Наконец-то облака над страной развеялись и установилась теплая летняя погода. К началу долгих выходных в честь Четвертого июля температура в Нью-Йорке поднялась до 80 градусов по Фаренгейту. Это было наступление первой волны летней жары.

Жара преобразила городскую жизнь. Она дала общую тему для разговоров между незнакомцами. На какое-то время у всех стало о чем поговорить. К жителям большого города вернулось почти позабытое чувство общности. Люди сидели на ступенях. Парикмахеры выставляли кресла наружу и брили своих клиентов в тени деревьев или навесов. Повсюду были широко распахнуты окна – в конторах, квартирах, отелях, библиотеках, больницах, школах, так что шум города тоже проникал повсюду. Гул автомобилей на дальних улицах, крики играющих детей, перебранка в соседнем доме – все это и множество других звуков сопровождало человека во время работы, во время чтения и во время бесплодных попыток уснуть. Сегодня мы устремляемся внутрь домов, чтобы избежать городской суеты. В 1920-х годах суета устремлялась внутрь вместе с вами.

Поскольку Четвертое июля приходилось на понедельник, многим рабочим предоставили три выходных, что было удивительным новшеством в ту эпоху, когда люди еще не до конца привыкли, что вообще бывают выходные. Средняя рабочая неделя в Америке сократилась с шестидесяти часов в начале десятилетия до сорока восьми часов в 1927 году, поэтому у людей появилось больше свободного времени, но возможность провести три дня без работы выпадала настолько редко, что казалась едва ли не чудом. Почти все пытались максимально воспользоваться свободным временем. В пятницу все билеты на поезда были распроданы на несколько дней вперед. По сообщению журнала «Тайм» во время выходных по поводу Четвертого июля из Нью-Йорка собирались выехать или въехать в него два миллиона человек. Пенсильванская железная дорога выделила дополнительные 235 поездов; железнодорожные компании Нью-Йорка, Нью-Хейвена и Хартфорда тоже пообещали выделить дополнительные пригородные поезда для тех, кто отправлялся на Кейп-Код и Мэн.

3 июля Кони-Айленд посетили миллион человек, что до сих пор остается рекордом. Рокавей и Стейтен-Айленд приняли, пожалуй, на полмиллиона больше, хотя власти Стейтен-Айленда сообщали, что местные жители садились на поезда, отправлявшиеся в Нью-Джерси. Толпы осаждали Эсбери-парк, Лонг-Бич и Атлантик-Сити. Бордуок в Атлантик-Сити был заполнен с раннего утра до позднего вечера в субботу, воскресенье и понедельник.

Те же, кому не удалось выбраться из города, делали все возможное, чтобы оставаться в прохладе. Многие отправлялись в кинотеатры с кондиционированием, хотя тогда такого слова еще не существовало. Впервые оно было упомянуто в следующем месяце в связи с установкой оборудования для охлаждения воздуха в Рено, штат Невада, в редакции «Ивнинг газетт». А до той поры говорили просто «охлаждение воздуха».

Более экономные покупали билет в троллейбус на Бродвее, где за пять центов можно было кататься сколько угодно. Сотни человек так и поступали. Ночью многие выносили матрасы на пожарные лестницы или на крыши домов и спали там. Огромные толпы стекались в Центральный парк с одеялами и подушками, чтобы переночевать под звездами. Драматург Артур Миллер, который тогда был одиннадцатилетним мальчишкой, росшим на 110-й улице, через много лет вспоминал то необычайное впечатление от летних ночей в парке: «Вместе с парой других мальчишек мы отправлялись в парк и гуляли там, встречая по пути людей, расположившихся поодиночке и семьями; они спали на траве, поставив рядом с собой огромные будильники, которые, отмечая секунды, тикали вразнобой и создавали тихую какофонию с синкопированным ритмом. В темноте плакали младенцы, мужчины шептали что-то низкими голосами, а какая-то женщина время от времени громко смеялась у озера».

