В предыдущей нашей главе мы уже упомянули: Питриан отбыл из трактира, сказав, что направляется с товарами в Манатиаль.

Этот городок он выбрал по двум причинам: во-первых, Манатиаль располагался на берегу, прямо противоположном тому, на котором находился Медельин; во-вторых, проведя два дня в Медельине, где его, соответственно, каждая собака знала, можно было в крайнем случае легко подтвердить, что с тех пор, как он покинул его в компании дона Педро Гарсиаса, его ноги там больше не было.

Отбыв из трактира, молодой человек проехал через весь город, а потом воспользовался потерной, проложенной неподалеку от участка местности, прилегавшего к крепости с тыла.

Инженеры, занимавшиеся реконструкцией города, допустили большую ошибку, обнеся его стенами и поместив губернаторский дом рядом с молом, между таможней и главной церковью, то есть собором. Самая же крепость, напротив, возвышалась с противоположной – внутренней стороны города, притом что ее орудия были нацелены на открытое поле. Таким образом, в случае нападения с моря город оказывался под защитой только пушек форта на острове Сан-Хуан-де-Луис. Однако эти пушки были плохо пристрелены, а поскольку в те времена испанцы считались артиллеристами самыми что ни на есть никудышными, они могли запросто попасть в таможню или в губернаторский дворец, построенный аккурат напротив форта.

Часовые на входе в потерну, через которую Питриан выбрался из города, пропустили его беспрепятственно – только обменялись с ним парой-тройкой скабрезных шуток, после чего молодой человек весело и беззаботно распрощался с ними. Но, едва выбравшись на открытую местность и сочтя, что отошел достаточно далеко и из города его не заметят, он свернул направо, обошел Веракрус и направился по дороге в сторону Мехико, а потом, пройдя некоторое расстояние, пустился по пересеченной местности к берегу моря и двинулся дальше по песчаному пляжу.

Молодой человек пустил лошадь свободным ходом и со свойственной юности беспечностью, которую ничто не может омрачить, ехал, как счастливый путешественник, радостно любуясь красотами природы и покуривая сигарилло за сигарилло.

Так он добрался до живописной неглубокой бухточки, окаймленной густым лесом. Раскаленное солнце уже начало припекать голову нашему путешественнику, но при виде спасительной зелени он приободрился и припустил лошадь прямиком в ту сторону. Углубившись в лес, он принялся искать удобное местечко, где можно было бы передохнуть часок-другой.

Такое место он нашел довольно быстро: оно представляло собой дивную полянку, пересеченную прозрачным ручьем и покрытую бархатистым ковром тонкой и густой травы.

Питриан спешился, разнуздал лошадь, расстелил на земле покрывало и высыпал на него две меры маиса, или кукурузы, которую позднее, бог весть почему, стали называть «турецким зерном».

Нисколько не заботясь о лошади, молодой человек занялся приготовлением завтрака для себя.

Как предусмотрительный путешественник, Питриан позаботился взять в дорогу достаточно провизии, ничего не забыл – даже флягу отменной каталонской водки прихватил. Десерт же в виде бананов, плодов черимойи, лимонов и тому подобного он нарвал прямо с деревьев. Засим он аккуратно разложил завтрак на траве, уселся на тщательно сложенное сарапе и, достав из сапога воловьей кожи нож, уже готов был налечь на радовавшую глаз снедь, благо и время завтрака подоспело: солнце стояло почти в зените.

В то самое мгновение, когда Питриан вонзил нож в сочную корейку, запеченную накануне, он расслышал в зарослях кустарника шорох; вслед за тем кусты раздвинулись – и из зарослей показался человек.

Незнакомца едва прикрывало грязное рубище неопределенного цвета, мало напоминавшее одежду; сам же он был истощен и бледен, с длинной бородой, а всклокоченные космы доходили ему почти до плеч; глубоко посаженные, сверкающие мрачным огнем глаза рассеянно блуждали; он опирался на узловатую палку и, казалось, передвигался с большим трудом.

Питриан вскинул голову и с любопытством воззрился на странного пришельца.

– Ave Maria purissima! – проговорил флибустьер.

– Sin peccado concebida! – хриплым голосом подхватил незнакомец.

– Эй, дружище! Какого черта вы тут делаете? – спросил молодой человек.

