Этот год выдался необыкновенно удачным и для Лу Герига, который, как всегда, сохранял внешне спокойствие. К началу второй недели сентября у него в активе было 45 хоум-ранов, 161 приведенное очко и средний показатель отбиваний.389. Как пишет Джонатан Эйг, автор его биографии «Самый счастливый человек», Гериг мог бы остановиться и на этом, за месяц до окончания сезона, и все равно этот сезон вышел бы для него одним из самых лучших. По сути, он почти и остановился.

У его матери воспалился зоб, и ей необходима была операция. Гериг не находил себе места от беспокойства. «Я так волнуюсь за маму, что ничего не вижу вокруг», – признался он товарищу по команде.

«Все его мысли были заняты только матерью, – писал позже спортивный комментатор Фред Либ. – Как только заканчивалась игра, он тут же устремлялся в больницу и сидел возле ее кровати». В том сезоне Гериг сделал еще два хоум-рана, но игра для него отошла на второй план. Он не мог думать ни о чем другом, кроме как о своей дорогой матери.

Тем временем Бейб Рут принялся отбивать одни мячи за другими, словно на тренировке по гольфу. Со 2 по 29 сентября он выполнил 17 хоум-ранов, чего раньше никому не удавалось сделать за один месяц.

Казалось, «Янкиз» уже просто не могут ошибаться. 10 сентября они одержали двадцать первую победу подряд над командой из Сент-Луиса, что тоже было рекордом для сезона. 16 сентября Уилси Мур – настолько плохой отбивающий, что игроки специально выходили из раздевалки, а торговцы отворачивались от покупателей, чтобы посмотреть, как он впустую размахивает битой, – каким-то чудесным образом вдруг научился попадать по мячу и однажды запустил его через правую стену поля, сделав хоум-ран, отчего у Бейба Рута чуть не случился сердечный приступ. Однажды Мур отбил семь подач подряд, доведя свой счет до 18:7 в игре, в которой «Янкиз» победили «Уайт Сокс» со счетом 7:2.

В общем запале «Янкиз» как-то незаметно завоевали вымпел. Они занимали первое место каждый день сезона – тоже впервые в истории. Их положение было настолько прочным, что они могли бы проиграть все 15 оставшихся игр, а их конкуренты выиграть 17 игр, и все равно «Янкиз» остались бы на вершине. В действительности они выиграли 12 из оставшихся 15 игр, даже несмотря на то, что им это было не нужно. Они просто не могли сдержаться.

Рут волшебным образом сохранял невозмутимость. 16 сентября его вызвали в суд на Манхэттене и предъявили обвинение в нападении на инвалида. Предполагаемая жертва, Бернард Неймеер, заявил, что вечером 4 июля он прогуливался у отеля «Ансония», когда к нему подошел мужчина в сопровождении двух женщин, сделал ему замечание за неподобающее высказывание и ударил в лицо. Неймеер утверждал, что не узнал нападавшего, но один из очевидцев сказал, что это был Бейб Рут. Рут в свою защиту сказал, что он в это время обедал с друзьями и предъявил двух свидетелей. На суде Неймеер вел себя немного странно, словно слегка сумасшедший. Журнал «Тайм» писал, что он «вскакивал с места и размахивал блокнотом, в который время от времени что-то записывал по мере слушания дела. Охранник часто просил его вести себя потише». Судья отклонил иск под всеобщие аплодисменты. Рут раздал автографы, а потом отправился на стадион, где сделал очередной, пятьдесят третий хоум-ран.

Два дня спустя, в двойной игре с «Уайт Сокс», в пятом иннинге он выбил пятьдесят четвертый хоум-ран. Еще через три дня, 21 сентября, Рут вышел на площадку в конце девятого иннинга в игре против «Тигров» из Детройта. На базах никого не было, и «Тигры» лидировали со счетом 6:0, так что Сэму Гибсону, подающему, не обязательно было стараться сделать результативный бросок. Он и не постарался, но Рут все же отбил мяч, который улетел на трибуны с правой стороны и принес ему пятьдесят пятый хоум-ран. Новый рекорд казался уже не таким уж невероятным.

На следующий день Рут выбил один из самых великолепных хоум-ранов за весь сезон. В конце девятого иннинга, когда Марк Кениг стоял на третьей базе и «Янкиз» отставали со счетом 7:6, Рут встал на площадку и отбил мяч на открытые трибуны с правой стороны поля, что принесло команде победу со счетом 8:7. Пока Рут неспешно пробегал через базы вместе с битой, как он это часто делал, чтобы никто не постарался присвоить ее себе, к нему подбежал мальчишка лет десяти, вцепился в биту обеими руками, и Руту пришлось буквально нести его за собой и на скамейку. У прохода его окружили многочисленные ликующие поклонники, и он скрылся из виду. Это была сто пятая победа «Янкиз» в сезоне и рекорд Американской лиги по числу побед в сезоне.

Но за пределами стадиона «Янки-Стэдиум» она осталась почти незамеченной. В другом крупном городе страны, в Чикаго, в это время готовились к проведению куда более громкого матча.

