В компании очень комфортно
Мы с моей подругой Шарлоттой встретились за обедом в погожий осенний день.
«Итак, ты теперь не пьешь, – сказала Шарлотта. – И как ощущения?»
Хороший вопрос. И, возможно, единственный, до которого мне было дело. Однако я не могла ради нее взять эмоциональные всплески в своей груди и перевести их в слова. Что я могла ей сказать? Что я чувствовала каждого алкоголика вокруг себя и ненавидела их? Пьяницы встречались мне в каждом дворе и на каждом тротуаре. Несколько дней назад я заметила пьяного бездомного в метро, и мой рот наполнился слюной. Как у вампира.
«Хорошие», – ответила я ей и долго смотрела в пол, что всегда суперубедительно.
Шарлотта – младшая сестра моей подруги Стефани. Подростками мы встречались на заднем крыльце, пили домашнее пиво и обе с неохотой стояли в тени Стефани. Став взрослыми, мы вместе курили и жаловались на то, что мир всегда ставит нас на второе место. Она была одной из моих лучших подруг в Нью-Йорке. Раньше мы вместе уезжали на выходные и жили в одном номере (это были два дня выпивки и сестринских разговоров), и я возвращалась домой с ощущением того, что меня понимают, и болями в животе от смеха.
Сейчас, когда мы сидели за столиком, между нами было лишь чувство неловкости и соленое масло. Мой стакан Перье был очень отдаленной альтернативой шампанскому: игристость без последствий.
Почему я не могла сказать Шарлотте правду о том, насколько я несчастна без алкоголя? Разве друзья нужны не для того, чтобы успокоить вашу сильную боль?
Раньше я рассчитывала на то, что выпивка развяжет мне язык. «Честно говоря, – говорила я, наклоняясь к собеседнице после второго стакана, – я такая развалина». «Я тоже развалина!» – отвечала мне женщина, поскольку все мы носим в тебе скрытую тоску.
Мне было сложно быть настолько откровенной субботним днем. Мне также не хотелось утомлять Шарлотту жалкими историями о «Программе 12 шагов» и о том, как я считаю дни. (Хотя я всегда презрительно относилась к «исцеляющимся людям», я с ужасом осознала, что теперь являюсь одной из них.) Мне было жаль Шарлотту, которая была вынуждена сидеть рядом с такой жалкой женщиной, как я. Трезвость способна изолировать людей. Иногда мне казалось, что я живу на острове и с нетерпением жду, когда меня навестит кто-нибудь из моих друзей, но когда он все же приезжает, я начинаю ждать, когда он уедет обратно.
Раньше я была «зажигалкой». Могла заговорить с любым человеком, с которым пила. Могла быть психотерапевтом, адвокатом дьявола, клоуном. Раньше я хвасталась, что легко подружилась бы со Сталиным, и мне никогда не приходило в голову спросить себя, кому вообще хотелось бы с ним дружить.
Но женщина, которая с распростертыми объятиями приняла бы тирана, превратилась в женщину, которая не могла посмотреть в глаза старой подруге.
Я чувствовала, что Шарлотта осуждает и оценивает меня. Я поняла это не из ее слов или взглядов на меня, а потому что прежняя я именно это делала бы на ее месте.
Раньше я ненавидела, когда кто-то из моих подруг не пил. «Молодчина!» – говорила я, но внутри все кипело. Пить нужно было вместе, и воздержание одной из девочек являлось нарушением протокола. Я измеряла, насколько верна мне подруга, ее способностью оставаться рядом со мной. Выпьет ли она еще? Может ли она опрокинуть еще одну рюмочку ради меня? Мои подруги не всегда пили столько же, сколько я, но они всегда были рядом до рассвета.
Мы с Лизой шутили, что не можем покинуть бар, пока хотя бы одна из нас не заплачет. О чем же мы плакали? Сложно сказать. Мы обе работали редакторами и сильно уставали. Ближе к утру наши салфетки были грязными от туши, и я всегда хлопала ее по спине, когда мы уходили. Думаю, сегодня мы хорошо потрудились.
