Глава 11
Однако, вернувшись в барак, Александр не стал собирать друзей и излагать им свой новый план. Надо было все хорошенько обдумать, взвесить. Не в его характере было пороть горячку. Хватит, один раз напорол…
Когда объявили отбой и все забрались на нары, друзья вначале снова пристали к нему, требуя изложить новый план побега. Но, видя, что командир не отвечает, они отстали от него и уснули. А Печерский лежал и продумывал новую мысль, которая сегодня пришла ему в голову. Обдумать все, до последней детали…
А потом, когда он продумал, кажется, уже все, снова нахлынули воспоминания…
Жизнь в минском лагере никак нельзя было назвать спокойной. Хотя это не был лагерь уничтожения, однако люди здесь то и дело погибали. Немцы убивали их просто так, для развлечения. Например, однажды ночью эсэсовец Вакс, второй помощник Лёкке, гуляя со своей любовницей по лагерю, увидел заключенного, вышедшего из барака по нужде. Желая похвалиться перед женщиной своей меткостью, Вакс поднял автомат и короткой очередью убил человека.
Но это была одиночная смерть. А вот в случае побега немцы устраивали массовые казни. Известие об одной такой казни принес Цыбульский. Из группы, с которой он работал, бежали двое заключенных. И тогда немцы выстроили оставшихся в шеренгу (их было сорок человек), пересчитали – и каждого пятого расстреляли. Борис рассказывал:
– Понимаешь, Саша, я был четвертым. И у меня все время стоит перед глазами сосед справа – тот, который стал пятым. Их по одному подводили к яме, которую они сами выкопали, и стреляли им в затылок…
Борис долго не мог успокоиться после этой казни. И когда Блятман распорядился положить его в медицинский изолятор, Печерский не удивился. Позже Цыбульского перевели в другую команду.
Блятман и для других заключенных делал все, что мог. Когда у Семена Розенфельда воспалилась фронтовая рана, Блятман устроил его в изолятор, и доктор поставил Розенфельда на ноги.
Семену и Аркадию Вайспапиру иногда удавалось проносить в лагерь листовки, которые печатали минские подпольщики. Из одной такой листовки в феврале 1943 года заключенные узнали о разгроме гитлеровской группировки под Сталинградом, о том, что Германия потеряла огромную армию, что взят в плен фельдмаршал Паулюс. По этому поводу в Германии был объявлен трехдневный траур; заключенным не выдали пайку хлеба. Гитлеровцы ходили хмурые, злые. А узники переговаривались: «Хорошо бы, чтобы нам чаще не выдавали хлеб по таким причинам».
В один из этих «траурных» дней обозленные немцы забили насмерть одного заключенного только за то, что он в окно махал рукой своей группе – звал ее на обед. Немцы заявили, что заключенный подавал какие-то тайные знаки, и начали пытать несчастного. Его били до тех пор, пока он не умер…
А в начале июня у немцев снова случился траур, хотя и меньшего масштаба. В тот день Блятман приказал всем столярам бросить свои дела и заняться изготовлением гробов. Выяснилось, что минские партизаны ночью провели удачную операцию и убили одиннадцать эсэсовцев, и еще многие были ранены. Нужно было срочно сколотить гробы для убитых. И опять заключенные, выполняя задание, перешептывались: дескать, почаще бы нам доставалась такая работа…
Прошел еще месяц, и от Блятмана поступила долгожданная весть: группа заключенных, в которую входил и Печерский, должна готовиться к уходу в лес. Как только Софья Курляндская внесет их в списки умерших, появится возможность уйти. Они уйдут из лагеря якобы для заготовки дров – и больше не вернутся…
Надо ли говорить, с каким нетерпением Александр ждал этого дня? Скорее бы…
Однако свобода, поманив его своей сладостью, в последний момент ускользнула. Накануне дня, назначенного для побега, в лагерь вдруг приехали гестаповцы. Даже немцы боялись этих людей в черной форме. Они вошли к коменданту лагеря, и потом послали за Блятманом. А спустя несколько минут его вывели из комендатуры уже связанного и втолкнули в машину.
Это был крах всех надежд! Блятман был руководителем лагерного подполья. Без него заключенные не могли ничего сделать. Правда, Софья осталась на свободе – как видно, Блятман ее не выдал. Но одна она не могла организовать побег.