Это был поединок между Демпси и Танни. Чикаго охватило еще большее возбуждение, чем во время визита Линдберга. Люди устремлялись в город многотысячными толпами. Невозможно было найти свободные номера в гостинице, не говоря уже о том, чтобы заказать столик в ресторане. Чартерные поезда прибывали со всех направлений – из Акрона, Питтсбурга, Атланты, с Дальнего Запада. За три дня в город прибыло более сотни дополнительных составов. Регулярные поезда удлиняли, иногда значительно. «Двадцатый век лимитед» в день поединка был в три раза длиннее обычного. Из известных персон приехали Эл Джолсон, Чарли Чаплин, Дуглас Фэрбенкс, Гарольд Ллойд, Флоренц Зигфельд, Глория Суонсон, Уолтер Крайслер, Тай Кобб, девять сенаторов, десять губернаторов штатов, а также многочисленные мэры городов и влиятельные бизнесмены. Дэвид Сарнов приехал, чтобы лично проверить оборудование для радиопередачи. В качестве личных гостей Джина Танни приехали маркиз Дуглас и Клайдесдейл, английский авиатор, который впоследствии первым пролетел над Эверестом, и английский писатель Сомерсет Моэм.

Общественное мнение было, безусловно, на стороне Демпси. Танни обладал всеми положительными характеристиками – порядочностью, сообразительностью, вежливостью, внешней привлекательностью – но ему, как и Лу Геригу, недоставало какого-то неуловимого фактора, чтобы стать всеобщим любимцем. Джин Танни родился и вырос в Гринвич-Виллидж, в бедной семье ирландских иммигрантов. Когда он решил заняться профессиональным боксом, он весил всего 140 фунтов. Но и позже, при весе в 190 фунтов, ему не хватало силы удара, которую он компенсировал ловкими ложными маневрами и выпадами. Как объяснял сам Танни, он, в отличие от Демпси-бойца, был настоящим боксером, то есть подходил к бою обдуманно. Он выигрывал благодаря тому, что продумывал комбинации лучше своих соперников и старался их вымотать. Стратегия почти всегда срабатывала. В шестидесяти шести профессиональных боях Танни проиграл лишь однажды – Гарри Грэбу в 1922 году. И никто ни разу не посылал его в нокаут.

Танни нравилось изображать из себя интеллектуала и джентльмена. Он не пил, не ругался и отказывался рекламировать сигареты, хотя получал внушительные суммы за рекламу других товаров, в том числе автомобилей, шляп, обуви, пижам и тростей. Он испытывал почти непреодолимую страсть к показухе и часто появлялся на публике с книгой в руке. Когда его спрашивали, что это за книга, он как бы невзначай отвечал: «Ах, всего лишь копия «Рубаи», которую я привык носить с собой». За это многие его недолюбливали и даже ненавидели. Типичный поклонник бокса, как писал Пол Галлико в «Дейли ньюс», «мечтал увидеть, как кто-нибудь врежет этому франту-книгочею, чтобы он сразу отправился к своему Шекспиру».

Одним из серьезных опасений в связи с проведением поединка в Чикаго была дурная криминальная репутация города. Давним почитателем Демпси был Аль Капоне, также ненавидевший Танни за манерность. Перед поединком Аль Капоне пустил слух, что на этот раз уж точно проследит, чтобы Демпси не проиграл. Пришедший в ужас Демпси упросил Аль Капоне не вмешиваться. «Буду ли это я или Танни, но пусть чемпион определится в честной спортивной борьбе», – объяснил он. На следующий день он получил триста роз и записку: «Демпси, во имя честной спортивной борьбы». Говорили, что Аль Капоне поставил 50 тысяч долларов на победу Демпси и купил сотню лучших мест на стадионе по 40 долларов каждое.

В день поединка Танни и Демпси совершили утреннюю пробежку и отправились отдыхать перед боем. Танни провел время в библиотеке, изучая редкие рукописи вместе со своим новым приятелем Сомерсетом Моэмом. О том, как провел время Демпси, не сообщалось, но, скорее всего, он провел его за менее интеллектуальным занятием.

Ранним вечером, по мере того как заполнялся стадион «Солджер-Филд», атмосфера постепенно накалялась. Занимавшие свои места зрители пытались разглядеть у ринга каких-нибудь знаменитостей, хотя на самых дальних местах, удаленных на семьсот футов, едва был виден сам ринг, не говоря уже о том, кто находился возле него.

Напряженную атмосферу немного оживило появление Аль Капоне в плаще и фетровой шляпе, окруженного кольцом коренастых телохранителей. «Прорвать такую живую крепость могла разве что полевая пушка», – писал позже корреспондент «Нью-Йоркер». Знаменитого гангстера сопровождал его почетный гость, Дэймон Раньон.

Всего на стадионе собралось 150 тысяч человек, что вдвое больше вместимости «Янки-Стэдиум». За порядком следили шесть тысяч помощников с повязками на руках, на которых было написано «Показательный боксерский матч между Танни и Демпси», на чем настоял Танни. Никогда еще на спортивное зрелище не собиралось так много людей.

В центре стадиона, словно небольшой освещенный плот посреди темного человеческого моря, возвышался ринг. Освещали его сорок четыре прожектора мощностью в тысячу ватт. Ринг представлял собой огороженную квадратную площадку с максимально разрешенной длиной стороны в двадцать метров, что давало Танни больше места для маневров. У всех в памяти был бой Демпси с Фирпо, когда Демпси стоял над упавшим соперником и осыпал его градом ударов всякий раз, как тот едва вставал на ноги. Поэтому сторона Танни настояла на том, чтобы строго соблюдалось правило отхода боксера в нейтральный угол после выполнения нокдауна. Именно это правило и стало причиной последующих споров по поводу исторического поединка.