Те, кто не мог заснуть, отправлялись на долгие ночные прогулки пешком или в автомобиле. Ночью 3 июля десять человек из пансиона в Саут-Орандж, штат Нью-Джерси – шесть взрослых и четыре ребенка – сели в автомобиль и поехали, «чтобы проветриться», по словам владельца этого автомобиля, Джеймса Дечикко. Одна из пассажирок, миссис Кэтрин Дамиано, училась управлять машиной и попросилась сесть за руль, чтобы попрактиковаться. Дечикко согласился. К несчастью, под управлением миссис Дамиано автомобиль заглох прямо на железнодорожных путях и с ним столкнулся поезд Пенсильванских железных дорог, один из тех, что спешили в город, чтобы увезти его жителей подальше от городской суеты. Миссис Дамиано и все четыре ее ребенка погибли на месте. Двое других взрослых также впоследствии скончались. Еще двое получили серьезные травмы. Целым и невредимым остался один мистер Дечикко, которому удалось вовремя выпрыгнуть из машины. Семь смертей на одну автомобильную катастрофу – это, по всей видимости, был рекорд. Несчастный муж миссис Дамиано работал в ночную смену и только утром узнал, что потерял всю свою семью.

Все это происходило, когда, как следует иметь в виду, температура ночью держалась на семидесяти с лишним градусах по Фаренгейту. До конца месяца температуре и влажности предстояло еще сильнее повыситься по всей стране, вызвав много летальных случаев.

Теплая погода и праздничное настроение привлекли огромные толпы на «Янки-Стэдиум», где в понедельник четвертого июля проходил двойной матч между «Янкиз» и вашингтонскими «Сенаторс». На стадионе собрались семьдесят четыре тысячи зрителей, что больше, чем на любой другой игре в том сезоне, и еще большему количеству не досталось билетов.

Из-за той же плохой погоды, которая весной мешала авиаторам вылететь с аэродрома Рузвельта, один за другим откладывались матчи бейсбольных высших лиг. В 1927 году «Янкиз» сыграли 18 двойных матчей – причем четыре только в одном июле – но ни один из них не был настолько примечательным и важным, как матч четвертого июля. В июне у них началась хорошая полоса; месяц они закончили со счетом 21:6 и лидировали в своей лиге с 9½ матчей, но «Сенаторс» шли за ними по пятам. Они неплохо отбивали мяч – пять их лидеров из отбивающих превысили показатель 300 – и выиграли десять подач подряд, благодаря чему заняли второе место после «Уайт Сокс». В Нью-Йорк они прибыли в приподнятом настроении, уверенные в том, что их ожидает решающий матч. Он и оказался решающим, но только не для них.

«Янкиз» разбили их в пух и прах. В той двойной игре они выиграли с поразительным счетом 12:1 и 21:1. Со стороны могло показаться, что это просто тренировка подач: 9 даблов, 4 трипла и 5 хоум-ранов – всего 37 хитов и 69 взятых баз в общем счете. Процент отбивания команды составил.468. Все, кроме одного, игроки «Янкиз», в том числе и питчеры, заработали по меньшей мере по одному хиту, а шестеро – четыре и более. Даже редко выходящий на подачи новичок Джулиан Вера, сыгравший только 43 игры за два коротких сезона высшей лиги, сделал хоум-ран с двумя раннерами на базах – единственный в своей карьере. Единственным игроком, который не сделал хит, был Уилси Мур, которого многие считали худшим хиттером. Вторую игру он закончил с личным счетом 0:4, но компенсировал это тем, что подавал девять иннингов подряд, отбил десять подач и отдал один ран. Такую же уверенную игру продемонстрировал и Джордж Пипграс, который отдал один ран за девять хитов в первой игре, но на площадке хиттера сыграл со счетом 2:4. В общем, этот день для игроков в белой форме с синими полосками выдался замечательным.

«Никогда еще претенденты на вымпел не проигрывали с таким треском», – писал обозреватель «Нью-Йорк уорлд». «Хотелось бы, чтобы сезон уже закончился», – сказал ведущий игрок «Сенаторс» Джо Джадж. В каком-то смысле он и закончился. Благодаря двум победам «Янкиз» обеспечили себе лидерство с 11 ½ победами. На следующий день они снова одержали победу над «Сенаторами», а потом еще в шести из семи оставшихся играх. Ни одна другая команда уже не подходила к ним на угрожающее расстояние.

