Книга: Короли океана
Назад: Глава IX Как Питриан повстречал старого друга, которого не знал, и что за этим последовало
Дальше: Глава XI В которой Онцилла берет реванш
Глава X
Как Дрейф затеял новую экспедицию
Когда первое волнение улеглось и к флибустьерам вернулась сдержанность, они стали упрашивать Давида, чтобы он поведал им свою историю, то есть рассказал о приключениях, выпавших на его долю с того самого дня, когда он вышел в море последний раз.
Общую просьбу горячо поддержал и Дрейф, поскольку ему тоже не терпелось узнать о приключениях своего друга.
– Я с удовольствием готов удовлетворить ваше любопытство, – отвечал капитан Давид, – только вот, думаю, здесь не самое подходящее место для исповеди. Если не возражаете, давайте прогуляемся до моей пещеры, моего прибежища, которое я устроил себе тут неподалеку. Там спокойно обо всем и поговорим.
– Хорошая мысль, – согласился Дрейф. – Твоя пещера сгодится вполне, а то здесь, на голом берегу, нас могут невзначай заприметить.
– Ну ладно, тогда садитесь в шлюпку да заберите с собой Питриана, и плывите вдоль берега бухты, держа на оконечность мыса. Там увидите вход в пещеру – она выходит на море.
– А ты почему не с нами? – спросил Дрейф.
– Потому что Питриан оставил в лесу лошадь, а она кое-чего да стоит, и ее мог умыкнуть какой-нибудь бродяга, пока нас не было. Но хуже всего – если бы он заподозрил, что здесь творится что-то неладное.
– Дело говоришь, но сам-то ты как доберешься до своей пещеры?
– Не беспокойтесь, я вас нагоню.
Флибустьеры погрузились в шлюпку и отвалили от берега.
А Давид меж тем направился вглубь суши и скрылся в лесной чаще.
Дрейф без труда отыскал вход в пещеру; однако, чтобы заметить ее, нужно было знать, что она действительно существует. Три или четыре гранитные глыбы, рухнувшие с вершины холмистого мыса, который в этом месте представлял собой остроконечный утес высотой больше восьмидесяти футов, беспорядочно теснились перед входом в пещеру, полностью скрывая его.
Дрейф с матросами высадился на берег, после чего флибустьеры накрепко ошвартовали шлюпку и проникли в пещеру.
Давид сказал правду: эта природная пещера была достаточно просторная, с высокими стенами, пол в ней был устлан мелким песком; к тому же она была разделена на несколько крыльев, где могло укрыться одновременно несколько сотен человек.
Давид подоспел почти сразу; он привел под уздцы лошадь, груженную объемистой вязанкой хвороста.
Чтобы добраться до пещеры, флибустьеру пришлось одолеть часть пути по колено в воде. Лошадь поместили в отдельном крыле, разгрузили, освободили от узды и заправили ей охапку лесного гороха, которого предусмотрительно нарвал и прихватил с собой Давид, и голодное животное накинулось на него с невиданной жадностью.
В жарких областях Мексики, то есть в тех, что большей частью граничат с морским побережьем, днем стоит изнуряющий зной, а ночью – нестерпимая стужа.
Флибустьеры поблагодарили Давида за то, что он не забыл принести хвороста, и не мешкая взялись разводить большой костер, потом распаковали корзины с провиантом, захваченные с корабля, высыпали их содержимое на песок, и по сигналу Дрейфа каждый отобрал себе из общей кучи свою долю снеди, вина и прочих горячительных напитков.
Наспех приготовленная закуска пришлась как нельзя кстати – особенно для Питриана с Давидом, поскольку за неимением провианта они оба ничего не ели с самого завтрака, к тому же капитан поглотил его почти весь в одиночку.
Покончив с ужином и раскурив трубки, флибустьеры напомнили Давиду о том, что тот им обещал. Капитан Давид не заставил просить себя дважды и тотчас начал рассказывать о своих приключениях – впрочем, мы не станем приводить его рассказ здесь еще раз.
Когда же капитан смолк, Береговые братья принялись наперебой осыпать его поздравлениями, благо он заслужил их с лихвой за мужество и решимость, которые проявил за время своей долгой и смертельно опасной одиссеи.
– А сейчас, – сказал Дрейф, – давайте-ка вернемся к тому, что привело нас сюда. Так что там творится в Веракрусе, Питриан?
