Фундамент благополучия семьи Эпстайн заложил дедушка Брайана Айзек, польский еврей, приехавший в Ливерпуль на рубеже столетий. Он открыл мебельный магазин «А. Эпстайн и сыновья» на Уолтон-роуд. Потом во главе семейного дела встал его старший сын Гарри, отец Брайана.

Многие ливерпульцы считают, что NEMS — «Музыкальные магазины Норт-Энда» всегда принадлежали Эпстайнам. Впоследствии благодаря Брайану компания прославилась в городе, продавая пластинки. Но на самом деле NEMS существовал задолго до Эпстайнов. Джим Маккартни помнит, что во время Первой мировой у него было пианино из NEMS.

Эпстайны купили NEMS в 1930-х. Магазин находился на Уолтон-роуд, рядом с «А. Эпстайн и сыновьями», и семья давно к нему присматривалась, собираясь расширить дело. Гарри счел, что музыкальный магазин — прекрасное дополнение к мебельному бизнесу, но, вообще-то, его больше интересовало помещение.

Женившись, Гарри породнился с другими богатыми еврейскими мебельщиками, Хайменами из Шеффилда. Свадьба состоялась в 1933 году; Гарри было двадцать девять, его жене Куини — восемнадцать.

Их старший сын Брайан появился на свет 19 сентября 1934 года в частном родильном доме на Родни-стрит — это такая ливерпульская Харли. Второй сын, Клайв, родился двадцать три месяца спустя.

Рождение двух сыновей вроде бы гарантировало благополучие мебельной фирмы Эпстайнов на многие десятилетия вперед. Вскоре после рождения Брайана его родители переехали в отдельный особняк с пятью спальнями в Чилдуолле, одном из лучших жилых районов Ливерпуля. В доме № 197 по Куинз-драйв Эпстайны провели тридцать лет, пока не женился Клайв. Сейчас это дом настоятеля Ливерпульского собора.

До войны Эпстайны жили неплохо. Держали двух служанок — няню для мальчиков и горничную.

О детстве Брайана миссис Эпстайн помнит только, что он был самым красивым ребенком, какого она видела. «Когда он начал ходить и говорить, у него сразу проявился пытливый ум». Самое раннее воспоминание Брайана — великий восторг поездки к родственникам в Шеффилд.

Первым учебным заведением, куда попал Брайан, стал детский сад «Биченхёрст» в Ливерпуле, где он забивал молоточком деревянные фигурки в отверстия в листе фанеры. В 1940 году, когда мальчику исполнилось шесть, Ливерпуль бомбили, и семья в полном составе эвакуировалась в Престатин в Северном Уэльсе, а затем в Саутпорт, где была большая еврейская община. Брайан пошел в Саутпортский колледж, где и началось его формальное образование — очень долгое и совершенно безрадостное.

«Я был из того сорта мальчишек, которые вечно не к месту, — так написал он в своей автобиографии в 1964 году („The Cellarful of Noise“, Souvenir Press). — Меня ругали, изводили и травили и ученики, и учителя. Должно быть, родителям я доставил массу огорчений».

В 1943 году семья Эпстайн вернулась в Ливерпуль, и Брайан пошел в Ливерпульский колледж — платную частную школу. В следующем году, когда мальчику исполнилось десять, его исключили.

«Официальная формулировка была такова: за невнимательность и низкий уровень общего развития. Меня поймали на уроке математики, когда я рисовал девчонок. Якобы я совершал и другие проступки. Не сомневаюсь, что их было много».

Брайан помнит, как вернулся домой, сел на диван и отец сказал: «Не представляю, что нам с тобой делать».

Мать считает, что в позднейшие годы Брайан преувеличивал свои школьные проблемы. Она согласна, что учеба не принесла ему ни радости, ни успехов, но считает, что в этом есть вина и системы школьного образования. «Это было сразу после войны. В школу тогда было трудно поступить. О нынешней свободе нечего было и думать. Если ты им не нравился, могли запросто выгнать».

Сам Брайан считал, что, помимо его собственного неумения приспособиться, не обошлось без антисемитизма. «Помню, как меня обзывали евреем или жидом. Правда, это казалось не обиднее, чем когда рыжеволосого мальчика дразнили „рыжим“».

