В 1984 году, после первых объятий, следует новость, обрушившаяся на меня, как сто галлонов ледяной воды. Пабло думает уйти из политики и хочет услышать мое мнение, сравнить его с тем, что говорит семья, компаньоны и, конечно же, его кандидат.

Я отвечаю: не нужно быть Эйнштейном, чтобы догадаться: все обеспокоены. Уговариваю его хоть раз в жизни послать их куда подальше и подумать о себе. Прошу не сдаваться перед министром Ларой, галанистами, правительством, общественным мнением или гринго и напомнить его семье, откуда берутся бриллианты и «Мерседесы», лодки и произведения Пикассо. Советую: вместо того чтобы решительно выступать против договора об экстрадиции и тратить миллионы на политиков, нужно начать проводить общественные работы в Боготе, такие же, как проект «Медельин без трущоб». Тогда популярность защитит его, он станет неприкосновенным и сможет подумать об уходе из бизнеса или о том, чтобы оставить его в руках верных и непробиваемых, как скала, компаньонов.

– Думаешь, в будущем твоя династия будет единственной в Колумбии, на которой висит два трупа, да? В тридцать четыре года ты уже заработал один или два миллиарда долларов, это и есть твое главное отличие! В стране, где голоса покупаются, ты не изобретаешь ничего нового – вместо сэндвичей ты просто расплачиваешься за свои нелегальные дела домами и спортивными площадками! Никак не возьму в толк: почему Белисарио Бетанкур назначил министром юстиции заклятого врага тех, кто финансировал большую часть президентских кампаний? Альфонсо Лопес никогда бы не поступил так глупо. Тебе совсем не нужен Сантофимио, и прекрати уже говорить ему «доктор». Такие, как мы, могут уважительно обращаться к Альваро Гомесу, но не к Альберто!

Пабло никогда не выходит из себя, никогда не жалуется, не прерывает меня, когда я на взводе. Он уже понял, я замолкаю и полностью успокаиваюсь, когда он обнимает меня, поэтому ведет себя со мной, как один из укротителей, шепчущих что-то на ухо лошадям, пока не усмирит их. Пабло делает это с тех пор, как я призналась, что если в аду нас бы навечно склеили суперклеем, я бы ни на секунду не заскучала, чувствуя себя, как на седьмом небе. Он отвечает, что это самое идеальное признание в любви за все время. Этой ночью Пабло признается: они с кандидатом уже договорились официально объявить о прекращении сотрудничества, которое будет продолжаться втайне. Сейчас больше, чем когда-либо, дар убеждения, которым обладает Сантофимио в отношении остальных участников Конгресса, необходим «профсоюзу» Эскобара, чтобы «потопить» договор об экстрадиции. Пабло объясняет: есть еще одна рациональная причина, по которой он принял решение пока оставить политику профессионалам. Путь в Норманс-Кей, контролируемый Карлосом Ледером, становится серьезной проблемой и долго не протянет. Его партнер стал наркоманом с манией величия, он вызывает беспокойство правительства Линдена Пиндлинга на Багамах.

– Я уже связался с «сандинистами», им очень нужны деньги, и они дают мне карт-бланш на то, чтобы Никарагуа стала перевалочным пунктом на пути товара в Майами. Через пару недель мы вместе с тобой поедем в Манагуа и впервые опробуем один из моих паспортов. Хочу, чтобы ты познакомилась с «Советом сандинистов» и высказала свое мнение. Ты была права во всем, что говорила, но тебе должно быть известно: для меня важнее – мой бизнес, а потом уже политика. Я буду продолжать получать с него прибыль до тех пор, пока уже будет физически невозможно выжать больше. Тогда я смогу подумать о том, чтобы уйти на покой, возвратиться в Конгресс, когда пройдет вся эта шумиха. Увидишь, за шесть месяцев ситуация начнет потихоньку налаживаться.

Ты же знаешь, я заранее в курсе всех возможных проблем. Когда что-то произойдет, у меня уже будут готовы тщательно спланированное решение и список действий. Любую проблему, кроме смерти, можно разрешить с помощью денег, а у меня они текут рекой, любимая.

Я спрашиваю: как основатели «MAS» договариваются с коммунистическим правительством, тесно связаным с колумбийскими партизанскими группами? Он уверяет, что я все пойму, когда мы приедем в Никарагуа. В конце концов, я успокоилась. Две недели спустя Пабло объявляет об уходе из политики. На мой взгляд, если это временно и неокончательно, то это – правильное решение. На некоторое время он сможет вырваться из эпицентра страстей.

