Глава 14
Доказательство
Когда Морфей улетает, меня охватывает сожаление. Чем больше я об этом думаю, тем яснее становится, что он не посещал моих мыслей с тех пор, как показался Джебу в обличье Финли. Даже в том сне, в больнице, это был не его голос. Я слышала шепот, который мог принадлежать кому угодно, хотя бы и мне самой.
Морфей говорил правду. Он открыл свою душу, а я ударила по больному. Он всего лишь хочет спасти Страну Чудес, а я веду себя как последняя трусиха.
Солнце льется сквозь жалюзи и отражается от осколков на полу, отбрасывая розовые пятна на стены. Эта безмятежность совершенно противоположна тому, что я чувствую. Я не в силах подобрать осколки: слишком многое разбилось сегодня. Столько, что я даже не знаю, с чего начать.
От угрызений совести меня отвлекает чей-то храп. Я подхожу к шкафу. Там, свернувшись клубочком, лежит Кроллик. Свалившейся с вешалок одеждой я накрываю его – для маскировки. Он чмокает губами и глубже зарывается в обувные коробки и ремни. Хоть Кроллик жутковат, когда бодрствует, в спящем виде он трогателен и беззащитен.
Его безопасность – моя первая задача. Нужно отправить Кроллика обратно – через нору. Иначе на него наткнется папа или кто-нибудь другой.
В «Нитях бабочки» на всех стенах висят большие зеркала. Если я скатаюсь туда на машине Морфея, прежде чем папа вернется с работы, то выиграю немного времени и придумаю, как объяснить, что он у нас делает.
Кроллика можно спрятать в магазине. Он такой маленький, что поместится в рюкзаке. Я приеду до того, как Джен закроет магазин. Я возьму с собой выпускное платье и предложу подменить ее, чтобы она могла уйти пораньше и доделать то, что ей нужно.
План безупречен. Но проблема в том, что случится после того, как я отправлю Кроллика восвояси. Морфея нет. Значит, придется обратиться к маме и поверить ей. Может быть, она знает, как остановить Червонную Королеву и ее зомби-цветы.
А еще надо рассказать всё Джебу, как я и собиралась. И мама поможет мне убедить его, хочет она того или нет.
Я забираю из гостиной рюкзак и останавливаюсь у заднего окна, чтобы посмотреть на маму. Она сидит на травке перед клумбой с серебристой лакрицей и что-то нашептывает в ее перистые ушки. По маминому лицу катятся слезы.
Если бы только она доверилась мне или папе в той же мере, в какой доверяет цветам! Все эти годы они знали маму, как никто другой. Я прикусываю губу. Даже я не настолько далеко зашла, чтобы не понимать, как глупо ревновать к цветам.
Вернувшись к себе, я вынимаю из рюкзака два учебника и кладу их на стол, оставив внутри только полупустую бутылку воды и мобильник. Я звоню Джебу, чтобы договориться с ним – пусть приедет вечером. Слышу автоответчик. Не решившись начитывать сообщение дрожащим голосом, пишу эсэмэс.
«Я пыталась тебе позвонить, как ты просил. Мама в норме». Я медлю. Невозможно написать Джебу, что я еду на работу, чтобы выпустить через зеркало лысое, скелетообразное существо. Приходится импровизировать.
«Я устала… позанимаюсь, потом посплю. Напиши, когда освободишься. Нам надо увидеться сегодня».
Отчасти то, что я сказала, – правда. Я действительно устала. Нужно принять душ, чтобы взбодриться.
Войдя в мамину перламутрово-розовую ванную, я снимаю бальное платье и белье. Захожу в душ и включаю режим массажа. Тепло творит настоящие чудеса с моими усталыми костями и мышцами.
От меня пахнет сладким печеньем, когда я выхожу и вытираюсь. Голова ясная, но тело по-прежнему тяжелое и вялое. Некогда краситься и сушить волосы, поэтому я заплетаю их в нетугую косу, оставив только рыжую прядку свободно висеть спереди. Натягиваю узкие джинсы, с узором из вертикальных красных и черных полос по всей длине. Это рождественский подарок от мамы. Сегодня – первый раз, когда я их надела. Джинсы, и никакого макияжа.
Она бы гордилась мной.
Надев дырявую черную футболку поверх фиолетового топика и зашнуровав высокие сапоги, я вешаю на шею обе цепочки.