– Есть хочется! – отвечал незнакомец, не сводя пылающих глаз со снеди, разложенной на траве в нескольких шагах от него.

– Вы что, голодны, приятель? – весело продолжал Питриан. – Ну что ж, раз вы голодны, нет ничего проще, чем вас накормить. Бросайте свою палку, присаживайтесь напротив меня и налегайте, не бойтесь.

Незнакомец как будто пребывал в нерешительности.

– Ну будет, будет, не стесняйтесь, приятель, – подбодрил его молодой человек. – Здесь, черт возьми, и на двоих хватит за глаза.

Незнакомец не заставил просить себя дважды; он отбросил палку, примостился напротив флибустьера и принялся – нет, не есть, а уписывать за обе щеки все подряд, так что Питриану приходилось то и дело осаживать голодного для его же пользы.

Наконец, после того как все припасы были уничтожены и незнакомец влил в себя изрядную порцию водки, черты его разгладились и лицо, изможденное от лишений, озарилось радостью.

– Эх, – с непередаваемым выражением воскликнул он, – как же здорово поесть до отвала! Давненько не едал я вволю.

– Я рад, – отвечал молодой человек, – рад, дружище, что сумел помочь вам удовлетворить аппетит, который, ежели судить по только что совершенным вами подвигам, был вызван затянувшимся постом.

– О да, – с печальной улыбкой проговорил незнакомец, – пост у меня и впрямь больно затянулся. Три месяца кряду я питался только подножным кормом – корешками всякими да плодами.

– Три месяца! – изумился Питриан. – И вы смогли выдержать такую диету?

– О да, – продолжал тот, – Господь поддерживал меня, давал силы. Но, не повстречайся вы мне сегодня, через нескольких часов я непременно умер бы от отчаяния, усталости и нужды.

Молодой человек раскрыл портсигар, выбрал великолепную гаванскую сигару и закурил.

– О-о, – с завистью протянул незнакомец, – табак!

– Курите? – осведомился Питриан.

– Курил, – отвечал незнакомец, грустно качая головой.

– Надо же! Я буду не я, ежели не дам вам покурить. Вот, держите сигару, дружище. Говорю вам – настоящая гаванская, с северного побережья, так что не бойтесь.

Незнакомец дрожащей рукой взял сигару и закурил.

В течение нескольких минут они вдвоем молча сидели и вдыхали пьянящий ароматный дым, исходивший от их сигар.

– Кстати, приятель, – снова заговорил Питриан, – мы вот уже битых два часа сидим тут вместе, и я, по-моему, поступил как настоящий друг. Вам ведь не за что жаловаться на меня?

– Да я вам жизнью обязан, – признался незнакомец, – и единственное мое желание – отплатить вам когда-нибудь за вашу доброту.

– Не будем об этом. То, что я сделал для вас, может, когда-нибудь сделает для меня кто-то другой. А стало быть, мы квиты. Так уж устроен мир: оказанная однажды услуга – не более чем исполненный долг. Значит, говорите, я оказал вам услугу? Что ж, ладно, только давайте не будем больше об этом. А вы-то сможете оказать мне хотя бы одну прямо сейчас?

– Я? – удивился незнакомец. – Скажите, что для этого нужно сделать?

– Одну простую вещь, принимая, однако, в расчет, что с моей стороны это не будет бестактностью и никоим образом вас не ущемит. Расскажите, как вышло, что вы, такой молодой, сильный, решительный, дошли до столь жалкого состояния, я бы даже сказал, плачевного. Должно быть, за всем этим кроется какая-то трагедия, и я был бы не прочь узнать об этом, полагая, что у вас нет серьезных причин что-то скрывать. Еще только час пополудни, и я никуда не спешу. Я сам хозяин своему времени и к тому же свободен как ветер. Так что, ежели вы сочтете меня достойным своего доверия, рассказывайте. Я послушаю с большим интересом и, как знать, может, еще вам пригожусь.

– Вы оказали мне слишком большую услугу, сеньор, и мне непозволительно отказывать вам ни в одной вашей просьбе. Тем более что, сдается мне, вам угодно знать мою историю скорее из интереса, нежели из любопытства.

– Ваши слова во многом справедливы, дружище, так что рассказывайте и ничего не бойтесь. У нас еще предостаточно сигар, да и водки во фляге хватает. Итак, начинайте.