На протяжении следующих недель мы необыкновенно счастливы. О наших отношениях знают только его партнеры, три мои подруги и парочка его подчиненных: Фабер, секретарь, очень добродушный человек, всегда ответственный за то, чтобы встретить меня или отвезти в аэропорт, и трое доверенных – Отто, Хуан и Агилар. Мы с Пабло категорически отрицаем существование романтических отношений между нами, из уважения к его жене, а также из-за моей карьеры, которая идет в гору. «Звездное шоу», моя субботняя программа в восемь вечера, транслируется в нескольких странах и занимает пятьдесят третью отметку в рейтинге. В 1984 году в Колумбии всего три телеканала и один – государственный, который никто не смотрит. Еще одна моя программа – «Магазин по понедельникам», отбирает рейтинги у выпуска новостей с Андресом Пастраной Аранго на конкурирующем канале якобы потому, что я слишком соблазнительно скрещиваю ноги. По этой причине фирма колготок «Di Lido», собственность семьи Каплан в Каракасе и Майами, наняла меня для съемок второго рекламного ролика в Венеции, недавно получив за первый 61 % на национальном рынке. Согласившись поехать в Венецию, я выдвинула «Di Lido» условие: гонорар, равный гонорару первой сотни моделей страны, билеты в первый класс и люкс в «Cipriani» или «Gritti Palace». Счастливая, я сообщаю Пабло, что после Венеции Капланам придется заплатить мне, как кинозвезде в стране без кинематографа! И он улыбается, зная, что год назад я получила предложение голливудского продюсера, который предоставил в мое распоряжение бунгало в «Bel-Air» (любимый отель принцессы Грейс в Беверли-Хиллз), пригласив на съемки фильма с Майклом Лендоном, Присциллой Пресли и Юргеном Прохновым – обо всем этом пришлось забыть после внезапного распоряжения Марго:

– В конце концов, кем вы хотите стать: серьезной журналисткой или актрисой кино? Вы бросите меня вместе со студией, когда мы только начали неплохо зарабатывать?

Однажды утром, к одиннадцати часам, Пабло неожиданно приезжает ко мне. Он приехал попрощаться, потому что едет в Панаму и Никарагуа и не может взять меня с собой. Посредники между ним и «сандинистским Советом» попросили ни при каких обстоятельствах не брать с собой тележурналистку. Он обещает задержаться ненадолго, только на неделю, и потом мы поедем куда-нибудь вместе, возможно, на Кубу, чтобы познакомиться с Фиделем Кастро. Я не верю ни единому слову, тем более, когда он предлагает мне сходить за покупками в его отсутствие, чтобы не расстраиваться из-за смены планов. Я в ярости, но не жалуюсь. Нью-Йорк уж точно роскошнее, чем Манагуа, а отель «The Pierre» – просто рай на Земле. И не только из-за того, что находится за полтора квартала от магазина «Bergdorf Goodman» – скорее потому, что месть сладка.

Сцена в огромном люксе неделю спустя сюрреалистична. Дэвид в своей комнате смеется и разговаривает по телефону с «Солнечным» герцогом Мальборо. Я весело болтаю по телефону с Паблито, «кокаиновым королем», который просит меня приобрести все экземпляры журнала «Форбс», пока их не раскупили. Его только что назвали седьмым самым богатым человеком мира! И когда мы оба кладем трубку, там, посреди комнаты, «пивной король» Хулио Марио заливается смехом, потому что Меткалфа «облачат в жилет»! (У боссов известных семей Дженовезе, Боннано, Гамбино, Луккезе, Маранцано появилась особая традиция облачать врагов в жилеты из специальной жидкости и спокойно ждать, пока они затвердеют, перед тем как бросить их на дно морское. Это можно назвать нью-йоркским стилем исчезновения людей или современной версией того, как девушки привязывали жернов к шее избранников, чтобы вразумить их или просто наставить рога какому-нибудь «королю оленей»).

Хулио Марио спрашивает: каково же на самом деле состояние «всех этих разнорабочих», моих друзей? Я отвечаю ему: на данный момент они самые богатые люди в мире. Он отмечает, что у меня, должно быть, уже голова кругом от бесконечных походов по магазинам. Поскольку титулованные персоны сегодня очень довольны и шутят над всеми, я оставляю Меткалфа и Санто Доминго и спускаюсь за сигаретами. Скупаю все журналы «Форбс», которые удалось найти, поднимаюсь и, не говоря ни слова, вручаю каждому экземпляр, открытый на странице со списком самых богатых людей этого года. Очоа занимают шестое место, а Пабло Эскобар – седьмое.

– Значит, у конкурентов три триллиона… – говорит Дэвид. – Такие деньги должны уходить не только на покупку жирафов, оплату киллера «El Mugre» и твоих покупок, но и на то, чтобы жить со вкусом, как Ставрос Ниархос!

