Глава 12
Ты получишь то, что хочешь, когда будешь к этому готов. А пока – просто получай!

Люди обожают заборы и все, что за ними спрятано. Человечество преграждает друг другу путь даже там, где это не очень необходимо. Заборы дают чувство безопасности, ложное порою, но так согревающее по ночам. За забором и спится лучше, но только не моей сестре Лизавете.

Вечером в пятницу, когда мы с Игорем только-только зашли в квартиру, держа на руках спящего, перемазанного «киндер-сюрпризом» Вовку (он уснул в машине), Лизавета позвонила и сказала, что ее срочно выписывают. Да, прямо вечером. Да, прямо беременную – и да, на ночь глядя. Мы в этот момент стояли в коридоре и стаскивали с ног мокрые грязные ботинки – Игорь делал это, поддевая ботинок пяткой, он-то как раз и держал Вовку. Звонок застал нас врасплох, мы не поняли этой «срочности». Одно дело, когда человека срочно кладут в больницу, а другое – когда вот так срочно выписывают…

– Что за ерунда? Не могут они тебя выписать без предварительного предупреждения. Небось, в больнице и врачей-то нет.

– Ты с ума сошла? – взвилась Лиза. – А дежурные?

– А дежурные врачи не выписывают. Я помню, папу всегда выписывали в двенадцать или в час. И не ночи, а дня.

– Если ты будешь столько болтать, то и меня выпишут в двенадцать-час, – бросила мне сестра, раздраженная. Я задумчиво посмотрела вокруг, прикинула, что могло бы стать причиной такой резкой перемены в ее настроении, но Сережи дома по-прежнему не было, его командировки обычно длились не менее двух недель, и ждать его можно было не раньше дня намеченной свадьбы. А то и позже, на что я немного надеялась.

– В двенадцать ночи, – вздохнула я, – да еще в такую погоду хороший хозяин и собаку из дому не выгонит, не то что врачи да беременную женщину. Разве что у вас там потоп или пожар.

Ни потопа, ни пожара не было, но вместо неторопливого домашнего вечера с просмотром мультфильмов и поцелуями украдкой в Лизаветиной кухне нам пришлось ехать в больницу. Спящего Вовку мы уложили в кровать, стащив с него одежду и осторожно облачив в пижаму, попросили соседку побыть с ним – вдруг проснется (я смирила в себе гордыню ради мальчишкиного комфорта) – и потащились на зов его матери. Выяснилось, как я, впрочем, и думала, что врачи к этой так называемой выписке никакого отношения не имеют. Лизавета сама вдруг решила, что лежать в больнице ей ни к чему, что она здорова и в лечении не нуждается. Призывы урезониться результатов не дали. Сестренка поклялась, что, если я не приеду, она уйдет из больницы сама пешком – в чем есть, босая и простоволосая, как в старой доброй драме девятнадцатого века. Такого я, конечно, допустить не могла. Пришлось ехать. Кто знает, что еще ждет нас в больнице и в каком состоянии мы найдем нашу «выписывающуюся» больную.

Когда мы приехали, мои худшие подозрения подтвердились. Никто и не собирался выписывать мою сестрицу. Лизавета стояла в халате, тапочках на шерстяные носки, с подозрительно красным носом и глазами и требовала выписать ее «под расписку».

– А так можно? – злилась я, а медсестра – совершенно адекватная, очень усталая женщина средних лет, некрасивая, но какая-то «успокоительная», пожала плечами.

– Мы же не тюрьма, в конце концов. Имеет право.

– А жаль, – фыркнула я, бросая Лизавете на кровать сумку с ее вещами. Лизавета, конечно, поняла меня неправильно. Она переводила взгляд с меня на Игоря и обратно, а затем поджала губки.

– Я не хотела мешать вашей личной жизни. Не хотела, честное слово.

– Вы и не помешали, – встрял Игорь, но я повернулась и шикнула на него.

