Дон Педро Гарсиас определенно играл роль ангела-хранителя для двух наших искателей приключений; случай свел их с ним, едва они успели высадиться на берег, как будто нарочно для того, чтобы он смог оказать им большую услугу. С первой же минуты этот достойный человек привязался к молодым людям, а поскольку он пользовался в своих краях безупречной репутацией, это было им только на руку.

Прежде всего, он оградил их от множества неприятностей, с которыми они наверняка столкнулись бы, не окажись его рядом, тем более в совершенно неведомой им стране, так что в одиночку, случись что, им вряд ли удалось бы выкрутиться; потом, пользуясь своими связями, он снабдил их целой кипой рекомендательных писем, открывавших перед ними двери в именитые дома Веракруса, что только помогало им осуществить планы, которые привели их в Мексику.

Трое путников без труда миновали городские сторожевые заставы: начальник стражи оказался старым знакомым нашего доброго селянина, он лишь мельком взглянул на пропуска погонщиков и, пожав дону Педро руку, а также осведомившись о его делах, дал знак часовым пропустить их, что, не преминем это отметить, вызвало у них в душе живейшую радость.

Добрый селянин, прежде чем заняться своими собственными делами, безоговорочно взялся препроводить новых друзей на Церковноприходскую улицу, где помог им устроиться в трактирчике опять же благодаря своим рекомендациям к его хозяину, которого хорошо знал, потому как приходился и ему кумом.

Заметим мельком, что кумовство в Испании, и особенно в колониях, распространено довольно широко и с давних пор стало делом вполне узаконенным; такое почти что родство сплачивает обе стороны, быть может, даже крепче настоящих родственных уз. Кумовья никогда ни в чем друг другу не отказывают – в пределах возможного, разумеется, – и помогают всем, чем могут.

В Мексике, Чили и особенно в Перу кумовство считается делом едва ли не святым и потому зачастую ко многому обязывает, причем от своих обязательств кумовья никогда не отказываются.

Удобно разместив двух наших друзей у кума, дон Педро дал им свой адрес, взяв с них обязательство, что они непременно проведают его при первой же возможности, после чего он наконец соблаговолил откланяться, чтобы они могли заняться собственными делами.

А сейчас давайте оставим Олоне с Питрианом обживаться в Веракрусе и готовиться к предстоящему делу, ради чего они туда прибыли, и вернемся к герцогу де Ла Торре и его семейству.

Как мы уже сказали, господин д’Ожерон, при посредничестве испанского губернатора Санто-Доминго, обратился к капитан-генералу Кубы за разрешением стать на рейде Веракруса французскому военному кораблю «Непоколебимый», коему предписано королем Людовиком XIV доставить туда его превосходительство герцога де Ла Торре, недавно назначенного его католическим величеством вице-королем Перу.

Таковое разрешение пришлось ждать некоторое время, и вот в конце концов оно было получено вкупе с учтивым сопроводительным письмом от капитан-генерала. На следующий день по получении означенного разрешения герцог де Ла Торре, распрощавшись с господином д’Ожероном и предводителями буканьеров, вместе с семейством перебрался на судно. «Непоколебимый» без промедления поднял якорь и вышел в море.

Плавание из Пор-Марго до Веракруса прошло при обычных условиях – без достойных нашего внимания происшествий. Около восьми утра «Непоколебимый» стал на якорь в виду форта Сан-Хуан-де-Лус, где обыкновенно останавливались все суда.

Впервые со времен завоевания Мексики французский военный корабль во всей своей величественной красе вошел в один из главных заморских портов Испании, что для города стало целым событием: изумленные, даже испуганные, горожане при виде столь мощного корабля пребывали в тревожном недоумении, силясь понять, что же привело его в их гавань и кто позволил ему бросить здесь якорь.

За полтора часа до захода в гавань Веракруса к «Непоколебимому» в открытом море подошла испанская шхуна под парламентерским флагом. На борту шхуны находился граф дон Антонио де Ла Сорга-Кабальос, генерал-губернатор провинции Веракрус, с четырьмя или пятью приближенными старшими офицерами; был там и лоцман, которому предстояло провести корабль к якорной стоянке.