– Ты должна родить от него сына, куколка! – добавляет Хулио Марио. – Может, это тебя омолодит?

Дэвид в ужасе восклицает, что я не из таких девушек!

Посмотрев на Хулио Марио, я отвечаю ему на испанском, чтобы Дэвид не понял:

– Конечно, если у нас с тобой, таким красавцем, не было детей, с чего бы мне рожать от этого «разнорабочего»? И не забывай: я всегда буду на двадцать шесть лет моложе тебя.

Отмечаю: оба такие завистливые. Сегодня новые колумбийские магнаты работают не в местном масштабе, они выходят на мировой уровень. А мои друзья и сверстники еще и умные парни.

– Ради бога, дорогая! – отмахиваясь, восклицает Дэвид, голосом, как у лорда Керзона, узнав, что Пабло ест суп на «бранч». – Умен Генри Киссинджер, а не эти твои ребята!

– Сейчас я и правда уверен, что ты самый храбрый мужчина на свете! – говорит Хулио Марио, смеясь. – Ой, боюсь-боюсь, Дэвид! Начинай считать дни, скоро младший Корлеоне «облачит тебя в жилет»!

Сегодня, когда двое любимых мужчин взглянули на меня новыми глазами, это самый счастливый день в моей жизни. Думаю, Бог знает, что делает, поэтому я здесь, в своей комнате, смеюсь в окружении двух дюжин купленных сумок, а не сижу напротив «Пиньи» Норьеги или Даниэлито Ортеги.

Несколько дней спустя я уже в объятиях Пабло. По разным причинам мы оба празднуем. И хотя «король коки» вместе с внуком вице-короля Индии – самый храбрый мужчина, по правде говоря, он такой же человек, как и любой «пивной король».

– Ах, какой кошмар, любимая! Я был там совсем один, с этими уродами в военной форме… Думал, что они бросят меня в море, потому что сказал им: ни у кого в мире нет пятидесяти миллионов долларов наличными – можешь себе представить? Это все, что хотели эти придурки, дескать, «в качестве аванса»! Всего-то, такой пустяк, как тебе? Коммунисты думают, что деньги растут на деревьях, или как? Мы были в саду с белой стеной, высотой в метр, я смотрел на нее и думал: смогу ли перепрыгнуть и добежать до самолета, до того как они похитят меня или продадут гринго. И в голове постоянно повторялся один и тот же вопрос: почему я не взял с собой свою обожаемую красавицу, которой мне так не хватает? Почему тут такие уродливые женщины! Теперь главное, что мы наконец вместе. Они снизили цену, и у меня есть этот торговый путь в случае, если гринго начнут давить на Норьегу. Он с нами с тех пор, как выступал посредником при похищении Марты Ньевес Очоа, но может переметнуться: всегда работает на того, кто больше заплатит. А как все прошло в Нью-Йорке?

– Выходит, «сандинисты» представят тебя Фиделю Кастро? – спрашиваю я.

– Да, но позже. Сначала им нужно убедиться, что мы договоримся.

– И зачем тебе знакомиться с Фиделем Кастро?

– Потому что его остров ближе всего к Флорида-Кис. Сейчас мы уже знаем, что можем заплатить цену, назначенную коммунистическими диктаторами…

– Да, но этот лидер умен и богат. Он не хам и не бедняк, в отличие от «сандинистов». Пабло, лучше не рассчитывай на него, гринго не так близко к Фиделю, но они – на рифах и в Гуантанамо!

Сменив тему, я рассказываю, как, обедая с подругой в «Le Cirque», встретила Санто Доминго и знакомого английского лорда. Они кое-что слышали про нас и чуть не умерли от любопытства от списка «Форбс», расспрашивая меня про него. Я увидела, насколько они завидуют трем триллионам Пабло, а Хулио Марио хватило смелости предложить мне обзавестись наследником. Эскобар спрашивает, что я ответила.

Я говорю:

– Сказала, что тот, кто подарил мне автобиографию Фернандо Масуэры, должен прекрасно знать: несколько поколений невероятно красивых женщин моей семьи всегда вступали в брак перед тем, как завести детей, а ты, Пабло, уже счастливо женат.