– Хватит тут демонстрировать хорошее воспитание. Конечно, она помешала. Если бы она выписалась с утра, разве кому-то было бы плохо? Если бы ей сделали все анализы, дали бы заключение, назначения, консультации – кому бы от этого было хуже?

– Ты не понимаешь, – прошептала Лиза, и я увидела вдруг, как ее глаза наполняются слезами. Явно не в первый раз за этот вечер.

– Так поясни, и я, может, пойму.

– Ничего ты не поймешь, – бросила она мне грубо и как-то так, словно я ее и в самом деле чем-то обидела. Лиза одевалась быстро, резко, словно боялась, что ее все же удержат тут. В ее палате – обычной, не интенсивной терапии – лежали еще три женщины, поглаживая хрупкие ненадежные животики, сохранять которые они сюда и пришли. Все три только пожали плечам, когда я осторожно спросила, что же случилось, почему моя «долбанутая» беременная сестрица пытается уклониться и сбежать от своего законного права на медицинскую помощь. Я сделала это, пока «долбанутая» сестрица ушла в туалет.

– Ничего не случилось, – сказала одна из этих трех, тощая женщина лет сорока, с выцветшими волосами и блеклым лицом. Я знала, что она лежит тут, в этой палате, уже третью неделю. – Наоборот, все было нормально. Поужинали, к Кате муж пришел, всем шоколаду принес.

– Может, шоколад не понравился? – предположил Игорь, и четыре пары глаз, включая мои, посмотрели на него возмущенно. Нашел время шутить.

– Точно больше ничего не было?

– Она с утра была какая-то не такая, – задумчиво припомнила другая Лизина сопалатница. – Может быть, даже со вчерашнего вечера. Ночью плакала и днем тоже.

– Беременные всегда плачут, – вмешалась третья беременная, оторвавшись от книжки с «говорящей» обложкой, на которой полуобнаженный красавец вампир с телом цвета голливудского загара впивался в шею подозрительно довольной жертвы.

– И даже не беременные, – добавила я, но в этот момент Лизавета вернулась в палату и прикрыла дискуссию. Она почти не смотрела на меня, словно я была не сестра родная, а просто курьер, доставивший ей одежду. Она побросала вещи в сумку, подхватила с тумбочки бумаги и пошла на выход. Я попрощалась с беременными, пожелала им моря счастья и океаны здоровья и поспешила за сестрицей. Та уже стояла на медицинском посту, сердитая, лохматая, в свитере, который, как я заметила, был надет задом наперед и шиворот-навыворот. Я не стала ничего говорить, мне хватило и того, как сестра швырнула подписанные бумаги медсестре и гаркнула на меня:

– Пошли отсюда!

– Конечно-конечно, – не стала противиться я. Мой благородный идальго, до этого видавший Лизавету только в ее периоды так называемой эмоциональной «ремиссии», смотрел на меня изумленно и дезориентированно. Если бы я не волновалась так сильно за то, что будет дальше, я бы обязательно показала ему язык и сказала бы, что я его предупреждала. Все эти пирожки с вишнями и грибочки, улыбающийся Сережа и кофейный запах – это не весь фильм, это только первые кадры триллера. Все знают, что если в начале триллера показана счастливая семья, то это ничего хорошего ей, этой семье, не сулит. Особенно если это счастливая семья с маленькими детьми, которая на последние деньги и путем подписания кредита купила странно дешевенький милый домик у озера, где, вот незадача, несколько лет назад кто-то утонул/повесился/закопался/застрелился. Короче, все умерли.

– У тебя точно ничего не болит? – спросила я Лизу, когда она со всего размаху влетела в апрелевский вишневый «Опель». Лиза с прищуром посмотрела на меня и спросила, не можем ли мы заехать в тот самый проклятый ресторан быстрого обслуживания, который она обычно так презирает, но сейчас вот по необъяснимым причинам хочет только одного – девятку чикенов. И биг мак, будь он неладен. И мороженое. И пирожок. Мой дружок. Лизавета оглянулась и диковато посмотрела на меня. А я смотрела на идальго и еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться, настолько нахохлившимся воробьем он сидел за рулем своей чистенькой, приятно пахнущей машинки. Он волновался, не понимал, что не так, и как нас – троих взрослых адекватных людей – занесло в Макдоналдс поздним вечером, и почему мы едим то, что все считают ядом.