После Ливерпульского колледжа родители устроили Брайана в местную частную школу, но через пару недель забрали. Они быстро разобрались, какова эта на первый взгляд шикарная школа: знаний там давали очень мало, зато брали огромные деньги с богатых родителей, отчаявшихся куда-нибудь пристроить своих детей.

В конце концов они нашли хорошую еврейскую подготовительную школу «Биконсфилд» близ Танбридж-Уэллса. Здесь он учился верховой езде, которую обожал, и живописи, которую тоже полюбил и которой его впервые поощряли заниматься.

В тринадцать Брайан держал вступительные экзамены, необходимые для поступления в любую хорошую частную школу. Он с треском провалился, но родители не оставили попыток его пристроить. Ни в Регби, ни в Рептон, ни в Клифтон Брайана не взяли. В конце концов он поступил в школу в Вест-Кантри, куда принимали всех желающих. Главным здесь считали заботу о здоровье, ученики много времени проводили на воздухе. Приходилось играть в регби, и Брайан был очень несчастен.

Но его отец все-таки добился своего, и осенью 1948 года, когда Брайану исполнилось четырнадцать, мальчика приняли в колледж Рекин — известную частную школу в Шропшире.

Брайан туда вовсе не хотел — он только-только привык к школе в Вест-Кантри. Он делал заметные успехи в живописи и наконец-то обзавелся друзьями. В дневнике Брайан написал: «Теперь — в Рекин, который я ненавижу. Еду только потому, что так хочет отец… очень жаль, потому что у меня был классный год. Рождение новых идей, немножко популярности».

Постепенно Брайан приспособился к новой школе — по крайней мере, нашел чем заняться. Он по-прежнему интересовался живописью. По искусству он был первым учеником в классе и решил стать дизайнером-модельером.

«Я написал отцу, что хочу стать модельером, но он был против. Считал, что это неподходящее занятие для молодого мужчины».

Тогда же Брайан заинтересовался актерством. В Ливерпуле он часто ходил с матерью в театр. «Сначала я водила его на всякую чепуху. Потом, стараясь развить его интеллект, повела на Питера Гленвилла. Кроме того, мы ходили в Ливерпульскую филармонию».

Брайан сыграл главную роль в школьной постановке «Христофора Колумба». «Мы с мужем приехали, — рассказывает его мать. — После спектакля к нам подошел директор и спросил, как нам понравился Брайан. А Брайан был так хорош, что мы его не узнали».

Брайан ушел из Рекина в шестнадцать, не получив аттестата. Никто и не надеялся, что он сдаст экзамены. Отец все еще возражал против профессии модельера, но Брайан решил, что все равно бросит школу и пойдет работать.

«С меня хватило семи школ, одна другой ужаснее. Мне не позволяли заняться любимым делом, и было совершенно все равно, где работать. 10 сентября 1950 года, очень худой, розовощекий, кучерявый и полуобразованный, я приступил к своим обязанностям в семейном магазине в Уолтоне, в Ливерпуле».

Брайан начал продавцом мебели, получал пять фунтов в неделю. На второй день работы он продал обеденный стол за двенадцать фунтов женщине, которая пришла купить зеркало.

Оказалось, что он прекрасный продавец. И его увлекала работа. Кроме того, он заинтересовался оформлением магазина. Отец, понятно, был очень доволен, что старший сын наконец-то подключился к семейному делу. Да и сам Брайан с удивлением обнаружил, что работа доставляет ему удовольствие.

«У Брайана всегда был отличный вкус, — говорит его мать. — И он разбирался в хорошей мебели».

Но витрины магазина Брайану не нравились. Он начал экспериментировать, иногда довольно смело: например, ставил стулья спинками к стеклу. Отец считал, что Брайан чересчур торопится, но не вмешивался — радовался, что сын смирился с выбранной для него карьерой. Чтобы Брайан набрался опыта, его на полгода направили учеником в другую фирму, не связанную с бизнесом отца.

Полгода Брайан работал за те же пять фунтов в неделю в мебельном магазине «Таймс» на ливерпульской Лорд-стрит. Здесь он тоже неплохо себя проявил. Покидая магазин, получил прощальный подарок — ручку «Паркер» и набор карандашей. (Несколько лет спустя он одолжил эту ручку Полу Маккартни, чтобы тот подписал контракт.)

