День близился к концу – было уже около пяти вечера.

По прибытии на постоялый двор «У погонщика», часов в девять утра, трое пленниц оставались взаперти в отведенных для них покоях, и похитители их больше не беспокоили.

Никто не пытался к ним проникнуть, и служанки могли спокойно заняться хозяйственными делами.

Главный дом, служивший пленницам тюрьмой, казалось, совсем опустел – мексиканцы убрались оттуда все до единого. Мертвая тишина и полное одиночество царили в этом огромном обиталище, которое, однако же, вне всяких сомнений, со всех сторон стерегли бдительные надзиратели, старавшиеся быть незаметными.

Предоставленные сами себе, пленницы встревожились не на шутку, тем более что они не знали, что происходит снаружи и какую участь уготовил им злодей, захвативший их столь дерзко.

Напрасно Майская Фиалка пыталась приободрить своих спутниц и вернуть им хоть мало-мальскую надежду. Заботы, которыми она окружала герцогиню с дочерью с тех пор, как они оказались на заброшенном постоялом дворе, и которые поначалу как будто пошли им впрок, теперь уже совсем их не утешали: время тянулось медленно и монотонно, а помощи, о которой они так горячо молили, все не было.

Благодушие Онциллы, одиночество, на которое он обрек пленниц, только усугубляли опасения последних, до того странным казалось им поведение злодея. За три часа пленницы не обмолвились ни словом. Они сидели в мрачной задумчивости, с застывшим взглядом, охваченные тоской безразличия отчаявшихся людей и, всецело отдавшись унынию, даже не пытались с ним совладать.

Только Майская Фиалка не отчаивалась: храбрая, гордая девушка всерьез вжилась в роль защитницы. Ей было невдомек, чего так боятся ее спутницы. Вынужденная молчать оттого, что те смирились со своей участью, она перестала их утешать, поскольку это было совершенно бесполезно. Но храбрости у нее самой ничуть не поубавилось. Она ломала голову, силясь придумать хоть какой-нибудь способ если не спасти, то по меньшей мере облегчить мытарства женщин, которых Олоне поручил ее заботам.

– Так не может продолжаться долго, – вдруг сказала она, с силой хватив прикладом «гелена» о пол.

От удара, неожиданно прервавшего ход их раздумий, герцогиня с дочерью вздрогнули, будто внезапно очнувшись. Они вскинули головы и испытующе воззрились на девушку, но при этом не сказали ни слова.

– Да, еще раз говорю, так не может продолжаться долго! – повторила Майская Фиалка, ликуя в душе, что смогла наконец обратить на себя внимание спутниц. – Надо выбраться отсюда во что бы то ни стало, и мы сможем, клянусь!

– Неужели вы придумали какой-то способ? – негромко спросила герцогиня.

– Нет, пока я думаю и наверняка скоро что-нибудь придумаю. Во всяком случае, главное – нужно узнать, что с нами собираются делать. Раз Онцилла ничего не говорит, я сама у него спрошу.

– Как, – удивилась герцогиня, – вы хотите оставить нас одних?

– Так надо. Я не хочу провести ночь в этом разбойничьем притоне, где нас ничто не защитит. Как только стемнеет, мы окажемся всецело во власти этих подонков. А такого быть не должно. Каким бы злодеем и подлецом ни был Онцилла, сохранил же он в душе хоть каплю человечности! Может, поговорив с ним начистоту, я сумею его образумить и убедить, что поступил он бесчестно и постыдно.

– Ты ошибаешься, деточка, – печально покачав головой, продолжала герцогиня. – Он не человек, а сущий изверг. И ничто не растрогает ни сердце его, ни душу. Возможно, попытавшись разжалобить его, ты только усугубишь наше и без того бедственное положение, и он сорвет на тебе весь свой гнев.

– Ну и пусть! Попытка не пытка! – решительно возразила девушка.

– Но по крайней мере подожди немного, – взмолилась герцогиня. – Быть может, с минуты на минуту этот человек объявится сам. Не лучше ли набраться немного терпения, чем скоропалительно вызвать его злобу, потребовав от него объяснений, что совершенно бесполезно, если он почувствует, что его принуждают.