– Хорошо, сеньор, я все расскажу, тем более потому, что вы не испанец.

– Что? – вскричал Питриан. – Да что такое вы говорите? И с чего вы это взяли?

– О, успокойтесь, сеньор! В ваших манерах, в вашей речи трудно признать испанца. Наоборот, ваша наружность, да и весь ваш облик говорят, что вы настоящий кастильянец.

– Ну что ж, раз так, интересно знать, откуда у вас это ни на чем не основанное предположение?

– Откуда, сеньор? Просто вы были добры ко мне. Не обдали меня ни презрением, ни оскорблением. А напротив, сжалились над моим бедственным положением. Я видел, как у вас на глазах выступили слезы, когда вы предложили мне разделить с вами трапезу. Тогда-то я и подумал: «Нет, этот человек не испанец! Испанец стал бы меня унижать, оскорблять и, уж конечно, отказал бы мне в куске хлеба, в котором не отказывают даже собаке».

– Да вы малый не промах, – заметил Питриан, – разбираетесь в людях!.. Ну что ж, давайте рассказывайте свою историю, и тогда поглядим, ошиблись вы насчет моей национальности или нет.

– Дай бог, чтоб не ошибся. Во всяком случае, чем бы это для меня ни обернулось, я, как вы того желаете, расскажу вам все как есть, без утайки. Рассказ мой будет короткий, чтобы не злоупотреблять вашим вниманием.

– Ладно-ладно, валяйте! Я же сказал, времени у нас достаточно. Не свались вы нежданно-негаданно на мою голову, я улегся бы спать. А теперь предпочел бы послушать вас, да под добрую сигару.

– Прежде всего должен сказать вам, кабальеро, я не испанец, а француз, родом из Парижа, из Сент-Антуанского предместья. То есть чистокровный француз.

– Надо же, какая встреча! – воскликнул Питриан. – Неужто вы и правда француз?

– Да, сеньор, и еще раз это повторяю. Зовут меня Пьер Давид – для пущей ясности.

– Валяйте дальше.

– Отец мой, честный мебельщик, старался приобщить меня к своему ремеслу, да без толку: я думал только о том, чтобы поиграть да пошалить на улицах и под мостами. И вот однажды, в ту пору мне было лет восемнадцать-девятнадцать, повстречался я с какими-то типами – они увели меня с собой и так опоили, что когда я очнулся, то, к ужасу своему, узнал, что оказался завербованным Вест-Индской компанией, и вместе с сотней таких же горемык угодил в один из тех жутких тиглей, где агенты Компании держат вперемешку свои жертвы. Признаться, я смирился с бедой. По натуре я человек беспечный и всегда грезил о дальних странствиях. Через четыре дня после того, как меня похитили, я вместе с другими такими же бедолагами отправился в Дьеп – там нас загнали на судно, и на другой день мы отплыли к островам. Плавание продолжалось три месяца, и для меня это было самое счастливое время. Мне повезло: я стал любимчиком экипажа и работал вместе с матросами – они обучали меня своему ремеслу. Так что по приходе в Пор-де-Пэ я мог бы запросто управиться с работой на любом судне. Там, на островах, меня продали на три года одному из самых знаменитых Береговых братьев с Тортуги.

– И как его звали? – тут же полюбопытствовал флибустьер.

– Дрейф.

– Так вы бывший работник Дрейфа?

– Вы что, его знаете?

– Может, и так… но… давайте… дальше-то что?

– Дрейф – человек в полном смысле слова: строгий, но добрый и справедливый к своим работникам. Он сделал из меня настоящего моряка, и, когда закончился срок, я был принят в Береговое братство. И начал бороздить моря – охотиться на испанцев. Скоро я уже и сам мог командовать кораблем, – надеюсь, на Тортуге еще помнят капитана Давида.

– Как, вы – знаменитый капитан Давид? Тот, что захватил Портобело с Картахеной?

– Да, это я, сеньор, – просто отвечал тот.

– Но как так вышло?..

– Терпение, сеньор.

– И то правда, – весело согласился молодой человек. – Давайте-ка еще хлебнем по глотку да выкурим по сигаре.

И то и другое было тотчас же исполнено.

