Глава 21
Лондонские мосты
Некогда прятать крылья.
Из соображений безопасности мы с Джебом отправляемся в Лондон через зеркало, которое висит над раковиной. Джеб делает всё, что нужно, и не задает вопросов, когда я вставляю ключ в потрескавшееся стекло и открываю портал, ведущий к мосту. Отчасти обзор закрывают какие-то доски, как будто на той стороне, сразу за зеркалом, – закрытые ворота.
Я залезаю на раковину, протягиваю руку сквозь зеркало и толкаю створки, потом протискиваюсь сама. Меня тошнит точно так же, как в первые разы, когда я путешествовала через портал. Наверное, сказывается недостаток опыта.
Придя в себя, я встаю и разглядываю то, что находится по ту сторону портала, – почти двухметровое садовое зеркало с деревянными створками, которые и создают иллюзию закрытых ворот. Вокруг никого, и я облегченно вздыхаю.
Солнце висит низко над горизонтом, окрашивая ясное небо в оранжевый цвет. На другой стороне реки раскинулась деревушка. Я вижу людные улицы и очаровательные домики, которые лепятся друг к другу, как в конструкторе «Лего». На холме, на котором я стою, растут деревья, отбрасывая густую синюю тень на землю, покрытую травой. Неподалеку от меня – кирпичный коттедж. Хотя он и выглядит заброшенным, сад вокруг живой и ухоженный.
Гардении, дельфиниум, гиацинты наполняют воздух сладким ароматом. Вокруг лепестков и листьев вьются пчелы и бабочки. До меня доносится их общий шепот: «Ты не первая, кто сюда попал. Твоя мать уже была здесь».
Да. Вчера, когда она прятала мозаики. Я хочу спросить, не видели ли они случайно, куда именно она их девала, но тут сквозь зеркало прыгает Джеб с моим рюкзаком. Он покачивается, но принимает всё происходящее спокойно, полагая, что ему это снится.
О, если бы так.
Я снова чувствую, как на глаза навертываются слезы. Надеюсь, с Морфеем ничего не случится. С ума сойти, он сдался Второй Сестре, чтобы я могла вытащить Джеба. Конечно, он хочет, чтобы я нашла последнюю мозаику и спасла Страну Чудес. Возможно, есть и другие далеко идущие планы, какая-то тайная схема. Когда речь идет о Морфее, я ни в чем не могу быть уверена.
И все-таки для этого была нужна смелость. А еще он намекнул, что поучаствовал в похищении у Второй Сестры мальчика-сновидца. Если речь именно о том, о ком я думаю, это кардинально меняет все мои представления о маме… о нашей жизни… и даже о Морфее.
– Эй, – произносит Джеб, коснувшись моей щеки.
Он отводит руку и рассматривает слезинку, которую я даже не заметила.
– Что-то здесь не так. В моих снах ты никогда не плакала.
– Ерунда, – отвечаю я и вытираю лицо. – Просто дождь.
Он смотрит вверх.
– На небе ни облачка.
Джеб окидывает взглядом то, что вокруг нас.
– Где мы? Мне это место раньше никогда не снилось.
– Может быть, ты попал в мой сон, – произношу я, стараясь говорить спокойно. – Ну да. Мы вместе его смотрим.
Джеб с сомнением глядит на меня. Нужно двигаться к мосту, пока он окончательно не проснулся, но я медлю, надеясь, что Морфей вот-вот появится. Вторая Сестра не найдет нас. Морфей изо всех сил старался скрыть, куда мы направились.
Но Морфея нет. Я подавляю неприятное ощущение в груди и прикрываю деревянные створки, чтобы замаскировать зеркало.
А потом беру Джеба за руку. Наши пальцы сплетаются.
– Пойдем.
– Секунду, – говорит он и ловит меня за локоть свободной рукой. – Я страшно голодный. Это как-то странно для сна, ты не находишь?
Его взгляд становится не по-хорошему пытлив.
– Что происходит на самом деле?
Он выходит из транса. Когда Джеб придет в себя, то не поверит в мои неуклюжие объяснения: для этого он слишком умен. У нас мало времени – иначе вся боль утраченных воспоминаний обрушится на него. И тогда я решаю прокатиться на поезде, прежде чем отправиться за мозаиками.
Морфей сказал, что заброшенная станция лежит где-то под землей. Понятия не имею, где секретный вход. Я надеялась, что Чешик отведет нас туда.