Теперь настал черед Питриана рассказывать, притом в мельчайших подробностях, обо всех событиях, что произошли с тех пор, как они на пару с Олоне покинули корабль.
Рассказ Питриана, который мы тоже здесь опустим, продолжался довольно долго, и флибустьеры выслушали его очень внимательно.
– Стало быть, – проговорил Дрейф, когда Питриан умолк, – этот змееныш Онцилла с гадиной Босуэллом в Веракрусе? Что ж, дело и впрямь серьезное. Эти мерзавцы наверняка опять затевают какую-нибудь пакость.
– Это уж как пить дать, – подхватил Питриан.
– О, я знаю, что говорю. Злодеи такой масти способны на любые мерзости, самые гнусные и самые отвратительные. Но что меня больше всего огорчает, так это нарочитая беспечность герцога де Ла Торре. А я-то считал его человеком решительным и предприимчивым. Но теперь вижу, что ошибался.
– Все верно, так оно и есть, – согласился Питриан. – Натура у него уж больно мягкая, нерешительная. Он и сам не знает, чего хочет.
– Слава богу, – воскликнул старый флибустьер, – если дело было бы только в нем, клянусь, я не стал бы его уговаривать, но с ним две женщины, и я хочу их спасти во что бы то ни стало! Потом, – прибавил он, с горькой усмешкой обведя взглядом флибустьеров, – Веракрус городок небедный, там есть чем поживиться.
– Тогда что нам мешает его захватить? – бросил Давид.
– Ты собрался его захватить? – рассмеявшись, спросил Дрейф.
– Ну да, и захвачу. Не один, конечно. Но будь со мной сотни три-четыре добрых товарищей, дело было бы в шляпе.
– В конце концов, поживем – увидим, – задумчиво проговорил Дрейф.
– Вы же не оставите в беде двух дам? – сказал Питриан.
– Ни за что на свете, сынок! Только сперва надо все как следует обдумать. Уж больно неохота переть на рожон.
– Знаете, – продолжал Питриан, – ваш брат Олоне велел дать ему точные указания и определенный ответ, как быть дальше.
– Не беспокойся, сынок, ответ мой такой: мы захватим Веракрус. Как? Пока не знаю, но верно говорю – я захвачу город, будь там этих гавачо хоть целый миллион! Давид, по его словам, знает город и округу как свои пять пальцев, ну а с ним на пару мы что-нибудь придумаем. Да, черт возьми, я буду не я, если мы не подстроим какую-нибудь каверзу этим растреклятым гавачо!
– Хорошо, – усмехнувшись, сказал Питриан. – Вы собираетесь захватить Веракрус, пусть так, и когда же?
– Дьявол! Тебе что, точный день и час подавай?
– Я же говорю, мне было велено разузнать все про все.
– Уж конечно, Олоне не из тех, кто кормится пустыми обещаниями. Ладно, передай ему так: через двадцать дней, день в день, ровно в этот самый час здесь высадится большой отряд, и расположится он в этой пещере. На следующий день, если угодно вам с Олоне, мы нападем на город. Теперь ты доволен? Все четко? Я точно обрисовал картину?
– Точнее не придумаешь, капитан. Я знал – на вас всегда можно положиться, так что теперь я спокоен.
– Вот и славно!
– Да, но это еще не все.
– Так, что там еще?
– Вы забыли про указания. Что нам-то делать все эти двадцать дней?
– Сидеть тише воды ниже травы и по возможности не играть с огнем, держать ухо востро, и главное, заруби себе на носу, Питриан…
– Хорошо-хорошо, капитан, я весь внимание.
– И главное, – продолжал Дрейф, делая упор на каждом слове, – ни под каким предлогом не раскрывать наши планы герцогу де Ла Торре: прежде всего потому, что он испанец и любит свою родину, и, несмотря на тайные козни, которые плетутся против него, может проникнуться чувством патриотизма и ненароком нас выдать, переметнувшись в самую решительную минуту на сторону врагов.
– Хорошо, капитан, я ничего не забуду. А как же дамы?
– Ах да, дамы! Это другое дело. Пусть ими займется Олоне. Он сам должен знать, насколько можно доверять герцогине с дочерью. Только, прежде чем их во что-то посвящать, пускай он основательно прощупает почву, чтоб действовать наверняка. Малейший неосторожный шаг – и нам крышка. Ты хорошо меня понял, Питриан?