– Семь месяцев назад, – продолжал Давид, – я оснастил пирогу и с дюжиной бравых товарищей отправился в проливы караулить испанские галионы, что возвращаются в Европу, доверху груженные золотом. Но, увы, минуло две недели, а на горизонте так и не показался ни один парус. Провиант у нас подходил к концу, и нам пришлось покинуть островок, где мы все это время обретались. Погода до сих пор стояла прекрасная. И тут грянула буря – налетел жестокий шквал. Судно наше опрокинулось… и я несколько часов кряду бултыхался в воде, плывя наугад. И уже совсем лишился сил и вот-вот готов был пойти ко дну, когда меня подобрала шлюпка с испанского корабля, направлявшегося в Веракрус. Волей случая, а такое в жизни флибустьера бывает только раз, испанский капитан сжалился надо мной: он не повесил меня, а отдал в рабство одному из пассажиров, зажиточному помещику из предместий Гвадалахары, который, как я думаю, доводился ему дальним родственником. На мое счастье, капитан не знал, кто я такой, – он принял меня за жалкого бедолагу, иначе, даже невзирая на жалость, какую я ему внушал, болтаться бы мне в петле на фока-рее… В Веракрусе я пробыл два месяца вместе с моим новым хозяином. Справедливости ради должен заметить, что для испанца он был совсем не злой. Когда же дон Антонио Сибола, так его звали, покончил со всеми своими делами в городе, он прикупил мулов и лошадей, погрузил на них всякую кладь и в одно прекрасное утро отправился в Гвадалахару. Ехали мы только на рассвете, а раз или два хозяин останавливался на целый день в городках, что встречались нам по пути. Путешествие наше продолжалось полтора месяца. Когда же мы добрались до поместья, хозяин, уже успевший убедиться в моем послушании, отрекомендовал меня своему надсмотрщику, и тот пристроил меня на полевые работы к другим пеонам. Так я оказался далеко на чужбине – в самой что ни на есть глуши. Хозяину и в голову не могло прийти, что я вздумаю бежать – без денег, без оружия и почти голый. Правда, куда податься, мне было невдомек и потому пришлось смириться с ожидавшей меня участью. Хозяин не знал, какая у меня сила воли, да и меня самого он так и не узнал – он и представить себе не мог, что я человек настырный. Как вы, верно, убедились, я довольно бегло изъясняюсь по-испански, ну а более глубокие познания в этом языке могли мне очень даже пригодиться. И вот я положил себе две недели на подготовку к побегу. Собрал пригоршню пиастров, которые умудрился заработать, кое-какую снедь, запас табаку и кое-что из одежды. И припрятал все это в зарослях алоэ. Наконец в назначенный день, а вернее, ночь я набрался смелости и пустился в бега, держа в сторону побережья и ориентируясь, по морской привычке, по звездам. Шел я только ночью, а днем прятался, стараясь не попадаться на глаза местным, потому и все селения обходил стороной. Крохотная сумма, которую я скопил, оказалась совершенно бесполезной, потому что после побега питался я, как уже говорил, одними корешками да плодами. Но тяжелее всего пришлось мне без табака. Да и провиант я экономил напрасно: все равно он весь вышел. Ну а дней восемь назад я наконец-то выбрался на это пустынное побережье: чутье не подвело меня и вывело прямиком к морю. На оконечности вон того мыса, его отсюда хорошо видно, я наткнулся на довольно глубокую пещеру, к которой, на мое счастье, было трудно подобраться, да и вход в нее обращен был в сторону моря. Там-то я и затаился. Дни напролет высматривал на горизонте парус в надежде, что, быть может, хоть один корабль занесет к этим неприютным берегам и он заберет меня отсюда. А ночами я шарил по лесу в поисках плодов и корешков, чтобы хоть как-то поддерживать свое жалкое существование. И вот нынче утром я увидел, как вы неспешно едете себе вдоль берега. Я подкрался к вам поближе – и меня сразу поразили ваши черты. Я подумал так: «Или человеческая натура и впрямь обманчива, или этот человек никакой не злодей». Положение мое было отчаянное, я присматривался к вам и, улучив минуту, предстал перед вами. Вот и вся моя история, так что теперь вы ее знаете и моя судьба теперь в ваших руках.

– Ну что ж, славный мой приятель, что до ваших речей, они дошли до добрых ушей, и, раз уж мы теперь знаем друг друга, или почти знаем, давайте, с вашего позволения, забудем этот чертов испанский язык, который так неудобоварим для нас, французов, и вынуждает строить ужасные гримасы, и перейдем на наш родной старый добрый галльский.

