», Пабло. Ради всего святого, насколько богаче ты еще хочешь стать?!

– Я выкурил всего лишь три «косяка», а если продолжишь разговаривать со мной в таком тоне, больше не буду предлагать тебе участвовать в прибыльном бизнесе. Видишь ли, мне нужны наличные, потому что законы против отмывания активов превратили нашу жизнь в ад. Почти вся прибыль остается за границей. Деньги уже не провезешь в бытовых приборах, как раньше. Ботеро тоже не справляется, корпорация «De Beers» не может добывать за неделю больше бриллиантов, а «Феррари» уже не помещаются в гаражах. Экстрадиция точно рано или поздно наступит, но пока гринго заведут на нас дела в США, за наши головы (особенно за мою) уже назначат цену. А значит, для грядущей войны мне понадобятся миллионы долларов, здесь, в Колумбии, а не миллиарды за границей. Нет ничего дороже войны. Мои друзья из «M-19» научили меня всему, что нужно знать о похищениях, а ты у меня эксперт в области крупных магнатов и одна из немногих, кому я полностью доверяю. Мне всегда казалось, что ты очень одаренная и в моем мире добилась бы невероятных успехов, если бы не была такой совестливой. Хочешь услышать план или предпочитаешь притворяться святошей?

Пабло, кажется, не понимает, теперь он тоже один из магнатов из прошлого. Ослепительно улыбаясь, я спрашиваю, что он задумал. Попавшись в ловушку, Пабло воодушевляется:

– Моя первая цель – двое предпринимателей. Санто Доминго в несколько раз богаче Ардилы Луллы. Я бы похитил его в Нью-Йорке, где он разгуливает без телохранителей, или в одной из поездок. Видели, как ты с ним и твоим английским другом сходила с самолета… где-то год назад, помнишь? У Карлоса Ардилы есть преимущество: он не сможет убежать, потому что прикован к инвалидному креслу. Луис Карлос Сармьенто звонит тебе и назначает встречу… Прости меня за то, что прослушиваю твои разговоры, родная… Что касается еврея с маслом и мылом, близкого друга Белисарио и твоего соседа, Карлоса Хайме, чтобы установить за ним слежку, мне нужно, с твоего позволения, воспользоваться квартирой, пока ты в Картахене.

По мере того, как он раскрывает все детали похищения четырех богатейших мужчин Колумбии, я вижу, что у Пабло для меня идеально продуманный план. Объясняю: у Санто Доминго, Сармьенто Ангулы, Ардилы и Гута есть частные армии в сто или сто пятьдесят человек, такие же смелые, как его, натренированные в Соединенных Штатах и Израиле. Их задача – любой ценой не допустить похищения партизанами членов их семей и шантажа, не отдав при этом ни цента.

– Разговаривать о похищениях – их излюбленная тема. Особенно когда здесь, в Колумбии, похитили Камилу Сармьенто, Глорию Лару и Адриану Сармьенто, а в Аргентине Хуана и Хорхе Борн. Пока что богачи решили оставить тебя в покое. Втайне они одобряют создание «MAS», хотя никогда бы не признались в этом публично. Но если ты похитишь хоть одного из них, все сразу забудут какие-либо разногласия и объединятся против тебя. А ты и представить себе не можешь, какая преторианская гвардия у Карлоса Ардилы, или каким пожизненным врагом может стать Хулио Марио Санто Доминго! Перед толпой народа он убил гадюку в клетке всего тремя плевками, чтобы покончить с тобой, ему понадобится четыре или пять, Пабло!

– Вааааау… бедное маленькое животное! Ну, неужели тебе они так дороги? Они никогда ничего тебе не давали, а теперь приказали убираться восвояси, чтобы ты умерла с голоду!

– Да, но одно дело – ненавидеть их по той или иной причине, и совсем другое – сделать им больно. Относительно Луиса Карлоса Сармьенто тебе бы лучше объединиться с ним. Этот человек лучше всех в Латинской Америке разбирается в банковском деле. Он мог бы разработать какую-нибудь формулу, чтобы разрешить проблемку твоих «лишних миллионов». Ты предоставил ему свою армию, когда похитили его дочь. Лучший бизнес для тебя – союзничать с ним, а не враждовать. Разве не понимаешь, лучше отмыть миллиард долларов, чем пытаться вытянуть из кого-либо пятьдесят? А поскольку ты слушаешь мои телефонные разговоры, то уже знаешь, что мне было не сложно помочь Хильберто Родригесу.

