План, предложенный доном Педро Гарсиасом и одобренный обоими Береговыми братьями, был выполнен точь-в-точь.

После прогулки по бульвару они втроем зашли в харчевню, и там Олоне довелось убедиться, что опасения доброго селянина по его с Питрианом поводу были отнюдь не беспочвенны.

Не успели они войти в общую залу, как на них устремились подозрительные взгляды большинства посетителей; голоса при их нежданном появлении тут же попритихли.

Наши Береговые братья, памятуя о том, что ночь им придется отчасти провести вне стен трактира, вооружились каждый мачете – тесаком с прямым и очень широким лезвием, закрепив его на бедре кожаным ремешком и пропустив через железное кольцо вместо ножен; кроме того, каждый же припрятал у себя за крепдешиновым поясом кинжал и парочку добрых пистолетов.

Упомянем вскользь и о сарапе – накидке с разрезом посередине, служащей мексиканцам чем-то вроде плаща, который днем они носят на плече, а при необходимости используют наподобие щита.

Общее настроение, с каким их встретили в харчевне, слегка встревожило Олоне: ему, понятно, не хотелось ни с кем ссориться, поскольку ничего хорошего им с товарищем это не обещало. И он был приятно удивлен, когда через четверть часа сотрапезники в зале вернулись к прерванным разговорам и занялись своими делами, как будто совершенно забыв о двух чужаках. Больше того, под конец обеда иные гости, перемолвившись вполголоса с селянином, даже заговорили накоротке и с нашими погонщиками, притом уже без всякой подозрительности.

Наконец, отобедав, трое наших друзей расплатились по счету и ушли, заметив, к своему удовольствию, что на их прощальные жесты посетители отвечали с такой же учтивостью.

– А теперь, – заявил своим друзьям дон Педро, – если не возражаете, мы отправимся в Гуляй-Разгуляй.

– Мы к вашим услугам, сеньор, – ответствовал Олоне.

– Кстати, у вас есть с собой оружие?

– Оружие? Но зачем? – в один голос удивились двое друзей.

– Да так, – с некоторым смущением проговорил добрый селянин, – сами знаете, осторожность нигде не помешает.

– Неужели там, куда вы нас ведете, нам есть чего бояться?

– Ровным счетом ничего, я так думаю. Но ссоры обычно возникают из-за пустяков. А посему никогда не грех иметь при себе что-нибудь для самообороны, я так считаю.

– О, тут уж будьте спокойны. Не считая, как видите, мачете, у нас имеется и другое оружие, и уж с ним-то в случае чего мы заставим себя уважать.

– Тогда вперед! И да хранит нас Бог! Но главное – от меня ни на шаг!

– Мы вас не подведем, тем более что даже не знаем, куда вы нас ведете, хотя с ваших слов и так ясно, что нам не худо бы следить за своими действиями и словами.

– Приятно иметь дело с толковыми людьми, которые все понимают с полуслова, – заметил добрый селянин и по привычке громко расхохотался.

В эпоху испанского владычества Мексика была совсем другой страной, не то что в наши дни; даже трудно сравнивать ее нынешнее положение с тем, в каком она пребывала в те далекие времена.

Население сгибалось под непосильным железным ярмом, законы отличались безжалостной непреклонностью.

Между тем в крупных городах, особенно портовых, властям приходилось давать отдушину кипучим страстям южной природы, поэтому в тамошних захудалых кварталах скорее с попустительства, нежели разрешения, полиции было предостаточно домов более чем подозрительных, служивших пристанищем для разношерстного сброда – подонков, отщепенцев и висельников всех мастей, совершенно спокойно приходивших туда сбывать награбленное и замышлять новые злодеяния.