– Так, значит, вы настоящий француз?! – с непередаваемым волнением воскликнул Давид.

– Конечно! Раз вы сами догадались, к чему теперь это скрывать? Я не только француз, дружище, но и Береговой брат, как и вы.

– Вы? О, не верю своему счастью!

– Еще бы, любезный мой капитан, считайте, вам крупно повезло.

– Мне-то? – с грустной улыбкой проговорил тот. – Впрочем, может, и так. Благодаря нашей встрече я готов в это поверить.

– Я не имею привычки говорить загадками. Суть дела в двух словах такова: невероятный, немыслимый, скажем прямо, план побега из поместья, где вас держали за раба, тот самый план, что вы задумали, благодаря непостижимому стечению обстоятельств вам почти удался.

– Боже мой, да вы шутите!

– Я не стал бы шутить, ведь это было бы беспричинной жестокостью, а я на такое не способен. Итак, выслушайте меня: Дрейф, бывший ваш хозяин, уже две недели с лишним крейсирует вдоль этого побережья. Он-то и высадил меня на берег в четверти лье отсюда на пару с моим братом Олоне. И ежели вы не знаете меня лично, то уж наверняка слыхали мое имя: я младший брат человека, с которым вы, должно быть, очень даже хорошо знакомы.

– Как его зовут? – встрепенулся капитан Давид.

– Питриан.

– Как, вы брат того славного Питриана, с которым я два года вместе плавал?

– Да, капитан, к вашим услугам, – сказал молодой человек, протягивая ему руку.

– Надо же, – бросил Давид, отвечая ему горячим рукопожатием, – порода всегда скажется. Ваше поведение выдало вас с головой еще до того, как вы назвали свое имя. Но прошу вас, продолжайте: уж больно интересно все, что вы говорите.

– Охотно верю, – рассмеявшись, сказал молодой человек. – Так что вот уже две недели кряду, как мы с Олоне рядимся в шкуры испанцев и живем в Веракрусе, и пока, по крайней мере надеюсь, не вызвали никаких подозрений. Мы выдаем себя за погонщиков-торговцев из глубинки. Я не в курсе замыслов нашего друга Дрейфа, но, вполне вероятно, он затевает что-нибудь эдакое – например, готовится захватить Веракрус.

– О, это дело непростое!

– А будь оно простое, какая от этого радость? – рассмеялся молодой человек.

– И то верно, – рассмеявшись в ответ, отвечал Давид. – Ну а вы-то что здесь делаете?

– Олоне как раз отрядил меня к Дрейфу узнать, что нам делать дальше. А поскольку я не хочу рисковать, чтобы меня раскрыли, ведь это нарушит наши планы, то еду себе не спеша – дожидаюсь ночи. Как только зайдет солнце, я подам условный сигнал, и скоро вы увидите корабль.

– О, ну тогда я и правда спасен! – воскликнул Давид, вне себя от радости.

– Вот и славно! По крайней мере, ежели вы не предпочтете остаться на земле, я не вижу серьезных препятствий, которые помешали бы вам снова вернуться в море.

– Слава богу! Я ни на миг не останусь на этой проклятой земле и уберусь отсюда сразу, как только представится такая возможность.

– Как бы то ни было, в добрый час! Именно это я и называю патриотизмом. Кстати, раз уж вы теперь знаете все, что хотели, присоветуйте мне кое-что!

– Что именно?

– Кое-что из области топографии. Думаю, за два месяца пребывания в Веракрусе вы успели осмотреться?

– Уж конечно, – со смехом отвечал капитан. – Скажу вам даже, я пускал в ход глаза при всякой удобной возможности.

– То есть?

– То есть я знаю город с окрестностями как свои пять пальцев, равно как и побережье в радиусе десяти лье. Честное слово, я успел изучить здесь все так, как будто прожил на этой проклятой земле лет десять.

– Ого, дружище, это может нам пригодиться.

– Вы думаете?

– Еще бы! Ежели Дрейф все еще замышляет против Веракруса какую-нибудь каверзу, сдается мне, вы могли бы оказать нам неоценимую помощь хоть в качестве проводника.

– В самом деле, и уж поверьте, я это сделаю с большой охотой.