Через несколько месяцев после того, как я перестала пить, мы с Лизой пошли развлечься, и она даже не заказала пиво. Мне было больно от того, что моя трезвость стала ее наказанием.
Мой психотерапевт не понимал, в чем проблема: «Почему вы не думаете, что Лизе нравится вас поддерживать?»
Возможно. Однако все это не казалось мне правильным. У меня было много друзей-вегетарианцев, но никто из них не мешал мне есть бекон.
Думаю, где-то в глубине души я испытывала вину за то, что бросила пить. Выпивка была связующим звеном для нашей дружбы. Необходимым элементом товарищества и взаимопонимания.
Как подруга я всегда хотела выпить бутылку (или три) и поиграть в медсестру, которая утолит все печали.
Однако мой алкоголизм не сделал меня ближе к этим женщинам. В действительности произошло обратное. Когда мы с Шарлоттой последний раз пили вместе, мы с ней и несколькими нашими подругами встретились в хорошем ресторане.
Я опоздала, и официантка долго не несла мне бокал, поэтому я схватила бутылку с середины стола и отпила прямо из горла. Мое платье было надето наизнанку. («Я одевалась в темноте», – объяснила я Шарлотте, забыв добавить, что до этого я выпила три «Маргариты».) Позднее в баре мы начали разговор о женских оргазмах, и так как меня никто не слушал, мне пришлось кричать. Шарлотта дала мне 20 долларов на такси до дома, и на следующий день я написала ей электронное письмо с благодарностью. Она ответила только через два дня, что должно было стать мне первым сигналом к тому, что ей сложно подобрать слова.
«Я очень тебя люблю, – написала она, – но когда ты пьешь, ты иногда ведешь себя нерационально. В пятницу ты была не слишком дружелюбна, и компании было от этого очень некомфортно».
Мои глаза пропустили ту часть, где она писала, как любит меня, и остановились на другом отрывке. Не слишком дружелюбна. Очень некомфортно. Компании.
Женщины так осторожны с чувствами друг друга. Мы знаем, что мир метает отравленные кинжалы в наше эго (и мы сами делаем то же самое), поэтому мы мчимся друг к другу за утешением: Да, вчера все было в порядке. Да, ты хороша такая, какая ты есть. (Классический заголовок глянцевого журнала: «Подруги проводят бурную ночь, изгоняя все дерьмо жизни друг из друга».) Мы так привыкаем говорить приятные слова, что любой негативный комментарий воспринимается как предательство, и лишь за спинами мы можем говорить правду и чувствовать себя при этом комфортно. Ты слышала, что она вчера сказала? Ты заметила, как она была одета? Постоянные похвалы и сплетни, замаскированные под материнскую заботу, являются путями наименьшего сопротивления, и иногда бывает очень сложно изменить своим привычкам и сказать в лицо: «Нет, вчера не все было в порядке».
Нет хорошего способа высказать свои опасения пьющей подруге, но уже хорошо, если вы делаете это на трезвую голову. Любые ваши слова причинят боль, потому что женщина, которая пьет слишком много, приходит в ужас при мысли о том, что кто-то это заметит.
Каждый раз, когда я получала письмо, подобное тому, что написала мне Шарлотта, у меня возникало чувство, что я хожу с торчащей из штанины джинсов туалетной бумагой уже где-то 10 лет. У меня все бурлило от злости, потому что мне не нравилось, что мои ближайшие подруги шушукаются обо мне у меня за спиной, и я убеждала себя в том, что им не было бы никакого дела до моего поведения, люби меня они по-настоящему. Однако в истинной дружбе все наоборот: когда кто-то вас любит, он безгранично за вас переживает.
Теперь я не пила уже четыре месяца, что частично было связано со словами вроде тех, что написала мне Шарлотта. Я назначила ей эту встречу за обедом, отчасти чтобы показать ей, насколько я стала собранной. Я не видела ее с того самого вечера, когда схватила бутылку со стола на глазах у всех подруг, и мне хотелось заменить это воспоминание каким-нибудь более приятным.