– Нет-нет, – покачав головой, сказала Майская Фиалка, – мое терпение лопнуло. Я уже четыре или пять часов сижу взаперти в этой темнице и как будто постарела лет на десять. Я выросла среди лесных просторов – мне нужен воздух. А в этих толстых стенах, куда почти не проникает солнечный свет, под этими тяжелыми сводами мне душно. Я уже достаточно ждала, даже слишком. И пусть Онцилла заколет меня своим кинжалом, но я добьюсь от него объяснений, и прямо сейчас.

– Поскольку тебя ничем не удержать, дитя, ступай, – проговорила герцогиня, – и да хранит тебя Господь! Только боюсь, твоя благородная попытка совершенно бесполезна и, повторяю, как бы она не навредила нам еще больше.

– Пусть будет так, как угодно Богу, сударыня. Я приняла решение и менять его не буду. Ну же, не унывайте! Не знаю почему, но у меня такое чувство, что эта отвратительная история закончится лучше, чем мы можем даже надеяться.

Едва заметная улыбка тронула бледные губы благородных дам, и они молча смирились.

Майская Фиалка бросила на них нежный, полный сочувствия взор, вышла из гостиной и направилась в переднюю. Во избежание всяких неожиданностей, как мы уже говорили, пленницы оставили двери в соседние комнаты открытыми, а сами разместились в средней. И со своих мест герцогиня с дочерью могли проводить Майскую Фиалку взглядом до двери в переднюю. Подойдя к ней, девушка прикоснулась к ручке и резко надавила на нее – но дверь не поддалась, хотя ручка опустилась. Дверь оказалась запертой снаружи.

– Вот уж действительно, я забыла, что мы узницы, – с усмешкой обронила девушка.

Она со всей силы ударила прикладом «гелена» по нижнему краю двери, и та с оглушительным грохотом содрогнулась снизу доверху.

«Может, на такой зов он и откликнется!» – подумала Майская Фиалка. И уже приготовилась ударить еще раз, но тут услышала снаружи шаги.

– Эй, кто-нибудь! – крикнула она.

– Что вам угодно? И зачем так грохотать? – послышался голос Онциллы.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Это ты, Майская Фиалка?

– Да, открывай же! У меня нет никакого желания разговаривать через дверь. Ты объяснишь мне наконец то, о чем собираюсь тебя спросить, да или нет?

– Почему же нет, коли есть такая надобность? Я как раз сам собирался побеседовать с твоими товарками.

– Что ж, тогда открой!

В замке заскрежетал ключ – дверь отворилась.

– Идем, – сказал Онцилла.

– Нет уж, – резко возразила девушка, шагнув назад, – лучше ты входи. Разговор состоится здесь. Теперь-то я хорошо знаю тебя, Онцилла, и ты меня не обманешь.

– Да ты не в своем уме, девочка! С чего бы мне тебя обманывать?

– Потому что у тебя натура такая – ходить окольными путями. Потому что тебе уж больно не хочется, чтобы я была с этими дамами. Потому что ты спишь и видишь, как бы поскорей от меня отделаться.

Злодей пожал плечами.

– Какая мне разница, с ними ты будешь или нет, – бросил он. – Ну так что ты собиралась мне сказать – говори!

– Я хотела сказать – ты не имеешь права держать меня в четырех стенах, да еще под замком.

– А что тебе мешает уйти? Иди же, ты свободна.

– Пусть так, но я не могу уйти одна.

– А это уже совсем другое дело. Дамы останутся здесь. По крайней мере, до новых распоряжений.

– Это ты сошел с ума, Онцилла. Страсть застит тебе глаза, вот ты и не думаешь об опасности, а она уже висит над твоей головой. Ты воображаешь, будто, делая свое грязное дело, все предусмотрел. И обезопасил себя так, что твои следы не отыскать и тебе удастся довести до конца то, что ты столь удачно начал.

– Конечно, – с насмешкой бросил тот. – Так я и думаю.