Дон Антонио, офицеры и лоцман поднялись на борт «Непоколебимого».

Генерал-губернатор был отпрыском древнего испанского дворянского рода и человеком весьма образованным; несмотря на свои молодые годы, он уже успел стяжать себе достойную воинскую славу за участие во Фландрской кампании. Его встреча с господином де Лартигом и герцогом де Ла Торре прошла как должно – тепло, впрочем без всякой фамильярности, и доброжелательно, хотя и без лишней сентиментальности. Дон Антонио был предупрежден капитан-генералом Кубы о скором прибытии в Веракрус корабля «Непоколебимый», благосклонно предоставленного его величеством королем Людовиком XIV в распоряжение новоназначенного вице-короля Перу, а также о разрешении, данном барону де Лартигу, выполнить полученное им предписание.

Однако, невзирая на всю любезность взаимного обхождения, между губернатором и господином де Лартигом вскоре завязался жаркий спор, едва не обернувшийся довольно серьезными последствиями.

Дон Антонио утверждал, что испанское правительство установило правильные законы, не допускающие ни исключений, ни каких бы то ни было толкований, а следовательно, в сложившихся обстоятельствах единственное, что в его власти и на что распространяется его ответственность в отношении вышестоящих лиц, – ответственность, которую он из почтения к герцогу де Ла Торре и барону де Лартигу готов принять на себя, вопреки вероятным нежелательным последствиям, – так это взять на борт шхуны герцога вместе с его домочадцами и скарбом. И переправить под испанским флагом в Веракрус, где его ждет встреча со всеми почестями, приличествующими его титулу.

Господин де Лартиг с явным нетерпением выслушал эти доводы, казавшиеся на первый взгляд убедительными, и вслед за тем ответил четко и сухо:

– Господин граф дон Антонио де Ла Сорга-Кабальос, его величество король Людовик Четырнадцатый, мой повелитель, оказал мне честь доставить в Веракрус его высокопревосходительство герцога де Ла Торре, вице-короля Перу, а стало быть, я заявляю вам: что бы там ни случилось, по взаимному ли согласию или силой я точь-в-точь исполню предписание, данное мне его величеством королем, моим повелителем.

– Господин барон, – с жаром воскликнул губернатор, – в случае надобности мы будем вынуждены ответить на силу силой!

– Возможно, вам и хотелось бы того, сеньор, – с язвительной усмешкой проговорил господин де Лартиг, – да только, боюсь, у вас силенок не хватит. Веракрус укреплен слабовато: в гавани нет ни одного военного корабля и в течение ближайших месяцев не предвидится. А я, как видите, имею честь командовать шестидесятипушечным кораблем, притом что шесть других французских кораблей, точно таких же, в составе эскадры под моим командованием в Атлантике крейсируют в десяти лье отсюда в открытом море и готовы выполнить любой мой приказ. Так что соблаговолите ответить однозначно на вопрос, который я имею честь вам задать: угодно ли вам, да или нет, позволить мне выполнить полученное мною предписание с учетом того, что намерения мои добрые и вполне мирные?

– Но, господин барон… – ответствовал губернатор, сбитый с толку и вынужденный признать, что, вероятно, и правда зашел слишком далеко, принимая в расчет средства, которыми он располагал. – Господин барон, мне хотелось бы знать, каким образом вы намерены выполнить данное вам предписание.

– Ну что ж, сударь, самым что ни на есть обычным, ни больше ни меньше. Я стану на якорь в виду острова Сан-Хуан-де-Лус, отсалютую городу двадцатью одним пушечным залпом и подниму на грот-мачте испанский флаг. А форт Сан-Хуан-де-Лус ответит на мое приветствие таким же числом залпов и поднимет французский флаг. Потом я спущу на воду шлюпки, числом восемь штук, господин герцог де Ла Торре окажет мне честь и вместе с семьей займет место в моей, после чего я во главе всего своего командного состава препровожу его превосходительство вице-короля Перу до губернаторского дворца. Там, господин граф, вы соблаговолите вручить мне жалованные грамоты в подтверждение того, что я исправно выполнил свой долг. Засим я попрощаюсь с господином герцогом де Ла Торре, вернусь к себе на корабль и через час покину Веракрус. Таким вот образом, сударь, я и намерен исполнить данное мне поручение, и ничто не заставит меня поступить иначе.