«Прости, что со мной теперь не слишком интересно», – сказала я ей. Прости. Я так часто произносила это слово, что мне хотелось нанять самолет для воздушной рекламы и расписать голубой горизонт своим сожалением. Прости за все. После обеда я проводила Шарлотту до метро, и мы долго обнимались. Никто из нас не знал, что сказать, поэтому мы молчали.
Некоторые исцелившиеся алкоголики считают, что необходимо отдалиться от своих старых друзей, считая, что они провоцируют и оказывают дурное влияние. Но что, если именно эти люди вас спасли? Что, если именно они оплачивали ваш счет в баре и переписывались с вами, пока вы благополучно не добирались до дома? Что, если именно ваши друзья замечали ваше исчезновение и мучительно думали, как найти мягкий способ сказать: «Может, хватит?» Неужели предполагалось, что я должна исключить их из своей жизни именно сейчас, когда я особенно в них нуждалась?
Несколько месяцев спустя я вышла из супермаркета ЭКОпродуктов с бумажными пакетами в руках и поняла, что накрапывает дождь. Я потратила полчаса, чтобы поймать такси, и, когда подняла пакеты с асфальта, то поняла, что их дно промокло и размякло. Мне стоило огромных усилий засунуть их в такси и дотащить по четырем лестничным пролетам до моей крошечной квартирки. Это так меня деморализовало, что я в очередной раз задумалась: «Какого черта я живу в Нью-Йорке?»
Я размышляла над этим вопросом на протяжении многих лет. Этот город был слишком дорогим. Холодным, перенаселенным, приносящим страдания. Но, возможно, это был лучший город на земле, просто я страдала. В чем заключался источник моей горечи, а в чем – сопутствующий ущерб? Исключение одного элемента из моей жизни – алкоголя – сделало бы мои проблемы черно-белыми. Возможно, это действительно был лучший город на свете, но я не чувствовала его своим. По крайней мере, он не подходил новой мне. Я была готова вернуться в Техас.
Моя наставница предложила мне подождать год, потому что люди, бросившие пить, отчаянно пытаются сбежать от своих сложных чувств.
Алкоголики – это цирковые артисты, которые мастерски освобождаются от цепей.
Они до изнеможения тренируются в зале, занимаются распутным сексом, увлекаются странными хобби и импульсивно перемещаются по стране, чтобы жить с людьми, с которыми только что встретились. Меня же в те дни увлекала лишь работа и красные бархатные кексы. Но я все равно прислушалась к совету наставницы и подождала год. Долгое изгнание в мир рецидивов заставило меня сомневаться в собственном благоразумии.
На протяжении продолжительного времени я не понимала роли наставницы. Думала о ней как об учителе, у которого находится невидимый журнал с оценками. «Вам следует чаще поднимать руку на собраниях», – говорила она мне. Я кивала в ответ, но никогда этого не делала. Именно так я часто себя вела. Я говорила «да», чтобы доставить человеку удовольствие, а потом делала, что хочу. Я думала, что это способ быть милой. Теперь мне кажется, что это способ манипулировать людьми.
Я извинялась, когда «забывала» ей позвонить или когда ее предложение «вылетало у меня из головы». Однако я начала понимать, что такие привычки ведут меня по наклонной. Именно благодаря им я очутилась там, где я была.
Моя наставница убеждала меня быть честной. Не придумывать себе оправданий. Если я не хотела говорить на собраниях, нужно было рассказать ей почему. Если я не хотела звонить ей, нужно было назвать причину. Такой подход меня напрягал. Что я должна сказать? «Привет, это Сара. Я не позвонила тебе вчера, потому что не хотела». Однако моя наставница утверждала, что я вполне могу сказать ей это. Это будет хорошим началом. Смысл был в том, чтобы начать контролировать собственные чувства, скептицизм, беспричинную ярость. Мне нужно было перестать притворяться той, кем я не являюсь, потому что мне пришлось бы прятаться каждый раз, когда я не смогу продолжать актерскую игру.
