Сегодня благодаря неустанным изысканиям иных ученых самым что ни на есть доподлинным образом доказано, что Христофор Колумб не открывал Америку, а всего-навсего заново отыскал эту землю, куда путь был забыт не более чем за сотню лет до него.

Все говорит о том, что великий генуэзский мореплаватель то ли волею случая, то ли путем умелых расчетов прознал об этом особом обстоятельстве и что перед отплытием из Палоса он не только был убежден в существовании континента, который он намеревался открыть заново, но и к тому же приблизительно знал путь, который туда вел.

Известно, конечно, что связи между Америкой и Европой восходят ко временам самой глубокой древности; можно говорить с уверенностью и о том, что связи эти полностью никогда не прерывались: существуют прямые доказательства того, что в 877, 983 и 986 годах исландцы плавали к острову Нантакет – на один градус южнее нынешнего Бостона, в Новую Шотландию и, наконец, к Ньюфаундленду. Имеются сведения, причем основанные на фактах, и о процветании поселений в американской Скандинавии вплоть до середины XIV века. С XII века в Гренландии обосновались епископы, подчинявшиеся гамбургской епархии, и до 1418 года норвежские переселенцы, обжившие эти берега, выплачивали десятину и жаловали пожертвования на разные благотворительные нужды в размере двух тысяч шестисот ливров в виде моржовой кости. В 1266 году гренландские священники из гардарской епархии возглавили поход рыбаков через море Баффина на промысел в пролив Ланкастер и дальше – в пролив Барроу. Последний поход, о котором упоминается в скандинавских летописях, был предпринят в 1347 году к берегам Новой Шотландии за строевым лесом. Великий мор, опустошивший Европу в XIV веке, докатился и до Гренландии… Позднее торговля с этой землей отошла по королевскому праву к норвежской короне. В 1418 году принц Зихми из Фрисланда, нагрянув нежданно-негаданно с целой флотилией, уничтожил всю колонию огнем и мечом. Наконец, в сообщениях братьев Зено, сообщениях, бесспорно, подлинных и относящихся к концу XIV века, содержатся ценные сведения о Новой Англии и землях, лежащих дальше к юго-востоку, и, в частности, о культурном уровне тамошних народов.

Когда Христофор Колумб ступил на путь своих чудесных открытий, испанцы, понимая, что для них чрезвычайно важно завладеть новыми обширными территориями, где золото течет рекой, купили у папы Александра VI буллу; они заплатили за нее слишком большую цену, но благодаря этому заручились исключительным правом владеть всеми землями, открытыми в Новом Свете, равно как и теми, что еще только предстояло там открыть, вплоть до воображаемой линии, которую обозначил папа, впрочем весьма нечетко.

В соответствии с означенной буллой испанское правительство продолжало захватывать все новые земли и завладело поистине необъятными территориями – не случайно позднее король Филипп II говаривал, что солнце в его владениях не заходит никогда.

К своей захватнической политике Испания подошла со знанием дела: она утвердила в Новом Свете беспримерную деспотическую систему, каких больше не знала история. Земли, на которые простиралось ее господство, были закрыты для торговли – на любые торговые отношения с прочими европейскими державами был наложен строжайший запрет. Иноземным судам даже запрещалось заходить в тамошние гавани, а всякого чужеземца, откуда бы он ни был, застигнутого в пределах испанских владений, без всякой жалости предавали смерти. Словом, американский континент, заново обретенный волею Провидения, был почти целиком захвачен в пользу испанской монархии. Лишенный связей с другими народами, оторванный от мира, он не шел ни в какое сравнение даже с тогдашним Китаем.

Мексика, ныне куда более открытая, будучи под пятой испанской монархии, объединяла в себе обширные и прекрасные земли американского континента, простиравшиеся от 16-го до 40-го градуса северной широты. Мексиканское вице-королевство граничило на юге с Гондурасским заливом и королевством Гватемала; на востоке – с Мексиканским заливом, а на западе – с Тихим океаном и обеими Калифорниями.