– Вскоре ты всё поймешь, – говорю я Джебу. – Я найду какую-нибудь еду, как только мы доберемся куда надо. Просто поверь мне. Ладно?
Джеб кивает, но заметно мрачнеет. Надо поторопиться, пока он опять не свернулся клубочком. Мост так далеко. Не уверена, что у Джеба хватит сил. Если бы я только могла перенести его туда, не опасаясь попасться на глаза кому-нибудь на другом берегу реки! Но даже будь сейчас ночь, проблема бы не решилась: Джеб для меня слишком тяжел. Я помню это по прошлому опыту.
Прежде чем что-нибудь сделать, надо понять, как найти подземную станцию.
– Поищи в карманах, – говорю я. – Там где-то лежат билеты.
Может быть, на них указано направление или на обороте есть карта.
Джеб хмурится, словно впервые заметив, что на нем чужая одежда. Но все-таки он роется в карманах, не спросив, чей это пиджак, и вытаскивает пригоршню грибов размером с десятицентовые монетки.
– Это такие жвачки, которые светятся в темноте? – спрашивает он.
В его голосе я слышу настороженность – и молчу, не решаясь сказать Джебу, что это настоящие грибы из Страны Чудес. Они маленькие, светящиеся, похожие на леденцы. Одни ярко-оранжевые, другие зеленые, но у всех шляпка наполовину твердая и гладкая, а наполовину – покрытая мелкими розовыми точками. Точно такие же грибы, только большие, растут в логове Морфея.
Я обшариваю внутренний карман пиджака в поисках билетов. Что-то шуршит у меня под пальцами. Я вытаскиваю и разворачиваю листок бумаги. Это рисунок вроде тех, что мама прятала в книжке. На рисунке – гусеница, которая лежит на грибе и курит кальян.
Дым складывается в слова: «Откусишь с одной стороны – вырастешь, с другой – уменьшишься».
Это цитата из повести Льюиса Кэрролла, когда Алиса жалуется Гусенице, что хотела бы немного подрасти, а та советует ей откусить от гриба, но не объясняет, какая сторона для чего нужна.
Я сминаю листок, раздосадованная очередной загадкой.
– Где билеты? – обращаюсь я в пространство. – Он сказал, что всё необходимое – в пиджаке!
Огромная бабочка-данаида подлетает ко мне и усаживается на плечо. Трепещущее крыло щекочет мою шею. Бабочка шепчет:
– Билет – это твой рост, глупенькая. Ты ни за что не поместишься в поезд, оставшись как есть.
Я смотрю в ее выпуклые глаза.
– Не ешь их, они старые, – предупреждает Джеб.
Я поворачиваюсь к нему. Он что-то жует.
– Джеб!
Я хватаю грибок, который он держит двумя пальцами. Гладкая сторона шляпки откушена, осталась только пятнистая.
– Выплюнь!
Я так тороплюсь, что случайно смахиваю все грибы с его ладони. Они летят наземь.
Джеб глотает и смотрит на меня. Прежде чем я успеваю что-либо сделать, он уменьшается – тает, тает, пока не становится размером с жучка. Сходство еще усиливается крошечным рюкзачком на спине.
Именно этого недостает, чтобы Джеб окончательно пришел в себя. Он сворачивается клубочком и вопит. Хоть он и крошечный, его крик оглушает меня. Я нагибаюсь, чтобы поднять Джеба, но бабочка успевает первой: она хватает его лапками и зависает вне моей досягаемости, на уровне глаз.
– Эй, отдай!
Рюкзак сваливается с плеч Джеба и падает наземь.
Я не решаюсь прихлопнуть бабочку. Если Джеб упадет с такой высоты, то погибнет.
Бабочка грациозно танцует в воздухе и шепчет:
– Из твоего парня цветок гораздо лучше, чем из тебя.
– Что?
– Каждый мудрый цветок знает: тянись к солнцу и прячься от тени.
И она летит к мосту, унося стонущего Джеба.
В панике, я уже собираюсь взвиться в небо на глазах у всей деревни, когда до меня доходит: билет – это наш рост; чтобы сесть в поезд, надо уменьшиться. Вот для чего нужны грибы. Судя по словам бабочки и превращению Джеба, та сторона, которая обращена к солнцу и покрыта веснушками, увеличивает, а гладкая сторона, повернутая в тень, уменьшает.