Я не думала о себе как о человеке, который не может контролировать собственные чувства. На протяжении нескольких лет чувства были единственным, чем я владела, кроме трех сумок с одеждой, дезодоранта и саундтрека к фильму «Ксанаду». Да я вся состояла из чувств, детка. Влей вино Гренаш мне в глотку, и эмоции будут течь из меня, как мягкое ванильное мороженое. Тем не менее существует разница между тем, чтобы проявлять все свои чувства и признавать только те, которые имеют значение. У меня было две скорости, выбор каждой из которых зависел от концентрации алкоголя в моей крови: меня либо устраивало абсолютно все, либо меня вообще ничто не удовлетворяло. Где мне было искать между ними равновесие?
Хотя я очень легко испытывала разные чувства, воспламеняя их выпивкой и сентиментальными песнями о любви, у меня никогда не получалось что-то с ними сделать. Я все время мысленно возвращалась к ссорам со своим бывшим парнем. Каждый раз, когда я жаловалась на свою работу, он сразу же искал способ решения моих проблем, что меня раздражало. «Единственное, чего ты хочешь – это лечить меня!» – выпалила я однажды. Однако я никогда не спрашивала себя, почему я так спокойно отношусь к тому, чтобы быть сломленной.
Итак, решение проблем. В конце мая я предупредила начальника, что планирую уволиться. Мой босс оказался весьма великодушным и спросил, не хочу ли я работать на полставки из Техаса. Это предложение я позднее приняла, но в тот день, когда я поставила его в известность о своем уходе, я почувствовала облегчение. Свобода. Мне так часто приходилось сглатывать желание уволиться, а теперь я наконец-то могла откашляться.
После я вышла из нашего унылого офиса и пошла прогуляться. Я написала Анне: «Черт возьми, я только что уволилась с работы!» В тот момент я стояла перед необычной витриной со старомодными шляпами. Бродила взад и вперед в ожидании ответа, чувствуя выброс адреналина. Ответа так и не последовало.
Разве она не понимала, что я только что одержала победу? Почему она была так скупа на похвалы? Я знала, что у нее изматывающая работа. Она помогала управлять организацией по оказанию юридической помощи в Западном Техасе, и каждый, кто принадлежит к этому бизнесу, скажет, что у такого сотрудника длинный список дел. Однако раньше это никогда не было проблемой. Почему все изменилось именно в тот момент, когда мне так нужно было все вернуть?
Я пошла на собрание и, вместо того чтобы произносить отрепетированную речь, начала говорить экспромтом. «У меня возникло чувство, что лучшая подруга отвернулась от меня, – сказала я. – Хотя я понимаю, что она недавно стала матерью». Когда я произнесла эти слова, женщина в первом ряду захохотала, что сильно меня смутило. Странно не понимать, что смешного в твоем собственном рассказе.
Анна позвонила в выходные. «Мне очень-очень жаль, что я тебе не ответила», – сказала она. У нее были трудности на работе, и она просто забыла написать мне. Чем дольше она не отвечала, тем сложнее ей было это сделать. Так прошло три дня.
Я понимала. Но также понимала, что наша дружба стала для нее тяготой, а не облегчением. И так как я находилась на своем грустном маленьком острове, я не понимала, что она может жить на таком же. Или весь мир полон людьми на грустных островках: они имели трудности с детьми, не могли родить детей, отчаянно хотели выйти замуж, мечтали развестись. Как и я, Анна ковала свою новую личность. «Тебе будет неинтересно слушать о скучных трудностях материнства», – сказала она. И это было действительно так, но, возможно, она просто не хотела обсуждать это со мной.
Я стала собирать вещи и партиями отправлять их в Техас. Стены в своей квартире я выкрасила в белый, какими они были изначально. Я слушала интервью Марка Мэрона, по пять или шесть раз подряд, которые словно были для меня самоучителем по тому, как разговаривать с людьми. Мэрон не пил уже много лет. Он откровенно говорил о себе, и его гости, в свою очередь, тоже были откровенны. Беседы были захватывающими, и это свидетельствовало о том, что люди, где бы они ни оказались, могут найти общий язык. Мне нравилось напоминать себе о том, как звучит честный разговор.