Печерского охватило отчаяние. Сколько же можно оставаться в лагере? Сколько быть покорным рабом нацистов?
Отчаяние – плохой советчик. Но другого у него в тот момент не было. И отчаяние подсказало ему путь, который показался самым правильным и коротким.
Во дворе, где они работали, находился склад оружия. Как-то раз, воспользовавшись тем, что охраны поблизости не было, Александр залез на чердак соседнего строения. Оказалось, что оттуда можно легко проникнуть на чердак склада. Прямо под собой Александр видел ящики с винтовками, патронами…
Вернувшись, он рассказал о своем открытии товарищам – Кагану, Аркадию Вайспапиру, Орлову и нескольким другим. Они сразу оценили открытие, сделанное Печерским. Одно дело – прийти к партизанам с пустыми руками, и совсем другое – прийти вооруженными. Это уже не просто несчастные беглецы; это настоящая боевая единица!
Следующие несколько дней заключенные залезали на чердак, спускались в склад и таскали винтовки и патроны. Оружие они прятали в разрушенном доме. Александр тем временем договорился с шофером одной из машин о том, что тот вывезет их в лес, к партизанам. Правда, Александру этот водитель не понравился – какой-то он был слишком болтливый и на словах неумеренно храбрый. Такие люди обычно не бывают надежными. Но что делать? Другого водителя на примете не было. Этого другого надо было долго искать, а Александра гнало вперед нетерпение. Они с водителем даже дату побега согласовали…
На счастье для Печерского и Аркадия Вайспапира, в тот день их с утра направили работать на другой объект. Александр переживал – что, если товарищи решат бежать без него? Но все оказалось гораздо страшнее. На вечернем построении, где встречаются заключенные из разных групп, Печерский узнал страшную правду.
Неизвестно, то ли водитель их выдал, то ли гитлеровцы заметили пропажу винтовок. Во всяком случае, во двор, где работала их группа, приехал целый грузовик немцев. Они оцепили двор и приказали всем заключенным спуститься в находившийся здесь котлован. А потом натравили на людей собак. Стояли и смотрели, как звери рвут заключенных на части.
Насладившись этим зрелищем, гитлеровцы погнали тех, кто еще мог ходить, назад в лагерь. Здесь прошла основная экзекуция. Заключенным велели раздеться и столкнули их в яму с кипятком. Этой акцией руководил сам комендант лагеря Лёкке со своими помощниками Ваксом и Городецким. Заключенных доставали из ямы, обливали холодной водой – и снова бросали в кипяток. Так делали, пока все они не погибли.
Печерский и Вайспапир тоже должны были попасть в эту яму, однако они вернулись в лагерь со своего объекта, когда экзекуция уже закончилась. Было ясно, что жить им осталось одну ночь, что на следующий день немцы доберутся и до них. Но случилось чудо.
На следующий день, 18 сентября, ранним утром всем евреям велели выйти из бараков, забрав с собой все свои вещи. Велели выстроиться в очередь за получением хлебной пайки – трехсот граммов хлеба. Никто не знал, что происходит, что их ждет. Предчувствия были самые тревожные. Хотя двор был заполнен людьми, но стояла полная тишина. Дети в страхе жались к матерям. И хотя в то утро никого не пороли, не обливали кипятком, не травили собаками, люди испытывали тревогу.
Помощник коменданта Вакс, играя плеткой, обратился к узникам с такой речью:
– Вам повезло! Сейчас вас отведут на вокзал, и вы поедете в Германию. Фюрер дарует вам жизнь. Вы будете работать в Германии как квалифицированные специалисты и честным трудом оправдаете свое никчемное существование. Вместе с вами поедут ваши семьи, и вещи можете взять с собой.
Позже оказалось, что вся эта речь представляла собой циничную ложь. Она входила в общую систему лжи, которую создало руководство нацистов вокруг программы уничтожения всех евреев Европы.
Впрочем, кое-что было правдой. Женщин и детей действительно погрузили в машины и повезли на вокзал. Мужчин построили в колонну и погнали туда же пешком. Но уже когда колонна проходила мимо гетто, его жители, сами изголодавшиеся, стали бросать через колючую проволоку хлеб, картошку, морковь и кричать:
– Вас ведут на смерть! Вы слышите? На смерть!