– О, и не сомневаюсь, ведь вы, верно, успели возненавидеть этих гавачо всем сердцем.

– А то! Ведь они обращались со мной как со скотиной, и я хочу отомстить им от всей души.

– Отлично! Вот это разговор!

– Ну да, разговоры разговорами, а время летит быстро, и солнце как будто уже низко.

– О, времени у нас достаточно. Еще нет и пяти.

– Гм, до конца дня остается только час, а нам еще нужно добраться до условленного места.

– Вам хватит сил идти со мной, капитан?

– Мне? – удивился тот. – Да я так славно отдохнул, что готов одолеть и десять лье, если нужно.

– Ладно, раз так, тогда в путь!

– В путь так в путь, и да поможет нам Бог!

Питриан взнуздал лошадь, взвалил на нее баул и вскочил в седло.

Что до капитана Давида, ему оставалось поднять свою палку, только и всего.

И они вдвоем двинулись дальше.

Питриан, перед тем как тронуться в путь, обстоятельно, в мельчайших подробностях описал новому другу то место, куда они направлялись.

– Это вон там, – сказал капитан, – я знаю то место и могу провести вас туда с закрытыми глазами. Идите за мной, не бойтесь, со мной не заплутаешь. Сейчас давайте в лес – там укроемся от всяких любопытных глаз. Так оно, конечно, длиннее, но времени у нас, как вы сами сказали, достаточно.

– Прекрасно, дружище, целиком полагаюсь на вас. Ступайте первым, а я следом за вами.

Давид зашел вперед и двинулся вглубь чащи, прорубая палкой путь через заросли кустарника, а в нескольких шагах позади него шел Питриан – он уже спешился и вел лошадь под уздцы.

Дороги, которой они шли, как таковой не существовало, и продвигаться приходилось медленно, шаг за шагом, так что на побережье они снова вышли не скоро.

Солнце уже с полчаса как зашло, когда они наконец добрались до того места, куда две недели назад причалили шлюпки флибустьеров.

– Вот и пришли, – сказал Питриану капитан.

– Ну и ну! Да вы все рассчитали с математической точностью. Именно здесь мы с Олоне и высадились. А теперь надо бы собрать побольше сухого хвороста.

– О, это раз плюнуть, – сказал Давид.

– Первым делом дайте-ка я расседлаю лошадь и задам ей месива. Может, нам придется полночи здесь просидеть, и я не хочу, чтобы бедная скотина голодала.

– Валяйте, а я пока займусь хворостом.

– Вот и отлично.

Питриан начал снимать с лошади упряжь, обтер ее соломенным жгутом, потом привязал на длинный аркан и наконец задал ей месива.

Покончив с этим делом, молодой человек заметил, что Давид тоже не сидел сложа руки и успел собрать огромную кучу хвороста, которого хватило бы с лихвой, чтобы поддерживать огонь всю ночь напролет.

– А что теперь? – спросил Давид.

– Теперь мы возьмем и как можно скорее перетаскаем всю эту кучу вон на тот холм справа, на мысе, – там ее и запалим.

– Да ну? – со смехом проговорил Давид. – Так ведь аккурат у подножия того холма и находится пещера, где я устроил себе жилище.

– Полноте! Неужто такое возможно? И впрямь странно.

– Да ничего странного! Это ж ясно как божий день. Оглядитесь – и сами увидите: продираясь через заросли, мы обогнули бухту и вышли к тому же мысу, только с другой стороны, а раньше он был у нас слева.

– Совершенно точно. Ну что ж, приятель, как видите, покамест нам везет: ночь выдалась ясная, хоть и безлунная; видимость достаточная, хотя издалека нас не разглядеть.

Так, за разговорами, наши герои принялись нагружаться хворостом – работенка оказалась не из легких – и перетаскивать его на вершину холмистого мыса. Дорога была длинная, неровная и утомительная, тем более в темноте, – но никакие трудности не могли остановить двух отважных искателей приключений. И меньше чем за час весь хворост был перенесен на вершину мыса.

Вслед за тем наши герои не мешкая взялись раскладывать костер.

Когда занялся огонь, Питриан плеснул в костер из бутылки, которую специально прихватил с собой. Из клубов дыма в небо тут же взметнулось яркое пламя, озарившее прибрежный песок причудливыми отблесками.