Национальная широковещательная компания подготовила восемьдесят две станции, чтобы осуществлять вещание на всю страну. У репортажа о том матче было столько слушателей, сколько не собирало ни одно историческое событие. Репортаж о возвращении Линдберга в США в июне слушали тридцать миллионов человек. На этот раз их количество возросло до пятидесяти миллионов. Вел репортаж, естественно, Грэм Макнейми, к мягкому и теплому голосу которого уже успела привыкнуть половина страны.

Одной из особенностей того поединка было позднее время его начала – 9.45 вечера в Чикаго и 10.45 по восточному времени. Но подготовка заняла еще пятнадцать минут, после чего, наконец, под восхищенные крики толпы на ярко освещенный ринг вышли два бойца в халатах. Выглядели они спокойными и сосредоточенными.

Рефери Дейв Барри произнес обычную речь перед началом, после чего боксеры разошлись по углам, прозвучал удар колокола, и начался самый ожидаемый бой в Америке того времени – возможно, даже самый ожидаемый бой в истории. Демпси уверенно размахивался и ударял так сильно, что Макнейми говорил, будто видит, как дрожит ринг. Но Танни, подтанцовывая, ловко уклонялся, так что удары Демпси, по большей части, проходили мимо цели.

В то же время Танни старался наносить и ответные удары – парируя, ударяя и снова отклоняясь. Стратегия возымела суммарный эффект; лицо Демпси все больше распухало с каждым раундом, а позже едва ли не с каждым ударом. Над глазом красовалась рваная рана, изо рта сочилась кровь. Но все же он продолжал наносить удары – «без устали, упорно, яростно, жестоко, отчаянно», выражаясь словами репортера из «Нью-Йорк таймс» Джеймса П. Доусона.

Танни вроде бы находился уже на пути к победе, как в седьмом раунде Демпси набросился на него с градом ударов, заставивших Танни сесть на брезент и ухватиться рукой за канат (при этом все 150 тысяч зрителей в волнении встали со своих мест). Еще бы один-два удара, и он полностью бы отключился. «Мне тогда почему-то показалось, что брезент – это самое удобное место», – шутил позже Танни перед журналистами, но в тот момент он находился в самом рискованном положении, и пятьдесят миллионов американцев прекрасно это понимали. Позже утверждалось, что во время седьмого раунда от сердечного приступа умерло по меньшей мере десять радиослушателей, хотя неясно, как и откуда были взяты эти цифры.

Демпси, воодушевившись, не удалился в нейтральный угол, как предписывали правила, но стоял рядом, готовый ударить Танни, как только тот поднимется. Судье Барри пришлось приказать Демпси отойти на нейтральную территорию, и только после этого он начал отсчет. Эта задержка дала Танни несколько драгоценных секунд на то, чтобы прийти в себя. Сколько именно – по этому поводу высказывались различные предположения, но в среднем около пяти-шести. На счет «девять» Танни на удивление ловко вскочил на ноги и ринулся в бой. На самом же деле он плохо понимал, что происходит. «Я ничего не помнил… мне только после рассказали, что случилось», – признался он много лет спустя.

Демпси упустил свой шанс. Усталость взяла свое, и бывший чемпион лишился сил и воли к победе. В следующем раунде уже Танни сбил его с ног неожиданным хуком. Демпси тут же вскочил, но на протяжении всего оставшегося боя доминировал уже Танни, одержавший безусловную победу согласно общему решению.

Поклонники Демпси всегда считали, что их героя обманули. Сам Демпси тоже придерживался такого же мнения. «Намеренно или нет, но меня лишили звания чемпиона, – сказал он журналистам в раздевалке сразу же после поединка. – Я не ищу оправданий, но в глубине души знаю, что отправил Танни в нокаут, и более того, преследовал его по всему рингу, так что должен был выиграть хотя бы по очкам».

Как пишет Роджер Кан в биографии Демпси «Пламя чистого огня» 1999 года, рефери отчего-то не настаивал на правиле нейтрального угла, когда упал Демпси. Кан утверждает, что его «охватила ярость», когда он впервые просмотрел кинохронику двух ключевых моментов боя. «Два нокдауна в соседних раундах, и два разных отношения к правилам. Разгадка, мне кажется, очевидна. На киноленте, снятой в Чикаго в 1927 году, я увидел нечестного судью».

Сейчас, когда эта кинохроника доступна в Интернете и просмотреть ее может любой, действия судьи не кажутся такими уж предвзятыми. Когда в седьмом раунде упал Танни, Барри отстранил Демпси, приказав ему отойти в угол, а затем повернулся и начал отсчет, не дожидаясь, пока Демпси отойдет. Судья действовал довольно быстро и решительно. Когда в другом раунде упал Демпси, Барри не стал отсылать Танни в угол, потому что Демпси тут же вскочил, будто подпрыгнув на батуте. Судья даже не успел сделать шаг вперед или поднять руку.