Эти своего рода притоны, каких предостаточно и у нас во Франции, даже в те времена, о которых мы ведем речь, навевали такой ужас на порядочных людей, что все эти celadores, veladores, serenos и прочие служители общественного спокойствия старательно обходили подобные злачные места стороной и лишь порой и весьма неохотно отваживались подходить к ним на близкое расстояние – когда знали, что им хватит сил дать отпор разбойникам, которыми кишели эти трущобы и соседние кварталы.

Если иной раз ночью до полицейских надзирателей, расставленных по углам улиц, доносился шум драки, они остерегались вмешиваться, потому как драчуны обычно их не жаловали и могли запросто с ними поквитаться. На другой день горе-надзиратели попросту подбирали один-два разбухших трупа, валявшихся в каком-нибудь грязном проулке или сточной канаве, и этим все сказано.

Среди подобных злачных мест самыми опасными считались так называемые Гуляй-Разгуляй, потому как они скрывались за вполне благопристойными вывесками и фасадами, вводившими людей в заблуждение.

Место, куда дон Педро Гарсиас вел двух наших друзей, и было, по его словам, одним из таких Гуляй-Разгуляев, притом самых известных в Веракрусе. Там обыкновенно собиралось самое отребье общества, состоявшее из бродяг со всех провинций Новой Испании, всякого рода авантюристов да бежавших со своих кораблей матросов из Европы, которых по случаю завербовали на причалах Эль-Ферроля, Кадиса или Малаги.

Притон Гуляй-Разгуляй помещался в проулке близ гавани. Этот проулок представлял собой довольно мрачную улочку, которая пользовалась не самой доброй славой; начиналась она за собором и вела к реке. Улочку эту, узкую и грязную, куда никогда не проникало солнце, обрамляли полуразвалившиеся лачуги, где ютились последние отбросы общества. Она и днем-то имела зловещий вид, а ночью и подавно.

В том месте, где заканчивалась улочка, река делала крутой изгиб, образуя тупой угол, откуда от нее ответвлялся рукав, который через сотню футов вниз по течению втекал обратно в речное русло.

Гуляй-Разгуляй располагался повыше того места, где образовался этот искусственный рукав, и стоял он частично на твердой земле, частично на сваях, вбитых прямо в берег реки, и глядел на ее рукав.

То был довольно просторный и мрачноватый с виду дом, с редкими окнами и плоской крышей, по которой ночами сновали спущенные с цепи молоссы, беспрестанно воющие на луну.

Дон Педро Гарсиас у этого самого дома и остановился. Чтобы завсегдатаям было проще узнать сию юдоль порока, над ее источенной червями дверью разместили вывеску с изображением душ в чистилище, расписанных в гротесковой манере Калло, позади же вывески коптил чахлый светильник.

– Вот мы и пришли, сеньоры, – сказал дон Педро, обращаясь к своим друзьям.

– Гм-м! – протянул Питриан. – А видок-то у этого заведения говорит совсем не в его пользу.

– Да уж, – рассмеялся селянин. – То-то будет, когда вы увидите его изнутри.

– Выходит, – прибавил Олоне, – вы заманили нас в самый настоящий разбойничий притон?

– Ей-богу, что тут еще сказать, – с напускным простодушием отвечал мексиканец, – кроме того, что в нашем положении есть свои «за» и «против».

– Конечно, «за» звучит куда привлекательнее. Впрочем, скоро увидим.

– Во всяком случае, – подхватил Питриан, – для пущей верности буду держаться одной рукой за мачете, а другой за кошелек.

– И такая предосторожность не будет лишней, – подтвердил дон Педро. – Что ж, заходим?

– Как вам будет угодно.

Мексиканец достал из сапога нож и трижды стукнул рукояткой в дверь – с равными промежутками между ударами.

Псы на крыше откликнулись на призывный стук дона Педро злобным воем; изнутри дома тут же послышались крики, сопровождавшиеся шарканьем быстро приближающихся тяжелых шагов и сиплым голосом человека, пытавшегося усмирить разъяренного пса, который, как было слышно, трусил рядом с ним.