Для многих это стало неожиданностью. Почти все предсказывали, что вымпел Американской лиги в 1927 году достанется команде «Атлетикс» из Филадельфии. Согласно всеобщему мнению, лучшие дни «Янкиз» уже миновали. Руту исполнилось тридцать два года, и у него уже росло брюшко; все ведущие питчеры были и того старше. Датчу Рутеру и Хербу Пенноку исполнилось тридцать три, Бобу Шоуки и Урбану Шокеру – тридцать шесть. Средний возраст команды превышал двадцать восемь лет. Только пятеро игроков родились в двадцатом веке. Шокер находился в таком плохом состоянии, что под конец следующего сезона умер.

И все же в 1927 году «Янкиз» показали себя одной из величайших команд всех времен – возможно, даже самой великой. Семь ее членов (включая менеджера Миллера Хаггинса) были включены в Бейсбольный зал славы, что необычайно много для одной команды. Редко, когда подбиралась настолько слаженная группа игроков.

Как правило, сравнивать спортивные достижения различных эпох бесполезно и даже бессмысленно, но если и можно назвать команду с лучшими показателями за все время, то это, безусловно, «Янкиз» 1927 года, члены которой были выдающимися игроками, и как спортсмены, и как люди. Среди прочих более всего достойны упоминания следующие игроки:

Уэйт Хойт, питчер по прозвищу Школьник, получивший его за то, что начал играть в высшей лиге, когда ему было еще семнадцать лет. В 1927 году он играл свой десятый сезон за высшую лигу, и это был один из лучших его сезонов. Закончил он его со счетом 22:7 и стал одним из лидеров лиги по пяти категориям для питчеров: по числу побед, по проценту побед, по показателю пропущенных ранов (ERA), завершенным играм и по иннингам, в которых подавал.

Личная жизнь Хойта также весьма любопытна. Он родился в семье известного актера водевиля, и сам был талантливым певцом и исполнителем – по крайней мере, достаточно хорошим, чтобы зарабатывать на жизнь выступлениями на сцене. Тесть Хойта владел похоронным бюро в Нью-Джерси, и Хойт помогал ему доставлять тела умерших из моргов на Манхэттене для подготовки к похоронам. Иногда он даже оставлял катафалк у ворот стадиона «Янки-Стэдиум» и завершал доставку уже после игры. В период между сезонами Хойт готовился сам стать мастером похоронных дел.

Урбан Шокер, также питчер, родившийся во франкоканадской семье в Кливленде и при рождении получивший имя Юрбен Жак Шоккор. Он отличался пристрастием к алкоголю, но эта черта была общей для многих игроков того времени. Из-за полученной в юные годы травмы один палец на его рабочей руке был постоянно согнут, но он же делал его захват необычным и позволял удачно кидать мяч с подкруткой. Он также был одним из семнадцати питчеров, которым разрешили пользоваться «спитболом» после 1919 года. Его зарплата была третьей по величине после Рута и Пеннока и составляла 13 500 долларов.

В высших лигах Шокер был питчером тринадцать лет и не пропустил ни одного сезона. В 1927 году он установил рекорд в 18 побед и 6 поражений. В лиге он находился на втором месте по проценту побед, вторым по количеству уоков на подачи и третьим по ERA. Самое поразительное, что таких показателей он добился, по сути, уже умирая. Из-за болезни сердца ему приходилось спать сидя. (В некоторых книгах говорится, что стоя, но это маловероятно.) На фотографиях 1927 года он выглядит лет на десять старше своего настоящего возраста, осунувшимся и серым. В начале осени болезнь его подточила так, что он не мог принимать регулярное участие в играх. Через год он скончался.