– Предположим, господин барон, так оно и будет. Только знайте, если я и подчиняюсь вашим требованиям, то не из страха и не от бессилия, а лишь ради того, чтобы доказать, сколь высокое почтение испанское правительство выказывает его величеству королю Людовику Четырнадцатому и с каким уважением относится к его уполномоченным в вашем, сударь, лице.

– Будьте уверены, господин граф, я по достоинству оцениваю основания, заставляющие вас поступать подобным образом. И если б дело было только в том, чтобы помешать кровопролитию, я самым искренним образом поблагодарил бы вас за ваше благосклонное и почтительное отношение ко мне, равно как и за вашу решимость.

После того как инцидент был исчерпан, договорились, что губернатор Веракруса незамедлительно возвращается на берег, а «Непоколебимый» остается дрейфовать в открытом море в течение часа, чтобы дать время городским властям подготовиться к приему вице-короля.

Господин де Лартиг снисходительно улыбнулся такому предложению, но принял его.

Оговоренный церемониал был исполнен с безукоризненной точностью: корабль салютовал городу – форт тут же отсалютовал в ответ; потом с «Непоколебимого» спустили шлюпки, и те двинулись на веслах к молу. По мере того как они приближались к городу, корабль без видимых на то причин как будто сместился по вполне зримой дуге, причем, когда шлюпки причалили к молу, было видно, что «Непоколебимый» остановился, вернее, стал на два якоря так, чтобы оказаться недосягаемым для крепостных орудий, а самому иметь возможность обстреливать город изо всех своих пушек.

Господин де Ла Серга, под предлогом готовности оказать вице-королю почести, полагающиеся ему по рангу, приказал всему гарнизону стать под ружье; улицы тотчас же заполнились солдатами, спешившими занять различные стратегические высоты, и толпу зевак оттеснили подальше, чтобы не мешала передвижениям военных.

Губернатор, во главе блистательных штабных офицеров, встречал гостей у лестницы, спускавшейся к молу; он со всей изысканностью подал руку госпоже де Ла Торре, а господин де Лартиг предложил свою донье Виоленте.

– Вот вам, господин граф, и полная демонстрация силы, – с иронической улыбкой заметил господин де Лартиг.

– Простите, господин барон, – тем же тоном ответствовал губернатор, – но мы не привыкли тут у себя принимать ваших соотечественников. Народ наш относится к вам, французам, весьма враждебно, вот я и счел необходимым принять подобные меры предосторожности во избежание вполне возможных столкновений.

Взгляды всех присутствующих обратились к «Непоколебимому»; губернатор со скрываемой досадой заметил, что все порты на борту корабля были открыты, в них зияли жерла пушек и мерцали уже запаленные фитили: довольно было одного только жеста, одного лишь сигнала господина де Лартига, и смертоносный град в мгновение ока обрушился бы на город и опустошил набережные, подобно гибельному шквалу.

Граф де Ла Серга наклонился к одному из своих офицеров и что-то шепнул ему на ухо, после чего тот немедленно удалился.

Между тем высадка была произведена с быстротой, с какой французы обычно делают любые дела, – сто двадцать хорошо вооруженных морских пехотинцев уже выстроились в ряд позади своего командира, не считая шести десятков солдат, оставшихся в шлюпках и готовых по первому же сигналу сослужить свою верную службу.

– Дорогой капитан, – сказал граф с натянутой улыбкой, – похоже, мы друг друга не поняли. Клянусь честью испанского дворянина, я подам вам пример доверия. Глядите!

И действительно, во исполнение приказа губернатора, отданного мгновение назад, ряды испанского войска заметно поредели: большинство солдат поспешили обратно в казармы, и горожане, напиравшие вовсю с разных сторон, уже теснились вокруг чужеземцев, не проявляя к ним, впрочем, ни малейшей враждебности, о которой говорил губернатор. Одним словом, город вмиг стал неузнаваем: из сурового и настороженного он в считаные минуты превратился в веселый и приветливый.