Через полгода Брайан вернулся в Уолтон и занялся оформлением магазина. «Мне нравилась эта работа, особенно когда я пробовал что-то новое. Но мне была по душе и торговля — приятно было смотреть, как покупатели оттаивают, выказывают мне доверие. Как настороженность рассеивается, как люди понимают, что их ждет нечто хорошее, и это хорошее предоставлю им я».

Пару раз Брайан поругался с отцом из-за оформления витрины. «Отцу хотелось забить витрину до отказа. Я же предпочитал не перегружать ее — оставить, например, всего один стул. И я просто бредил современной мебелью. Она только входила в моду, и мне хотелось, чтобы о ней узнали все. По-моему, стоит показать людям что-то красивое, и они это примут».

9 декабря 1952 года, в самый разгар его новых смелых проектов для «А. Эпстайн и сыновья», Брайана призвали в армию. Мысль о школе его пугала — армия ввергала в ужас. «Я был плохим учеником и не сомневался, что стану отвратительным солдатом».

Брайан попросился в военно-воздушные силы и был назначен клерком в службе тылового обеспечения. Курс начальной подготовки он проходил в Олдершоте.

«Я был как в тюрьме и все делал наоборот. По команде „направо“ поворачивал налево, по команде „смирно“ падал».

Худо-бедно освоив премудрости строевой подготовки, Брайан даже надеялся, что его выберут для парада в честь коронации. Шел 1953 год. Брайану казалось, само слово «коронация» звучит чарующе, будоражит воображение, и ему хотелось поучаствовать. Но его не выбрали. Брайан с горя отправился по пабам и клубам и напился.

В своем призыве Брайан оказался единственным выпускником частной школы, кто не стал офицером. Но вполне сходил за офицера — одевался с безупречным вкусом и проводил время в фешенебельных клубах Вест-Энда.

После Олдершота Брайану повезло — его направили в лондонские казармы «Риджент-парк», предел мечтаний любого молодого офицера. В Лондоне у него были связи, и он неплохо проводил время. Как-то ночью Брайан вернулся в казармы за рулем дорогого автомобиля, в полосатом костюме, в котелке и с зонтиком на локте.

Караульные отдали ему честь, а дежурный по роте выкрикнул: «Доброй ночи, сэр». Но офицера в казарме оказалось не так просто сбить с толку. «Рядовой Эпстайн, завтра в десять явитесь в ротную канцелярию и доложите, что выдаете себя за офицера».

На время Брайану запретили выходить в город. То было не первое его взыскание. Он постоянно нарушал субординацию — во всяком случае, был не способен выполнить простейшее поручение. «Армия уже действовала мне на нервы. Я взаправду стал дергаться. На меня все это так давило, что я обратился к гарнизонному врачу, а тот направил меня к психиатру».

Брайан проконсультировался у нескольких психиатров, и все единодушно решили, что рядовой Эпстайн по натуре не военный. Они заключили, что в умственном и эмоциональном отношении он не годен к военной службе. Спустя год, отслужив половину положенного срока, Брайан демобилизовался по состоянию здоровья. Как положено в армии, при демобилизации ему выдали блестящую характеристику, в которой аттестовали Брайана как «сдержанного, надежного солдата, на которого всегда можно положиться».

Брайан рассказывал о катастрофе, постигшей его в армии, шутливо, как бы намекая, что сам все это подстроил. Но почти не остается сомнений, что военная служба и впрямь подорвала его душевное здоровье.

Брайан бегом бежал всю дорогу до Юстона, а там сел в первый же поезд до Ливерпуля. Вернувшись в семейный магазин, он рьяно принялся за работу. И его живо заинтересовал отдел пластинок. Брайану всегда нравилась классическая музыка; впрочем, он любил и популярную. Его любимым исполнителем был тогда Эдмундо Рос.

Но сильнее его захватило увлечение, которому он отдал дань еще в школе, — театр. Он уже заподозрил, что мир искусства ему ближе, чем продажа мебели. Брайан не пропускал ни одной постановки в ливерпульском театре «Плейхаус» и все больше времени проводил, играя в любительских постановках или общаясь с профессиональными актерами. Особенно он подружился с двоими — Брайаном Бедфордом и Хелен Линдзи.