Херб Пеннок, питчер-левша, родился в Филадельфии, в богатой квакерской семье, и товарищи по команде прозвали его «сквайром из Кеннет-Сквера». Между сезонами он охотился на лис, выращивал хризантемы и коллекционировал антиквариат. В бейсболе он провел двадцать два года, но в 1927 году его карьера близилась к закату. После игры его рука так немела, что он порой не мог даже ею причесаться. В 1927 году его зарплата была второй по величине и составляла 17 500 долларов. Позже его включили в Бейсбольный зал славы.

Уилси Мур, питчер, был, пожалуй, самым жизнерадостным и веселым членом команды, недавно вошедшим в ее состав. Считалось, что ему тридцать лет, хотя, возможно, было и больше: никто не знал его настоящего возраста, и сам он никому об этом не рассказывал. Родился он в деревушке Холлис в Оклахоме и несколько лет провел питчером в различных командах младших лиг. В 1925 году он повредил запястье, но эта травма, как ни странно, только улучшила его подачу. Иногда его ставили первым (как, например, четвертого июля), но по большей части он был «пожарным», то есть запасным питчером, которого выводили на поле в опасных ситуациях, и когда на базах были игроки. Товарищи прозвали его «доктором», потому что он специализировался на «играх с больным мячом», как объяснил один журналист. В 1927 году он продемонстрировал отличную игру с ERA 2.28 в 213 иннингах. Другого такого сезона у него уже не выдалось.

Тони Лаццери, второй базовый игрок и иногда шортстоп, играл всего лишь второй сезон, но его уже считали неплохим полевым игроком высшей лиги. Весил он всего 165 фунтов, но удар у него был чрезвычайно сильным. Прежде чем перейти к «Янкиз» в 1926 году, в 1925 году, играя за команду Солт-Лейк-Сити из Лиги Тихоокеанского побережья, он выбил 60 хоум-ранов и набрал 222 приведенных очка.

Особым героем Лаццери стал для американцев итальянского происхождения. В 1927 году итальянец-бейсболист считался очень большой редкостью. В глазах широкой публики итальянцы были в основном либо гангстерами, вроде Аль Капоне, либо анархистами, вроде Сакко и Ванцетти. Неудивительно, что итальянца, отличившегося в самом американском виде спорта, его соплеменники воспринимали едва ли не как бога. Мало кто знал, что он страдал от эпилепсии – и это в те времена, когда эпилептиков часто держали взаперти в лечебных учреждениях – но за все четырнадцать лет игры в высших лигах с ним ни разу не случилось эпилептического припадка на поле. Впоследствии его также включили в Бейсбольный зал славы.

Боб Мьюзел, левый полевой игрок по прозвищу Тихий Боб, славился тем, что иногда целыми днями не произносил ни слова, держался в стороне от своих товарищей и никогда не отвечал на радостные приветствия болельщиков; казалось, что его не трогали ни похвалы, ни упреки. 1927 год и для него выдался очень хорошим, с процентом отбитых ударов 337, с 174 хитами и 103 приведенными очками. С Бейбом Рутом они неплохо ладили, в основном потому, что Мьюзелу нравилось посещать вечеринки. Только он молчал и на вечеринках.

Эрл Комбс, центральный полевой игрок, отличался покладистым нравом, и все его любили. Прежде чем стать профессиональным бейсболистом, он работал сельским учителем в Кентукки. Он не курил, не пил, не ругался и почти все свободное время читал Библию. Возможно, он был самым уважаемым игроком как среди членов команды, так и среди болельщиков, не только надежным центральным игроком, но и одним из ведущих хиттеров всех времен. 1927 год стал лучшим в его карьере: он возглавил список лиги по синглам, триплам и общим хитам; отбил он всего.356 процентов подач. 231 хит сделали его рекордсменом «Янкиз», и он стал одним из членов команды, включенных в Бейсбольный зал славы.