Разложив костер так, чтобы он горел больше часа без необходимости то и дело подбрасывать в него хворост, авантюристы спустились с холма на пляж.

Питриан вооружился ночной подзорной трубой, еще мало известной в ту пору, поскольку ее, вместе с галилеевой трубой, изобрели лишь несколько лет назад, и стал всматриваться в морскую даль.

Прошло около часа – и никаких признаков того, что сигнал заметили. Давида охватила нешуточная тревога – он впал в отчаяние, и ему уже мнилось бог весть что: Дрейфу, дескать, надоело ждать условного знака и маячить в виду берега, вот он и ушел в открытое море, или, может, его спугнули неприятельские паруса…

Напрасно Питриан старался ободрить его и убедить в полной никчемности подобных догадок – флибустьер в ответ только недоверчиво качал головой и через пять минут снова начинал роптать. Это так осточертело молодому человеку, что он с досады плюнул на него и предоставил ему сокрушаться, сколько душе угодно.

И вдруг в море вспыхнул яркий огонь – он трижды поднялся над волнами и опустился, потом погас.

– Ну вот, что я говорил! – бросил Питриан, поворачиваясь к Давиду. – Значит, по-твоему, Дрейф сбежал?

– Прости, брат, – оправдывался Давид, – я так понастрадался, что мне не зазорно впасть в сомнения, особливо когда дело касается последней моей надежды.

– Я вас ни в чем не упрекаю, – сказал молодой человек. – Но если б вы хорошо знали Дрейфа, понимали бы: на его счет сомневаться не приходится.

– Я оплошал, говорю вам, простите.

– Ладно, забудем об этом. Надеюсь, вы здорово обрадуетесь, оказавшись среди старых своих товарищей… Эй, глядите: вот еще вспышка. Теперь огонь отлично видно: он быстро приближается.

В течение нескольких минут наши искатели приключений стояли бок о бок, прислушиваясь и приглядываясь.

Вдруг Давид встрепенулся и побежал к морю с криком:

– Вот они! Я их слышу!

Действительно, теперь уже можно было отчетливо расслышать приглушенный скрип весел в обитых пенькой уключинах – шлюпка должна была вот-вот подойти к берегу.

Питриан кинулся следом за Давидом, попросив его перед тем малость посторониться, что тот и сделал, после чего сам он подался чуть вперед и вскоре разглядел скользящую по воде тень.

Через пять минут в песок с шуршанием уперся нос шлюпки и на берег выскочили вооруженные люди.

– Кто здесь? – послышался резкий окрик Дрейфа.

– Питриан! – тут же бросил в ответ молодой человек, устремляясь ему навстречу.

Дрейф пожал ему руку.

– Здравствуй, брат, – сказал он. – С тобой и мой матрос? Это он тушит костер?

В самом деле, Давид, у которого мигом пробудилось буканьерское чутье, уже успел взбежать на вершину холмистого мыса и погасить огонь, чтобы его отсветы ненароком не привлекли ненужного внимания со стороны суши, – предосторожность, о которой молодой человек не подумал и которую Дрейф с товарищами не преминули одобрить.

– Нет, – улыбнувшись, отвечал Питриан, – это не Олоне, а один из наших, которого вы уж, верно, похоронили, а теперь вот имеете счастье снова лицезреть.

– Один из наших? – удивленно воскликнул Дрейф. – И как же его зовут, сынок?

– Пьер Давид.

– Пьер Давид?! Один из достойнейших наших братьев! Наш друг, чью смерть мы так горько оплакивали! О, слава богу! Я хочу скорей его обнять.

– Я здесь, брат! Здесь! – крикнул флибустьер, подбегая к нему.

– Это он! Это его голос! Ах, боже всемогущий, как же я рад снова видеть тебя, брат!

Двое Береговых братьев слились в объятиях и долго стояли так, не в силах расцепиться.

Давид плакал от радости; он едва не потерял рассудок от счастья.

Его тотчас окружили другие флибустьеры – и принялись по-всякому выказывать ему знаки дружбы. Бравый капитан преобразился на глазах, он стал совсем другим человеком – все прошлые мытарства разом были забыты, и единственное, о чем он помышлял, так это о настоящем, которым были наполнены все его самые сокровенные чаяния: ведь отныне он был свободен и вернулся к своим друзьям.