Северные границы были менее четкими: они пролегали через неведомые пустыни – от мыса Сан-Франциско по течению Рио-Колорадо до Рио-Сабины, впадающей в Мексиканский залив к западу от Нового Орлеана. Таким образом, площадь этого дивного вице-королевства составляла почти полмиллиона квадратных километров.

Во время своей удивительной экспедиции Эрнан Кортес, завладев побережьем Юкатана и Коацакоалькоса, высадился под конец на бесплодном, пустынном песчаном берегу. Этот неприютный край назывался Чальчинхуэканом и располагался километрах в тридцати от Кутластлана, нынешней Косталы.

Прежде чем решиться основать там долговременное поселение, Эрнан Кортес подыскал более пригодную для этого землю; и вот наконец в Страстную пятницу 1519 года великий конкистадор заложил первый камень города, который назвал Вилла-Рика-де-ла-Веракрус; и только в 1599 году граф де Монтрей, признав непригодность местоположения, выбранного Кортесом, окончательно велел заново отстроить город там, где впервые высадился великий конкистадор.

В то время, когда произошла наша история, Веракрус был еще совсем юн, ибо минуло всего лишь восемьдесят лет с тех пор, как его построили на новом месте. Он делился ровно пополам: одна его часть располагалась на материке, а другая – на острове Сан-Хуан-де-Лус, который позднее стал называться Сан-Хуан-д’Улуа.

В островной части возвышалась прекрасная крепость, сохранившаяся и поныне; там же располагались опорный пункт с горнверком, сотня домов и церковь.

У этого острова и соседнего, Сакрифициоса, и становились на якорь корабли из Европы после выгрузки и погрузки на молу Веракруса.

Собственно город имел четырехугольную продолговатую форму и был целиком обнесен стенами. С востока он упирался в речушку, ныне входящую в городские пределы, а с запада – в ручей, пересекающий его по всей ширине и затем впадающий в море возле мола. Улицы в городе были на испанский манер широкие и пересекались под прямым углом. С запада и со стороны пустошей город защищали две крепости; в крепостных стенах, весьма прочных, имелись потайные двери, располагавшиеся через определенные промежутки. Попасть же в город можно было через двое ворот – одни выходили на восток, на берег моря.

В ту пору Веракрус по праву считался богатым городом. И то верно: ведь он служил кладовой всей мексиканской торговли; золото и серебро из рудников стекались туда отовсюду. Его население насчитывало двадцать пять тысяч человек, и все они так или иначе были связаны с торговлей; деятельные и предприимчивые, привыкшие наперебой ловить золотую рыбу в мутной воде этого чудесного Эльдорадо, они за короткое время становились богачами.

Нынче же Веракрус пришел в полный упадок: население его сократилось по меньшей мере наполовину, улицы, освещенные газовыми фонарями и пересеченные американской железной дорогой, поросли травой. Бесконечные революции, сотрясающие эту многострадальную землю, свели торговлю практически на нет. Этот порт, некогда процветавший, почти зачах. Лишь удар грома способен всколыхнуть Мексику и, заставив ее позабыть о своей национальной зависимости, избавить от железного гнета правительства Соединенных Штатов.

Но в 1674 году пока еще ничто не предвещало столь глубокого упадка. Испания была богата, сильна, грозна и внушала всем страх. Ее злейшими врагами, хоть и самыми ничтожными, но неуловимыми, были флибустьеры. Только они и вели с нею беспрестанную войну: придерживаясь того суждения, что за тропиками не может быть мира с Испанией, они вредили ей так, что последствия этого вреда ущемляли ее гордыню и, что немаловажно, наносили весьма ощутимый урон ее финансовому могуществу.