– Благодарю вас, господин граф, – сказал господин де Лартиг, – вы поступили по чести, другого я от вас не ожидал. Однако, к моему великому сожалению, я не могу последовать вашему великодушному примеру. Осторожность настоятельно требует от меня бдительности. Но даю вам честное благородное слово: что бы там ни случилось, французы не начнут первыми враждебные действия и не станут открывать огонь.

Губернатор поклонился. Грянул испанский военный оркестр – зазвучал бравурный марш, и процессия наконец двинулась вперед, но не к губернаторскому дворцу, а к резиденции, подготовленной заботами губернатора для герцога де Ла Торре и его семьи.

И на сей раз все прошло по взаимной договоренности между господином де Ла Соргой и господином де Лартигом.

После того как граф вручил французскому капитану жалованные грамоты, составленные должным образом, герцог де Ла Торре в свою очередь тепло простился с ним, обязав передать королю письмо, которое он ему тут же и передал и в котором почтительно благодарил его величество за оказанную ему, герцогу, милость, а также за то, как его высочайшая воля была принята к исполнению и исполнена командиром «Непоколебимого».

На том господин де Лартиг официально простился с герцогом и его семьей и в сопровождении губернатора вернулся к шлюпкам; на прощание господин де Ла Сорга отдал ему все почести, подобающие его рангу.

Спустя час «Непоколебимый» поднял паруса и покинул Веракрус.

Герцог де Ла Торре знал, что в Мексике ему предстоит пробыть три месяца перед тем, как попутный корабль доставит его в Перу.

Герцог, однако, не имел ни малейшего желания жить все это время в Веракрусе, поскольку местный климат, как известно, пагубно действовал на чужеземцев.

Первым делом он отписал вице-королю Новой Испании, сообщая ему о том, что высадился в Веракрусе, и о том, в сколь зависимом положении оказался в связи с длительной отсрочкой своего отбытия в Перу. Столь продолжительное пребывание в жарком климате, добавлял он, может серьезно сказаться не только на его собственном здравии, но и на здоровье госпожи де Ла Торре и его дочери, которые находятся вместе с ним. А посему в конце письма он испрашивал у вице-короля дозволения перенести свою резиденцию в какое-нибудь место с более умеренным климатом, хотя бы в Орисабу или Пуэбла-де-лос-Анхелес.

Написав письмо, сложив и скрепив собственной печатью, герцог де Ла Торре вверил его своему слуге, которого привез с собой из Испании и на которого вполне мог положиться. Он отослал слугу в Мехико, а сам взялся благоустраивать свой дом.

Так прошло несколько дней, и за это время ничто не нарушило его однообразно безмятежную жизнь в Веракрусе.

Герцог принимал одного за другим чопорных посетителей, представлявших городские власти, и в свою очередь добросовестно совершал ответные визиты; потом он заперся у себя во дворце и зажил жизнью затворника, но не потому, что заподозрил кого-то из местных в злонамеренном отношении к себе или в тайном заговоре, который, возможно, плели против него враги: он был весьма далек от того, чтобы подозревать кого бы то ни было в столь гнусных кознях.

В Америке он оказался впервой, а до этого почти всю жизнь прожил при французском дворе и пребывал в полной уверенности, что никому не сделал ничего плохого, – напротив, ему помнились только благодеяния, коими он одаривал окружающих при всяком удобном случае.

Добровольное же затворничество, на которое герцог себя обрек, не имело под собой тех оснований, о которых мы упомянули выше: причиной тому была некоторая замкнутость герцога, а еще необходимость углубиться в вопросы высокой политики, которые ему, возможно, предстояло решать в будущем, ну и, наконец, что немаловажно, – его стремление не ударить в грязь лицом и оправдать доверие своего государя.

Однажды утром герцог, уединясь у себя в кабинете, с головой ушел в работу – скучную и многотрудную, особенно для человека, чью жизнь прежде никоим образом не касались все эти мудреные вопросы высокой политики. И тут вошел слуга и объявил, что двое каких-то погонщиков испрашивают у него дозволения показать дамам свои товары. А один из них, прибавил слуга, просит чести быть принятым лично господином герцогом де Ла Торре, которому, по его словам, он должен сообщить нечто очень срочное и весьма-весьма важное.