Заскрежетал замок – и в приоткрытой двери появилась сперва хитроватая рожа с косящими глазами и всклоченными волосами, а следом – рука с фонарем.

Как мы успели заметить, дверь всего лишь приоткрылась, потому как во всех испанских колониях на дверях домов с внутренней стороны имелись цепочки, позволявшие открывать их только на фут, от силы на полтора; подобная предосторожность могла пригодиться особенно ночью, и служила она главным образом против воров, которых в этих щедро согретых солнцем краях было предостаточно во все времена.

После короткого колебания плутоватая рожа наконец решилась выглянуть наружу. Силясь разглядеть новоприбывших в неверном свете фонаря, хозяин дома обратился к ним охрипшим голосом, больше походившим на тявканье простуженной собаки:

– Эй, вы, какого дьявола вас принесло! Нет чтобы тихо сидеть дома, так они все шляются где ни попадя да беспокоят порядочных людей, колотя к ним в дверь почем зря!

– Да будет вам, дружище, или не признали? Я же ваш добрый приятель дон Педро Гарсиас, черт побери! И имею право на хороший прием, как и мои друзья, что со мной. Хватит держать нас на улице! Да соблаговолите запереть вашу псину, а то сопит за дверью так, будто кусок мяса почуяла!

– А-а, – спохватился хозяин, и рот его искривился в безобразной ухмылке, – так это вы, дон Педро! Что ж, добро пожаловать! Давненько не заглядывали. Вас, верно, не было в Веракрусе?

– Вот и хорошо, amigo. Только негоже разговаривать при свете луны. К тому же на улице как-то неспокойно. Открывайте же, черт бы вас побрал!

– Немного терпения, я сейчас. А собаку не бойтесь: она хоть и лает, но не кусает.

С этими словами хозяин сдернул цепочку и открыл дверь пошире – аккурат настолько, чтобы пропустить в проем троих гостей; засим он тут же захлопнул ее за ними и тщательно запер на замок.

Олоне с товарищем, видя, каким влиянием пользуется мексиканец в этом вертепе, и важность, какую он на себя напустил, призадумались; впрочем, учитывая, что все мексиканцы в душе немного пройдохи и контрабандисты и чуть что, сразу хватаются за наваху, новое впечатление об их друге было скорее хорошим, нежели плохим: это вселяло надежду, что с таким удальцом, как добрый селянин, они сумеют в два счета выкрутиться из любой переделки.

Гости оказались в передней, освещенной слабо мерцавшим, как будто чахнущим, светильником; к счастью, их провожатый знал дом как свои пять пальцев.

Дона Педро нисколько не смущал этот полумрак, вернее, сумрачное освещение, и, дав товарищам знак следовать за ним, он прошел через переднюю, свернул налево – во дворик и остановился возле некоего подобия лестницы с врезанными ступеньками, по которой только и можно было попасть на второй этаж.

Еще один светильник, чадивший не меньше других и помещавшийся у подножия лестницы перед неказистой статуэткой Гваделупской Богоматери, покровительницы Мексики, как видно, предназначался для того, чтобы освещать и двор, и лестницу.

Лестница была кривая и трудная для подъема: как выражался на своем образном языке Матюрен Ренье, никто, кроме моряков, пожалуй, не дерзнул бы взойти по этим зыбким ступеням, где любой другой мог бы легче легкого свернуть себе шею.

Но как бы там ни было, трое гостей вполне благополучно поднялись на второй этаж.

И остановились перед наглухо запертой дверью, над которой красовалась еще одна вывеска – с шутовской или, скорее, ироничной надписью: Sociédad fraternal de los amigos de la Sabiduria, что в переводе означало «Братство друзей Мудрости».

Перед тем как войти, мексиканец на миг задержался и тихо проговорил:

– Осторожно, сеньоры! Главное, что бы вы там ни увидели и ни услышали, ничему не удивляйтесь.

– Не беспокойтесь, – в один голос отвечали двое друзей.