Ранний путник, оказавшись ненароком на морском берегу рядом с деревушкой Медельин часов в пять утра спустя десять-двенадцать дней после событий, описанных в предыдущей главе, наблюдал бы необычную и весьма любопытную картину; однако ж побережье на протяжении четырех с лишним лье было совершенно пустынно – только птицы да рыба стали единственными очевидцами происходящего.

Через некоторое время после восхода солнца изящный кораблик, с нарядными парусами, плавными обводами и довольно ходкий, возник из-за туманной пелены, стелющейся по морю ранним утром и колышащейся, точно полупрозрачный занавес, под дуновениями несильного ветерка, и во всей своей красе устремился в сторону побережья.

Когда корабль подошел к берегу на расстояние пистолетного выстрела, он выбрался на ветер, перебрасопил реи, убрал паруса и лег в дрейф, грациозно покачиваясь на зыби.

После того как был выполнен этот маневр – с поразительной ловкостью и сноровкой, от корабля отвалили две шлюпки и на веслах бойко направились к берегу, куда вскоре и пристали.

В первой, самой маленькой шлюпке сидело шесть человек – четверо были одеты как моряки, а двое других, крепкие парни с черными как вороново крыло волосами, с оливковой кожей и пышными бакенбардами, были облачены в яркие андалузские костюмы, в которые обычно рядились зажиточные погонщики вьючной скотины, то есть держатели мульих стад.

Оставив одного товарища сторожить лодку, пятеро других чужаков резво спрыгнули на землю и приготовились швартовать большую шлюпку, груженную, казалось, под самую завязку.

В самом деле, в ней громоздилась дюжина тюков, тщательно переметанных кожаными ремнями, и груда всякой упряжи, изготовленной по испанской моде и украшенной колокольчиками; через несколько мгновений все содержимое шлюпки было перегружено на берег, и она тронулась обратно к кораблю. Один из моряков помахал шапкой над головой – по этому сигналу из трюма корабля стали поднимать мулов, и, перед тем как опустить их в воду, с них срезали путы, после чего, почувствовав свободу, животные устремились вплавь к берегу, где их без труда отлавливали оставшиеся там моряки.

Когда с этой последней заботой было покончено, Дрейф, которого читатель, верно, уже узнал, отвел в сторону двух погонщиков – то были не кто иные, как Олоне и его друг-приятель Питриан-младший.

– Ну вот, братцы, – сказал Дрейф, – первая и самая опасная часть нашей экспедиции закончена. Теперь вам предстоит выполнить самую трудную часть, и тут уж вы должны полагаться только на самих себя. Не сомневаюсь, вы с честью доведете до конца дело, которое так хорошо начали.

– По крайней мере, – отвечал Олоне, – мы постараемся.

– Не забывайте внимательно перечитывать письменные указания, – продолжал Дрейф. – И чтоб все было тютелька в тютельку. Будете выполнять их беспрекословно, вас никто не выведет на чистую воду, уж будьте уверены. Главное – чтоб их при вас не нашли, иначе пиши пропало.

– На этот счет можешь быть спокоен, брат, – заверил его Олоне. – Мы с Питрианом, исполнившись терпения, выучили все назубок, как урок. И когда зазубрили, как «Отче наш», бумажки разорвали на мелкие кусочки и выбросили в море.

– Замечательно! Стало быть, тут опасаться нечего. Тогда мне остается только обнять вас, братцы, пожать вам руки да пожелать удачи. И не забудьте про условный сигнал. Прощайте же, друзья.

Трое флибустьеров обменялись горячими рукопожатиями, обнялись и вернулись к шлюпке. Дрейф напоследок еще раз попрощался со своими друзьями и прыгнул в шлюпку – она быстро отвалила от берега. И через несколько минут подошла к легкому кораблю; следом за тем ее так же споро подняли на борт. На судне обрасопили паруса, оно развернулось по ветру и двинулось в открытое море. Через четверть часа оно уже казалось двум буканьерам, не сводившим с него тревожных взглядов, крылом чайки. А потом и вовсе растворилось в морской дали.