Герцог распорядился проводить к нему этого человека, пока его спутник будет показывать дамам изящные ткани и украшения.

В кабинет прошел погонщик, и, как только за ним закрылась дверь, он шагнул вперед и молча приветствовал герцога.

– Вы желали меня видеть? – осведомился господин де Ла Торре, пристально глядя на собеседника. – Так что вам угодно, сеньор? Я готов вас выслушать.

– Сударь, – отвечал погонщик, подходя вплотную к столу, за которым сидел благородный испанец. – Соблаговолите приглядеться ко мне и сказать, узнаете ли вы меня?

– Нет, – молвил герцог через мгновение-другое, испытующе вглядевшись в собеседника. – Могу сказать наверное – сегодня я вижу вас в первый раз. Впрочем, ничего удивительного, ведь я прибыл в Новую Испанию всего лишь дней десять назад.

– Может, вы встречали меня где-то еще? – продолжал погонщик.

– Нет, не думаю. Почти уверен, так оно и есть. У меня превосходная память на лица. И чем больше я к вам присматриваюсь, тем меньше ваше лицо напоминает мне кого-то, с кем я мог встречаться хотя бы раз или два.

– Тем лучше! – проговорил погонщик, весело рассмеявшись и заговорив по-другому, то есть перейдя с испанского, на котором он изъяснялся перед тем, на французский. – Значит, с переодеванием я преуспел даже лучше, чем ожидал. И раз сумел ввести в заблуждение вас, господин герцог, хоть мы и знакомы уже давненько, стало быть, другие меня тоже вряд ли признают.

– Что это значит? – удивился господин де Ла Торре. – Сейчас, когда вы говорите по-французски, я улавливаю в вашем голосе и характерном акценте знакомые ноты. Но кто бы вы ни были, человек или призрак, назовите ваше имя, поскольку, повторюсь, я вас не узнаю́.

Погонщик подвинул свободное кресло ближе к герцогу и без всяких церемоний сел.

– Господин де Ла Торре, – сказал он, – я один из добрых ваших друзей – Олоне.

– Вы Олоне?! – уже в изумлении воскликнул герцог. – Быть того не может!

– О, клянусь Богом, как же приятно слышать такое! Но позвольте заметить, господин герцог, уж себя-то я точно знаю. Я – Олоне, и это так же верно, как и то, что мой товарищ Питриан, с которым вы также знакомы, сейчас показывает богатые товары госпоже де Ла Торре и ее благородной дочери.

– Но откуда вы здесь? Каким образом удалось вам пробраться в Веракрус? И что за надобность привела вас сюда?

– Сколько вопросов, и сразу, господин герцог! Однако надеюсь ответить на все, дабы удовлетворить ваше любопытство.

– Говорите же, друг мой, заклинаю! Хотя со стороны Береговых братьев меня ничто не удивляет, тем не менее я отлично понимаю: чтобы пуститься в такое плавание, столь же дерзкое, сколь и безрассудное, нужны самые серьезные основания.

– И то верно, господин герцог, вы всегда были нашим другом. Мы же, флибустьеры, как вы знаете, свято блюдем клятвы и никогда не забываем друзей. Так вот, во время налета на один городишко на Санто-Доминго, под названием Сан-Хуан-де-ла-Магвана, в руки к капитану Дрейфу попали важные бумаги. И они, эти самые бумаги, похоже, имеют для вас далеко не последнее значение – вот мы с Дрейфом, не колеблясь ни секунды, и решили переправить их вам. Главное, надо было постараться так, чтобы они не пропали по дороге, а значит, с ними должен был отправиться верный человек. И я взялся выполнить это трудное дело. Не стану утомлять вас скучным рассказом, к каким уловкам пришлось мне прибегнуть, чтобы добраться до вас. Знайте только, господин герцог, что мне это удалось, раз я стою перед вами.

– И эти бумаги при вас? – с тревогой спросил герцог.