– Даже более чем, капитан. Клянусь, я запомнил каждое ваше слово. У меня все вот здесь, – сказал он, постучав себя по лбу правым указательным пальцем. – Но мне хотелось спросить вас еще кое о чем.
– О чем же, сынок? Говори скорей, время поджимает, нам уже пора обратно.
– О, я быстро.
– Тогда поживей! Чего тебе?
– Я только хотел узнать, капитан, надо ли нам, как сегодня, разжигать костер на мысе?
– Питриан, дружок, да ты глуп как пробка.
– Спасибо, капитан. Но почему, скажите на милость?
– Разве я не говорил, что буду здесь ровно через двадцать дней, день в день, в этот самый час?
– Да, верно, капитан, говорили.
– И что, божья ты коровка, неужели тебе не понятно?
– Право, да. Признаюсь, к своему стыду.
– Голова ты садовая, не надо подавать мне никаких сигналов, потому как я буду здесь кровь из носу, так что ты уж сам пожалуй сюда в назначенный срок, ежели будет охота со мной повидаться.
– Надо же, капитан, а вы совершенно правы. Должно быть, я и впрямь глуп как пробка, ежели сразу не смекнул что к чему.
– Ну вот, и я про то. Так, значит, больше у тебя вопросов ко мне нет?
– Нет, капитан, вы очень любезны, благодарю.
– Не за что, – рассмеявшись, сказал Дрейф. – А теперь, ребята, – прибавил он, обращаясь к своим спутникам, – пора отчаливать, время не ждет. Ты с нами, Давид?
– Само собой! Чего я тут забыл?
– А ты, Питриан, уже возвращаешься?
– Пока нет, капитан. До утра еще три часа – завернусь в сарапе, прилягу у костра и сосну до рассвета.
– Ах ты, шельма! – со смехом заметил Береговой брат. – Ни в чем себе не отказываешь. Ну да бог с тобой, я на тебя не сержусь, ты славный малый. И знай, я очень тебе признателен за все, что ты сейчас для нас делаешь. Сказать по чести, твое положение в этой проклятой стране не из самых завидных.
– Полноте, не стоит об этом, капитан. От забот и кошки дохнут. Ежели все время думать об опасности, тогда уж лучше сразу сыграть в ящик…
Флибустьеры встретили его остроумную шутку дружным хохотом.
Дрейф и Давид обняли молодого флибустьера, а остальные Береговые братья горячо пожали ему руку, потом они выбрались из пещеры, сели в шлюпку, отвалили от берега и через несколько минут скрылись во мраке.
Когда плеск весел совсем стих, Питриан вернулся в пещеру и, как и обещал, растянулся у костра. И проспал как убитый до самого рассвета.
На другой день в час пополудни он уже возвратился в Веракрус.
Олоне с тревогой ждал возвращения друга. Тот в мельчайших подробностях рассказал ему обо всем, что с ним приключилось. Его рассказ доставил Олоне живейшее удовольствие и лишний раз доказал, что друг никогда не бросит его и всегда будет верен клятве, которую дал в Пор-Марго.
После плотного завтрака молодые люди набили баулы и отправились по обычным своим делам.
Здесь мы их и оставим, а сами последуем за Дрейфом, потому как главным героем нашего рассказа отныне становится он.
Когда шлюпка причалила к кораблю и матросы снова оказались на борту, они подняли ее на шлюпбалки, перебрасопили паруса и взяли курс обратно на Пор-Марго. Ветер дул благоприятный, море было спокойное – все обещало благополучный переход.
Первой заботой Дрейфа по возвращении на корабль было поделиться своей каютой с Давидом и открыть свои рундуки, дабы тот мог подобрать себе одежду, поскольку теперь это уже стало для него самой первой необходимостью. И вот на рассвете, когда Давид, выбритый да приодетый, вышел на палубу, капитана флибустьеров невозможно было узнать – все не преминули отметить его прекрасный вид.
– Черт подери, – сказал Дрейф, – жаль, у меня нет второго корабля, а то я отдал бы его под твое начало.
– Э-э, – отвечал тот, – кто знает, может, до прихода на Санто-Доминго твое желание еще исполнится.