– Не смотри на меня так! – потребовала от меня Лизавета, впиваясь зубами в бутерброд, из которого капал майонез. – Мне плевать.

– Я не смотрю, – заверила я ее. Апрель потягивал темный чай из бумажного стаканчика, сидя на самом краешке стула, словно давая понять, что он тут чужой. Народу в забегаловке было на удивление много, и далеко не все выглядели как голытьба, не думающая о своем здоровье. Девчонки-студентки стайкой – вокруг подноса, заставленного коктейлями. Матери с кричащими чадами, требующими «дозы» игрушек. Уставшие пузатые дядечки, пришедшие сюда, чтобы снять стресс, убить голод, заморить червячка, посидеть немного в изоляции, перед тем как нырнуть в домашний семейный «рай». Были и молодые парни в пуховичках, и мужчины средних лет в дорогих пальто – эти все больше жались к кафе, где все было как-то приличнее и солиднее. Лиза поедала свой бутерброд, ни на что не обращая внимания. Я уже начала задумываться, уж не от голода ли она решила бросить больничку. Но ведь мы с мамой еды ей привезли в избытке, вся она сейчас лежала в бездонной сумке с вещами. Лизавета доела гамбургер, вытерла губы сразу десятком салфеток и посмотрела на меня. Я скукожилась, как будто пытаясь исчезнуть, слиться с натюрмортом из скомканной бумаги и ярких коробок из-под еды.

– Ну что же ты не выскажешься? А? – спросила Лизавета тоном надзирательницы в колонии. Я вздрогнула, а сестра посмотрела на Игоря. – Думаешь, я дура, да?

– Нет, не думаю. Вовсе не думаю, – зачастила я, хотя это было не совсем правдой.

– Не надо, – скривилась она, принимаясь за пирожок. – Что ты хочешь услышать? Что ты была права? Хорошо, ты была права. Довольна? А? Довольна? – Она впилась в пирожок так, как, наверное, хотела вгрызться в мою шею. Я невольно вспомнила накачанного шоколадного вампира с обложки.

– Ничего я не довольна, я не понимаю, о чем ты.

– Я не знаю, где он! Не знаю, вернется ли! А если и вернется, то зачем он мне? Зачем все это притворство, эти игры, эти признания в любви, эти его «я всегда хотел, чтобы у нас была девочка»? – Лиза произнесла последние слова, так точно передразнивая Сережу, что я невольно улыбнулась. Хорошо, что Лиза этого не увидела, а то следующим объектом тотального уничтожения стала бы я.

– Ты кушай, кушай, – аккуратненько пробормотала я, пододвигая ей поднос, где лежала картошка.

– Глупая толстая курица, – рявкнула она. Я обиделась.

– Я не глупая!

– Я не о тебе, глупая ты курица. Я о себе, – возмутилась Лиза, а Игорь повернулся ко мне и обиженно добавил, что я, на его взгляд, не толстая.

– Спасибо и на том, – прошипела я, и Игорь сник. Лизавета неожиданно отбросила надкушенный пирожок и ударилась в рев. О, я не могу сказать, что это было совершенно уж неожиданно. Для благородного идальго – возможно, но не для меня. Всю прошлую беременность Лиза прорыдала у меня на плече, и происходило это в самых разных местах. В ресторанах, в общественных туалетах, в поликлинике, в ее психологическом центре – прямо в процессе работы с клиентами, дома, у нас дома, на улице, на парковке и в вагонах метро. Каждый раз, когда Лизавета беременела, ее словно к водопроводу подключали. Я была готова к подобному повороту событий, я знала, что нужно просто переждать, не влезать, чтобы не убило, не пытаться остановить процесс – как не стоит лезть под обваливающуюся плотину, когда все уже летит к чертям. Я знала, но мой умница Малдер – нет. Он вдруг скинул свое дорогое темное пальто на стул, подсел к Лизе и положил руку ей на плечо.