Эскобар ненадолго задумался, переваривая информацию. Я не заметила, насколько больную тему задела, пока он не произнес:

– Хорошо, просто прекрасно, любовь моя… А сейчас, пожалуй, расскажу тебе историю, которую ни одна женщина еще не слышала… Оказывается, перед тем, как познакомиться с тобой, больше всего на свете я любил Венди… Да, как в «Питере Пэне». И не смейся, Венди Чаварриага не была львицей, нет-нет, ее можно было сравнить со сворой собак! Каждый раз, когда ей в голову приходило, что я с другой, она врезалась в мою машину, срезала дверь бензопилой, набрасывалась на меня с молотком, била, пинала, угрожала убить, содрать с меня шкуру и разделать на мелкие кусочки, употребляя в мой адрес жаргонизмы на испанском, колумбийском и чибча… А я все терпел, потому что обожал и боготворил Венди, я сходил от нее с ума! Она тем временем ездила в Нью-Йорк с десятком подруг, не одна, как ты, и я оплачивал все их прихоти. Однако, несмотря на все мои предупреждения, однажды она забеременела и пошла в парикмахерскую, где была моя жена, победоносно крикнув: «Вот это – плод любви, а не обязательств, как твой сын!»

На следующий день я послал к ней четверых парней, они притащили ее к ветеринару и я приказал сделать ей аборт без анестезии. Мы никогда больше не виделись, с этого дня я не скучал по ней ни секунды. Слава богу, ты у меня – принцесса и, по сравнению с Венди, несмотря на все твои капризы, ты – мой оазис, Вирхиния.

У меня нет слов, я напугана и словно оцепенела. Дрожь пробегает по коже, я говорю:

– Да, слава богу, меня зовут не Венди и фамилия моя – не Чаварриага.

Этой ночью я перестала восхищаться им, как прежде. Такая ужасная история мучительна – как удар кинжала в сердце для любой женщины, способной сопереживать. Думаю, Бог знает, что делает. Меня и радует осознание того, как далеко может зайти этот храбрый мужчина, и ужасает. Я замолчала и задумалась: может ли однажды его жестокость обернуться против меня? Уверяю себя: нет, я – абсолютная противоположность бедной девушки. Почему-то же Пабло зовет меня своей «сладкой пантерой».

Эскобар ни за что не уступит свое седьмое место в списке «Форбс». Давая интервью на радио, он заявляет: ни у кого нет таких денег, они даже не знают, сколько это в песо! Таково состояние Санто Доминго и Ардилы – «Форбс» что-то перепутал! Если бы у него было три миллиарда долларов, он отдал бы две тысячи девятьсот бедным и оставил бы сто, чтобы его семья могла жить спокойно на протяжении века!

Очевидно, Пабло не интересуют песо, он лучше любого швейцарского банкира разбирается в долларах, количество которых достигает десятков, сотен и миллиардов. Во-первых, потому, что его бизнес связан с валютой, которая в 1984 году все еще одна из самых устойчивых в мире, а во-вторых, поскольку мы оба глубоко убеждены, что примерным подсчетам в песо (краткосрочным или долгосрочным) нельзя доверять. Постоянная девальвация колумбийской валюты, доходящая до 35 % годовых, способствует тому, что все числа с нулями с правой стороны со временем меняются. Миллион песо – очень большие деньги в 1974 году – в 1994-м практически ничего не стоит, в то время как за эти двадцать лет миллион долларов девальвируется примерно наполовину.

Неделю спустя Пабло объявляет, что принес мне подарок. Он спрятан где-то на теле, и я должна искать его очень и очень медленно. В руках у него ничего нет, думаю, это что-то маленькое и очень дорогое, например, изумруд «капля масла» или рубин «голубиная кровь». Эскобар замирает и не говорит ни слова, а я начинаю обыскивать его с головы до ног, ощупывая каждый сантиметр тела, медленно раздевая его. Сначала снимаю рубашку, потом ремень, брюки… и – ничего! Дойдя до ног, сняв ботинки, я нахожу в носке «беретту M9» с рукояткой из слоновой кости, с четырьмя его инициалами, полностью заряженную.

– Так вот что у нас тут. Сейчас – моя очередь, сеньор заместитель конгрессмена. Я поквитаюсь за ночь с револьвером, руки вверх!

За доли секунды он прыгает на меня, скручивает руку, разоружает и сует пистолет в рот. Кажется, он уже узнал про Дэвида и сейчас убьет меня.

– На этот раз это не игра, Вирхиния. Я принес пистолет, потому что он тебе понадобится. Разрешение – на мое имя. Я одолжу его тебе, ясно? Если придется им воспользоваться, хочу, чтобы ты знала: у меня лучшая химчистка ковров в стране, я больше не оставляю ни единой капли крови. Сейчас ты узнаешь правду, любимая. Я уже не буду парламентарием, президентом или кем-либо еще в этой области. Очень скоро ты станешь девушкой воина – и я пришел показать, что сделают агенты службы безопасности, когда придут сюда, разыскивая меня. Еще я научу тебя, как выстрелить в себя и моментально умереть, не обезображенной или парализованной. Ты можешь очень точно целиться, практикуясь на стрельбище, но если не избавишься от страха убить кого-то, эксперт разоружит тебя в считаные секунды. И первое, что сделают с тобой эти «мясники» – сдерут одежду… А ты… самая прекрасная на свете, правда, родная? Поэтому сними свое платье за две или три тысячи долларов, пока я не разорвал его на клочки, иди в ванну и встань напротив зеркала в полный рост. Я сказал: немедленно! Чего ты ждешь?