Так прошло несколько дней. И вот как-то утром, незадолго до восхода солнца, флибустьеры, к вящему своему удивлению, обнаружили, что едва не уткнулись бушпритом в корму испанского корабля, – тот, будто «Летучий голландец», легендарный корабль-призрак, качался на волнах как бог на душу положит, с полощущимися парусами, сильно заваливаясь то на правый борт, то на левый.
Очевидно, испанцы, со свойственной им беспечностью, спали без задних ног, предоставив заботы о судне Провидению.
– Эй! – усмехнулся Давид. – Думаю, пришел мой черед, а ты как смекаешь, Дрейф?
– Ну-ну! Похоже, ты прав.
– Тогда на абордаж?
– Еще спрашиваешь!
Буканьеры прочитали молитву – по традиции, которую они соблюдали всякий раз, готовясь к бою, потом взяли оружие и застыли на месте, безмолвно воззрившись на своих командиров, готовые исполнить любой их приказ.
Как было заведено в подобных серьезных случаях, общее командование взял на себя Дрейф. Легкое флибустьерское суденышко не шло ни в какое сравнение с громадой испанского корабля; оно взмывало на гребни волн, точно перышко, и скоро поравнялось с испанцем с наветренной стороны.
Дрейф снял шляпу.
По этому сигналу, хорошо знакомому флибустьерам, были заброшены энтердреки – и оба корабля накрепко пришвартовались борт к борту.
Вслед за тем Дрейф передал руль юнге, а сам схватил топор и, встав рядом с Давидом, тоже вооруженным огромным топором, негромко обратился к Береговым братьям:
– Слушай мою команду, матросы! Нас восемьдесят человек. А у противника, если не ошибаюсь, с полтысячи. Значит, испанца надо захватить хитростью. Готовы?
– Да! – откликнулись флибустьеры.
– Тогда – на абордаж!
Половина флибустьерского экипажа во главе с Дрейфом, точно стая разъяренных тигров, рванула на верхнюю палубу испанца; а меж тем другая, сокрушив кормовые порты, проникла во внутренние отсеки неприятельского судна. В течение десяти минут кругом стоял оглушительный шум: яростные крики смешались со стонами и лязгом оружия. Береговые братья безжалостно рубили застигнутых врасплох, сонных испанцев, вопивших во все горло:
– Флибустьеры! Флибустьеры!..
Испанские моряки и представить себе не могли, откуда взялся этот легион бесов, нагрянувших и впрямь нежданно-негаданно. Они оказались поверженными скорее собственным страхом, чем истинной силой неприятеля. Дрейф не ошибся: то действительно был испанский галион, оснащенный пятьюдесятью четырьмя пушками, с экипажем в пятьсот человек. Было ясно, что, даже несмотря на внезапность, если бы испанцы дрогнули перед малым числом нападающих, они все равно смогли бы оказать им жестокое сопротивление и, наверное, рано или поздно сбросили бы их в море. Но испанцы были атакованы во сне, причем одновременно с двух сторон, и потому численность флибустьеров показалась им немалой – они решили, что противник значительно превосходит их в силе, поэтому не устояли и сдались.
Бой продолжался каких-нибудь двадцать минут, однако свыше полутора сотен испанцев пали замертво; большинство остальных были ранены либо флибустьерами, либо своими же в кромешной тьме.
Пленных вывели одного за другим на верхнюю палубу и в таком же порядке накрепко связали. Всего их было триста семьдесят пять человек. Капитана с офицерами зарубили прямо в каютах Береговые братья под командованием Давида, который повел их на абордаж; это еще больше обескуражило испанцев и ускорило их поражение: без командиров руководить боевыми действиями было некому – и они уже не могли защищаться.
Оба корабля находились тогда в проливах; Дрейф, обремененный столь большим числом пленных, решил оставить на галионе только четыре десятка самых крепких испанских матросов, чтобы они помогали управлять трофейным судном, – всех же остальных, раненых и невредимых, он разместил в трех шлюпках и высадил на видневшемся неподалеку пустынном островке, бросив там на произвол судьбы.
Следом за тем Дрейф принял на себя командование галионом, взяв с собой пятьдесят буканьеров, которые вкупе с сорока оставленными испанскими матросами составили экипаж, вполне достаточный по численности, чтобы управлять судном. А командовать своим кораблем он, с общего согласия флибустьеров, поручил капитану Давиду.