Конечно, Джеку Демпси не повезло, что судья не начал отсчет сразу, как упал его противник, но в этом во многом виноват он сам. Танни предпочел рассуждать о поединке в целом. «Мы сражались двадцать раундов, и, как мне кажется, я одержал верх над ним в девятнадцати», – говорил он журналистам.

За этот бой Танни получил 990 тысяч долларов. Кто-то подсчитал, что 7700 долларов он получил только за то, что лежал во время «долгого счета». Демпси заработал менее 450 тысяч. Танни был готов повторить поединок, но Демпси отклонил его предложение. Он больше никогда не выходил на ринг. Танни же впоследствии провел только один бой, отклонив предложение очевидного лидера, Джека Шарки, и согласившись на встречу с новозеландским боксером Томом Хини на стадионе «Янки-Стэдиум». Танни одержал победу в одиннадцати раундах и заработал 500 тысяч долларов, но этот поединок запомнился прежде всего тем, что на него была продана лишь половина билетов. Без Демпси бокс уже был не тот. Промоутеры потеряли на этом матче более 150 тысяч долларов.

В начале сентября из Южной Америки пришли любопытные вести. Сообщил их французский инженер Рожер Куртевиль, путешествовавший на автомобиле из Рио-де-Жанейро в Лиму – это была первая попытка пересечь южноамериканский континент на автомобиле, сама по себе достойная отдельного упоминания. Во время своей поездки, в отдаленном уголке штата Мату-Гросу, он якобы повстречал английского исследователя Перси Фосетта, который пропал во время поисков затерянного «города Z» неподалеку от злополучной «Фордландии». На тот момент Куртевиль не знал, кто такой Фосетт, поэтому он и не сообщил сразу о своей встрече.

Позже, в статье для газеты «Нью-Йорк таймс», он писал, что буквально застыл на месте при виде седоволосого белого человека примерно шестидесяти лет, сидящего у обочины безлюдной дороги. «На нем были шорты, рубашка цвета хаки и старые башмаки с толстыми подошвами, привязанные к ногам растительными волокнами, – вспоминал Куртевиль. – Руки его дрожали, как от лихорадки». На ногах не было носков, и вокруг оголенных участков тела вились полчища москитов. Куртевиль заговорил с ним по-португальски, но, не получив ответа, обратился на английском языке. Путешественник спросил, почему он не отгоняет насекомых и позволяет им свободно кусать себя.

«Они голодны, бедные дьяволята», – ответил человек с явным британским акцентом. На этом, что примечательно, их общение и закончилось.

«Незнакомец, как это свойственно англичанам, был сдержан и уклонялся от разговора о себе и о своих делах», – продолжал Куртевиль свои воспоминания.

Странно, что Куртевиль, пусть и разочарованный реакцией незнакомца, не попытался выяснить его имя, предложить ему помощь или хотя бы поинтересоваться, что он тут делает, а просто сел в машину и поехал дальше. Об этом случае он рассказал только одному чиновнику в Лиме несколько месяцев спустя. Чиновника же рассказ Куртевиля сразу заинтересовал, потому что Фосетт был самым известным пропавшим человеком в Южной Америке.

После выяснилось, что человек, которого повстречал Куртевиль, не мог быть Фосеттом, потому что Фосетт был лыс, а у этого человека были длинные волосы. Но все равно остается загадкой, кто это был и как он туда попал. Никто в тот период не слышал об англичанине, который пошел в джунгли и не вернулся.

Пусть незнакомец и не был Фосеттом, но рассказ Куртевиля вновь пробудил интерес к пропавшему исследователю. Американский путешественник английского происхождения Джордж Миллер Дайотт заявил о своих планах снарядить поисковую экспедицию в район площадью в пятьдесят тысяч квадратных миль, сплошь покрытый джунглями. В компании десяти мулов, шестидесяти четырех волов и небольшой армии носильщиков и проводников Дайотт провел в джунглях несколько месяцев и едва не погиб сам, но не нашел ни Фосетта, ни загадочного англичанина Куртевиля, да и вообще никого постороннего. Потом в отдельную экспедицию отправились один швейцарец и журналист из Юнайтед Пресс Интернэшнл, но больше их не видели. Жена Фосетта в Англии обратилась ко всем с просьбой не отправляться больше на поиски. Она заявила репортерам, что находится в телепатической связи с мужем, что с ним все в порядке и что он вернется, когда будет готов. Но он так и не вернулся.

2 сентября, по пути в Шайенн в Вайоминге, Чарльз Линдберг пролетел над средней школой Рэпид-Сити и Государственным охотничьим домом, где Кулиджи устроили себе летнюю резиденцию. Президент Кулидж вышел из дома и помахал платком. Линдберг сбросил специально подготовленные послания в обоих местах. Послание у охотничьего дома так и не нашли.

Ответственные за проведение турне, видя ужасное состояние Линдберга, установили правило, согласно которому он должен был встречаться с публикой не более четырех с половиной часов в день – два с половиной часа процессий и речей днем и два часа банкетов вечером. Весь график пришлось сжать.

Газеты продолжали публиковать новости о продвижении Линдберга по стране, но, скорее, уже из чувства долга, чем из энтузиазма. Лишь изредка происходило что-то выбивающееся из обыденности. В городе Абилин, штат Техас, местные власти установили в автомобиль для процессии трон. Смущенный таким проявлением любезности Линдберг отказался садиться на трон, и трон пришлось снять. В основном, интерес к Линдбергу теперь заключался именно в таких деталях.