– Не стоит, не стоит, – тихо, размеренно заговорил он. – Нужно успокоиться, все наладится.

– Ничего не наладится! – Лиза вытерла слезы рукавом, подняла голову и направила взгляд на Игоря. На секунду я испугалась, что она его стукнет, столько в ее глазах было невысказанной ненависти, густо замешанной на гормонах. Но Лизавета только истерично расхохоталась. – А знаете, Игорь, почему не наладится? Да потому что он – говнюк, вот он кто. Он не может больше этого выносить! Понимаете, Игорь? Он не может! А я могу?

– Он сказал вам, что не может выносить? Что?

– Не вникай! – прошипела я, прикрывая губы руками. – Игорь, отступай!

– Да, сказал. Я не понимаю, ожидать от мужчины, что он будет приходить домой каждый день, это что – так много? Спросить, в каком часу его ждать, – это что, преступление? Что за нежное отношение к собственному пространству? Что это вообще за хрень такая – личное пространство? Вот у меня никакого личного пространства нет. Даже мое тело – это дом для другого человека. Я – как общежитие какое-то, честное слово.

– Это вовсе не так, – покачал головой Игорь.

– Нет, так! – разозлилась Лиза. – С чего вы считаете, что знаете меня? Все вы, мужчины, одним миром мазаны!

– Отползай! – прошептала я и дернула Игоря за рукав. Я знала, он крепкий, но не настолько, чтобы противостоять Лизе, у которой начался период «я знать этого козла не желаю», третий период перед новолунием их с Сережей отношений.

– Да, Игорь, Файка права. Файка, черт возьми, всегда права, и лучше бы я ее почаще слушала, целее была бы. Вот она, Игорь, и вам не доверяет, потому что не хочет потом так же, как я, сидеть в Маке и жрать гамбургеры – беременной во второй раз. И правильно делает!

Игорь повернул голову в мою сторону – медленно, пугающе медленно. Сказать, что мой благородный идальго одарил меня огненным взглядом, это как назвать Эйфелеву башню пластмассовой детской пирамидкой. Взгляд бил электричеством, как будто я запихнула мамины спицы в розетку. Он меня бил, а я дергалась.

– Он не так уж и плох, – пробормотала я, глядя куда-то в сторону, а Игорь зло рассмеялся. Недобрый знак. Нехорошо все, плохо. Все очень плохо. Даже хуже, чем обычно.

– Кто не так уж плох, я или Сережа? – уточнил он. Я проигнорировала его сарказм и подумала, что неплохо бы купить мороженого. С клубникой и шоколадной крошкой. Может быть, удастся задобрить демона?

– Я все решила, – объявила Лиза после долгой, очень долгой паузы, и злые слезы плескались в ее глазах. – Я не пущу его. Да, я знаю, не говори ничего, я прошу, Ромашка! Да, я уже много раз это все обещала, но теперь все серьезно. Ты что, не понимаешь? У меня будет второй ребенок? Зачем мне все это надо? Зачем мне оберегать его личное пространство? Зачем он мне в паспорте сдался? Ведь и пособие на второго ребенка больше, если ты матьодиночка. Ты послушай, это ведь разумно? Скажите, Игорь, я ведь права?

– Все зависит от того, что вы чувствуете. Не принимаете ли вы это решение в спешке, под влиянием эмоций. – Психолог в его душе проснулся, потянулся, сладко зевнув и улыбнувшись солнышку. – Вы слишком уязвимы сейчас, дайте этому решению полежать немножко на полке, созреть.

– О, поверьте, я только «за». У меня и полок свободных полно – особенно их станет много после того, как я выкину все вещи этого говнюка из дома.