Подчиняюсь: не допущу, чтобы Сен-Лоран разорвали на части. Испытываю огромное облегчение и любопытство. Всегда обожала воспламененные взгляды, предшествующие ласкам. Пабло разряжает «беретту» и встает сзади, говоря: если кто-то решил убить, то должен делать это хладнокровно, чтобы не потерять контроль. Потом он учит меня, как правильно ставить ноги и стопы, располагать торс и руки, плечи и голову, когда перед тобой несколько мужчин, и ты идешь на них с пистолетом. Он учит меня, какое должно быть выражение глаз, рта, лица, каким должен быть язык тела, объясняет, что я должна чувствовать, о чем думать, что убийцы попытаются сделать.

Со странным блеском в глазах Пабло указывает, кого я должна убить первым, если их двое, трое или четверо, если они безоружны или сохраняют дистанцию, если их пятеро или больше, они вооружены и приближаются. Я должна выстрелить прежде, чем попадусь им в лапы. Он объясняет, как поступить в такой ситуации, где ставить пальцы, куда именно направить ствол.

Пабло снова и снова нажимает на спусковой кручок, раз за разом выкручивает мне руку, я уже не могу сопротивляться, но продолжаю, чтобы не дать себя разоружить. Наблюдая в зеркалах за отражениями наших обнаженных тел, сражающихся за оружие, я думаю о двух метателях диска из Афин или спартанских воинах. Поскольку Пабло в сто раз сильнее меня, он постоянно побеждает. Двигаясь неумолимо быстро, как на «американских горках», он хочет заставить меня почувствовать ужас, боль, потерять страх, стараться все контролировать… умирать от любви. Внезапно он бросает «беретту» на пол и левой рукой хватает меня за волосы. Заключительная часть урока продолжается на его губах, доходит до моих ушей, дальше – по его руке и по моей коже. Бесконечные рассказы, с самыми подробными описаниями, с немыслимыми, кошмарными, невообразимыми, ужасными вариациями пыток.

Я стараюсь заглушить их, закрыть уши пальцами, чтобы не слышать, но Пабло держит мои руки, зажимает рот и продолжает, не останавливаясь ни на секунду. Закончив перечисление пыток, о которых мог только мечтать инквизитор-бенедиктинец; страданий, выдуманных извращенным умом какого-то южноамериканского военного в ходе операции «Кондор», этот демон, крадущий и возвращающий мне жизнь, человек, который балует меня и любит так, как никто не сможет полюбить, присвистывая, шепчет мне в ухо, что это только прелюдия, ожидающая меня, если я не научусь противостоять его врагам, свирепо ненавидеть их, убивать, не колеблясь, когда они попадутся на пути, и не сомневаться ни секунды, что я тоже способна покончить с ними, если они осмелятся прийти за мной, спрашивая о нем.

Прошло две минуты божественной тишины. Я спрашиваю: откуда он столько обо всем этом знает. Все еще изнуренный, Пабло отвечает:

– За всю жизнь я припирал к стенке множество похитителей. Вот откуда, любовь моя.

Спустя еще две минуты безмятежного отдыха, я интересуюсь: о скольких примерно людях идет речь. Вздохнув и сделав паузу, он, сохраняя спокойствие, отвечает – где-то двести человек. Через пару минут я спрашиваю: сколько ему еще осталось. Опять – пауза, снова вздыхая, он произносит: очень много. На этот раз я не даю ему передохнуть, интересуясь: что случилось с остальными, с теми, кто выжил. На этот раз Пабло не отвечает. Тогда я встаю с места, где всегда заканчиваются наши сражения, подбираю пули и заряжаю «беретту», иду с ней к моему сейфу, достаю копию ключей от частного лифта, который выходит прямо в квартиру, возвращаюсь с оружием в руке и золотым брелоком в другой и отдаю ему:

– Я никогда никому его не давала, Пабло. Если однажды тебе больше некуда будет идти, ты всегда сможешь укрыться здесь. Никому в здравом уме не придет в голову искать тебя у меня дома. Возможно, они придут за мной, но не за тобой. Здесь, в этом сердечке, – код от моего сейфа, там ты всегда найдешь свой пистолет, когда меня не будет в городе. С сегодняшнего дня он будет всегда со мной, я расстанусь с ним только, когда полечу за покупками. Сейчас, скажи мне, какое имя оставить дворецкому, чтобы он впустил тебя в гараж и ты смог подняться, когда меня не будет.