Между тем по ту сторону двери у членов «Братства друзей Мудрости» шел дым коромыслом. Снаружи отголоски содома слышались вполне отчетливо: то была оглушительная какофония, в которую слились пение, вопли, брань, – и все это под нестройный аккомпанемент скрежещущей музыки, глохнувшей в общем невообразимом гаме.

Дон Педро отодвинул щеколду – дверь отворилась.

Взорам троих друзей открылась странная картина.

Перед ними была просторная зала с широкой эстрадой в глубине; на эстраде размещались полтора десятка горе-музыкантов, силившихся затмить друг дружку игрой на всевозможных инструментах и, казалось, нимало не заботившихся о том, что, собственно, они играют и что по большому счету попросту невозможно было расслышать.

В зале собралась добрая сотня странных субъектов в грязных лохмотьях: они играли и пели кто во что горазд и пили. Середину залы занимал огромный овальный стол, покрытый зеленым сукном, прожженным и замызганным во многих местах. На столе громоздилось десять здоровенных подсвечников с ярко горящими желтыми сальными свечами; вокруг стола стояли и сидели игроки. Играли в монте; карты сновали туда-сюда с головокружительной быстротой. Между тем, хотя игра шла вроде бы весьма оживленно и увлекала всех игроков с головой, на сукне посверкивали лишь редкие серебряные монеты и ни одной золотой. Справа и слева от головного стола тут и там к стенам лепились столики поменьше, обрамленные скамьями, на которых восседали жаждущие выпивохи, вливавшие в себя самое разное пойло, от тепаче и пульке до испанских вин мексиканского разлива, охотно принимавшиеся за настоящие благодаря колоритным названиям. На стенах коптили десятка два бра, худо-бедно дополнявшие общее скудное освещение. Потолочные балки едва проглядывали сквозь густые, стелившиеся волнами клубы сигарного дыма.

С правой и левой стороны залы, точно посредине, помещались две комнаты поменьше: первая предназначалась для игроков в лото – людей, в общем-то, мирных, а вторая – для завсегдатаев заведения, предпочитавших по тем или иным причинам беседовать уединенно, так, чтобы им не мешали.

Считается, что ловкачам-испанцам, чтобы запахнуться, достанет и бечевки, – и эта шутка уж очень походила на правду, если приглядеться к собравшимся в общей зале. Довольно было и одного взгляда на их свирепые, омерзительные лица, на оружие, которое они кичливо выставляли напоказ, чтобы тотчас же признать в них отъявленных головорезов.

Кого только среди всей этой публики не хватало: были тут и погонщики мулов, и торгаши, и солдаты, и даже монахи, притом что последние казались самыми неугомонными и вздорными.

Появление трех новых гостей явно произвело определенное впечатление на местную публику – многие завсегдатаи этого «отрадного уголка» поднялись им навстречу и принялись дружески приветствовать дона Педро и пожимать ему руку. Тот же, не задерживаясь, прошел через всю залу и провел двух своих спутников в одну из каморок, где в это время не было ни души.

Трое друзей сели и, обратясь к подавальщику, который, едва они переступили порог заведения, следовал за ними по пятам, наказали подать тепаче. По заведенной в подобных заведениях традиции заказ был оплачен вперед.

Когда были наполнены стаканы и раскурены сигарилло, Олоне взял слово.

– Послушайте, дон Педро, – сказал он, – вы затащили нас в этот ваш Гуляй… местечко, признаться, довольно странное, и я на вас не сержусь. Но почему мы не остались в общей зале, с остальными выпивохами, а уединились здесь?

– Вот что, – улыбнувшись, заметил мексиканец, – я хочу вас кое-кому представить – эти люди вот-вот придут, но прежде мне хотелось бы с вами кое-что обсудить.

– Гм! Да вы говорите так, будто священнодействуете.

– Дайте закончить и тогда поймете – я делаю это из самых благих побуждений.