Вернувшись в спальню, я убираю платье в чехол, вешаю его в ногах кровати и заползаю под одеяло – прямо в одежде и в сапогах. Неважно, что простыни сырые и пахнут старыми костями и водой из аквариума. Я слишком измучена, чтобы об этом думать.
Слипающимися глазами я смотрю на часы, которые стоят на тумбочке. Там горят красные цифры: 6.15. С трудом нажимая на кнопочки, ставлю будильник на 6.45.
Быстренько вздремнуть… Я успею до папиного возвращения. И буду достаточно свежая, чтобы отвезти Кроллика в «Нити бабочки».
Как только мои глаза закрываются, мозг принимается усиленно работать. Я всё время думаю: а вдруг Морфей прав и мою кровь могут использовать как оружие против меня? Он дитя снов. Он знает, как их толковать. И если Морфей не присылал мне клоуна, кто же это сделал?
Кто породил тот жуткий кошмар, когда я увидела в паутинном коконе тело Джеба?
Если бы сестра Терри не накачала меня в тот вечер успокоительным, я бы не чувствовала себя как пьяная. Если бы не эти грустные глаза, глядя в которые так хотелось ее порадовать…
Вдох-выдох… стоп.
Я вспоминаю мамино описание: три Червонные Королевы сражаются за рубиновый венец, а еще одна женщина следит за ними, стоя в тени, за пологом ветвей. «Я видела ее глаза. Грустные, пронизывающие».
Сестра Терри… и ее странная белая униформа. Она не походила на других медсестер. А вдруг это был переодетый подземец? Она могла войти в мою палату, могла принести зачарованного клоуна. Могла, наконец, услышать про мозаики и украсть их из машины мистера Мейсона… и заполучить мою кровь.
Но, будь она подземцем, я бы увидела проблески ее подлинного обличья сквозь чары, как это было с Морфеем.
Как же всё непонятно. Но в одном я уверена: в игре есть еще один участник. В мире людей болтается кто-то, кому здесь делать нечего. И я не могу отправиться в Страну Чудес и принять бой, в то время как мои родные и друзья останутся без защиты, рядом с загадочным подземцем на вольном выгуле. При мысли о том, что они, возможно, уже познакомились, я покрываюсь мурашками.
Если я пройду через зеркало и окажусь у железного моста, то, вероятно, смогу расшифровать мозаики, которые спрятала мама, и выяснить, кто мне противостоит. Я сжимаю висящий на шее ключ, размышляя, не позвать ли Морфея.
Он не придет. Я ранила его гордость. Он сказал, что теперь мне придется найти его. Он будет прятаться среди забытых воспоминаний, что бы это ни значило.
Еще одна загадка, которую предстоит решать самой.
Как ни странно, именно эта мысль меня убаюкивает. Как будто я с рождения готовилась к тому, чтобы самой во всем разобраться. Если подумать – наверно, так оно и есть.
– Бабочка?
Я испуганно просыпаюсь, услышав в темноте папин голос. Из-за приоткрытой двери пробивается луч света: папа заглядывает в комнату.
Мне не сразу удается побороть дрему, вспомнить, где я… и что собиралась сделать в папино отсутствие.
Заслышав низкое похрапывание Кроллика в шкафу, я вскакиваю, словно подброшенная пружиной, вскрикиваю, чтобы разбудить моего спрятанного гостя, и сажусь.
– Ого. Извини, что напугал, – говорит папа, заходит и прикрывает дверь, чтобы свет не резал глаза.
Он садится на край кровати и гладит меня по голове, как в детстве. Кроллик затихает, и я удовлетворенно вздыхаю.
– Почему ты легла одетая? – интересуется папа.
Я тру лицо и зеваю.
– Одетая?
– Ты что, так и уснула вчера? Мама сказала, что тебе нездоровится, поэтому я не стал мешать. Но я помню, что у тебя сегодня последний экзамен. Вот я и решил проверить, в каком ты виде и готова ли идти в школу.
– В школу? – повторяю я, как попугай.
И смотрю на светящийся циферблат. 6.20. Только теперь я замечаю, что выставила будильник на 6.45 утра, а не вечера.