Бенни Бенгофф, запасной кетчер, появлялся всего в 31 игре, но также был довольно популярным членом команды. Он родился в Англии, в Ливерпуле, но вырос в Ниагара-Фоллсе в штате Нью-Йорк. До того, как стать бейсболистом, он готовился к карьере священника. Бенгофф был полностью лысым, причем облысел он при странных обстоятельствах – однажды лег спать с волосами, а проснулся уже без волос. В шутку он иногда проводил рукой по голове, словно приглаживая локоны. Особенно он нравился Бейбу Руту.

Достоин упоминания также и Эдди Беннет, «бэтбой» команды, то есть тот ее член, который подносил биты игрокам. Он был горбуном, и игроки перед матчами дотрагивались до его горба на удачу. Считалось, что он вообще приносит удачу любой команде благодаря своим сверхъестественным способностям. В 1919 году, когда он был бэтбоем «Уайт Сокс», они завоевали вымпел лиги. В 1920 году он перешел к «Доджерсам», и они тоже получили вымпел. В 1927 году он был одним из самых почитаемых персонажей в бейсболе. Судя по некоторым отзывам, он был не столько бэтбоем, сколько «тренером на скамейке», то есть неофициальным помощником менеджера.

Ну и, наконец, главными героями команды были Бейб Рут и Лу Гериг, самая замечательная пара во всей истории бейсбола. Геригу удалось то, что с тех пор не удалось повторить ни одному человеку – выбить столько же хоум-ранов, сколько выбил и Бейб Рут. Вместе в 1927 году они сделали четверть всех хоум-ранов Американской лиги.

Если на то пошло, то Гериг обладал всеми качествами настоящего героя, красивого, приятного в общении, с подкупающей улыбкой, темно-синими глазами и ямочкой на подбородке; он был необыкновенно талантлив, и его тело было словно высечено из гранита. Но при всем этом он страдал от почти полного отсутствия воли и от патологической робости, особенно в отношениях с женщинами. В возрасте двадцати трех лет он все еще жил с родителями, и у него не было подруги. В интервью одному журналу он признался, что иногда курил и пил пиво, но никто никогда не видел, чтобы он делал это на самом деле. Его товарищи по команде Бенни Бенгофф и Марк Кениг пригласили его однажды к себе, чтобы познакомить с девушками. Гериг пришел в костюме, аккуратно выглаженном матерью, и весь вечер тихо просидел на диване, боясь заговорить.

Как и Линдберг, Гериг чурался общества, но если Линдберг был самодостаточен, то Гериг казался неестественно одиноким. Иногда он один гулял в парке развлечений и катался на аттракционах несколько часов подряд. Он уделял мало внимания своему внешнему виду и даже в очень холодную погоду ходил без пальто. Он не хотел, чтобы ему уделяли слишком много внимания, и поэтому Джейкоб Руперт мог платить ему не больше, чем запасным игрокам. Гериг всегда соглашался с любой суммой, которую ему выделял Руперт, а сам Руперт не особенно беспокоился по этому поводу.

Гериг родился в 1903 году в штате Нью-Йорк, в Йорквилле, в семье бедных немецких иммигрантов. На момент рождения, судя по некоторым рассказам, он весил добрых четырнадцать фунтов. (Его мать была довольно дородной женщиной.) В детстве он разговаривал на немецком языке. Отец его редко работал, и, судя по всему, был алкоголиком. У миссис Гериг было еще трое детей, но все они рано умерли, так что Лу остался единственным, поэтому она еще больше привязалась к нему.

Гериг тоже души не чаял в своей матери. Если другие бейсболисты иногда приводили на тренировки своих подружек, то Гериг приходил с матерью. Во время поездок он каждый день писал ей письма. Перед отъездом они целовались и обнимались минут по десять, отчего другим становилось неловко. Во время показательного тура в Японию Гериг почти все свободное время ходил по магазинам и потратил почти все заработанные деньги на подарки матери.

Гериг отличался завидным телосложением и был прирожденным спортсменом. Учась в старших классах, он отбивал бейсбольный мяч сильнее любого другого старшеклассника. Когда команду их школы пригласили в Чикаго сыграть в Кабс-парке, то на девятом иннинге Гериг отбил такой хоум-ран, что мяч перелетел через стену парка и приземлился на Шеффилд-авеню. Таким ударом мог бы гордиться любой игрок высшей лиги. Геригу же на тот момент было всего семнадцать лет.