По окончании матча между Демпси и Танни внимание спортивных болельщиков вновь приковал бейсбол и вопрос, сумеет ли Бейб Рут побить свой собственный рекорд по количеству хоум-ранов. А подобрался он к нему совсем близко. Две игры, 24 и 25 сентября, он закончил без хоум-ранов, и это означало, что установить рекорд он должен всего за четыре игры.

В первую из них, 27 сентября, Рут выполнил свой пятьдесят седьмой хоум-ран – шикарный гранд-слэм (с четырьмя игроками на базах). Подавал мяч Лефти Гроув из Филадельфии, и это был один из шести хоум-ранов, отбитых у него за весь сезон. Гранд-слэмы у Рута случались нечасто: это был его первый за сезон и только шестой за всю карьеру.

28 сентября «Янкиз» отдыхали, и отдых явно пошел Руту на пользу, потому что в первый же выход на площадку, в начале серии из трех игр против вашингтонских «Сенаторов», он выбил свой пятьдесят восьмой хоум-ран у Хораса Лайсенби. Тот год для новичка Лайсенби выдался замечательным и, как оказалось, единственным достойным. Как и у Лефти Гроува, у него отбили только шесть хоум-ранов за весь сезон. И два из них – Бейб Рут.

Теперь Руту оставалось сделать только один хоум-ран, чтобы повторить свой рекорд. В конце пятого иннинга он вышел на площадку при двух игроках на базах и двух аутах. Менеджер «Сенаторов», Баки Харрис, подал знак выйти питчеру-правше Полу Хопкинсу.

Выбор этот был неожиданным, и, несомненно, многие болельщики принялись спрашивать соседей или заглянули в программку, желая узнать, кто это такой. Хопкинс только что окончил Университет Колгейта и никогда еще не подавал в высших лигах. Так что сейчас ему предстояло выйти первый раз, причем против Бейба Рута, и в ситуации, когда все базы заняты, а Бейб Рут готовится повторить свой рекорд.

Как и следовало ожидать, Хопкинс подавал осторожно, доведя счет до 3:2, а затем постарался бросить медленный крученый мяч. Это была поразительная подача. «Мяч летел так медленно, что Рут замахнулся, потом засомневался, отвел биту назад, снова размахнулся и со всей силы врезал прямо по мячу, – вспоминал Хопкинс семьдесят лет спустя в возрасте девяноста четырех лет в интервью журналу «Спортс иллюстрейтед». – Вот это у него был глаз! Он ударил в нужное мгновение, вложив в свой удар всю силу. Я до сих пор вспоминаю треск биты». Это был пятьдесят девятый хоум-ран Рута и повторение рекорда, о котором еще месяц назад даже было трудно мечтать.

Мяч пролетел над головой правого инфилдера, тридцатисемилетнего Сэма Райса, о котором сейчас мало вспоминают, но который в свое время считался очень хорошим игроком, хотя и загадочным, поскольку появился в высшей лиге буквально из ниоткуда.

За пятнадцать лет до этого Райс был многообещающим молодым бейсболистом, игравшим свой первый профессиональный сезон в младшей лиге в Гейлсберге, штат Иллинойс. Пока он уехал на сезонные соревнования, его жена вместе с двумя маленькими детьми решила пожить на ферме с родителями под Донованом в штате Индиана. В конце апреля в том районе прошел сильный ураган, погубивший семьдесят пять человек. Среди жертв были жена, дети, мать и две сестры Райса. Отец Райса получил серьезные травмы, и его обнаружили, когда он в шоке бродил по дороге с одним из мертвых детей на руках; через девять дней он скончался в больнице. Так одним махом Райс потерял всю семью. В горе он принялся странствовать по всей Америке, занимаясь случайными заработками. В конце концов он записался во флот. На флоте он играл в команде моряков, и его заметил Кларк Гриффин, владелец вашингтонских «Сенаторов». Гриффин пригласил Райса на испытание и, впечатленный, тут же предложил подписать контракт. Так Ройс начал играть за «Сенаторов» и в тридцать с лишним лет стал одним из лучших бейсболистов. Никто не знал о его личной трагедии. Ее подробности выяснились только в 1963 году, когда его включили в Бейсбольный зал славы.

После хоум-рана Рута Хопкинс выбил в аут Лу Герига и закончил иннинг, а потом сел на скамейку и разрыдался, поддавшись эмоциям. Это было одно из одиннадцати его выступлений в играх высшей лиги. Из-за травмы он пропустил весь сезон 1928 года, а после сезона 1929 года ушел из спорта, не одержав ни одной победы и с одним поражением. Вернувшись домой в Коннектикут, он стал удачным банкиром и дожил до девяноста девяти лет.

Последний день сентября в Нью-Йорке выдался душным. Температура поднялась выше 80 градусов по Фаренгейту, и в воздухе висела дымка. В предпоследней игре сезона Рут вышел на базу, готовясь отбить подачу Тома Закари, тридцатиоднолетнего питчера-левши. Закари родился и вырос на табачной ферме в Северной Каролине, в семье квакеров, но, несмотря на благочестие, он не останавливался перед мелкими хитростями. Одним из его трюков было замазывать грязью площадку питчера так, чтобы можно было пододвинуться ближе к дому – как утверждалось, иногда на целых два фута. В 1927 году он играл свой десятый сезон. Всего за год у него отбили шесть хоум-ранов, три из них – Рут.