– Все-таки в вас говорят эмоции. – Малдер назидательно покачал головой. Я усмехнулась.

– Считаешь? Уверен? Может быть, попробовать терапию?

– Фаина никогда не верила в психологию, – сказала Лиза Игорю заговорщицким тоном. – Она считает, что если я не могу помочь себе, то и вся психология – пшик.

– Пшик! Какое точное слово, – хмыкнула я. – Но я не считаю, что все это пшик. Только девизы из серии «чтобы увидеть радугу, нужно пережить дождь» мне не нравятся. Возникает ощущение, что меня дурачат.

– Ты начиталась статусов в соцсетях, – почти рыкнула Лиза.

– Но ты же не станешь спорить, что, с точки зрения психологов, жизнь – как гитара, которую просто нужно все время подстраивать, подтягивать струны, доводить гармонию до идеала. Иногда, может, струну поменять. И все – баланс достигнут. Мне не психология не нравится, мне вот эта оголтелая уверенность в том, что одним советом и теплым словом можно все исправить.

– Все нельзя, но многое можно, – мягко ответил Игорь.

– Доброе слово и кошке приятно, – фыркнула я, прекрасно понимая, что справиться одновременно с двумя психологами мне не удастся. Им не объяснишь, что иногда просто нет желания двигаться вперед, не хочется искать этот чертов баланс, а хочется только забраться в кровать под одеяло и отключиться на неделю. Смотреть сериалы, и пить вино прямо из краника, приделанного к днищу картонной коробки, и чувствовать себя свиньей, и думать – ну и пусть, ну и ладно, так и надо, так и хорошо. – Лизавета, ты наелась? Еще пирожка?

– Нет! – огрызнулась она.

– Тогда пошли домой, мне завтра на работу вставать, – невозмутимо ответила я, поднимаясь. Лиза тоже подскочила и принялась яростно натягивать на себя пуховик. Свитер так и оставался надетым наизнанку, но не время, ой не время было говорить ей об этом.

– Завтра суббота, – напомнил Игорь, заставив меня замереть. Я забыла, в самом деле забыла. Эта неделя была бесконечной, ненормальной, какой-то грязной из-за всех этих подозрений и увольнений, и я, видимо, потеряла счет времени, восстанавливая базы данных и пытаясь понять, каково это – работать без Сашки Гусева.

– Ну и что, что суббота, – проворчала я по инерции, как бегущий человек ступает в грязь, хотя и видел ее.

– Или ты по субботам работаешь? – насмехался Игорь. – Не знал, не знал. Ты обещала провести выходные со мной. Тоже забыла?

Лиза как-то резко перестала натягивать пуховик. Напротив, она сбросила его обратно на стул, плюхнулась туда сама, уткнула лицо в ладони и… вот черт, опять заревела.

– Ох, Игорь, простите меня! – проскулила она через сжатые пальцы. – Я все ей порчу. Всю жизнь я ей испортила, моей Фаечке. Все время на пути к ее счастью стою.

– Ну-ну-ну, – пробормотал Игорь, пугаясь приближения очередного цунами. Я обреченно вздохнула.

– Нет, я знаю, это правда. Она ведь… знаете какая хорошая. А красивая какая! Если бы она только одевалась, если бы красилась, каблуки там….

– Лиза, не позорь меня, – попросила я, но кто ж меня станет слушать.

– Да, Фая! Ты всегда была красоткой. И всегда пряталась от всех, но знаешь что, так не пойдет. Я больше не стану этого терпеть. Ты должна быть счастлива!

– Ты, Лиза, должна пойти домой и поспать, если, конечно, не хочешь, чтобы мы завтра же тебя обратно в ту же больницу отвезли, – сказала я мрачно, и Игорь меня одернул.

– Не надо с ней так. Она же переживает.