Оставшись одни, расставшись со своими товарищами, быть может, навсегда, двое молодых людей невольно вздохнули – тяжело и горько.

Сколь бы ни был крепок человек телом и душой, в иные, самые трудные минуты своей жизни он помимо своей воли чувствует, как мужество оставляет его, а душа слабеет. Одиночество и есть одно из самых ужасных обстоятельств, в котором может оказаться человек. Поэтому оно действует на него сильнее всех других испытаний, нередко куда более серьезных, которые и отличают жизнь, полную приключений и прочих неожиданностей.

– Давай-ка прикинем что к чему, – вдруг вымолвил Олоне. – Главное – точно обо всем договориться, чтоб случаем не дать маху. И перво-наперво забудем про французский – отныне будем говорить только на гнусном наречии сеньоров.

– Отлично, вернее, muy bien, – улыбаясь до ушей, отвечал Питриан. – Первым делом надо поскорее убраться подальше от берега. Окажись здесь ненароком какой-нибудь ротозей, он наверняка удивится, чего, дескать, забыли двое погонщиков со своим стадом в эдакой глуши, куда не ведет ни одна дорога.

– Прекрасно. Если не ошибаюсь, вон та речушка называется Хамапой. И если идти вверх по ее течению, она приведет нас аккурат в премилую деревушку Медельин – там и сделаем первый привал.

– К тому же, – подхватил Питриан, – папаша мой, человек во всех отношениях положительный, завсегда говорил, что самый верный способ отыскать дорогу – топать вдоль реки, потому как она куда-нибудь да приведет.

– У твоего папаши была трезвая голова, дружище. Что верно, то верно, так что давай собираться в дорогу, да не забудь, идем мы из Мехико в Веракрус.

– Знамо дело.

Двое друзей собрали мулов в стадо и погнали его к реке. Там они разглядели едва приметную, но достаточно широкую тропу, вившуюся вдоль берега реки.

Они не колеблясь двинулись по этой тропе и скоро скрылись в зарослях.

Медельин – симпатичная деревушка, наполовину сокрытая, точнее, затерявшаяся среди беспорядочных куп благоуханных деревьев и окруженная со всех сторон самыми восхитительными образчиками пышной тропической растительности.

Жители Веракруса построили в том месте красивые домики и коротали там время великой засухи, потому как оставаться в городе в такую пору было не под силу даже самым стойким горожанам.

Медельин для жителей Веракруса все едино, что Хорильо для обитателей Лимы или Дьеп и прочие города Европы для европейцев: там идет безудержная игра, там в считаные часы сколачиваются и теряются огромные состояния; а что до остального, то трудно найти более приятное место для покоя и отдохновения.

Итак, в эту чудесную деревушку и держали путь наши искатели приключений, неспешно понукая своих мулов и покуривая неизменные сигариллы – тонкие испанские сигары.

Так они прошагали около часу, как вдруг за поворотом дороги столкнулись нос к носу с каким-то типом лет сорока добродушной наружности, хоть и со слегка насмешливым лицом, который, выскочив им наперерез с боковой тропинки верхом на великолепном скакуне, тут же обратился к ним с приветствием: «Buenos dias!»

Одежда на незнакомце хоть и была небогатая, но свидетельствовала о достатке ее хозяина, который без лишних церемоний осадил коня и впрямь перед самым их носом.

– О-о, – радостно выкрикнул он, – да вы никак тронулись в путь спозаранку, любезные сеньоры! И что же, черт возьми, вынудило вас отправиться в дорогу до рассвета? Вы же не девицы какие-нибудь, чтоб бояться, как бы не попортить себе кожу?

– Да нет, – рассмеялся в ответ Олоне, – просто нам не очень-то улыбается топать днем по эдакому пеклу.

– Eh, carachas, вы правы, любезные сеньоры! А путь держите в Медельин?