– Что ж, валяйте! Мы слушаем.

– Думаю, вы знаете, с каким рвением собиратели податей исполняют свои обязанности и какие препоны они чинят торговле?

– Так-так, кажется, я понимаю, к чему вы клоните, уважаемый дон Педро. Вам нет нужды ходить вокруг да около. Будет лучше, ежели вы перейдете прямо к делу.

– Полноте! Неужто вы и правда уловили мою мысль?

– С ходу, сейчас сами увидите. Мы с приятелем родом из городка Керетаро, контрабанда там возведена в принцип, и честь ни у кого от этого не страдает. Но чтоб вам было понятно, дела торговые мы стараемся вести предельно честно и от уплаты податей не уклоняемся. Ну а ежели кто попытается обвести нас вокруг пальца, мы сумеем за себя постоять, и любыми средствами – даже не погнушаемся пустить в ход мачете или наваху, коли будет надобность.

– Вот уж и впрямь дельно сказано, уважаемый сеньор. По крайней мере лично у меня с вами не возникало недопонимания. Так вот, а привел я вас сюда в ваших же интересах, чтобы предложить одно дельце, не только выгодное, но и верное, поскольку только так вы и сможете безоговорочно восстановить свою репутацию.

– Ну-ну, и что же это за дельце? – полюбопытствовал Олоне, пристально глядя на мексиканца.

– Вот в двух словах, о чем речь. Его милость герцог де Ла Торре испрашивал у вице-короля Новой Испании дозволения перебраться на жительство в края, где климат помягче. И его превосходительство вице-король, по всему видать, отказать не должен. Завтра в Веракрус прибывает вестовой с таким разрешением. Герцог де Ла Торре, похоже, богат, как Крез, а иные кабальеро полагают – и, на мой взгляд, не без оснований, – что Господь распределил богатства между людьми не совсем справедливо и что не будет большим грехом, ежели сия знатная особа лишится части своих благ, доставшихся ему без всякого труда.

– Что до меня, – вставил Олоне, – я полностью разделяю такое мнение. Так в чем вопрос?..

– Да-да, а поскольку вице-король не может отрядить солдат для сопровождения нашей знатной особы, многие кабальеро, склонные к авантюрам, решили прогуляться в горы и попросить у сеньора герцога, когда и он прибудет туда, самую малость от его богатств.

– Прекрасная мысль!

– Стало быть, вы одобряете такой план?

– Одобряю, дон Педро? Да я об одном только и жалею – что он не пришел в голову мне самому!

– Что ж, тогда все складывается как нельзя лучше, – значит, вы с нами?

– Всецело. Вы можете рассчитывать на нас с приятелем.

– Вы и не представляете себе, сеньор, какой камень свалился у меня с души, а то я грешным делом думал, уж не сомневаетесь ли вы.

– Мы – сомневаемся? О, сеньор, как видно, вы совсем не знаете керетарцев! Наша жизнь – нескончаемая борьба с откупщиками, так что, пожалуйста, давайте без лишних уговоров, а то мне как-то неловко. Когда нам отправляться в путь, сеньор?

– Надеюсь, скоро. То есть как только герцог назначит день своего отъезда. Нам, сами понимаете, важно его опередить.

– Конечно. Так, стало быть, это дело двух-трех дней?

– Самое большее… Кстати, а вот и те, кто решился возглавить наше предприятие и кому я позволю себе вас отрекомендовать, хоть и не успел сказать о них ни слова.

– Вы угадываете наши желания, уважаемый сеньор.

Действительно, в то же мгновение в зале объявились трое или четверо субъектов с физиономиями висельников. Они были вооружены до зубов, а их платье говорило, что это жалкие голодранцы.

Завидев пришедших, Олоне с Питрианом невольно содрогнулись: двоих они как будто даже признали, однако их волнение осталось незамеченным в потоке нескончаемых приветствий, которыми новоприбывшие обменивались с доном Педро. Незамедлительно подали выпивку – все тут же налегли на нее, и на сей раз основательно.