Нежные ласки в продолжительном молчании. Глубокая грусть прослеживается в его взгляде. Два незабываемых слова – в ответ на бесконечную благодарность, которой я одариваю этого потрясающего, неповторимого и ужасающего человека. Он оставляет мне пистолет, а я отдаю ему золотое сердечко. Мы прощаемся. Во мне уже не две, а двести две души, разрывающиеся между сердцем и разумом. Какой-то внутренний демон в сознании нашептывает: если бы любовники всегда давали честные ответы на вопросы любимых, когда те уже знают правду, весь мир замер бы на мгновение.

«Если хочешь убить птицу, сруби дерево, на котором она гнездится», – гласит пословица. И в марте 1984 года разгромлена «Транкиландия», самая большая в мире лаборатория по производству наркотиков. Цитадель в джунглях реки Яри обнаружил разведывательный спутник США, Вашингтон передал информацию министру Ларе и колумбийской полиции. Четырнадцать лабораторий в целом, протянувшихся вдоль и поперек на пятьсот гектаров, производят 3500 килограммов кокаина в неделю. Там есть взлетно-посадочные полосы, чтобы сразу экспортировать наркотик, собственные дороги и удобные производственные площади почти для трехсот работников. Четырнадцать тонн «коки» выброшены полицией в реку Яри, захвачены семь самолетов, вертолет, машины, оружие и почти 12 000 бочек с сырьем для переработки кокаиновой пасты в чистый кокаин.

За пару дней до поездки в Венецию я встречаюсь с Пабло, он спокоен и улыбается, рассказывая, что лаборатории «Транкиландии» и кокаиновой усадьбы принадлежали не ему, а Хорхе с Гонсало. Реально конфисковали только часть суммы, зафиксированной в отчете полиции. Он утверждает, что все получили ценный урок: с этого дня «кухни» в джунглях станут мобильными, а в зонах, находящихся под контролем партизан, нужно будет платить пошлину за проход. В любом случае товар, который они теряют – только 10 % по сравнению с 90 %, которые получают в итоге. Это не так уж много, а каждый килограмм, купленный клиентами, приносит ему пять тысяч долларов за безопасную перевозку.

Пабло не платит за транзит, поскольку самолеты и пути принадлежат ему. Чистой прибыли с килограмма кокаина выходит вдвое, за вычетом всех расходов на пилотов, бензин и выплат органам власти, с которыми они сотрудничают в каждой стране. На языке его «профсоюза» это называется «путь». На погрузке нескольких тонн экипаж зарабатывает до миллиона долларов за поездку. Так, попав в руки закона, в случае, если взятки не помогут, его пилоты могут нанять лучших адвокатов и оплатить залог без необходимости звонить в Колумбию. За исключением Соединенных Штатов и Канады, платежи всегда проходят успешно. Ключевые фигуры на пути – какой-нибудь диктатор или президент, командующий ВВС, глава полиции или начальник таможни тропической страны, где самолет садится на дозаправку. Все: химики, «повара», наблюдатели, пилоты, бухгалтеры получают огромные оклады, чтобы они не крали и не сдали управляющих организацией или пути перевозки. Пабло почти всегда использует слово «товар», а не «кокаин» и рассказывает мне все это, чтобы я успокоилась и прекратила переживать за вероятные последствия неумолимой слежки за министром Ларой Бония.

Поскольку я собираюсь в Италию, мой бюджет на покупки составляет сто тысяч долларов. Прошу отпуск в «Grupo Radial», оставляю записи телепрограмм на три недели вперед и счастливо отправляюсь в Венецию, самый великолепный город, который богатейшим торговцам удалось построить на поверхности Земли и на море.

В начале апреля 1984 года все в моей жизни прекрасно: молодой любовник, пожалуй, самый блестящий торговец этого времени, благодаря ему я чувствую себя самой счастливой, изнеженной и красивой женщиной на Земле. Сначала хочу прогуляться по Риму и купить костюмы для рекламы, которую мы снимаем в Венеции. Выйдя из салона красоты «Серхио Руссо», спрашиваю себя: почему в Колумбии я никогда так не выгляжу – конечно, потому что этот внешний вид стоил мне сотен долларов – незначительная часть цены моего костюма от «Odicini», крокодиловой сумки и туфель.