– Что ж, ты ошибаешься, Онцилла. О чем я тебя и предупреждаю в твоих же интересах. Твоим врагам известно об этом логове, они вышли на твой след и уже спешат сюда. Может, через час тебя обложат со всех сторон, и тебе некуда будет бежать.

– Ах ты, негодная девчонка! – вскричал он, гневно топнув ногой. – Уж больно ты самоуверенна.

– Да, потому что так оно и есть, – холодно отвечала девушка.

– Неужели ты выдала меня?

– Кто знает? – усмехнулась Майская Фиалка. – Помнишь, как я спустилась с носилок у ворот постоялого двора? Там собралось много народу. Так что, если среди тех зевак оказался один мой знакомец? Тебе довольно?

– Брось! Я не такой дурак, чтобы выслушивать всякий вздор и обращать внимание на бредни юродивой. Милая девочка, – прибавил он, – благодарю тебя за добрые предупреждения, да только ты, к сожалению, опоздала. Что бы там ни случилось, все будет по-моему.

– Поостерегись!

– Ладно-ладно, я все понял. А ты заруби себе на носу, милая моя Майская Фиалка, если на меня кто нападет, тому не поздоровится – только отчаянные сорвиголовы смогут попереть на рожон. А теперь дай пройти, мне нужно кое-что сказать госпоже герцогине де Ла Торре.

– Как знаешь, Онцилла. Кто не хочет слушать, тот хуже глухого. И пусть пролитая кровь падет на твою голову!

– Аминь! Да ради бога, детка! – рассмеялся тот.

И, пройдя мимо девушки, он быстро направился в гостиную к герцогине с дочерью. Майская Фиалка машинально последовала за ним. При виде Онциллы дамы поднялись. Злодей почтительно приветствовал обеих, отвесив герцогине отдельный поклон.

– Сударыня, – обратился он к ней, – соблаговолите уделить мне пару минут для частной беседы!

– Для частной беседы, сударь? – нерешительно переспросила герцогиня. – Но мне нет нужды говорить с вами ни о чем таком, что не дозволено было бы слышать моим спутницам.

– Прошу прощения, сударыня, но я настаиваю. Это очень важно: то, что я намерен вам сказать, должны слышать только вы и я.

– Не понимаю, сударь.

– О, вам совершенно не стоит опасаться меня, сударыня. Помнится, когда-то я был дворянином. И чем бы ни закончился наш разговор, я буду по-прежнему питать к вам чувство глубочайшего почтения, даю слово. Но повторяю, сударыня, нам очень важно поговорить. Добавлю также, что наш разговор никто не должен слышать: это в ваших же интересах, сударыня.

Майская Фиалка выступила вперед.

– Соглашайтесь на то, о чем он просит, – сказала она, – и ничего не бойтесь. Мы с вашей дочерью будем в соседней комнате. Там мы вас не услышим, зато будем хорошо видеть.

Герцогиня на мгновение как будто задумалась, потом наконец вскинула голову и посмотрела Онцилле прямо в глаза.

– Вас это устраивает, сударь? – спросила она.

– Да, вполне, сударыня. Надеюсь, моя очередная уступка убедит вас, что мною движет только лишь чувство примирения.

– Дай-то бог, чтобы это было правдой! – вздохнув, продолжала герцогиня.

Она подошла к дочери и поцеловала ее в лоб.

– Ступай, милая, – сказала она, – и не бойся за меня.

– О матушка, – проговорила донья Виолента, бросаясь в ее объятия и шепча ей на ухо, – от одного только вида этого человека меня кидает в дрожь. Я буду все время за тебя молиться, пока ты будешь принуждена выслушивать его.

– Хорошо, дочь моя, – продолжала герцогиня, снова поцеловав ее и мягко подтолкнув к Майской Фиалке.

Девушки неспешно удалились в соседнюю комнату и сели так, чтобы не терять из вида ни герцогиню, ни ее грозного собеседника.

Герцогиня тоже опустилась в кресло, разместившись вполоборота к Онцилле, слегка кивнула ему и мягким, печальным голосом сказала:

– Слушаю вас, сударь.