Я запихиваю оставшиеся грибы в карман джинсов, кроме одного. Раньше я уже уменьшалась, но при помощи бутылочки, на которой было написано «Выпей меня». Моя одежда и остальные предметы, которые прикасались ко мне, тоже уменьшились.
Я откусываю половину шляпки, стараясь не задеть пятнистую сторону. Сначала гриб на вкус сладкий, как бумага, вымоченная в сахарной воде; потом он делается шипучим, и мой язык немеет.
Мышцы сокращаются, кости сужаются, кожа и хрящи натягиваются. Всё стремится вверх, цветы становятся размером с деревья, а деревья превращаются в небоскребы. Вокруг меня сгибаются травы. Я как будто попала в джунгли.
Когда превращение заканчивается, я отгоняю дурноту, надеваю рюкзак на плечо и расправляю крылья – именно так, как мечтала месяцами. Я обхватываю руками плечи и выгибаю спину; мышцы начинают работать без особых усилий. Это кажется совершенно естественным, как катание на скейте.
Волосы бьют по лицу. Вверх, вверх, вверх, сквозь траву и вздымающиеся цветы, к кронам гигантских деревьев. Я касаюсь их ногами. Высота опьяняет. При этом я достаточно маленькая, чтобы в деревне меня не заметили.
Я догоняю бабочку. Джеб стонет и обмякает в ее лапках. Как по команде, мы спускаемся, поймав нисходящий поток воздуха. Я пробираюсь вслед за бабочкой в трещину кирпичного фундамента, на котором стоит мост. Мы пролезаем сквозь щелку и оказываемся на заброшенной площадке, где пассажиры с прибывающих поездов когда-то ждали лифта, чтобы подняться к деревне. Сквозь вентиляционные отверстия доносится приглушенный шум машин и людских голосов. Я зависаю в воздухе рядом с бабочкой, не теряя Джеба из виду.
Туннель освещен движущимися канделябрами, которые вращаются, как миниатюрные колеса обозрения, перемещаясь по выгнутому каменному потолку. Когда они приближаются к нам, я понимаю, что это скопища светлячков, связанных вместе. Каждый их оборот освещает грязные стены, выложенные плиткой, и вылинявшие объявления эпохи пятидесятых. Они огромны по сравнению со мной – большие, как дома.
Поезд, с другой стороны, как раз нужного размера, и становится очевидно, что имел в виду Морфей. Он стоит в темном уголке – ржавый, жестяной, игрушечный – и сам под завязку набит игрушками. Я вижу деревянные кубики, вертушку, фрагменты головоломки, несколько резиновых безделушек. Все они либо забыты, либо брошены детьми, которые десятки лет назад ждали здесь со своими родителями лифт. Над грудой игрушек висит огромная вывеска. Но надпись «Потерянные вещи» вычеркнута, вместо нее написано: «Поезд мысли».
К поезду прицеплены платформы, товарные и пассажирские вагоны. Они идеально соответствуют нашему нынешнему росту. В полумраке я едва могу разглядеть название «Волшебная лента памяти», которое черными буквами выведено на красном паровозе.
Бабочка опускает Джеба рядом с одним из пассажирских вагонов. Я спешу за ней, в процессе вспоминая, как приземлиться. Дверь в вагон открывается. Нечто напоминающее ходячий коврик в черной кондукторской фуражке выходит оттуда и втаскивает Джеба внутрь. Я пашу землю ногами, чтобы затормозить, и роняю рюкзак. Поблагодарить бабочку не удается, потому что она улетает, а я слишком занята: я пытаюсь не упасть.
Коврик-кондуктор начинает запирать дверь.
– Подождите! – кричу я, бегом пускаясь к поезду, и взбираюсь на площадку.
Я стучу кулаком в дверь, и обтрепанное создание отпирает. Оно стоит на пороге, и я не могу заглянуть в вагон.
– Назовите имя и цель поездки, – произносит кондуктор пронзительным трескучим голосом.
Янтарный свет из вагона озаряет его. Я вижу шесть похожих на палочки ножек (две из них служат руками), фасеточные глаза, перекрещенные челюсти, которые щелкают, когда он говорит, овальное брюшко, скрытое под шкурой из мохнатого коврика.
– Шерстяной жук… с ума сойти, – говорю я.
Кондуктор опускает челюсти, как будто хмурится.