Это был четвертый за день выход Рута на домашнюю базу. Один раз он автоматически прошел на базу, дважды выбил один ран, и даже близко не приблизился к хоум-рану. Счет был равный, 2:2, с одним аутом, и только один игрок, Марк Кениг, сделал трипл.

«Все знали, что он готовится установить рекорд, поэтому было понятно, что со мной он церемониться не станет», – говорил Закари в беседе с журналистом в 1961 году. Закари замахнулся, кинул взгляд на раннера и бросил быстрый мяч, который засчитали болом. Закари снова замахнулся и бросил мяч, на этот раз высоко и в сторону – этот точно был болом, и Рут даже не попытался его отбить. В третий раз Закари решил бросить низкий крученый – «насколько это у меня могло получиться», вспоминал он потом. Рут отбил мяч едва ли не так, как это делают при игре в гольф, и послал его высоко, по направлению к правому шесту на границе поля. Восемь тысяч болельщиков на стадионе «Янки-Стэдиум» с замиранием сердца следили за тем, как мяч поднимается все выше и выше, а затем падает у открытых трибун, всего лишь в нескольких дюймах за пределами поля. Закари в отчаянии отбросил свою перчатку, а толпа заревела от восторга.

Рут пробежал по базам в своей манере – на цыпочках, делая вид, что собирается разгоняться, – а потом подошел к скамейке, чтобы принять аплодисменты, несколько раз по-военному приложив руку к голове. В тот день он отбил все четыре рана. На следующий день «Таймс» опубликовала счет: «Рут 4, Сенаторы 2».

Менее известен тот факт, что матч, в который Рут выбил свой шестидесятый хоум-ран, был последним матчем высшей лиги для Уолтера Джонсона, величайшего питчера той эпохи. Никто не посылал мяч быстрее и сильнее. Джимми Дайкс, тогда игравший за «Атлетикс», много лет спустя вспоминал, как его новичком послали отбивать против Джонсона. Первые две подачи он даже не заметил, а только услышал, как мяч стучит о перчатку кэтчера. После третьей подачи судья сказал ему перейти на третью базу.

– Зачем? – спросил Дайкс.

– Тебя ударили, – объяснил судья.

– Правда? – переспросил Дайкс.

Судья показал на его бейсболку, Дайкс протянул руку и обнаружил, что козырек повернут в сторону мячом. Он бросил биту и побежал к первой базе.

За двадцать один год, что Джонсон был питчером, у него выбили только девяносто семь хоум-ранов. Когда у него в 1920 году выбил хоум-ран Рут, то это было в первый раз почти за два года. В 1927 году Джонсон сломал ногу во время весенней тренировки, когда в него угодил отбитый мяч, и полностью он так и не восстановился. Близился его сороковой день рождения, и он решил уйти из большого спорта. В конце девятого иннинга, когда его выставили отбивать на замену Закари, он вышел на поле в последний раз. Джонсон отбил флай на правую половину поля. Мяч поймал Рут, закончив тем самым игру. Заодно на этом закончилась и карьера Джонсона.

В раздевалке Рут, естественно, от души радовался своему рекорду. «Пусть только какой-нибудь сукин сын попробует это повторить!» – повторял он. Его товарищи, конечно, разделяли радость, но как-то не в полную силу. «Не было такого уж безудержного веселья, как можно было себе представить», – вспоминал много лет спустя Пит Шии, менеджер команды по снаряжению. Никто не сомневался, что Рут не остановится на шестидесяти. Он вполне мог сделать еще один хоум-ран и на другой день, а в следующие сезоны установить еще более невероятные рекорды. В конце концов, именно он первым выбил 30, 40, 50 и 60 хоум-ранов. Кто мешал ему выбить семьдесят в 1928 году?

На самом деле этому рекорду суждено было продержаться очень долго. В последней игре сезона Рут, словно устав, показал счет 0:3. Когда он в последний раз вышел с битой, его отправили в аут. Лу Гериг, тем не менее, выбил хоум-ран, сорок седьмой за сезон. Если кому-то казалось, что он тоже сдал после бурного начала, то стоит заметить, что он занимал второе место, оставляя всех, кроме Рута, далеко позади.

Рут же, со своими шестью десятками хоум-ранов, в одиночку оставлял позади все другие команды высших лиг, за исключением «Кардиналз», «Кабз» и «Джайентс». Ему удалось сделать хоум-раны на всех стадионах Американской лиги, причем в гостях больше, чем дома (соотношение было 32 к 28). Он отбил хоум-раны у тридцати трех разных питчеров. По меньшей мере два хоум-рана были самыми долгими для тех стадионов, на которых они были выполнены. В среднем Рут выполнял по хоум-рану каждый 11,8 раза, когда выходил отбивать. Он выбил по меньшей мере 6 хоум-ранов у каждой команды Американской лиги. При этом его средний показатель отбиваний составлял.356, он набрал 158 ранов, 164 приведенных очка, 138 уоков, 7 похищений баз и 14 сэкрифайс-бантов. Трудно было представить себе более результативный год.