Той же осенью он записался в Колумбийский университет, где его мать работала уборщицей и поваром в доме братства «Сигма-Ню». Особой успеваемостью он не отличался, и даже завалил экзамен по немецкому, который был его родным языком. Экзамен по английскому он тоже завалил, правда, тригонометрию сдал. Но его неуспеваемость объяснялась скорее плотным графиком, а не недостатком ума и сообразительности. Каждый день ему приходилось вставать на рассвете, убирать в столовой и ехать полтора часа на автобусе. После этого он несколько часов проводил на занятиях, за которыми следовали тренировки по бейсболу или футболу, в зависимости от сезона. После душа и быстрого ужина он возвращался в столовую, чтобы прибрать столы и помыть посуду.

В 1923 году он записался в команду «Янкиз» и через два года стал ее полноценным членом. 1 июня 1925 года он вышел на замену игрока Уолли Пиппа и с тех пор на протяжении четырнадцати лет не пропустил ни одной игры вплоть до мая 1939 года. Всего он принял участие в 2130 последовательных матчах, и этот рекорд продержался шестьдесят четыре года.

Тай Кобб из детройтских «Тайгерс», самый непредсказуемый и неуравновешенный бейсболист, с первой же встречи невзлюбил Герига за его робость, спокойствие и прежде всего за то, что тот всегда пытался сделать сильный удар. С тех пор всякий раз, проходя мимо, Кобб старался как-нибудь оскорбить Герига. Если Гериг стоял на базе рядом с ним, то Кобб подбирался поближе и командовал: «Держи ногу на мешке, Сосиска-Шницель! Куда пошел, тупоголовый немец?» Когда Гериг играл на первой базе, то Кобб сыпал ругательствами в его адрес, сидя на скамейке. Как-то раз Гериг не вытерпел и подбежал к скамейке «Тайгерс», размахивая кулаками; Кобб предусмотрительно спрятался за какого-то игрока повыше, Гериг ударил его головой и тот упал на землю. На Кобба это произвело такое впечатление, что он больше Герига не оскорблял.

Теперь, когда пошел третий год игры Герига в высшей лиге, стало ясно, что он вполне может превзойти результаты Рута 1921 года. Еще больше была вероятность, что он побьет рекорд Рута по количеству сделанных хоум-ранов. За последние 20 игр – то есть с того самого дня, когда Линдберг так и не доехал до стадиона «Янки-Стэдиум» – Рут выбил 5 хоум-ранов, что было более или менее нормально для него. Гериг в тот же период выбил 14 хоум-ранов, в том числе три в одном матче в бостонском Фенвей-парке, что никто никогда раньше не делал. Если бы он продолжил играть в таком темпе, то за полный сезон сделал бы более сотни хоум-ранов.

Четвертого июля, в двойном матче против вашингтонской команды, Гериг выбил еще 2 хоум-рана, включая «гранд-слэм». Под конец дня за его плечами было уже 28 хоум-ранов, тогда как у Рута – 26. Никто еще так близко не подбирался к рекорду Рута. Началась первая в истории бейсбола великая гонка за хоум-ранами, и дух соперничества так и витал в воздухе.

Но несмотря на то, что Рута и Герига считали соперниками и что характеры их были полностью противоположными, сами они оставались хорошими друзьями. Гериг часто приглашал Рута к себе в дом, где миссис Гериг потчевала его разными блюдами и, согласно некоторым биографиям, разговаривала с ним по-немецки. (На самом деле, как вспоминала сестра Герига, Бейб совсем не говорил по-немецки.) «Я полюбил этого немца, как брата», – писал Рут с искренней теплотой в своей биографии. Он, как и множество болельщиков, восхищался достижениями Герига, а Гериг, со своей стороны, был рад, что играет в той же команде, что и Рут. Особенно его умиляло великодушие Рута. «Просто невозможно завидовать такому бескорыстному человеку, как Рут», – говорил он журналистам.