Именно это мне и было необходимо. Честный разговор. Не такой, при котором мой рот превращался в гейзер, извергающий несвязные признания (например, о том, что мой бюстгальтер странно сидит и что я однажды занималась сексом с тем барменом), а такой, в ходе которого все эти поверхностные подробности тускнели, и мы отваживались рассказать друг другу правду о своем страдании. Именно ради такой степени близости я всегда пила. Я пила по многим другим причинам, но близость была лучшей из наград. Мне нравился момент, когда мы погружались друг в друга, и при этом один из нас рассуждал о том, кем он был и как здесь оказался, а второй просто слушал.
Не знаю точно, когда я перестала слушать. Каким-то образом в мои обязанности вошло развлечение публики. Мне нужно было всегда быть веселой. Я переставала разговаривать со своими друзьями и начинала болтать без умолку. Смешные истории, диалоги, разыгранные по ролям. Я была не единственной. Мы все выходили на сцену социальных медиа со своими остроумными комментариями. Одна моя коллега как-то описала нашу работу в медиа следующим образом: «Произошло событие. Вы за или против?», а не: «Произошло событие. Стоит ли нам его обсудить?» Необходимо принять какую-то сторону. Тот, кто судит, будет первым появляться в результатах поиска Google.
Алкоголики – ужасные слушатели, потому что они поглощены мыслями о следующей рюмке.
Они кивают и улыбаются, но внутри испытывают мучения. Сколько алкоголя осталось? Будет ли кто-нибудь против, если я выпью еще? В какое время закрывается винный магазин?
Я старалась оставаться тихой какое-то время. Смотрела, читала, наблюдала. Забыла, каким могу быть интровертом. Я утопила ту маленькую застенчивую девочку в таком количестве выпивки, что когда бы она, взволнованная и дерганая, вновь ни появлялась, меня буквально душил стыд. До того как я начала привлекать к себе внимание, крича об оргазмах, я была ребенком, который ужасно боялся, что учитель вызовет его к доске. Мне нужно было принять в себе две эти крайности, чтобы суметь найти золотую середину. «Думаю, нам не зря советуют поддерживать отношения с людьми, которыми мы когда-то являлись, – писала Джоан Дидион. – В противном случае они появляются без предупреждения».
За неделю до моего переезда в Техас мы со Стефани пошли поужинать. Она прожила большую часть года в Лос-Анджелесе, где ее муж снимал ТВ-шоу, а она проводила прослушивание на роли, которые сама не получила. Она не рассказывала мне о них, потому что так было проще.
Она спросила, как я себя чувствую, и я ответила: «Испуганной». Я задала ей тот же вопрос, и она ответила: «Одинокой».
После ужина мы пошли прогуляться по причудливым улицам Вест-Виллидж, по которым я бродила каждые выходные, чтобы забыть об одиночестве. У нее было несколько сложных лет, а я этого не замечала. Как можно быть близкими друзьями с человеком и не знать о нем так много? У Стефани карьера так рано пошла в гору, что, как мне казалось, она и дальше будет только процветать. Да, сложно быть актрисой старше 35 лет, и, конечно, ей приходилось сталкиваться с неприятными отказами, но ведь это была Стефани. Девушка моей мечты. У нее всегда все получалось.
Если вы счистите поверхностный слой чьей-то жизни, то обнаружите сплошную боль.
Это относится к каждому, даже к английской королеве (особенно к английской королеве). Я была так занята завистью к Стефани и попыткам посостязаться с ней в успехе, что перестала видеть ее.
Я не замечала тех моментов, когда она тянулась ко мне. «Мне нужно, чтобы ты вернулась», – как-то сказала мне она после слишком большого количества коктейлей. Тогда я подумала: «Подожди-ка. А куда, я, черт возьми, пропадала?»
С той ночи прошло больше года. После ужина я привела ее на скамейку, с которой открывался вид на Нью-Джерси. Мы сидели рядом и почти не разговаривали.