Мой пустой желудок переворачивается. Я проспала двенадцать часов. Морфей сдержал слово и не стал появляться в моих снах, поэтому я спала крепко. Слишком крепко. Я не успею до начала занятий отправить Кроллика обратно или поискать мозаики.
Отдохнувший мозг резво принимается соображать, и я придумываю новый план. Можно выйти пораньше и воспользоваться большим зеркалом в раздевалке. Придется сунуть Кроллика в рюкзак и взять с собой в школу. При мысли о том, чтобы еще сильнее вмешать Страну Чудес в мою реальную жизнь, мне делается очень тревожно, тем более что из-за Морфея придется вдобавок разбираться с Таэлор и остальными.
Но это неважно. Нельзя медлить.
Папа протягивает руку, чтобы включить свет.
– Что там хрустит под ногами…
Он поворачивает выключатель, прежде чем я успеваю его остановить, и видит рассыпанное по полу стекло. У папы отвисает челюсть.
– Что тут было?..
Попалась.
Я едва сдерживаю стон.
– Мама тебе расскажет.
Ужас, как быстро я ее предала, хотя в глубине души я чувствую себя отомщенной. Пусть объясняется за разбитое зеркало. Пусть теперь маму, а не меня, расспрашивают с пристрастием. Она, как оказалось, умело врала много лет.
Папа присаживается на корточки рядом с кроватью, стараясь не напороться коленом на стекло. Он еще не в рабочей одежде – видимо, готовил завтрак. Мама, наверно, спит.
Он трогает осколок, покрытый засохшей кровью.
– Элли, ты поранилась?
– Нет. Мама…
И я замолкаю. Папа смотрит на мои ладони. Ну конечно. Он вспомнил тот случай, когда она меня ранила.
– Папа, всё хорошо, – говорю я, сбрасываю одеяло и встаю.
Он ошалело глядит на мои сапоги.
Я наклоняюсь и подтягиваю шнурки, как будто проснуться обутой – это норма.
– Мама случайно толкнула зеркало, когда убиралась. Оно стукнулось о комод и разбилось. Она немного порезалась. Совсем чуть-чуть. Поверхностно. Сейчас уже всё нормально.
Тревога не сходит с папиного лица, пока он подбирает осколки один за другим, стараясь не пораниться.
– А я не заметил у нее никаких порезов. Почему она мне не сказала?
– Наверное, подумала, что я уже прибралась.
Я наклоняюсь, чтобы помочь ему, но папа предостерегающим жестом вскидывает руку:
– Лучше я сам, Элли.
Он всегда это делает – заботится о нас. А мы только храним секреты…
Бросив последний осколок в мусорное ведро и поставив пустую раму прямо, папа поворачивается ко мне.
– Прости, детка. Просто… я испугался, что это снова началось. Она постоянно била зеркала. Нарочно. И никого не подпускала к тебе, с самого твоего рождения.
Встает солнце, и оранжево-розоватый свет смягчает черты папиного лица. Он кажется таким же молодым, как мама. Папа никогда не рассказывал подробно, как это было, когда Элисон «начала сходить с ума». Страшно подумать, что он пережил.
– Папа… – Я касаюсь его руки, глажу изношенный свитер.
Он накрывает мою ладонь своей.
– Я не вынесу, если это случится опять. Я больше не могу без нее.
Кивнув, я осмеливаюсь задать вопрос:
– А мама когда-нибудь объясняла свое отвращение к зеркалам? Ты хоть раз спрашивал?
Папа садится на край кровати. Снова бросив удивленный взгляд на мои сапоги, он жмет плечами.
– Она что-то такое говорила. Нельзя сказать, что ее слова звучали здраво.
Разумеется, слова Элисон показались бы бредом любому, кто не знал правды. Но почему она не попыталась всё объяснить папе, когда я была маленькой, показать ему свою силу? За столько лет мама могла бы и сообразить, как это сделать.
– Если бы она доказала тебе, что Страна Чудес существует на самом деле, – осторожно говорю я, – ты бы поверил ей… да?
Папа качает головой.
– Я помню кровь на ее руках, которые она изрезала о зеркало. Кровь на руках моей маленькой девочки, на которую она напала с садовыми ножницами…
Он смотрит на меня с мучительным выражением лица.
– Элли, это было реально. На полном серьезе. И никаких других доказательств мне не требовалось. Ты просто не знаешь.