Но теплые отношения между ними длились недолго. В 1930-х годах Гериг столь же искренне возненавидел Рута – и слухи о том, что Рут переспал с его женой, по всей видимости, объясняли почему.

На западе страны самой хорошей новостью стало улучшение погоды, потому что воды Миссисипи наконец-то принялись, хотя и медленно, но отступать. В начале июля вода все еще покрывала полтора миллиона акров, но худшее уже было позади, и Герберт Гувер наконец-то получил возможность переложить свои повседневные обязанности на плечи других.

Для Герберта Гувера ликвидация последствий наводнения стала личным триумфом. Особенно он гордился тем, что справился в условиях полного отсутствия финансирования со стороны федерального правительства. Все средства поступали в форме пожертвований от частных граждан и общественных организаций, вроде Красного Креста и Фонда Рокфеллера. «Таково было время, когда граждане ожидали помощи в беде друг от друга, и им даже в голову не приходило, что о них должно заботиться федеральное правительство», – в слегка ностальгических тонах писал Гувер в своих мемуарах тридцать лет спустя. Помощь, оказываемая тем, кто пытался встать на ноги, по сути была совершенно неадекватной. Благодаря усилиям Гувера был создан займовый фонд помощи жертвам наводнения на 13 миллионов долларов. Казалось бы, сумма довольно значительная, но на каждого человека приходилось всего по 20 долларов, и к тому же это была только ссуда, едва ли полезная для человека, который потерял все имущество.

Великое миссисипское наводнение 1927 года имело два важных последствия. Во-первых, оно ускорило переезд темнокожего населения с Юга – так называемую Великую миграцию. С 1920 по 1930 год в поисках более высокооплачиваемой работы и личных свобод на север переехали 1,3 миллиона чернокожих южан. Это переселение за десятилетие изменило лицо Америки. До Великой миграции за пределами южных штатов проживали только 10 процентов всех чернокожих; после нее – половина.

Другим важным последствием наводнения было то, что федеральное правительство наконец-то осознало, что бывают такие масштабные события, с которыми Штаты не в состоянии справиться одни. Несмотря на трогательные воспоминания Гувера о том, что помощь оказывалась только частными людьми и общественными организациями, правительство было вынуждено вмешаться. В 1928 году Калвин Кулидж нехотя подписал Акт о контроле над наводнениями, согласно которому для предотвращения подобных катастроф в будущем выделялись 325 миллионов долларов. По мнению многих, это было рождение Большого Правительства в Америке. Кулиджу настолько не по нраву была эта идея, что он отказался провести какую бы то ни было церемонию в честь принятия акта. Он просто поставил свою подпись под ним и отправился на обед.

Между тем в зоне наводнения далеко не все с радостью встретили известие о том, что вода отступает. В Морган-Сити, штат Луизиана, жене известного местного бизнесмена Аде Б. Лебеф пришлось долго объяснять полиции, каким образом распухшее тело ее мужа со следами огнестрельных ранений было найдено в прибрежном иле через девять дней после того, как она сообщила о его исчезновении. В ходе допроса миссис Лебеф призналась, что вступила в заговор с другим известным жителем Морган-Сити, врачом и хирургом Томасом Э. Дреером, по совпадению лучшим другом ее мужа. Коварный Дреер пригласил мистера Лебефа на рыбалку, застрелил его, положил груз в его одежду и выкинул тело за борт.

Год тысяча девятьсот двадцать седьмой, можно сказать, был богат на глупые убийства, и это убийство стало одним из них. Доктору Дрееру почему-то не пришло в голову, что после того как вода схлынет, тело окажется на земле. Доктора Дреера и миссис Лебеф судили, признали виновными и повесили рядом друг с другом.