– Да! – кивнула Лиза. – Вчера у нас в палате был прямо мужицкий дождь. Знаете, как в этой песне смешной… Неважно, в общем, ко всем приперлись мужья, так что прямо не продохнуть. Только один уйдет, второй приходит. И лилии эти… вонючие… притащили. А детей привезли, у меня аж голова разболелась. И все такие счастливые, со всеми носятся, словно они не простыми детьми беременны, а наследными принцами. А мы с Вовкой никому не нужны, у нас с Вовкой только Фая. И я ей поперек дороги, я всегда мешаю ее счастью.

– Ничего подобного, – возмутилась я.

– Очень даже подобно! – агрессивно отмела она мой протест. – Если бы не я, ты бы уж давно была с Юриком. Он тебя любил, я знаю! Не возражай. И ты его любила. Может быть, и сейчас любишь, да!

– Ну спасибо, сестра! Ну удружила. – Я уставилась на нее, пытаясь понять: она и в самом деле дура такая или притворяется с какими-то далеко идущими планами.

– До сих пор любишь, значит? – включился Игорь. – Юрика? А чего со мной его не познакомила?

– Никого я не люблю! – взбесилась я и в тот же миг поняла, что снова ляпнула что-то не то. Не угадала с выбором слов.

– Ясно, – процедил Игорь и отвернулся к Лизе. – Давайте отвезем вас домой, Лиза. Фаина права, вам необходимо отдохнуть. Завтра будет новый день, и вы сможете все решить – кого вы хотите прогнать, а кого оставить. Не нужно быть совсем уж… психологом, чтобы понять – завтра будет новый день и новые силы. Оставьте решения на потом. Не нужно ничего…

– Конечно, я люблю тебя, Игорь! – с досадой воскликнула я, адресуя вопль больше себе, чем кому бы то ни было. – Иначе с чего бы мне было так больно? Да, это лакмусовая бумажка. Лизка вот понимает. Если тебе не больно, значит, это и не любовь.

– Фая! – ахнула Лиза, и я остановилась, посмотрела на них с запоздавшим подозрением. Нет. Я не это хотела сказать.

Все вдруг затихли. Лиза впилась в меня таким особенным взглядом, и я поняла, что «попала». Игорь услышал все. Он обернулся так, что, наверное, почти вывернул шею. Я почувствовала себя идиоткой, пожалела, что вообще на свет родилась.

– Ты его любишь? Любишь? – спросила сестра, и я замерла, глядя на Игоря взглядом птицы, попавшей в силки. Самый нелепый способ признаться в любви, не так ли? В Макдоналдсе, в процессе жестокой ругани с беременной вздорной сестрой.

– Ну… если называть вещи своими именами, я не могу, строго говоря, быть уверенной в том, что это любовь. Откуда мне знать, что такое любовь… Лиза, у тебя свитер наизнанку!

– Что? – Лиза глянула вниз, охнула и принялась стаскивать с себя свитер.

– Ты меня любишь? – переспросил Игорь серьезно, в то время как Лиза скакала рядом со свитером на голове.

– Ну и что? Это ничего не меняет, – ответила я без улыбки.

– Ничего не меняет, – согласился Игорь, но вдруг встал, протянул руку и притянул меня к себе. Его тело, такое незнакомое и такое желанное – как это было возможно? Мы стояли так близко, совершенно глупая сцена – Макдоналдс, гомонящие дети, свободные кассы, бесплатные улыбки и мы – так близко, что я чувствую его теплое дыхание на своих губах. Когда Лизавета выдралась из горловины свитера, мы уже целовались. Это было странно, ненормально, вовсе не эротично – не место и не время, и беременная сестра, которая вот-вот снова ударится в рев, мне ли не знать… Но мне было плевать, потому что я никогда не искала баланса, не стремилась к гармонии или к тому, чтобы дотянуться до картинного счастья из рекламного ролика. Мне не нужна пальма и кокос, чтобы ощутить прикосновение счастья. Мне достаточно поцелуя. И мороженого, пожалуй. И как хорошо, что мы Вовку не потащили с собой, а оставили его на соседку…