Испанский галион назывался «Тринидадом», и шел он из Кальо в Кадис с грузом кошенили, слитков золота и серебра, а также украшений и серебряных монет. Буканьерам на редкость повезло заполучить такой приз: ведь стоил он больше двух миллионов пиастров.
Поэтому, когда четыре дня спустя Дрейф бросил якорь в Пор-Марго, его радостно встречали все Береговые братья и горожане.
Прежде чем сойти на берег, Дрейф поделил добычу с товарищами; на причитавшуюся ему долю от трофеев он купил захваченный испанский корабль, оставив за собой и право им командовать, а свой бриг передал под начало Давида.
Дрейф был не из тех, кто даром теряет время, – уже на другой день по его прибытии на Санто-Доминго под неслаженные наигрыши уличных музыкантов, под бой барабанов, завывание флейт и громогласные крики «виват!» по всему городу было объявлено, что капитан Дрейф собирается в новую экспедицию, сулящую большую выгоду всякому, кто примет в ней участие. Зачисление добровольцев должно было производиться на следующий день в таверне «Сорванный якорь» – туда ровно в полдень надлежало прибыть всем Береговым братьям, желающим послужить под его командованием.
Такой же клич бросили и в Пор-де-Пэ, и на Тортуге, и в Леогане.
На другой день в означенный час в большой зале «Сорванного якоря» народу набилось битком, а поскольку таверна не могла вместить всех, кто хотел участвовать в намечаемой экспедиции, несметная толпа заполонила и подступы к ней. У пришедших, облаченных в большинстве своем в рубище, лица были суровые и решительные, каждый держал в руках ружье Гелена.
Береговых братьев прибыло отовсюду так много не случайно: прошел слух, что помимо двух своих кораблей Дрейф снарядил еще четыре, а значит, экспедиция намечалась и правда нешуточная, да и барыши она обещала немалые.
На помосте, водруженном в глубине большой залы, за длинным столом сидели: господин д’Ожерон, Дрейф, Красавец Лоран и другие знаменитые предводители флибустьерской братии.
За столом поменьше примостился слуга Дрейфа по имени Оливье Эксмелин – тот самый, который позднее написал захватывающие воспоминания о флибустьерах: он исполнял обязанности секретаря.
Ровно в полдень Дрейф встал.
Галдевшая перед тем толпа разом угомонилась – наступила мертвая тишина.
– Братья мои, – ясным, четким голосом заговорил Дрейф, – соратники и друзья, как вам, верно, известно, я начинаю набор добровольцев в новую экспедицию. Эта экспедиция, цель которой вы узнаете, лишь когда мы выйдем в море и будем в десятках лье от Большой земли, станет весьма прибыльным предприятием для тех, кто отправится со мной. Народу мне нужно совсем немного – тысячи двухсот человек хватит вполне. Но предупреждаю, отбирать я буду с особым тщанием, поскольку каждый из отобранных должен быть за десятерых. Вместе со мной во главе экспедиции пойдут: Красавец Лоран, капитан Монтобан, Давид и Мигель Баск. Имена четверых названных мною начальников уже сами по себе говорят о важности предстоящей экспедиции. Каждый из вас должен будет иметь с собой «гелен», шесть фунтов пороху, шесть фунтов пуль и провиант на двадцать пять дней. А сейчас, перед тем как начать отбор, я попрошу зачитать вам хартию, и на ней должен будет присягнуть каждый матрос, согласный добровольно участвовать в экспедиции.
Вслед за тем Дрейф обратился к Оливье Эксмелину:
– Читайте!
Работник встал и зачитал вслух хартию, которую сам только что и составил:
– «Именем короля и с благословения господина д’Ожерона, губернатора французских владений на острове Санто-Доминго, мы, поименно перечисленные ниже капитаны флибустьеров: Дрейф, Давид, Красавец Лоран, Мигель Баск и Монтобан, – решив предпринять новую экспедицию, собрали совет с намерением обсудить и утвердить нижеследующую хартию о том, что каждый Береговой брат, желающий участвовать в вышеозначенной экспедиции, обязан присягнуть и подписаться, прежде чем стать ее участником, под нижеследующим:
Тому, кто сорвет неприятельский флаг с крепости и водрузит там флаг французский и сине-бело-красный стяг флибустьеров, кроме его доли, причитается пятьдесят пиастров.