Друзья утверждали, что Брайан тоже может стать актером. У него было желание, правильный подход и — в этом они были уверены — талант. Может, ему поступить в Королевскую академию драматического искусства? Они бы ему помогли. И Брайан подал документы в академию. И поступил.

«Я прочитал режиссеру Джону Ферналду два отрывка. Один из сборника Элиота „Сцены из клерикальной жизни“, другой из „Макбета“. Почему-то меня взяли без полного прослушивания. Наверное, сыграло роль, что мне не нужна была стипендия».

Отец Брайана, естественно, не обрадовался. В его списке немужских занятий актеры уступали только модельерам. Но двадцатидвухлетний сын и наследник снова прервал свою карьеру. Причем на этот раз добровольно, в отличие от службы в армии. И возможно, навсегда.

Брайан поступил в Академию драматического искусства в один год с Сюзанной Йорк и Джоанной Данэм. Из стен академии только что вышли Альберт Финни и Питер О’Тул. Учась в академии, Брайан подрабатывал в магазине пластинок на Чаринг-Кросс-роуд.

«Дела у меня шли неплохо. Джон Ферналд в меня очень верил. Но я возненавидел актеров и их образ жизни. В свое время я не любил школу. А семь лет спустя оказался в атмосфере такой же общинной жизни. Мне не нравились ни обстановка, ни люди. Я начал подумывать, что пришел слишком поздно. Все-таки я скорее бизнесмен».

С первого дня занятий в театральной академии отец регулярно спрашивал Брайана, когда тот думает вернуться в семейное дело. На исходе каждых выходных, когда Брайан собирался в академию, отец уговаривал его не возвращаться в Лондон. В летние каникулы 1957 года за ужином в отеле «Адельфи» отец снова предложил ему остаться. На этот раз Брайан согласился.

Отец собрался открыть еще один филиал фирмы — в центре Ливерпуля, на Грейт-Шарлотт-стрит. Он надеялся, сына это заинтересует. Клайв, младший брат Брайана, теперь тоже работал в семейном бизнесе.

Брайан отвечал за отдел пластинок с одним продавцом. Новый магазин торжественно открыла певица Энн Шелтон. В первое же утро отдел принес двадцать фунтов. Отдел в Уолтоне в лучшие времена приносил не более семидесяти фунтов в неделю.

«Большинство магазинов грампластинок, которые я повидал, были просто ужасны. Стоит пластинке стать популярной, и ее уже не купишь — нет на складе. Я старался, чтобы у меня всегда были пластинки, даже самые экзотические… Как только у меня покупали пластинку, я тут же заказывал ее в трех экземплярах. Я считал, если она заинтересовала хоть одного, найдутся и другие желающие. Как-то я даже заказал три копии альбома „The Birth of a Baby“, потому что один покупатель ее у меня спросил».

Если вдруг пластинки не было в магазине, покупателю предлагали сделать заказ, обещая немедленную доставку. Брайан придумал простой, но остроумный метод учета проданного. Каждая папка с несколькими с пластинками стягивалась тесемкой, и, когда в папке недоставало пластинок, тесемка провисала — сразу видно, что в папку нужно добавить товар. В течение дня все это постоянно проверялось, папки пополнялись пластинками или тут же составлялся заказ.

Брайан также вел список двадцати самых ходовых пластинок NEMS. Список обновлялся дважды в день. Мало того что это удачный трюк, который пробуждал у покупателей интерес и побуждал их покупать те или иные пластинки, — Брайан изучал спрос и прикидывал, каких пластинок заказать побольше.

«Я в жизни не видела, чтобы люди так усердно работали, — говорит мать Брайана. — Казалось, он впервые в жизни нашел дело, которое целиком его захватило».

Брайан с этим согласен. «Я работал очень много. Ни до того, ни после мне, пожалуй, не приходилось так трудиться. Каждое утро я начинал в восемь, а заканчивал уже ночью. Все воскресенья тоже корпел в магазине, составлял заказы».