В глазах Пабло сверкнула молния.

– В отличие от этого каторжанина, я люблю не банки или кредитные карты, а запах денежных купюр! И ненавижу налоги почти так же, как Санто Доминго, поэтому я, он и «ФАРК» самые богатые в стране! Забудем про твоих бывших, мне кажется, ты пытаешься их защитить… Перейдем на следующий уровень: ты знакома с Эчаваррия, производителями сахара из долины Каука, цветоводами из саванны? Ты же раньше дружила со всеми этими богачами? Их женщины повернулись к тебе спиной из-за наших отношений… Моя родная, я всего лишь хочу преподнести тебе на блюдечке возможность отомстить каждому, одному за другим, всем до одного!.. Есть еще одна золотая жилка – еврейская колония…

Убеждаю Пабло: когда на него насядут американское правительство, колумбийские власти и пресса, он не сможет пойти против всех богачей и уж тем более против партизанских групп, которые волей-неволей не конфликтуют с ним со дня похищения Марты Ньевес Очоа:

– Ты – Пабло Эскобар, самый богатый магнат Латинской Америки, основатель группы «Смерть похитителям», а не Тирофихо! Похищениями занимается «ФАРК»! Каково тебе будет, если Тирофихо захочет стать новым «кокаиновым королем»?

– Не сомневайся ни минуты, моя любимая, он бы обанкротился на следующий же день! Но ты должна признать: похищения настолько прибыльны, что «ФАРК» богаче меня. И я – не магнат, ясно? Я самый крупный преступник в Латинской Америке. Поэтому думаю, говорю и действую, как таковой. Не путай меня с несчастными эксплуататорами, во мне с рождения заложены другие ценности!

Пытаюсь доказать Эскобару, что никто, каким бы храбрым, внушающим страх и богатым он ни был, не может одновременно противостоять гринго за границей и всем остальным у себя дома, это просто самоубийство. Когда у меня иссякли все логичные доводы, я просто говорю, что его смерть разбила бы мне сердце, ведь я любила его больше, чем всех своих бывших. В день, когда с ним покончат, как и со многими другими, я бы застрелилась.

Пабло глядит на меня молча, с былой нежностью гладит мое лицо. Внезапно он обнимает меня и счастливо восклицает:

– Это была проверка, моя незапятнанная душа! Сейчас я знаю, если ты перестанешь любить меня всем сердцем и даже возненавидишь, ты никогда, ни за какие деньги не войдешь ни с кем в сговор, чтобы сдать меня гринго, какую бы цену ни назначили за мою голову!

Он отодвигает меня обеими руками и, упершись мне в плечи, добавляет:

– В любом случае хочу напомнить… Есть единственый способ проверить преданность человека: рассказав ему что-то, о чем никто больше не знает, не важно, правда это или ложь. Если секрет вернется обратно через месяц, год или двадцать лет, это потому, что тот человек тебя предал. Никогда не забывай этого урока, ведь я тебя тоже очень сильно люблю.

Я только успеваю ответить, что, если бы однажды рассказала кому-то о нашем разговоре, меня бы не просто отправили в лечебницу, но еще и все мои друзья, семья и даже уборщица разбежались бы в панике. Мне бы пришлось всю оставшуюся жизнь провести на необитаемом острове, а не у Рафы. На прощание я говорю:

– Пабло, ты очень изобретательный, знаю, ты найдешь способ перевезти деньги, не нападая одновременно на богачей и партизан. Ради бога, «ступай с миром и больше не греши». Один раз ты уже сжег записи – и хватит этого!

– Я всегда знаю, что будет дальше… – ты не останешься с Тарзаном до конца своих дней, и у вас не будет детей. Не могу тебе ничего предложить, Вирхиния, но не пройдет и трех месяцев, как ты будешь здесь, со мной. Хотя ты этому и не веришь, тебе придется смотреть на меня и слышать мое имя каждый божий день…

В самолете до Картахены я думаю: насчет проверки – все неправда. Хотя Эскобар, кажется, отказался от идеи похищения руководителей крупнейших экономических групп Колумбии, знаю, рано или поздно он станет похитителем, причем самым успешным. Именно я когда-то открыла для него выражение: «любимцы богов умирают молодыми», как Александр Македонский. И, хотя я не совсем уверена, но мне кажется, Пабло намеренно рискует жизнью, играя в русскую рулетку, тщательно спланированным способом, опережая время, исходя из более глубинных мотивов, чем борьба против экстрадиции и контроль над империей.