– Предпочитаю называться ковровым жучком, мэм. Если я повстречал дерево тумтум, был проглочен и отвергнут у ворот Гдетотам, это еще не дает вам право говорить со мной пренебрежительно. Думаете, вы будете выглядеть лучше, если вас проглотят и выплюнут?
Он фыркает, а может быть, хмыкает – трудно сказать, поскольку двигается всё его лицо.
– И уж точно вы ведете себя не так, как тот, кто желает сесть в этот поезд!
– Извините, пожалуйста, я совершенно не хотела вас обидеть.
В Лавке Человеческих Причуд, насколько я помню, игрушки и прочие вещи возвращались из пасти тумтумовых полок страшно изменившимися. Но я понятия не имела, что это происходит и с живыми существами.
– Как будто я самое странное, что может получиться после встречи с деревом тумтум.
Ковровый жучок достает миниатюрный пылесос из сумки на боку и включает его. Тот свистит и гудит, всасывая пыль из ковра.
– Вы что, никогда не встречали древоточца? – спрашивает он, перекрикивая шум пылесоса и продолжая чиститься. – Всё его тело состоит из плотницких инструментов. У него пила вместо руки! Попробуйте с ним поздороваться, не лишившись пальца. А уховертка? Ее туловище – сплошное ухо. Она питается через старый слуховой рожок. Со мной по крайней мере приятно пообедать. А жук-бомбардир? Каждый раз буквально перепонки лопаются! Я хотя бы самый пристойный из всех зазеркальных отверженцев. И самый опрятный, надо сказать.
Удовлетворенный проделанной работой, он выключает пылесос и убирает его в сумку.
Зазеркальные насекомые…
И снова капельку не так, как у Кэрролла. Тот упомянул в своей книге баобабочку, стрекозла и бегемошек. Может быть, их тоже выплюнули тумтумовые полки – в странном и ужасном виде.
– Ну, последний шанс, – говорит ковровый жучок. – Имя и цель поездки. Побыстрее.
Он тонкой ножкой переворачивает страницы маленькой тетрадки, стараясь не уронить еще две.
– Я уже внес всех пассажиров в путевой лист. Они ждут отправки. Время уходит.
– Меня зовут Алисса. Я здесь с одним из ваших пассажиров. С парнем, которого вы только что втащили в вагон.
Я пытаюсь заглянуть через его ворсистое плечо, чтобы найти Джеба, но кондуктор заслоняет обзор.
Он закрывает тетрадку.
– Вы сказали – Алисса? Вас зовут, как королеву Алиссу?
– Да… это я, – осторожно говорю я.
– Ну так почему же вы сразу не сказали? Я ждал вас. Сюда.
Двумя передними лапками он указывает мне дорогу.
Я вхожу. Пассажирский вагон роскошен. На потолке сияют люстры из светлячков (неподвижные). На стенах висят темно-красные бархатные драпировки, пол выложен черно-красной плиткой. В передней части вагона – ряды пустых белых сидений, как в обычном пассажирском поезде. Задняя часть разделена на отдельные купе. Снаружи они черные, блестящие, с запертыми красными дверями. По три купе на каждой стороне вагона, а между ними узкий проход. Я шагаю по нему вслед за кондуктором.
– Морфей сказал, вы придете в интересах некоего смертного, – объясняет жук.
Мое сердце подпрыгивает, ощутив прилив надежды.
– То есть Морфей здесь?
– Был здесь, – отвечает кондуктор. – Утром. С тех пор я его не видел.
Надежда гаснет.
– Но он сказал, что я приведу с собой смертного? Откуда он знал?
– Нет, я этого не говорил. Он предупредил, что вы придете в интересах некоего человека. Морфей назвал мне имя, чтобы я приготовил воспоминания для трансляции.
– Джебедия Холт?
Кондуктор останавливается в проходе между купе, поворачивается и чешет ковер под фуражкой. Он явно озадачен.
– Как-как вы сказали?
– Это и есть тот человек, который появился тут со мной. Тот, которого сбросила бабочка несколько минут назад. Где он?
– Парень, который сел в поезд незадолго до вас… ах да. Он там.
Кондуктор указывает на первую дверь справа, на которой (как и на всех остальных) висит латунная табличка. На ней написано: «Без имени». Я берусь за ручку. Дверь заперта. Я пытаюсь открыть ее силой, наваливаюсь плечом.
– Нет, нет, мы этого не потерпим, – говорит кондуктор, схватив меня тонкой лапкой за запястье, и я вздрагиваю от его холодного, колючего прикосновения.