И тут наступила глубокая тишина. Онцилла как будто не расслышал слова герцогини – и так и стоял перед нею, опустив голову, нахмурившись, словно погруженный в мрачные, горестные раздумья. Молчание продолжалось достаточно долго. Но герцогиня, положив руку на подлокотник кресла, с неподвижным взглядом, бесстрастно и спокойно ждала, когда Онцилла соблаговолит объясниться.

Наконец он резко вскинул голову и, метнув в герцогиню горячий, гипнотический взгляд, заговорил мягким, дрожащим голосом, в то время как его красивое лицо будто преобразилось, сделавшись вдруг несказанно добрым:

– Сударыня, я был виноват перед вами. И вел себя отвратительно, как последний негодяй. Вы вправе отплатить мне презрением и ненавистью. Я не стану оправдываться. И смиренно приму приговор, который вы мне вынесли в сердце своем. Но уж коль не в вашей воле простить меня, сударыня, быть может, вы сжалитесь надо мной, видя мое искреннее раскаяние?

– Вы это мне говорите, сударь? – сухо отвечала герцогиня. – И если мне, то как прикажете понимать ваши слова? Вы намекаете на те унижения, что я когда-то пережила по вашей милости? Или на оскорбления, которые вы, презрев страх, наносите мне сейчас? Не худо было бы провести разницу. Признаться, в этой нескончаемой череде мерзостей, которые вы совершаете будто потехи ради, я уже не могу отличить одно от другого, да и вы сами вряд ли можете.

– Давайте, сударыня, смейтесь надо мной, попрекайте прошлыми грехами – я снесу все безропотно. Пожелай я оправдаться за нынешние свои поступки, мне не составило бы это никакого труда. Несколько дней тому я предстал перед вами, не питая ни капли ненависти к вашему мужу. Я не был ему ни врагом, ни другом. Мне просто хотелось помочь, возникни такая надобность. Но как он воспринял мое предложение? Чем ответил, стоило мне только заикнуться об этом? Вы оба обошлись со мной с глубочайшим презрением и едва не приказали слугам выставить меня вон. И я ушел, сгорая от стыда. Да и что мне оставалось делать? Проходя же через ваши роскошные покои, я поклялся, чего бы мне это ни стоило, добиться встречи с вами, в чем вы мне с таким упорством отказывали. Вот почему вы здесь, одна, в полной моей власти. Но скажите только слово – и через пять минут вы свободны. И вернетесь к тем, кто вас любит, а я исчезну навсегда.

– Сударь, – проговорила герцогиня, – вы же похитили…

– О, довольно упреков, сударыня! – резко прервал ее он. – Если не считать вашего похищения, разве те несколько часов, что вы находитесь здесь, вас не окружают высочайшим обхождением, коего вы достойны? Так что давайте больше не будем возвращаться к этому вопросу.

– Хорошо, сударь, но, как вы сами сказали, я не смею перечить вам, как если бы это было в моем доме, и потому больше не буду настаивать на теме, которую вы полагаете исчерпанной. А теперь, – с горечью прибавила она, – раз вы уже доказали свою искренность, продолжайте и объясните четко и ясно, что вам от меня нужно?

– Сударыня, вы ставите передо мной непростую задачу. И вынуждаете остановиться на некоторых подробностях, которые я охотно предпочел бы обойти стороной. Вам, сударыня, как и мне, хорошо известно, что иные раны, какими бы старыми они ни были, причиняют неимоверные страдания, если до них дотронуться хоть пальцем. Надеюсь, вы меня понимаете, госпожа герцогиня?

– Продолжайте, – глухим голосом молвила она, – говорите, что вам заблагорассудится, ибо на протяжении долгих лет боль была моей неразлучной спутницей. И я привыкла страдать.