– С тех пор как Дрейф вверил их мне, сударь, я с ними не расставался. Вот они.

С этими словами он извлек из внутреннего кармана короткой куртки тщательно запечатанный конверт и передал его герцогу.

– Ознакомьтесь с этими бумагами без спешки, господин герцог, – сказал он, – благо у меня время терпит. Я всегда буду в вашем распоряжении на случай, если вам захочется повидаться со мной и поговорить.

– Нет-нет! – горячо продолжал герцог, жестом удерживая Олоне. – После того, что вы сделали, стремясь оказать мне такую услугу, я совершу большую ошибку, если не отблагодарю вас за это, как только ознакомлюсь с вашими бумагами, причем безотлагательно. Негоже пренебрегать столь серьезными вещами. Соблаговолите же подождать здесь несколько минут, прошу вас. А потом мы наговоримся вдосталь.

Вслед за тем герцог перешел в соседнюю комнату, оставив флибустьера одного.

Как мы уже говорили, Олоне ни сном ни духом не ведал о содержании бумаг, которые были при нем, – следовательно, он не представлял себе и всей их важности, так что его, понятно, терзало любопытство. И мы не погрешим против истины, сказав, что в глубине души, невзирая на врожденную утонченность своей натуры, он был бы совсем не против, если бы покров, до сих пор скрывавший от него эту тайну, наконец приподнялся.

Прошло около получаса, а герцог все не возвращался; флибустьер начал тяготиться тем, что остался; он уже подумывал, а не забыл ли, часом, про него хозяин дома и сколько ему еще оставаться пленником в его кабинете, как вдруг открылась дверь и вошел слуга.

– Будьте любезны следовать за мной, сеньор, – с поклоном сказал слуга.

Олоне встал и без лишних слов последовал за ним.

Проведя флибустьера через анфиладу пышно обставленных комнат, лакей провел его в совсем крохотный, слабо освещенный кабинет и, объявив о нем, ретировался, закрыв за собой дверь.

Тут только Олоне заметил господина де Ла Торре – он сидел, глубоко погрузившись в кресло, словно затаясь. Герцог был бледен, искаженные черты, невзирая на все его усилия совладать с собой, несли печать сильнейшей подавленности. Он жестом пригласил молодого человека сесть.

Последовала короткая пауза.

Наконец герцог, проведя два-три раза рукой по вспотевшему лбу, с трудом выпрямился в кресле и глухим, дрожащим голосом проговорил:

– Простите, друг мой, я пережил ужасное потрясение. Сами того не ведая, увы, и с лучшими побуждениями вы подвергли меня тяжкому испытанию.

– О, господин герцог! – воскликнул молодой человек с выражением искренней грусти. – Неужели я и правда сотворил такое? Ведь я ценой собственной жизни хотел оградить вас даже от самых пустячных неприятностей.

– Увы, друг мой, увы. Мне не следовало бы плакаться, ибо вы в данных обстоятельствах всего лишь скальпель в руке искусного хирурга, который надрезал мою плоть, дабы добраться до глубокой раны у меня на сердце, и позаботился о том, чтобы уберечь ее от посторонних глаз. Я на вас не в обиде. Да и не вправе обижаться, потому что вы руководствовались самыми добрыми намерениями. Однако вернемся к теме нашего разговора – только не пытайтесь сострадать боли, которая вам неведома. Впрочем, ваша испытанная преданность и безграничная дружба требуют, чтобы я ничего от вас не скрывал и открыл перед вами всю душу.

– Господин герцог, я глубоко тронут вашими словами, но позвольте вам заметить, что я еще слишком молод и, возможно, много чего не понимаю, а потому вряд ли достоин вашего доверия. Разве среди ваших многочисленных друзей не найдется еще кого-нибудь, кому вы с легкостью могли бы доверить свою тяжкую тайну?