– Ну как, дорогой дон Педро, – обратился к мексиканцу один из незнакомцев, – удалось ли вам сговориться? Достойны ли эти двое, о которых вы нам столько понарассказывали, участвовать в игре? На них можно положиться?

– Рад сообщить вам, сеньор Гато-Монтес, – с поклоном ответствовал наш селянин, – что мы имеем дело с настоящими рыцарями удачи. Мне и растолковывать им ничего не пришлось: они все схватывают с лету. К тому же они из Керетаро, и этим все сказано.

– Браво! – воскликнул тот, кого назвали Гато-Монтесом. – Вот это дело, а то я на дух не переношу людишек, с которыми никогда не знаешь, как вести себя. По поводу этих двух чужаков у меня и впрямь были серьезные сомнения, но теперь от них не осталось и следа. Да, черт возьми, времена нынче суровые, и нам нужны крепкие молодцы. Давайте же ударим по рукам и выпьем за ваше здоровье!

– Благодарю вас, сеньор Гато-Монтес, за добрые слова в наш адрес, – отвечал Олоне. – Мы с приятелем постараемся не подкачать и докажем, что вполне их заслуживаем.

– Не сомневаюсь, дружище. Через пару-тройку дней проверим вас в деле.

Другой подозрительный тип, тот, что показался знакомым нашим флибустьерам, покуда хранил гробовое молчание и не отводил от двух друзей подозрительного взгляда; он лишь шепотом перекинулся парой слов со своими товарищами. Олоне тут же смекнул: если им с Питрианом и угрожает опасность, то только с его стороны, – однако он сделал вид, будто ничего не заметил и как ни в чем не бывало продолжал беседовать с Эль Гато-Монтесом и доном Педро Гарсиасом.

– Честное слово, – сказал он, – даже не знаю, что меня так раззадорило – общение или тепаче… а может, то и другое. Нынче вечером я чувствую небывалый прилив сил и радости, просто развожу руками. Да уж, участвовать в деле, которое обещает целую кучу золота, и притом без всякого риска, – чертовски приятная штука! А теперь, когда мы обо всем договорились, может, перекинемся в монте? У нас с приятелем припасено по горстке унций да пиастров – уж больно не терпится пустить все это на ветер.

– Золотые слова! – в один голос воскликнули разбойники, уже облизываясь при мысли обчистить чужаков до нитки. – Ну да, монте так монте!

Принесли карты, Олоне разложил перед собой два десятка унций, достал из-за пояса кинжал и вонзил его в стол.

– Ну и ну! – зашептались меж собой присутствующие. – Вот так отчаянный!

– Сеньоры, – проговорил Олоне, – за нами, керетарцами, не заржавеет. Любой скажет, мы не лыком шиты, как и все, кто из глубинки. Но у нас там ходят слухи, только без обид, что вы, прибрежные жители, не гнушаетесь поправлять фортуну, стоит ей отвернуться от вас. А посему должен вас предупредить, чисто по-дружески: хоть мне и нравится расставаться с деньгами добровольно, я очень не люблю, когда их забирают у меня против моей воли.

– Что это значит? – с усмешкой вопросил неизвестный, о котором мы говорили выше.

– Это значит, кабальеро, – объяснил Олоне, не сводя с него глаз, – что, как только чья-то рука покусится на мое золото, я мигом пригвозжу ее к столу.

– Любопытно было бы поглядеть, – заметил незнакомец.

– А вы попробуйте – и тут же убедитесь, причем самым недвусмысленным образом.

Питриан никак не мог взять в толк, к чему клонит его друг, но он знал Олоне не первый год и понимал – тот не станет затевать ссору по пустякам, поэтому он решил внешне держаться как ни в чем не бывало, но в случае чего сразу прийти ему на выручку; тем более что он тоже как будто признал среди незнакомцев двоих и не мог избавиться от мысли, что от них можно ждать худого в любую минуту.