– Я невольно вынужден повторить, сударыня, то, что я уже говорил вам в присутствии герцога. И на сей раз, дабы вы не заблуждались по поводу смысла моих слов, я буду выражаться предельно ясно. О, мне совсем не хочется щадить себя за прошлые грехи. Когда-то вы были беременны, почти на сносях, и я подкупил вашу камеристку… – рассказываю вам это потому, что хочу, чтоб вы знали, до какой степени я поступил бесчестно, и поверили моим словам безусловно…

– Я слушаю вас, сударь.

– Так вот, я и говорю, ваша доверенная камеристка, подкупленная мной, дала вам сонное питье – и вы впали в летаргический сон, очень похожий на состояние смерти, однако на самом деле это была своего рода каталепсия. В каталептическом состоянии, хотя материя, став неподвижной, перестает слушаться, а нервы и мышцы теряют силу и чувствительность, душа по крайней мере продолжает ощущать самое себя. Мозг остается ясным, человек видит, испытывает желания, чувствует, слышит и помнит себя. Тогда как в летаргическом состоянии скованы и душа, и тело. Если помните, сударыня, я проник к вам в замок, ведь у меня был ключ, перенес вас в карету и отправился вместе с вами. Через полчаса мы уже были на борту каботажного судна, и оно, тысячу раз рискуя пойти ко дну, доставило нас в Ле-Сабль-д’Олон. Там вас перенесли в дом, который я купил заранее и все подготовил к вашему прибытию. Я же предупредил и доктора Гено, личного врача кардинала и королевы-регентши, а также доброго друга вашей семьи. Думал, смогу положиться на его молчание. Мы с ним разговаривали в спальне, куда вас положили, как вдруг наш разговор прервал ваш братец, нагрянувший нежданно-негаданно. Он в ту пору командовал фрегатом, крейсировавшим вдоль берегов Испании. И откуда только он прознал о вашем положении? Кто мог выдать ему мои планы и точно назвать время и место, где я находился, полагая, что там меня никому не отыскать? Не знаю. Как бы то ни было, ваш братец устроил мне пренеприятнейшую сцену, – впрочем, пересказывать все я не хочу, дабы не утомлять вас понапрасну. После этого ваш братец передал меня своим людям, и те силой затащили меня на мой же собственный корабль. Он же пронзил шпагой моего брата, попытавшегося меня отбить, и вышел в море, увозя нас с собой, точно тигр добычу. Засим ваш братец, сударыня, принудил меня написать письмо, в котором я признавался, что смертельно ранен, а потом продал одному алжирскому пирату, и я был у него рабом целых восемнадцать лет – ворочал веслами на фелуке, битый надсмотрщиками и презираемый как последнее ничтожество.

Онцилла смолк и обхватил голову руками.

– Ах! – с горестным чувством проговорила герцогиня. – Я же не знала, что мой брат, обуреваемый местью, зашел так далеко.

– Он пошел еще дальше, сударыня, в своем желании помешать мне вернуться в свет, откуда я был изгнан по его милости. Он заклеймил меня лилией – как раба.

– О, – воскликнула герцогиня, поднявшись и просияв, точно Немесида, – несравненный мой брат! А я-то винила его!

– Да-да, – печальным голосом продолжал Онцилла, – так и должно быть. Флорентийская кровь, что течет в ваших венах, сударыня, вскипает и бурлит, когда вы слушаете рассказ об этой мести. Вы счастливы и торжествуете! Что ж, как вам угодно, я не ропщу.

– Но отчего же, сударь, вы не говорите, что было потом?

– А вам и правда хочется это знать, сударыня?

– Признаюсь, да, сударь.