– Нет, – с горькой улыбкой ответствовал герцог. – Я не знаю никого достойнее вас, кому мог бы сообщить то, что гложет мою душу. Да и друзей у меня больше нет, кроме вас и ваших братьев, с которыми я прожил бок о бок, пока находился на Санто-Доминго. И вы не раз доказывали мне свою преданность, которая сиюминутную дружбу превращает в многолетнюю. К тому же, чтобы развеять ваши сомнения, добавлю – мне нужна ваша поддержка. И наверняка понадобятся ваши советы, а может, и помощь. Поэтому я просто обязан открыть вам мою тайну, благо знать ее будете только вы да Дрейф, а это значит, что она так и останется погребенной в глубине моего сердца.

– Что верно, то верно, господин герцог, мне действительно важно кое-что знать. Но слишком многого я не требую и с этой минуты отдаю себя в полное ваше распоряжение.

Герцог поднес к губам серебряный свисток.

Появился лакей.

– Принесите прохладительного! – распорядился герцог. – И попросите дам выбрать себе что-нибудь из показанных товаров, да пусть торговец останется при дамах, пока я сам не приду с ним расплатиться.

Лакей принес на подносе прохладительные напитки и вслед за тем ретировался.

– Ваше здоровье! – сказал герцог, налив себе в бокал лимонаду и выпив его залпом. – Теперь я сделаю то, что вы сами сделали в начале нашей беседы, дорогой Олоне. Я не стану докучать вам досужей болтовней и никчемными подробностями, а открою сразу то, что вам важно знать.

Флибустьер почтительно поклонился.

Герцог снова наполнил свой бокал и, опять же осушив его, продолжал:

– Один человек, – глухо и едва слышно проговорил он, – посмел в свое время, когда госпожа де Ла Торре была еще совсем юной, обратить на нее свой взор. Человек тот принадлежал к аристократической фамилии, но при всем том, однако, был он распутен до крайности и погряз в долгах, за что снискал себе весьма дурную репутацию. Ухаживания его не поощрялись, но особенно не нравились они брату девушки. И вот однажды он объяснился с принцем, поскольку тот дворянин носил титул принца… потом они снова встретились, но уже при весьма таинственных обстоятельствах, так и оставшихся невыясненными, после чего оба точно в воду канули. И все сочли их мертвыми.

Тишина окутала эту темную историю. Мадемуазель Санцию де Манфреди-Лабом – так звали девушку, которая потом стала моею женой, – призвали ко двору, к королеве-матери, чьей крестницей она была. Безупречное поведение девушки, оказавшейся белой вороной при дворе, никак не соответствовало царившим там фривольным и даже распущенным нравам, что выгодно отличало ее от остального окружения королевы, и потому многие добивались руки новоявленной фрейлины. Я полюбил ее самозабвенно, она тоже удостоила меня своим вниманием, выделив среди моих соперников и приняв мои ухаживания; она же представила меня королеве-матери, у которой я попросил ее руки. Но, перед тем как выйти за меня, мадемуазель де Манфреди-Лабом испросила дозволения переговорить со мной в присутствии своей августейшей крестной и придворного медика, доктора Гено, поскольку от этого, сказала она, зависит наш союз. И вот эта юная девушка, такая чистая, такая непорочная, заливаясь краской, открылась мне, поведав, какая горькая участь постигла ее, невинную, несколько лет назад. И это чистосердечное, благородное признание только укрепило мою любовь к ней. Я взял ее в жены и с тех пор, Бог свидетель, каждый день не устаю благословлять наш союз, сделавший меня самым счастливым человеком на свете. Как я уже говорил, граф де Манфреди-Лабом, брат герцогини, и принц, чье имя я не стану называть, бесследно исчезли, и все посчитали их мертвыми. Однако ж по крайней мере один из них остался жив – это принц. И вы встречали его на Санто-Доминго, он выдавал себя за Берегового брата и скрывался под прозвищем Онцилла.

– Как! – вскричал Олоне. – Неужели тот самый подлый лазутчик, продавшийся испанцам, тот гнусный изменник?