«У меня ничего не получилось бы в этом городе без тебя», – сказала я. Она отмахнулась от моих слов до того, как у нее могли выступить слезы. Стефани не любит такие речи. «Перестань. Мы и дальше будем близки», – сказала она и была права.
На следующей неделе, спустя год с того момента, как я бросила пить, я вернулась в Даллас. Именно в этом городе мы со Стефани когда-то сидели в кафе, где обещали друг другу переехать в Нью-Йорк.
Я нашла старый покосившийся домик, окруженный лиственными деревьями. Там я заваривала кофе во френч-прессе – такой же делала мне Стефани, когда я впервые навестила ее в Нью-Йорке. Я повесила кимоно, как у нее, и купила очки-авиаторы подобно тем, что она носила. Как много жизненных путей она мне показала.
Перед переездом я написала всем друзьям из Далласа имейлы со словами: «Я возвращаюсь!» Если честно, я сделала это, чтобы разжечь в них энтузиазм по поводу моего возвращения.
Я ждала, что мой электронный ящик заполнят письма, написанные сплошь заглавными буквами и с кучей восклицательных знаков.
Мне ответило лишь несколько человек. Меня встретил звук ветра, свистящего в пустом каньоне.
«Я и не ожидала парада в свою честь», – сказала я маме, что могло быть интерпретировано следующим образом: «Я определенно ждала парада, и это вот полное дерьмо».
Я переживала, что совершила ошибку, вернувшись в Даллас. Всегда думала, что в конце концов окажусь в Остине, странном и противном Остине, несмотря на то что каждый раз, когда я приезжала в него, у меня возникало неприятное подозрение, что его любило слишком много людей.
Даллас преобразился со времен моего детства. Там появилось больше мест для прогулок и классных кафе, а цементных плит и бездушных строек стало меньше. Думаю, какая-то часть меня хотела рассчитаться с прошлым. Я росла в Далласе, стесняясь той, кем я являюсь. Возможно, мне нужно было подбодрить ту маленькую девочку: «Эй, детка, это место не такое уж плохое!»
Мне очень хотелось снова быть рядом с семьей. Мои родители переехали из модного школьного квартала и купили скромный, но очаровательный домик рядом с озером. В большом окне дома виднелся рояль моей матери, а на заднем дворе находились раскидистые деревья и красивый непослушный пес. Глициния росла прямо под окнами гостевой комнаты. Мой любимый цветок рос там, где любой усталый гость мог видеть его каждое утро.
Мой брат вернулся в Даллас, пожив вокруг всего земного шара: в Англии, Италии, Ираке – и развернул полномасштабную кампанию по возвращению меня домой. Он доставал свой кошелек и говорил: «Сколько ты хочешь за свое возвращение?»
Большинству из нас требуется отдалиться от семьи на какой-то период, и в этом нет ничего плохого. Однако нет ничего предосудительного в том, чтобы хотеть снова оказаться с ними рядом.
Когда я жила в Далласе и мне было под 30, моя задница была приклеена к барному стулу. Больше всего в моем родном городе меня интересовали напитки. Теперь же я задалась вопросом, который встал бы передо мной в любом городе страны: чем тут занимаются люди?
В пятницу вечером я творила. Шитье. Пестрый коврик, связанный крючком. Вышитые крестиком герои фильма «Клуб «Завтрак». Я разве что скульптуры из глины не лепила, но мне было все равно. Моим рукам требовалось занятие. Мне нужно было делать что-то, а не просто сидеть и думать о том, чего мне так не хватало.
Бросив пить, вы удивитесь, поняв, насколько алкоголь тесно вплетен в наши социальные структуры. Выпивка играет важнейшую роль на свадьбах, праздниках, корпоративах, похоронах, поездках в экзотические страны.
Она также имеет большое значение в повседневной жизни. «Давай выпьем», – говорим мы друг другу, когда на самом деле имеем в виду: «Давай проведем время вместе». Возникает ощущение, что без алкоголя мы просто не знаем, чем заняться. Если мы скажем: «Давай погуляем в парке», на нас косо посмотрят.