Я отдергиваю руку и хмурюсь.
– Я должна убедиться, что он в порядке.
– Всё будет хорошо.
– Разве вы не должны по крайней мере написать имя на двери?
– Воспоминания могут найти его сами, раз уж он здесь. В конце концов, они ждут. Но поскольку вам предстоит увидеть чужие воспоминания, нам нужно имя, чтобы приманить их.
Я оглядываюсь через плечо на купе Джеба, пока мы шагаем по проходу. Мне не нужны больше ничьи воспоминания, я не желаю знать больше никаких секретов, я просто хочу удостовериться, что мой парень в норме. Горло у меня сжимается, когда мы подходим к последнему купе слева. Заставляю себя прочесть имя на табличке: «Томас Гарднер».
Я ахаю, хотя отчасти именно этого и ожидала.
Кондуктор открывает дверь и вводит в меня в маленькое помещение без окон, где пахнет миндалем. Над кремовым шезлонгом висит гобелен цвета слоновой кости. Рядом стоит фигурный латунный торшер, озаряя купе мягким светом. Возле другой стены я вижу небольшую сцену с красным бархатным занавесом, который, кажется, готов раздвинуться в любой момент. Не удивлюсь, если за ним окажется серебристый киноэкран.
– Садитесь. Шоу вот-вот начнется, – говорит жук.
– Так. Шоу.
Я сажусь в кресло, разложив крылья по обе стороны. Слева от меня маленький столик, на котором на кружевной салфетке лежит лунное печенье. У меня текут слюнки. Я беру целую пригоршню и глотаю сразу три штуки, а потом замечаю пристальный взгляд фасеточных глаз.
– Извините, – говорю я, жуя.
Серебристые лучи вырываются у меня изо рта, освещая комнату.
– Я проголодалась.
– Да, да, именно для этого они и предназначены. Но я ожидал от королевы чуть больше изысканности.
Я прикрываю рот, чтобы подавить икание. Между пальцами вспыхивает свет.
Жук откашливается.
– Нужно выбрать, в чью голову поедем. – Он заглядывает в путевой лист. – Предпочитаете мать или отца?
– У вас в списке моя мама? А я думала, это папины воспоминания, – в замешательстве отвечаю я.
– Нет, их общие. Фрагменты наблюдений вашей матери, наложившиеся на то, что видел он. Перспектива зависит от того, чьими глазами вы будете смотреть.
Я прикусываю губу. Вот мой шанс. Уникальная возможность понять, что произошло много лет назад и почему мама сделала именно такой выбор. Я узнаю правду, потому что воспоминания не лгут.
– Хочу увидеть это с маминой точки зрения, – хрипло отвечаю я, понятия не имея, что сейчас произойдет и как можно проникнуть в чужое прошлое.
– Замётано, – говорит кондуктор и что-то записывает, а затем нажимает тонкой ножкой на кнопку в стене.
Занавес расходится.
– Вообразите ее лицо, глядя на пустой экран, и вы переживете чужое прошлое, как если бы это происходило сегодня.
Он приглушает свет и закрывает дверь, оставив меня одну. Я делаю как велено, рисуя себе моложавое мамино лицо. Я представляю, как она рассматривает фотографии, сделанные много лет назад, когда они с папой ходили на свидания. Когда ей было шестнадцать, когда она попала в Страну Чудес.
На экране оживает яркая картинка, но, вместо того чтобы оставаться на месте, она тянется ко мне… и поглощает. Я чувствую, что буквально лопаюсь по швам – клетки и атомы разлетаются и некоторое время парят по отдельности, а потом собираются воедино. Я смотрю на всё мамиными глазами, разделяя ее мысли и ощущения.
Мы – в саду душ. Она одна – и идет, следуя инструкциям Морфея. Всего две клетки отделяют маму от королевского венца.
Я понятия не имела, что она так далеко зашла…
– Обуздай силу улыбки, – шепчет она себе под нос. – Где ты, Чешик?
Я узнаю то, что вижу вокруг, хотя для нее всё ново. Она свернула не туда и еще не поняла этого. В саду – застоявшийся морозный воздух, снег покрывает землю. Везде тихо – ни криков, ни причитаний, которые я слышала во время своего визита. Сухие плакучие ивы, скользкие ото льда, увешаны бесчисленными игрушками: плюшевыми мишками, пластмассовыми клоунами, фарфоровыми куклами, которые качаются на тонких нитках. Каждая вмещает беспокойную душу, но сейчас они мирно спят.