Папа трет лицо и прикрывает глаза ладонью.
– Она кричала, что должна «починить» тебя. Как будто ты вазочка, которую можно склеить. Но твоя мама вела себя так странно, так нервозно… и она причинила тебе боль, поэтому… я боялся оставить ее рядом с тобой. Это была последняя капля, хотя всё стало плохо еще задолго до того. Даже мне стали сниться кошмары о Стране Чудес. Я знал, что надо обратиться за помощью… тебе был нужен хотя бы один вменяемый родитель. Тот, кто мог тебя защитить.
Так вот почему мама не исцелила меня тогда. Моя обида тут же тает и превращается в ничто.
Папа наклоняется, чтобы подобрать чехол с платьем. Видимо, вчера вечером он свалился на пол. Папа кладет его себе на колени.
– Ты видела, как она налетела на зеркало?
Он проводит пальцем по молнии на чехле.
– То есть… я не понимаю. Нужно было с размаху толкнуть его об шкаф, чтобы оно разлетелось на такие мелкие кусочки.
Папа смотрит на мусорное ведро.
– Может быть, маме нужно поговорить с врачом.
При этих словах я вздрагиваю. Я не позволю, чтобы ее опять затянули в смирительную рубашку и обкололи успокоительными. Я люблю маму, и неважно, какой ширины пропасть между нами. Элисон уже выстрадала достаточно.
– Подожди, папа. – Я сажусь рядом и пускаю пробный шар. – Я должна кое-что тебе рассказать… просто я не знала, как ты к этому отнесешься.
Глядя на валяющиеся на полу наушники, я задумываюсь, не оживить ли их. Пусть потрутся о папину ногу, как любвеобильная кошка…
– Элли, ты меня пугаешь. В чем дело?
Стук сердца отдается в ушах. Я близка к тому, чтобы сорваться и показать папе свою магию. Провод наушников дрожит – слегка, так что это замечаю только я. Но потом я пугаюсь и перевожу взгляд на угрей. Момент упущен.
– Мы с мамой вчера поссорились, – говорю я. – Я… я толкнула ее, и она упала на зеркало. Вот почему оно ударилось о шкаф. Потом я заперлась в комнате. А мама сказала тебе, что я нездорова, чтобы ты меня не наказал. И мне правда очень стыдно.
Папины щеки делаются темно-розовыми.
– Ты толкнула мать?
Его глаза наполняются разочарованием и тревогой, и моя уверенность уменьшается до размеров муравья.
– Что у тебя за вспышки ярости?
– Вспышки? Это была первая.
– Неправда. Я слышал, как ты кричала на маму в больнице. Вы снова поругались из-за Джеба? Ты что, вчера тайком выбралась, чтобы повидаться с ним? Поэтому ты заснула обутая?
Папино лицо уже не розовое, а почти фиолетовое.
Я встаю.
– Нет! Джеб тут вообще ни при чем.
Нельзя, чтобы папа опять усомнился в Джебе, особенно теперь, когда они наконец помирились.
– После ссоры с мамой я приняла успокоительное. Наверное, оно подействовало, прежде чем я успела раздеться.
Стопроцентная ложь.
Папа смотрит на меня недоверчиво, и я добавляю:
– Я очень сожалею, что мы поссорились. И что мама чуть не поранилась.
И что я теперь защищаю ее, тогда как именно она должна перед нами оправдываться.
Папа барабанит пальцами по чехлу, бессознательно попадая в такт своему нервно подергивающемуся веку.
– А из-за чего вы поссорились? Это, наверное, было что-то серьезное, если ты толкнула мать.
– Ну, я не то чтобы толкнула ее…
Хотела бы я сказать больше, но в голову ничего не приходит.
Папу вдруг как будто осеняет.
– Подожди. Это из-за той машины?
– Что?
– Из-за «Мерседеса», который стоял перед домом, когда я вернулся.
– Э…
Я не знаю, что сказать. Мама, очевидно, что-то придумала, и нужно придерживаться той же версии.
– Твоя мама сказала, что ты отказалась дать ей ключи, когда она их попросила.
Я мельком смотрю в угол за дверью, где вчера остались лежать кучкой вещи Морфея: жилет, футболка и шляпа. Они исчезли, ключи тоже, а мама преподнесла мне алиби на блюдечке.