Взгляды людей, когда я иду по центральной улице европейского города, роскошные магазины повсюду, двое красивых мужчин рядом со мной, очень любезные, улыбчивые и гордые, в безупречных темно-синих блейзерах, с перстнями на пальцах и выгравированными гербами, пожалуй – второе, что делает меня несказанно счастливой после Пабло. В этот идеальный день я иду по центру Via Condotti с Альфонсо Хиральдо-и-Тобон и Франко, графом Антаморо и Сеспедес. Альфонсо – знаменитый плейбой, а также самый обожаемый и утонченный человек, рожденный в Колумбии. Он растратил огромную сумму, заработанную на изобретении своего отца – средстве от перхоти «Caspidosán». Он танцевал с Сорайей, королевой Ирана, прекрасной, как сама мечта, гулял с принцами: Иоганнесом фон Турн-и-Таксис (самый богатый род во всей Священной Римской империи), «князем» индийской Бароды, Раймондо Орсини д’Арагона от папского престола. Порфирио Рубироса, первый зять Трухильо, взял на себя курс интенсивного обучения Альфонсо по обращению с женщинами, потом эстафетная палочка перешла двум самым богатым мужчинам его поколения. Теперь Альфонсо живет в любимом городе, в крыле дворца, принадлежащего Орсини. Франко, в свою очередь, член частного женевского банка и внук Карлоса Мануэля Сеспедеса, видного деятеля, который ратовал за свободу на Кубе, и первый из крупных землевладельцев освободил своих рабов. Два старых друга смешат меня без остановки, дают мне ласковые прозвища и невероятно великодушны в выражениях. Франко восклицает:

– В тридцать четыре года ты неприлично молода, картахеночка. Лучший возраст красивых женщин – сорок лет. Что такая, как ты, забыла в Колумбии? Такому ослепительному созданию срочно нужен богатый муж, хороший парень с титулом и отличный любовник!

– Завтра, – говорит Альфонсо, – ты поужинаешь с красивейшим мужчиной Рима, игроком в поло, а в воскресенье он пригласит тебя в клуб с самыми привлекательными мужчинами Италии. Он симпатяга, моя прелесть! Я уже предупредил своих друзей, что в Рим приезжает самая красивая женщина Колумбии, все ждут не дождутся познакомиться с тобой!

Наконец-то и у меня есть титул, я радостно улыбаюсь! Мне даже смешно, так как я без ума от седьмого самого богатого человека в мире, моего любовника можно сравнить с Порфирио Рубиросой, и я все еще не потеряла голову из-за сногсшибательного колумбийского игрока в поло. А поскольку у Альфонсо во всем безупречный вкус, я прошу его пойти со мной в Баттистони за рубашками и в Гуччи, чтобы купить самые божественные ботинки и кожаные куртки для «непослушного жеребенка». Он носит только джинсы и кеды, с хлыстом в руке управляя тысячей пони в его подчинении. Когда Альдо Гуччи входит в свой магазин, Альфонсо знакомит нас. Широко улыбаясь, тот обвиняет меня, что я потратила у него ровным счетом двадцать четыре тысячи долларов на сумки из крокодила, хотя они стоили всего пять тысяч. Несколько минут спустя довольный владелец возвращается с двумя платками в подарок, один – с лошадками, играющими в поло, и другой – с цветами, я до сих пор его храню.

В Венецию меня сопровождает дюжина чемоданов, загруженных разными ценными вещами. Я поселилась в люксе «Gritti Palace». Счастливая, пробегаю по городу, покупаю муранское стекло и бронзу для Таты, о чем попросил Пабло, и готовлюсь для съемок рекламы. Все продумано до последней мелочи, но работать на Гранд-канал – просто невозможно. Я блистаю в эффектном белом костюме с цветами от «Léonard», в большой широкополой соломенной шляпе и бирюзе с бриллиантами, идеально положив ногу на ногу. Каждый раз, как туристические корабли видят камеры, шесть или семь из них окружают нас, крича: «Актриса, сюда! Актриса!» – гид указывает на меня, и дюжина японцев наваливаются на нас, чтобы сфотографировать меня и попросить автограф. Сначала все это очень забавно, однако, после сотни сорванных дублей в течение трех дней, мы решили продвинуться дальше по небольшому каналу, к мостику, откуда молодой человек в средневековом костюме сбрасывает мне розу, которую я принимаю с улыбкой, награждая его воздушным поцелуем. Найти красивого юношу-блондина – очередная проблема, потому что в Венеции все живут за счет туризма, а гонорар белокурой модели – несколько тысяч долларов. В конце концов все получается, со временем мой венецианский рекламный ролик станет одним из самых незабываемых в истории колумбийской рекламы. Всю оставшуюся жизнь по вине моего незабываемого путешествия и высокого гонорара коллеги будут презрительно заявлять, что я была «всего лишь моделью». Злые языки Колумбии даже осмелятся заявить, что, пытаясь сократить издержки на билеты и отель, «Alas Publicidad» пришлось сконструировать большую часть Венеции над рекой Магдаленой!