Мама должна добыть корону. Последние три года она ни о чем другом не думала. Решимость в ее торопливо стучащем сердце перевешивает страх, и она заходит во владения Второй Сестры дальше, чем даже зашла я, мимо деревьев и дремлющих игрушек. Она ищет источник сияющих нитей, которые соединяют каждое дерево и каждую ветку. Свет пульсирует мерно, напоминая биение сердца.
Она подходит к стене плюща. За ней виден густой слой паутины, которая светится и дышит. Мама приближается, испуганная и заинтригованная человекообразным силуэтом, который темнеет внутри. Нити крепятся к его голове и груди. Они точно выкачивают из этого существа свет.
Обернувшись, чтобы убедиться, что она одна, мама снимает паутину с его лица. И замирает, затаив дыхание. Это не человекообразное существо, а реальный человек. Юноша примерно одних с ней лет.
Мой папа.
Но мама понятия не имеет, что влюбится в него. Пока не имеет. Она лишь понимает, что он прекрасен.
Она проводит пальцем по его щеке. Ресницы юноши дрожат, веки поднимаются, открывая вдумчивые карие глаза. Он, кажется, не видит перед собой девушку. Он ничего не видит.
Но в папиных глазах – то самое одиночество, от которого мама страдала всю жизнь, когда скиталась из одной приемной семьи в другую, одновременно пытаясь скрыть от окружающих свою непохожесть. Здесь, в Стране Чудес, маме кажется, что она может обрести дом и больше не быть изгоем. Для папы это не так. Он всеми покинут и напуган, пусть даже сейчас, находясь в трансе, ничего не понимает. Но одиночество невозможно скрыть.
За маминой спиной хрустит снег; она поворачивается и видит Первую Сестру – добрую.
Прозрачное лицо хранительницы кладбища раскраснелось. Сестра запыхалась. Подол длинной полосатой юбки намок от снега.
– Тебе не следовало приходить сюда, – сердито говорит она, переводя дух и отводя с лица пряди серебристых волос. – Ты должна разбудить мертвых в моих садах. А я – отдать тебе улыбку.
Мама сглатывает.
– Кто это?
Первая Сестра смотрит на жертву в коконе.
– Человеческий детеныш моей сестры. Его сны не дают душам волноваться. Морфей, конечно, рассказал тебе, как живет кладбище?
Мама стискивает зубы.
– Знать, как тут всё происходит, и видеть это собственными глазами – две совершенно разные вещи.
Первая Сестра словно становится выше: из-под юбки виднеются кончики ее восьми ног.
– Думай о своей цели, маленькая Элисон. Если ты станешь королевой, то будешь должна принять наши правила. Некоторые вещи нельзя изменить, не опасаясь ужасных последствий.
Мама снова смотрит на юношу в паутине.
– Но он почти мой ровесник. Морфей сказал, когда дети делаются слишком взрослыми, чтобы грезить, твоя сестра убивает их ядом и отдает тела пикси.
– Да. Из костей те делают ступеньки на лестницах, а плотью питают волшебные цветы. Всё для чего-то нужно, ничто не пропадает даром.
– Ничто, кроме человеческой жизни.
Мама удивлена собственной реакцией. Ее переполняют презрение и отвращение. Она думала, что сможет принять темные, мрачные обычаи этого мира, но сердце твердит свое.
– Разрешите, я его заберу! Вторая Сестра ведь всё равно намерена от него избавиться. Он уйдет со мной в мир людей и будет жить.
– Ну нет! Мне и так предстоит столкнуться с гневом сестры из-за улыбки, которую я должна украсть для тебя. А ты хочешь, чтобы она разозлилась еще сильнее, потеряв любимца? Она дорожит этим человеческим детенышем больше, чем сотнями других, которые тут были раньше. И я не уверена, что Вторая Сестра собирается от него избавляться. Возможно, она будет пользоваться им, пока его сердце не остановится, пока он не станет трупом, не способным видеть сны. Грустно. Но ничего не поделаешь.
Мама выпрямляется, полная решимости.
– А насколько это отличается от того, что ты делаешь сейчас? Ты ведь крадешь для Морфея, так?
Первая Сестра поджимает губы.