Моя старая далласская компания состояла из брутальных мужчин-коллег, которые собирались в баре после работы. Не в любом баре, уверяю вас, а строго в определенном. «Бар» было полноценным предложением. (Бар? Бар. Бар!) Я скучала по тем парням и льстила себе мыслью о том, что они тоже по мне скучали.
«Я бы с удовольствием куда-нибудь сходила», – написала я одному из тех парней. «Без проблем, – ответил он. – Ты знаешь, где нас искать».
Отлично, черт возьми. Думаю, не стоило обижаться на то, что он отклонился от сценария, прописанного у меня в голове. Я-то представляла себе, как мы с ним пойдем пообедать и будем разговаривать о том, что действительно имеет значение.
Когда-то мы собирались вокруг большого деревянного стола и пили все, что нам подавали. Мы смеялись и пили, пока солнце не заходило за горизонт, и мне было приятно быть единственной женщиной в этой мужской пещере. Все эти парни были женаты, но это не имело никакого значения (для меня, по крайней мере), и я никогда не могла понять, флиртуем мы или нет. Я позволяла себе интерпретировать наше общение и так, и так, в зависимости от своих потребностей.
Мне было интересно, представляю ли я в трезвом виде для них угрозу. Первый человек в компании, который бросил пить, может положить начало эстафете: это как первая пара, которая развелась, или первый человек, потерявший одного из родителей. Мне также было любопытно, угрожают ли они мне. Я слишком пристально рассматривала их ленту в Facebook, осуждая их за каждый новый многословный статус в два ночи и за каждый стакан виски, попавший в объектив фотокамеры. Как они смеют оставаться на Острове наслаждений, когда я оттуда уплыла? Я спрашивала себя: «Сколько же они смогут так продолжать?» Один из них только что стал обладателем литературной премии, поэтому на этот вопрос, очевидно, можно ответить так: сколько захотят.
Мне понадобилось много времени, чтобы осознать, что алкоголизм других людей меня не касается. Я долго не могла понять, что именно я покинула бар, а не другие. Нельзя отсутствовать шесть лет, а потом приехать домой и обнаружить всю мебель на прежних местах. У этих парней теперь была другая жизнь: новые дети, новая работа. Двое из них развелись и теперь встречались с 25-летними (должно быть, им пришлось потратить много времени на смс-переписки).
Трезвость сортирует отношения человека с другими людьми. Все начинают делиться на две категории: люди, с которыми вам комфортно быть самим собой, и все остальные.
Элисон попадала во вторую категорию. Мы встретились много лет назад в одном из бруклинских двориков, где напились и объявили себя подругами. Мы могли не видеться по несколько месяцев. Иногда дружба бывает именно такой.
Теперь она жила в Далласе, и однажды мы встретились в мексиканском ресторане. Она пила немного, что я не так давно начала ценить в людях. И вела себя раскованно и свободно, не то, что раньше.
– Мне здесь нравится, – сказала Элисон. Я ждала, когда она возьмет эти слова обратно и скажет мне правду. Однако это и была правда. Она была счастлива.
– Когда мы в последний раз виделись? – спросила я, пока мы изучали меню. Затем я хлопнула ладонью по столу так, словно это был звонок на ресепшене, и добавила:
– Вспомнила! На твой тридцать шестой день рождения.
– Ты права! – ответила она. – Господи, ты помнишь тот вечер?
Черт. Сколько еще раз я услышу этот вопрос? Мне как будто нужно было заполнить бланк письма с извинениями.
Дорогая _______, мне так жаль, что я _________ несколько лет назад. Ты, должно быть, чувствовала себя очень ________, когда я __________. Я выпила слишком много _________ в тот вечер и была не в себе.
– Честно говоря, не помню, – призналась я.
– Ты упала с моей лестницы, – сказала она.
Я закрыла лицо руками и посмотрела на нее сквозь пальцы.
– Да, раньше со мной такое случалось.
– У меня была мраморная лестница. Это было ужасно. Честно признаться, я никогда ничего подобного не видела. Ты совсем этого не помнишь?