И вот колонна пришла в поле. Там, в тупике, вдали от вокзала, на рельсах стояли 25 товарных вагонов. В каждый загоняли 70 человек – мужчин, женщин, детей. В вагонах не было ни нар, ни скамеек. Да и зачем они? Ведь было так тесно, что даже присесть было нельзя. Стояли, прижатые друг к другу.
Так они ехали четверо суток, не зная, куда. За все это время им не дали ни крошки хлеба, ни капли воды. И из вагонов не выпускали, нельзя было справить нужду.
Рядом с Печерским оказалась молодая женщина с трехлетней девочкой на руках. Эту девочку – золотоволосую, с синими глазами – Александр заметил еще в лагере в Минске. Они разговорились. Мать девочки рассказала, что она студентка Политехнического института, а ее муж – военный врач. Где он теперь, она не знает. Хочет верить, что он жив.
– Как тебя зовут? – обратился Александр к малышке.
– Этеле.
– Иди ко мне. Ведь маме трудно держать тебя на руках.
Девочка доверчиво протянула ручки, перешла к Печерскому. Склонила голову ему на шею и сразу же задремала. Мать Этеле, видимо, чувствовала себя неловко и то и дело порывалась взять ребенка обратно. Однако Александр видел, что она сама едва держится на ногах, и каждый раз качал головой и говорил:
– Нет, я не устал, подержу еще.
Была одна причина, почему он так охотно взял на руки Этеле. Два года назад он ушел из дома на фронт, оставив там единственную дочь, Эллочку. И когда он держал на руках этого ребенка, ему казалось, что это голова его дочери лежит у него на груди…
Но вот ребенок проснулся и стал беспокойно оглядываться.
– Я здесь, рядом, – успокоила ее мать.
– Мама, мне жарко! – пожаловалась девочка. – И я хочу домой…
Что можно было ей ответить? В вагоне и правда царила ужасная духота. Но сделать с этим было ничего нельзя. И домой Этеле не могла вернуться, можно было только попытаться отвлечь ребенка от печальной действительности. И Печерский спросил:
– А где твой дом?
– В гетто, – ответила девочка. – Там у нас нары и много-много тряпок…
Тут Печерский вспомнил, что у него в кармане осталась вареная картофелина. А еще есть фляга, которую удалось спрятать под рубахой. Он достал то и другое, дал ребенку. Она поела, попила и немного повеселела…
От Печерского Этеле перешла на руки к Лейтману, от него – к портному Борису Эстрину, затем к экономисту Лейбе Сроговичу, Александру Шубаеву, Борису Цыбульскому…
Так, передавая друг другу ребенка, они доехали до конечного пункта. На пятые сутки, к вечеру, эшелон прибыл на заброшенный полустанок. На станционной вывеске заключенные увидели надпись: «Собибор». Тогда они еще не знали, что она означает, не подозревали, что их здесь ждет.
С одной стороны от станции простирался лес, с другой находился лагерь, обнесенный трехметровым забором из колючей проволоки в три ряда. Эшелон перевели на запасной путь. И здесь заключенным в первый раз за все время дали воду. Но по-прежнему – никакой еды.
На следующее утро эшелон подали на территорию лагеря. Появилась группа немецких офицеров, человек десять. Во главе шел плотный немец. Как позднее узнал Печерский, это был комендант Первого лагеря Френцель. Заключенным приказали выйти из вагонов и построиться. Френцель вперил в них свои маленькие глазки и скомандовал:
– Столяры и плотники, вперед! И бессемейные тоже!
Вышли человек восемьдесят, большей частью – военнопленные. Люди из гетто остались на месте. Среди них не было столяров, и большинство были обременены семьями… Отобранных повели в лагерные мастерские. Уходя, Печерский оглянулся, пытаясь отыскать глазами маленькую Этеле и ее мать. Но не увидел. И вскоре он узнал, что в тот же день Этеле и ее мать, как и все остальные женщины, прибывшие с их эшелоном, были уничтожены в газовой камере. А Печерский, Цыбульский и другие военнопленные остались жить только потому, что объявили себя столярами и плотниками.
Все это вспомнилось Александру в ту ночь, когда он в последний раз обдумывал новый план побега. Видимо, его сознанию требовались эти воспоминания – чтобы предохранить его от возможных ошибок. А еще – чтобы отточить его ненависть…