Тому, кто захватит пленного, когда возникнет надобность узнать новые сведения о неприятеле, кроме его доли, причитается сто пиастров.
Гранатометчикам, кроме их доли, причитается по пять пиастров за каждую гранату, попавшую в форт.
Тому, кто, рискуя жизнью, возьмет в плен офицера, кроме его доли, причитается сто пиастров.
Тому, кто лишится обеих ног, кроме его доли, причитается полторы тысячи экю или полтора десятка рабов, на выбор, в случае достаточного количества последних.
Тому, кто лишится обеих рук, кроме его доли, причитается тысяча восемьсот экю или восемнадцать рабов, на выбор, как сказано выше.
Тому, кто лишится ноги, без разницы – правой или левой, кроме его доли, причитается шестьсот пиастров или шесть рабов.
Тому, кто лишится руки, без разницы – правой или левой, кроме его доли, причитается пятьсот пиастров или пять рабов.
За потерю кисти руки, кроме доли, причитается сто пиастров или один раб.
За потерю обоих глаз, кроме доли, причитается две тысячи пиастров или два десятка рабов.
За потерю пальца, кроме доли, причитается сто пиастров или один раб.
В случае увечья, приведшего к обездвижению, предоставляется право на ту же сумму, что и при ампутации изувеченной конечности.
В случае ранения в туловище и необходимости впоследствии пользоваться клистерной трубкой (именно так!), кроме доли, причитается пятьсот пиастров или пять рабов, на выбор.
Все возмещения, помимо причитающейся доли, выплачиваются из общей добычи до ее дележа.
Плотнику и хирургу на каждом экспедиционном корабле, кроме его доли, причитается соответственно: хирургу – двести пиастров за снадобья, а плотнику – сто пиастров за работу.
Означенную хартию подписали вышепоименованные капитаны:
Дрейф, Давид, Монтобан, Красавец Лоран, Мигель Баск».
Когда чтение хартии закончилось, толпа взревела криками радости и оглушительными рукоплесканиями.
– Набор добровольцев объявляю открытым, – возгласил Дрейф.
Вслед за тем Береговые братья отделились от толпы и один за другим потянулись к помосту, готовые держать ответ на все вопросы Дрейфа и других начальников экспедиции.
Собеседование проводилось самым серьезным образом – многих претендентов отсеяли. Дрейф показал себя предвзятым при отборе тем более потому, что знал – недостатка в людях у него не будет, и потому ему хотелось взять с собой самых решительных флибустьеров и, главное, проверенных.
Не было зрелища более забавного, чем смотреть, как эти бравые молодцы лезут из кожи вон, только бы попасть в число счастливчиков, коим будет суждено рискнуть своей головой в экспедиции, о цели которой они пока не ведали ни сном ни духом… и как горько переживали они, будучи отвергнутыми, и с каким стыдом продирались обратно через толпу своих более удачливых товарищей, провожавших каждого свистом, насмешками и шутками.
Набор добровольцев продолжался два дня. На второй день к пяти часам вечера тысяча двести человек, самых решительных со всей колонии, приняли присягу и подписали хартию.
После этого Дрейф принял от господина д’Ожерона поручения для вверенных его командованию капитанов и объявил, что завтра к десяти утра всем новобранцам надлежит прибыть на борт кораблей, к которым они приписаны, для осмотра и парада перед отплытием.
И действительно, на следующее утро в назначенный час Дрейф вместе с господином д’Ожероном произвел общий смотр всех экипажей, после чего он распорядился, чтобы братание было закончено к полудню, потому как на половину первого назначен выход в море.
В предыдущих книгах мы уже говорили о том, что такое братание, а потому добавим к сказанному лишь одно.
Когда Береговой брат нанимался на корабль для участия в экспедиции, он выбирал себе товарища, и они с ним становились братьями на весь срок экспедиции. У них все было общее, они обязывались помогать друг другу и защищать; если один был ранен, другой нес его на своих плечах или до полевого госпиталя, или до любого укрытия, где неприятель не смог бы до него добраться.
В половине первого Дрейф поднял на фок-мачте сигнальный флаг к отплытию. На кораблях тотчас подняли якоря, раздернули паруса, и вскоре они впятером вышли в открытое море.