– Эй, уймись, Мастрильо! – гаркнул Эль Гато-Монтес. – И не вздумай затевать склоку с нашим кабальеро. Он прав, хотя его слова не имеют к нам никакого отношения, потому как все мы тут люди порядочные, черт побери!

Заручившись столь своеобразным патентом на добропорядочность, разбойники приосанились и горделиво расправили усы: никто не бывает более щепетильным в вопросах чести, чем отпетые мошенники.

Игра началась. Все ее участники знали толк в монте, так что борьба за столом завязалась жаркая. К тому же, вопреки впечатлению, какое противники двух наших друзей производили своей внешностью, в карманах у каждого из них водилось золотишко, и в изрядном количестве.

Партия, разыгранная с такой горячностью, закончилась через два часа в пользу Олоне, а вскоре удача и вовсе переметнулась на его сторону. И все золото противников сложилось перед ним в одну поблескивающую груду, от которой игроки были не в силах оторвать горящих глаз.

Играли без удержу – пили умеренно. Но, несмотря на хваленую воздержанность испанцев, то ли от чрезмерного азарта, то ли вследствие разгоряченной, затхлой обстановки, страсти накалились до крайности, и вот уже игроки стали ощущать первые признаки опьянения. А игра между тем шла своим чередом – ставки сперва удваивались, потом утраивались, и так беспрерывно.

Мешая карты, покуривая и беседуя с противниками, Олоне краем глаза наблюдал за манипуляциями сеньора Мастрильо: он уже не раз видел, хотя не подавал вида, как рука этого кабальеро боязливо тянулась к его груде золота и тут же резко отдергивалась, как будто сей «чистюля» испытывал – нет, не угрызения совести, а страх: что, если Олоне и правда приведет свою угрозу в исполнение.

Между тем Олоне следил за ним неотрывно, как кот за мышкой. И вот уже Мастрильо оказался совсем на мели: не успел он бросить на сукно свои последние шесть унций, как в мгновение ока их проиграл!

Тасуя карты, Олоне на миг отвернулся, чтобы попросить Питриана плеснуть ему в стакан, и Мастрильо, улучив мгновение, потянулся рукой к заветному золоту – но тут же взревел от дикой боли.

Быстрый, как молния, Олоне пригвоздил к столу его руку с пригоршней золота.

– Я же предупреждал, – холодно сказал он.

– Goddam! Чертов ублюдок! By God! – завопил Мастрильо, напрочь позабыв от гнева и ярости свою роль и пытаясь схватиться за рукоятку кинжала, чтобы выдернуть его из руки.

Олоне удерживал кинжал крепко.

– А это еще что такое? – воскликнул флибустьер с блестяще разыгранным изумлением. – И кто же это тут у нас? Англичанин! Безбожник гринго! Избави бог! Сеньоры, да этот тип – лазутчик ладронов! Как он к нам затесался?

Очевидцев происшедшего охватило сильнейшее смятение. Эль Гато-Монтес не знал, что и сказать. Действительно, его товарищ выдал сам себя. Теперь будоражило всю залу, куда набилась тьма народа, привлеченного звоном золота и захватывающей игрой.

Питриан с холодной невозмутимостью рассовал по своим карманам золото, сваленное в кучу перед Олоне, потому как не знал, чем все может закончиться, и решил осторожности ради спрятать выигрыш подальше от алчущих взглядов зрителей.

Меж тем кровь потоком хлестала из раны презренного негодяя, корчившегося в ужасных муках, ибо боль его была нестерпима. К тому же он видел, что публика была явно настроена против него: все это скопище висельников, которые не отступили бы ни перед каким преступлением, прониклось суеверным страхом перед вероотступником и невольно пятилось от него.

Эль Гато-Монтес счел уместным вмешаться. Дело осложнилось не на шутку – он и сам мог вот-вот оказаться в опасности.