К 1959 году, через два года после открытия, два обширных отдела популярной и классической музыки филиала NEMS на Грейт-Шарлотт-стрит занимали два этажа. Штат увеличился с двух сотрудников до тридцати. Дела шли так хорошо, что Эпстайны решили открыть еще один филиал на Уайтчепел, в сердце ливерпульского торгового центра.

На открытие нового магазина пригласили Энтони Ньюли. Брайан познакомился с ним через торговый отдел концерна «Декка». В день открытия в центре Ливерпуля собралась огромная толпа, какая приходила разве что встречать команду, завоевавшую финальный кубок. До той поры в Ливерпуле ни один певец не собирал такую аудиторию.

Оба магазина процветали и разрастались. В 1961 году Брайан мог с гордостью сказать, что два магазина фирмы NEMS в центре Ливерпуля — на Грейт-Шарлотт-стрит и на Уайтчепел — предлагают «лучший выбор пластинок на севере Англии». Эта фраза появилась в рекламе на страницах «Мерси-бита» 31 августа 1961 года — спустя месяц после рождения газеты. Сам Брайан не был поклонником популярной музыки. Его любимым композитором в то время был Сибелиус. Но он был ловким бизнесменом и понимал, что «Мерси-бит» — прекрасная площадка для рекламы и расширения рынка.

В том же номере он открыл колонку «Обзор пластинок», которую подписывал «Брайан Эпстайн, NEMS». Там рассказывалось о новинках эстрадной, джазовой и поп-музыки. В первом обзоре Брайан написал: «По-видимому, популярность The Shadows неуклонно растет». Битлов, наверное, чуть не стошнило.

Собственная колонка давала Брайану бесплатную рекламу магазинов и помогала продвигать на рынок некоторые записи. Но и в «Мерси-бит» не прогадали, предоставив Брайану площадку. За четыре года, миновавшие с тех пор, как он, пресыщенный и разочарованный, бросил Академию драматического искусства, он стал признанным лидером Мерсисайда на рынке пластинок. Его имя и опыт придавали газете вес.

Однако очень скоро Брайан понял, что дальше расширять бизнес некуда. В Мерсисайде он одержал все возможные победы — по крайней мере, в этой области. К осени 1961 года снова накатили скука и неудовлетворенность. Его мать вспоминает, как это почувствовала.

«Он взялся учить иностранные языки. Особенно его интересовали Испания и испанский. И он опять увлекся любительскими спектаклями».

Отец, само собой, встревожился, что сын снова уйдет из семейного дела, создав и бросив на произвол судьбы два преуспевающих магазина.

Сам Брайан вспоминал, как мечтал о чем-то новом, как его терзала скука, раздражал бизнес. Три его ближайших друга не помнят, чтобы Брайан на это жаловался, однако утверждают, что у него хватало других причин для переживаний.

После открытия филиала на Уайтчепел Брайан стал уделять больше внимания личной жизни. Он часто виделся с жившим по соседству другом детства Джеффри Эллисом. Джеффри тоже закончил частную школу, колледж Элсмир, а затем поступил в Оксфорд на юридический факультет. По его словам, в школьные годы Брайан был крайне робким и застенчивым. После Оксфорда Джеффри устроился на работу в нью-йоркскую страховую фирму, и друзья на несколько лет расстались.

Второй друг Брайана, Терри Доран, был человеком совсем другого склада. Закончив обычную школу, он продавал автомобили и в Ливерпуле пользовался славой остряка, ловко имитирующего местный говор. «Я познакомился с Брайаном случайно, в 1959 году в ливерпульском пабе. Я в него сразу прямо влюбился».

Джеффри и Терри были просто друзьями; у них с Брайаном не было общих деловых интересов, по крайней мере тогда. А вот третий друг, Питер Браун, работал в той же сфере. В конце концов он стал Брайану ближайшим другом.

Питер родился в Бебингтоне, учился в римско-католической школе, сдав два экзамена, работал в ливерпульском универмаге «Хендерсонс», а затем в универмаге «Льюис», где курировал отдел грампластинок.

Приступив к созданию филиала на Уайтчепел, Брайан попросил Питера взять на себя управление магазином на Грейт-Шарлотт-стрит. В «Льюисе» Питер получал двенадцать фунтов в неделю, Брайан предложил шестнадцать плюс комиссионные, что Питеру показалось огромной суммой.