Для Чарльза Линдберга начало июля тоже выдалось довольно неудачным. Он вежливо отказывался от самых безумных и назойливых предложений о коммерческом сотрудничестве, но на два предложения он все же согласился, и теперь настала пора исполнять обязательства. По одному из них Линдберг должен был провести трехмесячное турне по Америке на «Духе Сент-Луиса». Идея состояла в том, чтобы посетить каждый из сорока восьми штатов, отчасти чтобы удовлетворить жажду публики посмотреть своими глазами национального героя, но также и в целях рекламы авиации. Фонд развития аэронавтики Дэниела Гугенхайма выделил ему 2500 долларов в неделю, довольно щедрую сумму. Детали турне регулировало Министерство торговли во главе с вездесущим Гербертом Гувером. Начало турне было намечено на 20 июля.

Одновременно с этим Линдберг подписал контракт с издательством G. P. Putnam’s Sons на написание краткой автобиографии. Издательство назначило фактического писателя, Карлайла Макдональда из «Нью-Йорк таймс», который уже сделал черновой набросок, но Линдбергу не понравился его простоватый тон, и он настоял на том, чтобы писать книгу самому. Разумеется, издателей это немало обеспокоило, потому что до конца срока оставалось три недели, и к тому же за это время Линдберг должен был еще слетать в Канаду, чтобы присутствовать на торжествах в честь шестидесятилетнего юбилея независимости страны в качестве гостя премьер-министра.

Посещение Канады ознаменовалось трагическим событием. Четвертого июля, когда вся остальная Америка праздновала, Линдберг поднялся в воздух с аэродрома Селфридж-Филд в Мичигане и полетел в Канаду в сопровождении эскадрильи военных самолетов. Согласно плану, в Оттаве Линдберг должен был приземлиться первым, пока два других самолета кружили над ним. Один из самолетов сопровождения вдруг стал крениться и пошел в пике. Лейтенант Дж. Тэд Джонсон выпрыгнул из падающего самолета, но ему не хватило высоты, чтобы открыть парашют. Он ударился о землю с глухим стуком неподалеку от того места, где высадился Линдберг, и тут же скончался. Этот трагический инцидент испортил день многим очевидцам, но Линдберг воспринял его со спокойствием. В его мире смерть была обычным несчастьем.

Сразу же после Оттавы Линдберг вернулся на Лонг-Айленд и переехал в Фалез, в шато во французском стиле на принадлежащем семейству Гугенхаймов участке, расположенном в районе Сэндс-Пойнт на Золотом Берегу, милях в десяти от особняка Миллза, где в то время встречались Бенджамин Стронг и его коллеги-банкиры. Этот район Золотого Берега отличался более богемной атмосферой и был популярен среди бродвейских импресарио, актеров, художников и музыкантов. Здесь находились дома Флоренца Зигфельда, Эда Винна, Лесли Говарда, П. Г. Вудхауза, Эдди Кантора, Джорджа М. Коэна, Скотта и Зельды Фицджеральд, а также людей с более сомнительной репутацией, таких как мафиози Арнольд Ротштейн. Это был мир, описанный в опубликованном двумя годами ранее романе «Великий Гэтсби». Сэндс-Пойнт, где Гугенхаймы владели тремя просторными особняками, и был Ист-Эггом романа.

Работая в комнате, окна которой выходили на море, Линдберг писал страницу за страницей историю своей жизни, руководствуясь черновиком Карлайла Макдональда в качестве плана. Менее чем за три недели он закончил рукопись в сорок тысяч слов – довольно впечатляющее творение, хотя бы по объему, если не по литературным достоинствам. Книгу под названием «Мы» критики встретили холодно. В ней Линдберг, как было сказано ранее, лишь вкратце упоминал о своем детстве, а историческому полету посвятил всего семь страниц. Остальное место занимали описания того, как он летал по стране и доставлял авиапочту. «В роли автора Линдберг – самый первый в мире авиатор», – сухо заметил один литературный критик. Но публике не было дела до литературных красот. «Мы» вышла в свет 27 июля и тут же попала в список бестселлеров. За первых два месяца было продано 190 000 ее экземпляров. Люди жадно бросались на все, что было связано с именем Линдберга.

Внимание публики, которое Линдбергу успело надоесть, не ослабевало. В дальнейшем оно доставит ему еще немало хлопот, а временами будет даже опасным.