– Я не стану рассказывать, сударыня, как благодаря мужеству, силе воли и упорству мне удалось однажды разбить цепь и вырваться на свободу. Не буду подробно говорить и о жесточайшей борьбе, которую мне пришлось выдержать, чтобы, зарабатывая гроши, скопить сумму, необходимую для осуществления моих замыслов. И вот наконец я вернулся во Францию. На поиски и расспросы у меня ушло все, что с таким трудом было накоплено, и в конце концов я узнал, что тогда, во время летаргического сна, вы разродились сыном и его вверили заботам доктора Гено. Я отправился в Париж, и там мне стало известно, что доктор Гено уже умер. Так что нить, которую я, казалось, держал в руках, оборвалась. Тогда я кинулся разыскивать вас, чтобы узнать, что сталось с вами, сударыня. Мне сказали, что вы вышли замуж и стали матерью. Я направился к вам в особняк, однако неделей раньше, как выяснилось, вы отбыли в Мадрид вместе с мужем. Я поехал следом за вами в Испанию, добрался до Мадрида. И первое, о чем узнал, так это о том, что вы отправились обратно во Францию. Это уже было чересчур. Если силы духа мне было по-прежнему не занимать, то физические силы оставили меня. Пять месяцев кряду жизнь моя висела на волоске. О, и зачем я только все это выдержал! Когда же я наконец поднялся с ложа скорби, все мои средства иссякли. У меня не осталось и ломаного гроша. Только отчаяние, разрывавшее мне сердце, да вера в полное свое бессилие.

– Бессилие? И на что же вы тогда решились, сударь?

– На что я решился, сударыня? На то, что пытался сделать неделю назад и собираюсь сделать сейчас.

– И что же, скажите наконец, вы намерены сделать? Ваш длинный рассказ, столь искусно преподнесенный, конечно, кажется вам весьма трогательным и может быть как правдой, так и ложью, – это не столь уж важно. А в заключение его, очевидно, должен последовать вопрос, который, по вашим словам, вы хотели мне задать. Покончим же со всем разом, сударь. Этот разговор меня утомил. Как вы сами заметили, я итальянка, как и мой брат, и, стало быть, не умею прощать. Итак, что у вас за цель?

– Цель у меня одна, сударыня. Вы богаты и счастливы, и у вас есть дочь, которую вы обожаете, благо она заслуживает всю нежность и ласку материнской любви. Я же, сударыня, одинок, покинут и обречен на страдания и бесчестье. Лишь одно заставляет меня жить – мой сын! Его любовь, быть может, еще озарит лучами счастья мрак, в котором я блуждал все это время. Не буду повторять то, что уже говорил при первой нашей встрече. Верните мне сына! Впрочем, нет, теперь я точно знаю: до сих пор вы и правда даже не подозревали о его существовании, а стало быть, не можете ни вернуть его мне, ни сказать, где он.

– Сейчас вы говорите правду, сударь. Она ужасна, и вы первый мне открыли ее. Что ж, я тоже буду откровенной. Мне так же, как и вам, хотелось бы знать о судьбе этого несчастного создания. А пока я не могу признать себя его матерью ни перед светом, ни перед Богом.

– Вот наконец я слышу крик души, сударыня, и благодарю вас за это. Он возвращает мне почти утраченную надежду. О, клянусь, ни вы, ни ваш муж не обретете в моем лице врага. Пусть только мне будет возвращен мой сын! Будь только у меня средства, чтобы найти его, и я исчезну, сударыня. И вы больше никогда обо мне не услышите.

– Сударь, но откуда у меня такие средства! Ведь до сих пор я ничего не знала о рождении этого несчастного младенца. Где же мне его теперь искать? Где? Дайте хотя бы одну подсказку, и я, как и вы, без колебаний направлю все свои силы и помыслы на то, чтобы выйти на след этого ребенка, так никогда и не познавшего теплоты материнского поцелуя!

– Поиски не будут ни долгими, ни трудными, сударыня. Вам и суток хватит, чтобы все узнать.

– Не понимаю вас, сударь.

– Сейчас объясню, сударыня. Флибустьерами, почти без боя захватившими Веракрус, командует капитан Дрейф.

– Ну и что с того, сударь?

– И вы ни о чем не догадывались, сударыня?

– Нет, сударь. Да и при чем тут капитан Дрейф?

– Верно, простите меня. Когда мы виделись у вас во дворце, я сказал, но вы меня не услышали или не захотели слушать. А дело в том, что Дрейф – это боевая кличка вашего братца. Он взял ее, когда решил выдать себя за мертвого.

– Неужели?

– Увы, да, сударыня. И тут не может быть ни малейших сомнений. Мы с ним узнали друг друга еще на Санто-Доминго. Та встреча стоила жизни моему брату: Дрейф убил его, и глазом не моргнув.