«Вскоре я освоил эту его эффективную систему заказов. Магазин закрывался в шесть, после чего мы оформляли все заказы. Тратили от сорока минут до двух часов».

Терри вспоминает, как ждал Брайана с Питером, пока те занимались заказами. Брайан назначал встречу после закрытия магазина. «Я заходил в бар и, бывало, дожидаясь их, сидел там до упора».

С открытием магазина на Уайтчепел возникла небольшая заминка, и Питер несколько месяцев проработал в магазине на Грейт-Шарлотт-стрит вместе с Брайаном. «Это нелегко — вроде ты управляющий, но босс вечно на месте и сам решает все. Мы постоянно вздорили. По-прежнему дружили, но, думаю, как предприниматель я его разочаровал… Брайану нравилось рассылать сотрудникам письменные указания, хотя нас было раз-два и обчелся. Система контроля складских запасов у него была просто грандиозная. С ней мы не могли прозевать ни одной популярной пластинки. В концерне EMI нас считали крупнейшими продавцами пластинок на севере Англии».

Брайан всегда уверял — и совершенно напрасно, — что не нравится девушкам. Но примерно в это время он начал встречаться со своей сотрудницей Ритой Харрис.

«Он очень не сразу сообразил, что она в него влюблена, — рассказывает Питер Браун. — Обычно мы вместе обедали в Чешире — я, Брайан, Рита, иногда еще один или двое».

Это был самый серьезный роман с девушкой в жизни Брайана, но все закончилось ничем.

Брайан не был счастлив в любви. У него бывали бурные романы, но они редко длились подолгу, и его это сильно тревожило. В сексуальном смысле он так с собой и не примирился. Однако, рассудив, что он такой, какой есть, он никогда не пытался идти против своей природы. Временами, впрочем, его практически одолевал комплекс саморазрушения.

«В Ливерпуле он был очень одинок, — рассказывает Питер. — Здесь он мало где мог по-настоящему расслабиться. Лучшие ночи мы проводили в Манчестере. Брайан, Терри и я часто ездили туда субботними вечерами… У Брайана была фобия неудачных романов, и его слегка пугало собственное еврейство. По-моему, иногда ему чудился антисемитизм там, где антисемитизмом и не пахло. Может, дело тут было не в том, что он остро сознавал себя евреем. Может, Брайана травмировала среда, где он вынужден был вращаться, в общем-то ему чуждая, — натура влекла в мир искусства, а окружали Брайана провинциальные евреи, успешно торговавшие мебелью… Но, конечно, он мог быть хорошим бизнесменом, если хотел, экономил каждое пенни, бывал жесток, когда вдруг считал, что так надо. Но такое случалось редко. Обычно он тратил деньги без счету».

Замысловатость личности и интересов Брайана на этом этапе его карьеры легко преувеличить. Родители мало что знали о его фобиях. Однако мать помнит, что Брайан потерял покой и принялся за поиски чего-нибудь нового, когда оба магазина NEMS заработали на полную мощность.

Осенью 1961 года Брайан на пять недель уехал в Испанию — у него никогда не бывало таких долгих каникул. Его сопровождало неотступное разочарование — в личной жизни, в бизнесе. Возможно, ничего серьезного. Всего лишь несбывшиеся надежды. Четыре года Брайан был слишком занят реорганизацией NEMS, и все это его особо не трогало, как в свое время в армии. Были люди, которые считали его богатым избалованным маменькиным сынком. Но большинство видели в нем трудолюбивого человека, обаятельного гея, которого очень любила его семья.

Очевидно, Брайан искал, чем еще заполнить жизнь, — желательно что-нибудь из области искусства. Учеба в театральной академии дала выход его стремлениям, и фиаско на время уняло эту тягу Брайана. Но нет ничего мучительнее артистических склонностей, когда художественный вкус вроде бы превосходит артистические таланты.

Таков был Брайан Эпстайн 28 октября 1961 года. Двадцать семь лет. Уже побывал плохим учеником, процветающим продавцом мебели, никудышным солдатом, блестящим торговцем грампластинками, неудачливым актером, успешным управляющим. И тут в магазин зашел покупатель, спросивший пластинку «Битлз».