– Он самый, друг мой. И доказательство тому – бумаги, которые вы доставили. Этот человек по непонятным мне причинам возненавидел меня лютой ненавистью, и утолить ее могут только погибель всей моей семьи, вместе со мной. Высокое звание, коим облек меня мой государь, распалили зависть у врагов моей семьи. И Онцилла принадлежит к их числу. Человек этот – сущий дьявол в человеческом облике, и, судя по всему, он очень силен. Против меня плетется тайный заговор даже здесь, в Веракрусе, и генерал-губернатор тоже причастен к нему. Что же замышляют против меня враги? Сие мне неведомо. Но благодаря Богу и вам, друг мой, я теперь начеку и с вашей помощью расстрою их козни. Онцилла должен быть в Веракрусе. Он, словно неуловимый Протей, способен принимать любое обличье, любой вид, его-то прежде всего мне и нужно остерегаться. Дрейф обещает в случае моего согласия и с вашей помощью вывезти меня отсюда вместе с семьей и спокойно переправить нас туда, куда я укажу.

– Действительно, господин герцог, Дрейф говорил мне о таком плане, хотя в подробности, по правде, не вдавался. Мы договорились: если в Веракрусе для вас будет слишком опасно, впрочем, не столько для вас, сколько для госпожи герцогини с дочерью, мы переправим вас в то место, куда вам будет угодно. И это не составит для нас никакого труда, верно вам говорю, невзирая на полчища испанских солдат вместе с генерал-губернаторами, попробуй они нам помешать.

– Благодарю, друг мой, но я не могу принять подобное предложение. Бежать – значит смалодушничать, а я не хочу, чтобы меня потом обвиняли в трусости. Я не желаю ни под каким предлогом отрекаться от своей должности, что бы там ни случилось, останься я здесь. Впрочем, я уже отписал королю, испросив у него дозволения переехать либо в Пуэблу, либо в Орисабу. И со дня на день жду его августейшего ответа. Если он будет благоприятен, я удалюсь туда, где климат помягче, к тому же там, надеюсь, мне будет легче защищаться от нападок врагов.

Олоне покачал головой:

– Не думаю, господин герцог. Напротив, я считаю, вам в любом случае лучше оставаться в Веракрусе. Единственные ваши друзья, на которых вы можете положиться, – Береговые братья, потому что вас со всех сторон окружают враги. Как только вы переберетесь в глубь страны, убийце с кинжалом будет проще свести с вами счеты. И кто знает, может, как раз по дороге от вас и решат избавиться?

– Да, ваши слова – истинная правда. Но что же делать?

– Что делать? Оставаться в Веракрусе и быть во всеоружии. Море наш друг. Флибустьеры – братья. В случае чего нам может понадобиться их помощь. И слава богу, коли потребуется, мы захватим Веракрус: нам и не такие города покорялись.

– О, друг мой, это уж чересчур!

– Я был не прав, – согласился Олоне, – раз вы не хотите бежать, стало быть, ваше место и правда здесь и вам негоже его покидать.

Последовала долгая пауза.

– Дело это чрезвычайно серьезное, – наконец продолжал герцог, – и, не обдумав все как следует, я не могу принять какое бы то ни было решение.

– И то верно! Через пару дней я буду иметь честь снова наведаться к вам, господин герцог. А пока, клянусь, я переверну вверх дном весь город, вплоть до самых грязных притонов. И ежели найду подлеца, о котором вы рассказывали, я избавлю вас от него навсегда.

– Будьте осторожнее, друг мой, соглядатаи у испанцев не дремлют. И кто знает, может, они уже следят за вами?

– Ну и что с того! Как Богу будет угодно, господин герцог, – беспечно обронил Олоне. – Пусть соглядатаи у испанцев и правда хорошо знают свое дело, флибустьеры тоже не лыком шиты. Да и потом, в конце концов, каждый за себя, а в лапы к дьяволу пусть попадет тот, кто того больше заслуживает!

– Только этого не хватало, отчаянная вы голова! – с улыбкой заметил герцог. – Повторяю, осторожность превыше всего. А теперь давайте пройдем к госпоже герцогине. Жена и дочь любят вас и будут рады с вами повидаться. Только ни слова о том, что было между нами!

– Ваше предупреждение излишне, – сухо проговорил флибустьер.

– Я не прав, – спохватился благородный испанец, в искреннем порыве протягивая ему руку. – Простите и идем!

Они вдвоем встали, вышли из кабинета и направились в покои герцогини.