– Сеньор кабальеро, – обратился он к Олоне, – я вдвойне признателен вам за то, что вы разоблачили этого мерзавца. Во-первых, потому, что он совершил гнусную кражу, а вдобавок вы вывели его на чистую воду. Все мы здесь люди почтенные и не допустим, чтобы такой вот embustero избежал кары, которую заслужил по справедливости. Вытаскивайте кинжал, сеньор. Клянусь именем всех присутствующих кабальеро, как только мы выйдем отсюда, этот негодяй будет предан правосудию, которое настоятельно его требует.

Олоне презрительно усмехнулся, выдернул кинжал, обтер клинок о стол и сунул его обратно себе за пояс; а что до Мастрильо, побледневшего как полотно, он тотчас лишился чувств. Двое товарищей обмотали ему руку кушаком, чтобы остановить кровь, и по знаку Эль Гато-Монтеса вынесли его из комнаты. Мало-помалу суматоха, вызванная случившимся, улеглась; все вернулись кто к своей игре, кто за свой стол – в зале остались только дон Педро, глубоко восхищенный поступком Олоне, сам Олоне, Питриан и Эль Гато-Монтес.

– Ну что ж, идемте, сеньоры, – проговорил дон Педро, – думаю, нам здесь больше нечего делать!

– И я так считаю, – согласился Олоне. – Пошли!

Они встали и двинулись через залу под заискивающе подобострастные прощания разбойничьей публики; а когда оказались на улице, Эль Гато-Монтес без лишних церемоний подошел к Олоне, который следовал чуть позади Питриана с мексиканцем.

– Отлично сыграно, приятель! – сказал ему он. – Только бедный мой друг не заслужил такой расплаты.

– Вы думаете? – иронично обронил Олоне.

– Да. И подозреваю, ваш выпад был продиктован другой причиной.

– Может, и так, а вам-то какое дело?

– Простите, но это, сдается мне, звучит как объявление войны. Я вас не знаю, но еще узнаю и, клянусь, сорву маску, которой вы прикрываетесь, как и вы вынудили сорвать с моего друга его личину.

– И как я мог бы запросто сорвать вашу, сеньор, будь у меня охота, – с горечью сказал Олоне.

– О, неужели вы настолько всеведущи?

– Имейте в виду одно: я знаю, как зовут вашего приятеля и вас. Босуэлл наказан. Эль Гато, хоть он больше не Ягуар, а Монтес, ждет то же самое, когда придет время.

– Проклятье! – вскричал Эль Гато-Монтес, хватая молодого человека за горло. – Ты не успеешь сдержать слово, потому как долго не протянешь!

– Назад! – невозмутимо проговорил Олоне, приставив к его груди пистолет. – Я обожду убивать тебя, подонок: рановато будет. Беги! И не попадайся мне больше на пути, иначе следующая наша встреча будет для тебя последней!

– О, – скрежеща зубами, вскричал Эль Гато-Монтес, а вернее, Онцилла, ибо уже пора назвать его настоящее прозвище, – ты оплошал, не прикончив меня на месте, и, клянусь, ты мне сам шкурой своей заплатишь!

Вместо ответа Олоне только пожал плечами и спокойным, бесстрастным взглядом проводил изменника, в растерянности бежавшего во тьму.

– Эх, – невольно вздохнул он, засовывая пистолет обратно за пояс, – начинаю думать, что нашему приятелю дону Педро Гарсиасу пришла в голову и впрямь замечательная мысль привести нас в этот Гуляй… Выходит, двое наших старых знакомых головорезов в Веракрусе. Впрочем, один больше не игрок, ну а со второго я глаз не спущу.

Закончив про себя этот короткий монолог, молодой человек пустился догонять своих товарищей. Вскоре они втроем уже были у дверей трактира, где Олоне и Питриан распрощались с доном Педро Гарсиасом, выказав ему напоследок заверения в самой чистосердечной дружбе.