– Так вы думаете, мой брат?..

– Я не думаю, сударыня, а точно знаю: после того как вы родили сына, доктор Гено и ваш братец сговорились избавиться от этого хрупкого создания.

– Избавиться?!

– О, позвольте объяснить, сударыня. Доктор Гено был человеком учтивым и слишком хорошо известным в свете, чтобы пойти на злодеяние и запятнать себя соучастием в убийстве. Тогда они решили бросить младенца, и это достоверный факт. Заботами доктора Гено или вашего братца несчастного младенца отдали в одну крестьянскую семью – беднякам, и те, получив от доктора приличную сумму, вырастили его как родного. Но что с ним сталось потом? Умер он? Жив? Этого мы не знаем, зато братец ваш знает и может сказать!

– В таком случае чего же вы ждете, сударь? – горячо воскликнула герцогиня. – Отвезите меня обратно в Веракрус, проводите к брату, и, надеюсь…

Тут в дверь передней громко постучали.

– Что это значит? – удивился Онцилла. – Что там происходит?

– Это значит, – с горькой усмешкой откликнулась Майская Фиалка, – что месть на пороге и возмездие близко!

– Брось, девочка! Ты не в себе! Дай-ка пройти!

И, грубо оттолкнув девушку, Онцилла бросился к двери.

– Что случилось? – спросил Онцилла, распахивая дверь.

– Капитан, – отвечал стучавший головорез, – вернулся Сандоваль, которого вы послали на разведку.

– И что?

– Он сам не свой. Принес, как говорит, вести первостепенной важности.

– Чертов бездельник! Не мог подождать, пока я сам не спущусь?

– Похоже, нет, капитан. Он говорит – вас нужно срочно предупредить.

– Хорошо, сейчас иду. – И, повернувшись к герцогине, Онцилла с почтительным поклоном прибавил: – Сударыня, я вынужден оставить вас на несколько минут. Соблаговолите же набраться немного терпения, и скоро все уладится.

– Идите, сударь, я подожду.

Онцилла вышел к подручному.

– Ну что, – спросил он, – где этот Сандоваль?

– Во дворе дожидается, капитан.

– Ладно, ступай за мной.

Разбойник, называвшийся Сандовалем, отъявленный негодяй с угловатым лицом и мрачным взглядом, о чем-то бурно разглагольствовал, размахивая руками, перед своими товарищами.

– Так, что за шум? – резко проговорил Онцилла. – Никак тебе сам черт привиделся, негодник, коли стоишь тут бледный как смерть.

– Нет, капитан, черта я не видал, а вот дружков его закадычных – это да.

– Да что ты говоришь?

– А то, капитан, что ежели мы не поостережемся и не будем начеку, то нам, как пить дать, скоро крышка.

– Да говори ты толком, негодник!

– Вот-вот, вы тут кое с кем все любезничаете, а друзей-товарищей за собак да скотов держите.

– Ближе к делу!

– Эх, разрази меня гром! Хотите, чтоб я вам рассказал, так скоро сами все узнаете.

– Не пойму, что меня держит, мерзавец ты эдакий!..

– Вот именно, валяйте дальше! Ну да бог с вами, в двух словах дело вот в чем. В часе езды отсюда, не больше, я столкнулся чуть ли не нос к носу с отрядом ладронов – они мчались во весь опор.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь? У страха-то глаза велики.

– О, никакой опасности пока нет. Я их разглядел и пересчитал. Есть среди них и испанцы. А всего их с полсотни будет.

– И ты называешь это дурной вестью? – рассмеялся Онцилла. – А по-моему, напротив, она самая что ни на есть прекрасная. Да и с чего ты взял, что они держат путь именно сюда? Впрочем, пусть едут, уж мы-то их встретим. В конце концов, ладроны такие же люди, как и все, и мы еще поглядим, у кого когти длиннее – у них или у нас. Ладно, ребята, все за мной! Давайте приготовим нежданным гостям достойный прием.