Нет, но я помню, как проснулась на следующее утро и подумала: «Чем кончилась эта потрясающая вечеринка? Может, мне нужно послать Элисон смс, вроде: «Отлично провела время вчера! Та часть, что я помню, была шикарна!»
Но я ничего подобного ей не прислала и прервала общение на два года.
Психология человека, который пьет до потери памяти, заключается в обмане и отрицании. То, что вы не можете вспомнить, приобретает для вас особую важность.
Пять минут разговора, которые вы не в состоянии восстановить в памяти, могут заставить вас стыдиться всю оставшуюся жизнь. Или же можно было вообразить, что разговора и не было. Со мной случалось и то и другое. Проблема заключалась в том, что я в итоге исключала людей из своей жизни, и они даже не знали почему. У меня просто было ощущение, что произошло что-то плохое. Так было проще.
– Я думала, ты меня ненавидишь, – сказала Элисон.
Меня смутили ее слова. Почему я должна ненавидеть ее?
Однако нельзя было сказать, что она ошибалась. Я ее не ненавидела, но избегала, точно так же, как я избегала любой досадной правды, которая в те дни угрожала моему эго. Я тратила так много времени на прокручивание в голове воображаемых историй о том, что могло произойти и как я могла бы это исправить, но при этом не удосуживалась выяснить, что я натворила на самом деле.
В течение следующих лет у меня состоялось еще несколько честных разговоров вроде этого, во время которых мои терпеливые друзья с понимающими лицами заполняли те пропуски, которые я не могла заполнить самостоятельно. Нет, в тот вечер ты не сделала ничего странного. О да, той ночью ты была просто ужасна. Какими бы ни были их рассказы, они ни разу не принесли мне столько боли, сколько все годы тревоги. Обычно после таких разговоров мы становились ближе.
То же самое произошло между мной и Элисон. Прощаясь в тот вечер, мы договорились встретиться на следующей неделе. И на этот раз мы так и сделали.
Моя подруга с детства Дженнифер перестала пить на год позже. Это меня шокировало. Не думала, что у нее есть проблемы с алкоголем. Однако, когда я вспомнила те ночи, которые мы проводили вместе в возрасте около 30 лет, поняла, что на это многое указывало. Апатия. Хаотичная жизнь. Мелкие автомобильные аварии.
У нее в машине была фотография мужа задолго до того, как они поженились, и она смотрела на него перед тем, как отправиться на очередную вечеринку. У нее были проблемы с флиртом в состоянии опьянения, поэтому ей нужно было напоминать себе: Это мужчина, которого ты любишь. Не нужно все портить. Но после этого она шла на вечеринку и снова пила.
Родив двоих детей, Дженнифер стала одной из тех матерей, у которых всегда есть под рукой бутылка красного вина. Минивэн ее не изменил. Ее стратегия, касающаяся вечеринок, работала какое-то время, но потом у нее стало сносить крышу. Провалы в памяти стали настолько частыми, что она общалась только по смс, чтобы позднее можно было проследить, чем она руководствовалась, прежде чем принять то или иное решение.
Мы с ней всегда были зациклены на самоконтроле, но при этом пили до беспамятства. Звучит противоречиво, но в этом есть смысл. Стремление к перфекционизму страшно изматывает, а жить с тираном очень тяжело. Особенно если он находится у вас в голове.
Итак, она бросила пить, и мы снова оказались членами племени аутсайдеров. Мы начали подолгу гулять вокруг озера, рассказывая друг другу истории, которые не обсуждали ранее. Мы допоздна засиживались в ее доме, и иногда мне казалось, что нам снова по 30. Мы смеялись до изнеможения, но только теперь нас прерывала не ее мама, просившая вести себя тише, а дочка, которая приходила с пушистым одеялом в руках. «Мне не спится», – говорила она, держа во рту пальчик, и забиралась на колени к своей матери, которые были для нее безопаснейшим местом в мире.
Связующим звеном для нашего мира были разговоры, а не алкоголь. Мы хорошо общались. Наши разговоры были такими естественными, такими простыми.
Сначала говорила она, потом я, а затем мы через какое-то время начинали слышать звук наших собственных голосов.