– Она сказала, что пыталась забрать у меня ключи, а я не позволила? – осторожно спрашиваю я.
Папин взгляд становится жестче.
– Нет.
– Я их просто выронила, а она потеряла равновесие.
– Ты хочешь сказать, что мама именно так и упала на зеркало?
Я киваю, презирая себя за это.
Стиснув зубы, папа смотрит на меня.
– Слушай, я согласен с мамой. Очень великодушно со стороны вашего новенького предложить тебе свою машину, пока не починят «Гоблина», но водить ее ты не можешь. Если на ней окажется хотя бы царапина, он может передумать и потребовать столько денег, сколько стоит твоя учеба в колледже.
– Да, – шепотом отвечаю я, радуясь, что не придется объясняться из-за машины.
Но это – единственное облегчение, потому что папа смотрит на меня как на бомбу, которую нужно обезвредить.
– Папа, я поняла.
– Сомневаюсь, – отвечает он, качая головой. – Кажется, ты думаешь, что мама чересчур разнервничалась из-за какой-то машины.
– И из-за всего остального, – бормочу я.
– Ну, на сей раз у нее есть повод. Когда мы только начали встречаться, я попал в аварию. – Папа смотрит на свои ноги, обтянутые шерстяными носками. – У меня была спортивная машина… не такая крутая, как эта, но тоже ничего. Я слишком быстро вошел в поворот и врезался в дерево. Машина разбилась, а я несколько месяцев лежал в коме.
Мне становится трудно дышать. Я не рискую сделать слишком глубокий вздох и упустить хоть слово. Это нечто священное – часть истории, которую родители утаили.
– Ты всегда просила, чтобы я рассказал что-нибудь о своих родителях, – продолжает папа.
Внезапная смена темы пугает меня.
– Папа, я понимаю, почему ты не хочешь.
– Это из-за той аварии, Элли.
Я тупо смотрю на него, пытаясь соединить все точки.
– Они были с тобой в машине?
Он никогда не рассказывал, как умерли бабушка и дедушка…
Кофр шуршит, когда папа усаживается, скрестив лодыжки.
– Нет. Из-за той аварии… я не помню их. Если бы не твоя мама, я бы вообще ничего не знал о своем детстве. Она собрала фотоальбом, чтобы я знал, как выглядели мои родители, потому что они умерли до того, как мы познакомились. Я не помнил, что у меня нет братьев, сестер и других близких родственников. Не помнил даже, как мы с твоей мамой впервые встретились. Вот как серьезно я пострадал. Моя жизнь до аварии, до встречи с Элисон… она просто исчезла. Как будто этих лет не было.
Я чувствую болезненный укол, словно в мое сердце изнутри вонзается шип.
– Прости, папа.
Любые слова прозвучат мелко. Воспоминания драгоценны. Бесценны. Мне всегда было грустно сознавать, что Джеб забыл всё случившееся в Стране Чудес. Но папина история… она намного хуже.
– Ты никогда не говорил.
– У тебя и без того было тяжелое детство, и я не хотел дополнительно его обременять. Ты нуждалась по крайней мере в одном родителе с приблизительно нормальным прошлым. Согласна?
Я жму плечами, хотя и не знаю, согласна ли. Возможно, мы могли бы помочь друг другу, если бы оба были честны с самого начала.
– Ну, теперь понимаешь? – спрашивает папа. – Понимаешь, почему она не хотела, чтобы ты садилась за руль? Когда в твоем распоряжении неограниченная сила, слишком легко забыть, что ты уязвима. Легко принять опрометчивое решение, которое изменит всё твое будущее.
Его слова бьют в точку. Как будто это недостающие фрагменты моих собственных мыслей и страхов.
– Я настаиваю, чтобы ты помирилась с мамой, прежде чем пойти в школу, – решительно говорит папа. – И впредь постарайся с ней ладить. Она так старается ради тебя…
У папы вздрагивает челюсть.
– Я хочу гордиться тобой, Алисса.
Он не называл меня полным именем с тех пор, как в девятом класс я пришла домой с тройкой по геометрии. Это хуже, чем если бы папа кричал и ругался.
– Ладно, – буркаю я.