Рут и Гериг разделяли между собой первые и вторые места по хоум-ранам, приведенным очкам, проценту сильных ударов, количеству набранных очков, количеству взятых баз, экстрахитам и пробежкам. Комбс и Гериг были первым и вторым по общему количеству хитов и триплов. Четыре игрока – Рут, Гериг, Лаццери и Мьюзел – каждый набрали более ста приведенных очков. Комбс также занимал третье место по набранным очкам и общему количеству баз, а Лаццери был третьим по хоум-ранам. Команда «Янкиз» занимала первое место в Американской лиге по проценту отбивания и среднему количеству набранных очков. Всего в среднем игроки команды набрали по 6,3 очка за игру и почти 11 хитов. 911 очков – это было больше любого счета любой команды Американской лиги во все предыдущие сезоны. Рекордным было и количество побед – 110. За весь сезон из игры был удален только один игрок, и команда ни разу не вступала в драку. Никогда еще на бейсбольные стадионы не выходила настолько слаженная и дисциплинированная команда.

Рекорд Бейба Рута по хоум-ранам был побит только в 1961 году, когда Роджер Марис, также из «Янкиз», набрал 61, хотя тогда сезон длился на 10 игр дольше, и Марис выходил отбивающим на 50 раз больше, чем Рут в 1927 году. В 1990-х годах бейсболисты вдруг продемонстрировали невиданные ранее силы – у некоторых даже значительно увеличились мышцы – и принялись отбивать один хоум-ран за другим, оставив рекорды Рута и Мариса далеко позади. Впоследствии выяснилось, что среди нового поколения игроков очень большое количество – от 5 до 7 процентов, согласно проведенным в случайном порядке тестам, – принимали анаболические стероиды, но это всплыло уже только в 2003 году. Вопрос о допинге в спорте выходит далеко за пределы данной книги; заметим только, что многие современные игроки даже со стероидами не могут отбить столько хоум-ранов, сколько отбивал Бейб Рут, поглощавший одни лишь хот-доги.

Точно нельзя сказать, когда лето 1927 года закончилось с климатической точки зрения. Еще в октябре стояли вполне летние дни, и температура в Нью-Йорке достигала 85 градусов, а на Восточном побережье порой превышала и 90 градусов по Фаренгейту. Осень наступала постепенно, как это обычно бывает с временами года.

В рамках «Мировой серии» «Янкиз» встретились с «Пиратами» из Питтсбурга и легко победили их в четырех играх, подтвердив свое звание лучшей команды.

Калвин и Грейс Кулидж вернулись в Вашингтон и обосновались в только что отремонтированном Белом доме. Президент хранил обещание не выдвигаться на второй срок. Герберту Гуверу не удалось получить от Кулиджа никаких гарантий, но Гувер ни от кого не скрывал, что собирается стать его преемником. В ноябре в Новой Англии случилось серьезное наводнение, в котором погибли более сотни человек. Кулидж отказался посетить место событий и вместо себя послал Гувера.

«Певец джаза» продолжал собирать толпы в нью-йоркских кинотеатрах, даже несмотря на стоимость билета в 10 долларов. Сэмюэл Рафаэльсон, написавший пьесу, по которой был снят фильм, считал его ужасным. «Редко мне доводилось видеть фильм хуже», – говорил он, но большинство с ним не соглашалось. Актриса Мэй Макавой, сыгравшая в нем роль, позже вспоминала, что во время показа фильма в кинотеатре вставала со своего места и смотрела на лица зрителей. Когда Эл Джолсон выдавал свои реплики с экрана, на лицах людей отражалось такое восхищение, что казалось, «будто они слышат голос самого Господа Бога». За год проката фильм принес прибыль в 1,5 миллиона.

Тоннель Холланда после пяти с половиной лет строительства наконец-то открылся, а на горе Рашмор начались серьезные работы. В Англии американку Дороти Кочрейн Логан приговорили к штрафу в 5000 долларов за мошенничество. Она утверждала, что переплыла Ла-Манш, хотя в действительности большую часть пути проделала на спасательном судне. Дело над ней стало концом всем попыткам переплыть Ла-Манш, да и всем трюкам в целом. В Детройте Генри Форд снова начал нанимать рабочих на свои фабрики, готовясь к выпуску Модели А.

Чарльз Линдберг наконец-то закончил свое длительное турне. За последний месяц он посетил Оклахому, Арканзас, Теннесси, Алабаму, Миссисипи, Луизиану, Джорджию, Флориду, Южную Каролину, Северную Каролину, Виргинию, округ Колумбию, Мэриленд, Нью-Джерси, Делавэр и Пенсильванию. 23 октября он приземлился на Митчел-Филд на Лонг-Айленде. За три месяца он преодолел 22 350 миль, посетил 82 города, произнес 147 речей, проехал 1285 миль во время процессий, и на него посмотрели, по некоторым оценкам, около 30 миллионов человек, то есть четверть населения Америки. В последний раз он участвовал в официальном мероприятии на Манхэттене, на обеде в честь Реймонда Ортейга.

А потом – что могло показаться чудом – он оказался свободен. Целых пять месяцев к нему было приковано внимание всего мира, и, наконец-то, все закончилось. За исключением того, что по-настоящему закончиться ничего не могло. Линдберг вынужден был нести бремя славы до конца своих дней. Он не знал, что делать ему дальше. Ему нужно было теперь как-то заполнять свое время, и с этой проблемой ему приходилось справляться всю оставшуюся жизнь.