Пабло звонил мне два раза в неделю, сообщая, что все в порядке и что обстановка немного успокоилась. Сегодня я возвращаюсь и не могу дождаться, когда увижу его, как мы растаем в объятиях, признаваясь, что очень соскучились. Еще мне нужно отдать ему подарки и рассказать, насколько великодушна жизнь и какие удивительные люди за границей. Там можно постоянно светиться от счастья, это не грех и не страшное преступление. Я знаю, он улыбнется в ответ с безграничной нежностью, гордо любуясь мной, ведь Пабло, как никто, понимает и знает, сколько боли может причинить зависть.

Тем сильнее – после почти месячного отсутствия и предвкушения праздника и радости (для них было столько поводов!) – оказался гнев и ненависть владельцев пятисот гектаров земли, лишившихся ее в одночасье вместе с конфискованными то ли четырнадцатью, то ли семнадцатью тоннами «коки», продающейся на улицах США по сорок и пятьдесят тысяч долларов за килограмм, а еще – самолеты, сырье и все остальное! Откуда мне было знать, что «Транкиландия» принадлежала также и Пабло? На тот момент потери составили около миллиарда долларов – две тысячи пятьсот миллионов долларов на сегодняшний день.

Бомба, разорвавшаяся на следующий день после моего прибытия в Боготу, разносится по всей Колумбии, по всем выпускам новостей и ежедневным изданиям планеты, взрывается в моей голове – счастье разлетается на атомы, мои иллюзии разбиваются на куски, взрыв отдается в ушах, и мой мир мгновенно рушится, сны разнесены на осколки. Знаю: жизнь никогда не станет прежней, у меня уже не будет подобного бесконечно счастливого дня. То, что я любила больше всего на свете, умерло и обрекло нас на выживание. С сегодняшнего дня самый свободный человек на Земле вынужден будет вечно скрываться от правосудия, мой любимый мужчина станет обычным беглецом, пока его не арестуют или однажды ночью не убьют.

Почему в день, когда Пабло подарил мне «беретту», я не поняла, что он намеревается убить министра юстиции? Зачем я уехала в Италию, вместо того чтобы остаться рядом, приводя миллион аргументов, чтобы помешать ему совершить подобную глупость? Почему Пабло сплошь и рядом окружают недалекие люди, которые не видят последствий своих поступков, и наемные убийцы, беспрекословно подчиняющиеся ему, как будто он – Бог? За что ты меня так наказываешь, Господи, я ведь никогда никому не причиняла вреда? Почему жизнь так жестока, все так мимолетно и преходяще? Зачем нам суждено было встретиться? Он стал моим бременем, а у него уже была семья и женщины, компаньоны и политики, последователи и армия, в то время как у меня не было никого и ничего?

На похоронах Родриго Лары Бонии президент Белисарио Бетанкур объявляет о подписании договора об экстрадиции с Соединенными Штатами, который вступает в силу явочным порядком. Я снова и снова вижу на телеэкране лицо молодой вдовы Нэнси Лары, такое же заплаканное, как у меня. Пабло звонит мне два часа спустя, умоляя молчать, не перебивать и запоминать каждое его слово:

– Ты знаешь, что они повесят этот труп на меня, поэтому я должен уехать из страны. Я буду очень далеко – не смогу писать и звонить тебе. С этого момента в Колумбии за тобой будут пристально наблюдать, не расставайся с пистолетом с рукояткой из слоновой кости, который я тебе подарил, повторяй все мои уроки, никому не доверяй, меньше всего – подругам и журналистам. Если кто-то спросит про меня, говори всем без исключения, что мы не виделись уже почти год, что я – в Австралии. Оставь подарки у девушки моего друга, потом пошлю кого-нибудь забрать чемоданы. Если не смогу вернуться в Колумбию, то сразу же пошлю за тобой, как только все успокоится. Вот увидишь, пройдет время, и все наладится. Помни, я люблю тебя всей душой, и буду скучать по тебе каждый день. До скорого, Вирхиния.

«Езжай с Богом, родной, езжай с Богом, любовь моя», – надрывно поет на прощание Конни Фрэнсис в песне, которая так трогала каждую клеточку моей души, сама не знаю, почему, еще с детства. Но как я могу посылать к Богу такого убийцу, зная: прежний идеалист умер, родился хладнокровный мститель; сознавая, что от популярного лидера ничего не осталось – вместо него появился безжалостный воин, не способный на сочувствие?

Знаю только, что я всего лишь беспомощная женщина, и с этого момента Пабло постепенно станет мне чужим, с каждым днем будет все меньше принадлежать мне, все больше отдаляясь, пока не окажется недосягаемым. А его стремление защитить себя сделает его еще более беспощадным, жажда мести будет намного безжалостней… Впредь каждый его труп коснется и меня, и эта ноша, возможно, – мое единственное предназначение.