– Не задаром! В обмен на нечто очень ценное. Самая трудная часть моей работы – выслеживать заблудшие души. Он это знает. Я никогда и никого не хотела сердить, особенно сестру, но ради этих душ…
Мама кладет руку на грудь.
– Я могу тебе заплатить. Если ты позволишь мне забрать его… клянусь жизненной магией: когда я вернусь, чтобы предъявить права на корону, то поддержу тебя всей своей королевской властью. Мои стражи будут в твоем распоряжении, чтобы выслеживать преступные души – в любое время, по первому зову. И тебе никогда больше не придется заключать сделки с кем бы то ни было.
Прежде чем я успеваю услышать ответ Первой Сестры, картинка вокруг растягивается и размывается. Я вылетаю из маминого воспоминания и падаю в кресло, окруженная темнотой. Я едва успеваю отдышаться, когда появляется следующее воспоминание – яркие пятна заполняют комнату и снова втягивают меня внутрь.
Моя мама – в стеклянном замке Королевы Слоновой Кости. Она стоит перед порталом, готовая шагнуть в наш мир. Морфей стоит рядом, держа папу на плече. Тот всё время на грани сознания. На нем белая рубашка с прорезями на спине и черные брюки, которые длинноваты на пару дюймов.
Королева смотрит на них, величественная и блистающая, как кристаллы льда на стеклянных стенах.
– Ты правильно поступил, приведя ее сюда, Морфей. Твоя доброта будет вознаграждена.
Он закатывает глаза.
– Посмотрим.
Королева Слоновой Кости нежно улыбается ему.
– Я лично заверяю тебя, что так и будет.
Он смотрит на нее так долго, что она краснеет – и поворачивается к маме.
– Чтобы защитить рассудок этого юноши и обезопасить наш мир, – объясняет Королева Слоновой Кости, – мне придется стереть его воспоминания. Все девятнадцать лет жизни. Даже память о том, что было до того, как попал в плен к Второй Сестре, поскольку мы не знаем точно, когда и как это произошло. Когда воспоминания «отменяются» с помощью магии, остается пустота, которая для людей невыносима. Так пусть лучше он и не знает, что они у него были. Если он когда-нибудь увидит подземца в настоящем обличье или хоть проблеск здешней магии, то, возможно, поймет, что чего-то не помнит. И тогда начнется эффект домино. Сделай, как говорит Морфей. Оставь юношу в какой-нибудь больнице и возвращайся, чтобы продолжить борьбу за корону. Забудь, что ты вообще его видела.
Мама кивает, но в ее душе что-то меняется. Что-то, что она еще даже не осознает.
Они с Морфеем проходят через портал и оказываются в спальне. Морфей кладет папу на кровать и подходит к большому зеркалу, которое висит на двери.
– Послушай, – говорит мама, сидя на кровати, – я хочу по крайней мере выяснить, кто он такой. Мы можем посмотреть его воспоминания. Сядем в поезд…
Морфей, опустив крылья, глядит на нее через плечо.
– Ты дала ему шанс жить. И хватит. Это больше, чем сделал бы любой из нас.
Мама отводит дрожащей рукой прядь волос с папиного лба.
– Просто взять и бросить его одного? Он же совсем растеряется.
Морфей поворачивается на каблуке. Драгоценные камни вспыхивают алым.
– У нас мало времени. Нужно короновать тебя, пока на кладбище не разверзся ад. Еще до исхода дня Вторая Сестра поймет, что парень пропал, и усилит охрану. Тогда мы не сумеем похитить ни улыбку Чешика, ни Червонную Королеву. Забудь о нем. Не заставляй меня жалеть о том, что я помогаю тебе, Элисон.
– Именно так, – произносит мамин голос – одновременно с тем, что я слышу с экрана, – и за моей спиной вдруг зажигается свет.
Занавес сдвигается; я возвращаюсь в реальность и падаю на шезлонг.
Я поворачиваюсь и вижу маму, которая стоит у стены, возле закрытой двери. Она босиком, в моем любимом платье в горошек. На плече у нее пляжная парусиновая сумка. Я понятия не имею, когда она вошла и как долго оживляла воспоминания вместе со мной.
– Я заставила Морфея пожалеть об этом, – говорит она, – и посмотри теперь, что стало со всеми нами.
Она падает на пол, подогнув свои изящные ноги, в ворохе фиолетового атласа и ярко-зеленых оборок. В ее глазах столько горя, что хватит на целое море слез.