В число этой пятерки вошли: пятидесятичетырехпушечный флагманский корабль «Тринидад» под командованием адмирала Дрейфа; двенадцатипушечный бриг «Бдительный» под командованием капитана Давида; двенадцатипушечный бриг «Ворчун» под командованием капитана Красавца Лорана; двадцатишестипушечный корвет «Психея», испанский приз, под командованием капитана Монтобана, и десятипушечная шхуна «Панама», еще один приз, под командованием капитана Мигеля Баска.
На борту кораблей флотилии, как мы уже говорили, находились тысяча двести решительных, хорошо вооруженных моряков. То была и впрямь грозная флотилия – случись ей застать испанцев врасплох, им было бы несдобровать.
Часа в четыре пополудни, когда земля совсем скрылась из вида, по сигналу с флагмана все корабли флотилии легли в дрейф и капитаны объявили своим экипажам, что цель намеченной экспедиции – захват города Веракруса.
Береговые братья встретили столь радостное известие громоподобным топаньем; вслед за тем флотилия легла на прежний курс.
После выхода в море у Дрейфа не было ни одной свободной минуты – палубу он не покидал ни на мгновение. Только сейчас адмирал наконец сдал вахту одному из своих помощников и спустился к себе в каюту отдохнуть и перекусить, поскольку очень нуждался и в том и в другом.
Велико же было удивление капитана, когда, войдя в каюту, он увидел там Майскую Фиалку: девушка сидела и как ни в чем не бывало что-то шила, словно у себя дома в лесу на берегу Ламантиновой бухты.
Заслышав шаги капитана, милая девушка подняла голову, посмотрела на него и улыбнулась.
– Какого черта ты здесь делаешь, девочка? – не удержавшись, вопросил Дрейф.
– Не сердись, капитан, – отвечала та, воззрившись на него своими голубыми глазами, такими ясными и чистыми. – Я пробралась сюда тайком, ведь, спроси я разрешения, меня бы нипочем не взяли.
– Это уж как пить дать, – проворчал в ответ Дрейф.
– Ты злишься, капитан, и напрасно.
– Но какого черта ты здесь все же забыла?
– Я буду молиться за тебя и за наших братьев и стану помогать ухаживать за ранеными.
– Но, милое дитя, – уже в смущении продолжал он, – тебе не пристало находиться среди нас.
– Отчего же? Меня все любят, никто не хочет мне зла, да и я никому его не желаю.
– И все же, зачем тебе понадобилось пробираться на судно украдкой и на что сдалась тебе наша экспедиция?
– То, что ты так говоришь, нехорошо. Ты выпытываешь у меня мою тайну. Если это тебе так надо, я скажу, но против своей воли, – со слезами на глазах прибавила девушка.
– Ладно, непослушное дитя, не плачь. Я ничего не стану у тебя выпытывать. Чертовы бабы! – невольно выругался он. – Оставайся, раз уж ты здесь, что с тобой поделать. Жить будешь здесь – уступаю тебе свою каюту.
– А как же ты, капитан? Ты-то сам где будешь жить? Мне не хочется лишать тебя того, что тебе принадлежит. Уж коль ты позволил мне остаться, для меня любой закуток сгодится.
– Нет-нет, черт побери! Этому не бывать, сударыня, – резко заговорил было Дрейф, но тут же смягчился: – Ты останешься здесь, душенька. Негоже тебе маячить среди экипажа. И никаких возражений. А я, крошка, как ты понимаешь, без труда подберу себе другую каюту.
– Раз тебе так угодно, будь по-твоему, капитан. Благодарю тебя, ты добрый.
Дрейф вышел из каюты и наказал старшинам и боцманам приглядывать за девушкой, во всем ей угождать да следить, чтобы никто ее не обидел. Наказ его по большому счету был излишним: ведь милую бедняжку обожали все эти неотесанные буканьеры без исключения; они не просто уважали ее, а чуть ли не боготворили.
За время плавания не произошло ничего, что заслуживало бы нашего внимания.
В восемь часов вечера, в день, назначенный Дрейфом, флотилия вошла в бухту под командованием капитана Давида и стала на якорь в кабельтове от мыса – аккурат напротив пещеры.
Назад: Глава IX Как Питриан повстречал старого друга, которого не знал, и что за этим последовало
Дальше: Глава XI В которой Онцилла берет реванш