– Собирайся в школу, – говорит он, встает и бросает на кровать ключи. – Можешь взять мою машину. Я попрошу кого-нибудь подвезти меня в шиномонтаж. Они должны закончить с «Гоблином» сегодня. Кстати, вчера я поставил «Мерседес» в гараж, чтобы с ним ничего не случилось. Позови своего приятеля после уроков, чтобы он его забрал. Ладно?
– Ладно, – отвечаю я, хотя понятия не имею, как это сделать.
Папа, видимо, собирается уйти. Но вместо этого останавливается и берет с кровати мой чехол.
– Там то, что я думаю?
Поначалу я не понимаю, что он имеет в виду. Я, кажется, и сама нетвердо помню, что внутри. Потом я киваю.
Он открывает молнию и вытаскивает маску и краешек платья.
– Значит, ты серьезно намерена пойти сегодня на бал?
Папа подозрительно близок к радости. С тех пор как я перешла в старшую школу, он каждый год уговаривал меня сходить на бал. Когда папа узнал, что я дала Джебу согласие, они с мамой тут же записались дежурными, но, очевидно, он не верил, что я доведу дело до конца.
Он кладет чехол с платьем обратно на постель и смотрит на цветочную тиару, которая торчит на вешалке. На его губах появляется знаменитая «улыбка Элвиса».
– Ты наденешь корону? Ох, Элли, ты будешь похожа на настоящую принцессу. Как в детстве, когда ты наряжалась и играла.
Глуповатая папина улыбка полна светлой грусти, и мне хочется заплакать. Папа гладит голубоватую ткань маски.
– Ну-у… на принцессу, у которой были некоторые жизненные трудности. Мне очень нравится.
– Спасибо, – говорю я, натянуто улыбаясь, убираю платье обратно в чехол и застегиваю молнию. Страшно жаль, что я снова его разочарую и не пойду на бал.
Между папиными бровями появляется тревожная складка. Он берет меня за руку, притягивает к себе и обнимает. Я прижимаюсь к нему, чувствуя себя под надежной защитой. Мой папа… мой рыцарь. Самая большая мамина любовь. С ума сойти, она столько для него сделала. Собрала альбом и вернула папе прошлое. Не похоже, чтобы она сожалела о своем браке. Может быть, она действительно предпочла папу короне. Может быть, в этой истории есть что-то еще. Нужно поверить маме и выслушать ее – если только у нас будет шанс поговорить.
– Слушай, Бабочка, – шепчет папа, уткнувшись мне в волосы. – Ты сама на себя не похожа, но я всё понимаю. Ты заканчиваешь школу. Экзамены, выпускной… и вдобавок ты чуть не утонула. Я прекрасно понимаю, что ты слегка выбита из равновесия. Тебе, случайно, не нужно с кем-нибудь поговорить… кроме меня и мамы?
Я чувствую жжение в желудке и, отстранившись, сердито смотрю на папу.
– Типа с психологом? Нет, папа. Я не схожу с ума, правда.
– Я не это имел в виду. Сходи к школьному консультанту. По-моему, ты немного растерялась. Но мы можем помочь. Просто скажи, что тебе нужно.
Звонит будильник, выставленный на 6.45, и мы подскакиваем.
Я переползаю через кровать, чтобы его выключить.
– Давай поговорим об этом потом? Мне надо собраться.
– Конечно, – отвечает папа.
Он останавливается на пороге.
– На кухне ждет яичница. И не забудь извиниться перед мамой. Я пойду в душ и не буду вам мешать.
Я обещаю ему, что всё улажу. Я правда хочу поговорить с мамой – по очень многим причинам, – но, как только папа закрывает дверь, понимаю, что не смогу. Только не сейчас… надеюсь, это получится днем, после того как я позабочусь о королевском советнике.
Я прячу ключи от папиной машины в карман и открываю шкаф. Кроллик стоит там, сплетя на груди костяные руки; наперсток болтается на роге, а на ушах висят непарные носки. На мгновение он и правда кажется похожим на Белого Кролика, о котором я читала у Кэрролла.
Хотя я страшно взволнована, но не могу сдержать улыбку.
– Спасибо, что сидел тихо. Ты молодец.
Я глажу маленького подземца по лысой голове.
Советник смотрит на меня розовыми глазками.
– Белл Кроллик голоден.
Открыв пустой рюкзак, я предлагаю ему забраться внутрь. Надеюсь, подземцы не возражают против яичницы на завтрак.