27 октября он неожиданно появился на аэродроме Кертисса, заявив, что «маловато летал в последнее время», что звучало странно, поскольку он только что закончил перелет в 22 350 миль. «Дух Сент-Луиса» был на ремонте после длительного тура, поэтому Линдберг попросил разрешения поуправлять другим самолетом. Сотрудники аэродрома с удовольствием предоставили ему самолет, и Линдберг, довольный, около часа в одиночестве нарезал круги над городом.

По приземлении с ним произошел один из самых неприятных инцидентов того лета. На аэродром прибыла компания из двадцати девушек-хористок, чтобы сфотографироваться на фоне самолетов. Их визит не имел ничего общего с Линдбергом, но они, естественно, обрадовались, узнав, что совсем рядом с ними, всего лишь за стеной ангара, находится известнейший человек мира, да к тому же холостяк, так что они буквально осадили здание, стуча в двери, вглядываясь в пыльные окна и призывая его выйти громкими криками. Если бы Линдберг вышел, они, несомненно, набросились бы на него, не оставив на нем живого места. Вид у Линдберга был такой, что он вот-вот умрет. Видя его раздражение, начальник ангара вывел его через заднюю дверь и усадил в автомобиль. Линдберг вздохнул с облегчением и со всей силы нажал на газ, едва избежав нападения двадцати возбужденных молодых женщин.

Пусть Линдберг за это лето встречался с президентами и королями, пусть он обращался с речами к огромному множеству людей, пусть ему устраивали такие торжественные приемы, которых никогда еще не удостаивался ни один человек, но в глубине души он оставался застенчивым парнем.

Вполне резонно задать вопрос: почему перелет Чарльза Линдберга через Атлантику в Париж в 1927 году произвел такой ажиотаж во всем мире? Во-первых, во многом тому способствовала и сама личность Линдберга, совершившего перелет в одиночку – его привлекательная внешность и лицо подростка, его скромное поведение после полета. К этому можно добавить осознание того факта, что океан наконец-то можно пересечь по воздуху. Сама мысль о том, что можно сесть в аэроплан в Нью-Йорке и через несколько часов оказаться в Париже, в Лос-Анджелесе или в Гаване, в то время казалась на грани научной фантастики.

Американцы также испытали новое для себя чувство превосходства в какой-то области. Сейчас это трудно представить, но американцы 1920-х годов выросли в мире, в котором почти все серьезные события происходили в Европе. И вдруг Америка стала лидировать почти во всем – в популярной культуре, в экономике и банковском секторе, в военной мощи, в технологии и изобретениях. Центр гравитации планеты постепенно перемещался в Западное полушарие, и перелет Чарльза Линдберга стал кульминацией этого явления.

Но это, конечно, не объясняет, почему сотни тысяч парижан толпами стекались в Ле-Бурже, чтобы своими глазами увидеть приземлившийся «Дух Сент-Луиса», почему четыре миллиона человек вышли на улицы Нью-Йорка, почему в честь Линдберга называли горы, маяки и бульвары. По какой-то не до конца понятной причине его перелет пробудил в людях необычайное ощущение восторга, нашедшее себе выход в невиданных ранее масштабах. С тех пор Чарльз Линдберг неизменно служил мерилом этого восторга. С его перелетом сравнивалось каждое значительное событие, а это, конечно, было почти невыносимым бременем.

С лета 1927 года прошло почти девяносто лет, и память о нем постепенно стерлась. На Лонг-Айленде уже нет тех аэродромов. Аэропорт Рузвельта закрыли в 1951 году. Сегодня на его месте располагается торговый центр площадью в 110 акров, крупнейший в штате Нью-Йорк. То место, с которого взлетали Линдберг и другие авиаторы, отмечено табличкой под эскалатором рядом с витринами магазина Disney. Рядом с автомобильной стоянкой находится одинокая статуя «Дух», сооруженная в честь перелета.

Редко кто сейчас вспоминает хотя бы имена людей, к которым было приковано всеобщее внимание летом 1927 года – Ричарда Бэрда, Сакко и Ванцетти, Джина Танни, даже самого Чарльза Линдберга. Другие и вовсе канули в безвестность. Поэтому, наверное, стоит еще раз оглянуться назад и перечислить основные события того лета. Бейб Рут установил рекорд в шестьдесят хоум-ранов. Федеральный резерв совершил ошибку, которая позднее привела к краху фондовой биржи. Аль Капоне последний год наслаждался своей славой. На экраны вышел звуковой фильм «Певец джаза». Родилось телевидение. Радио вошло в каждый дом. Были казнены Сакко и Ванцетти. Президент Кулидж отказался баллотироваться на второй срок. Начались работы на горе Рашмор. Произошло самое обширное наводнение на реке Миссисипи. Безумец в Мичигане взорвал школу, погубив сорок пять человек в самом ужасном школьном теракте в истории Америки. Форд прекратил производство Модели А и пообещал не оскорблять евреев. А парень из Миннесоты перелетел через океан и привлек к себе внимание всего мира, пробудив невиданный ажиотаж.

Одним словом, лето выдалось нескучным.