– Ну да, а то куда же!

– Что ж, могу сообщить вам на радость, что вы там будете меньше чем через четверть часа.

– Прекрасная новость, что правда, то правда. Благодарим вас!

– Судя по вашим нарядам, вы не costenos.

– Угадали, сеньор, на самом деле мы самые что ни на есть tierras a dentro и только впервой выбрались к морю, и – carachas! – заплутали. Вместо того чтобы идти прямо, по дурости своей свернули в сторону – так вот и оказались на берегу моря.

– Ну и ну, вот так история! – рассмеялся незнакомец. – На такой необдуманный шаг способны разве что простофили.

– И то верно, – согласился Питриан, – мы вели себя как какие-нибудь простаки.

– Ладно, невелика беда, – добродушно заметил незнакомец, – и легко поправима. Вам есть к кому податься в Медельине?

– Нет, да мы и не рассчитывали там останавливаться. Но, полагаю, в этой деревне есть постоялый двор или трактир?

– Есть или нету, какая разница, – проговорил незнакомец. – Вы повстречали Педро Гарсиаса, любезные сеньоры. Хоть он, сказать по чести, и не из самых богатых в округе, зато еще ни один путник, черт побери, постучавший в его дверь, не получил отказа в гостеприимстве.

– Сердечно благодарю вас за великодушное приглашение, но, честно говоря, я боюсь его принять, несмотря на всю радость, какую оно мне доставляет.

– Да почему, скажите на милость?

– А как же иначе, ведь мы торговцы, народ самый простой и можем вас стеснить.

– Еще чего! – резко отвечал он. – А я-то сам кто, сеньор? Такой же бедный селянин… и на жизнь зарабатываю, как и вы, трудами праведными. О, до чего же вы, tierras a dentro, щепетильный народ! Неужто пристало сомневаться, когда гостеприимство предлагают от всего сердца? Заметьте, кабальеро, мы, costenos, совсем по-другому относимся к путникам. И коли что предлагаем незнакомцу, то от всего сердца, а стало быть, отказов не принимаем.

– Не серчайте, сеньор, – рассмеялся Олоне. – Я говорил с вами так из осторожности. Ваше предложение доставляет мне величайшую радость, и я с удовольствием его принимаю!

– Ну вот, другой разговор, – весело подхватил добродушный селянин, потирая руки. – Ну а ежели ваши пути-дороги когда-нибудь невзначай приведут вас в Пенья-Верде, так называется моя гасиенда, надеюсь, я сумею оказать вам куда более радушный прием, чем смогу сделать это нынче. Тогда и посмотрите, из какого мы теста, мы, costenos, и на что способны!

После этого разговор перешел в задушевное русло и продолжался уже без лишних церемоний; спустя четверть часа, когда трое путников добрались до Медельина, они уже стали лучшими друзьями на свете – можно было подумать, что они связаны узами дружбы лет десять, никак не меньше.

У дона Педро Гарсиаса было в Медельине прелестное жилище с большим садом, полого спускавшимся к реке.

Хозяина у дверей его дома, а именно так, и никак иначе, можно было назвать это обиталище, встречали трое услужливых пеонов – на их радостные приветственные возгласы из дома вышла женщина лет тридцати трех, еще довольно милая, с чертами, исполненными приятного, доброжелательного достоинства, какое обыкновенно наносит свой отпечаток на лица степенных матерей семейства, проживших праведную жизнь. Рядом с женщиной держались две девчушки – четырнадцати и пятнадцати лет, до того похожие на нее, что нетрудно было догадаться – она их родная мать.

В Мексике гость и в самом деле считается посланником Божьим; по крайней мере так оно было еще в те весьма далекие времена, когда я живал в этой прекрасной стране. С тех пор эту многострадальную землю постигло столько перемен, включая революции и иноземные вторжения, что теперь мне трудно судить, все ли там осталось так, как прежде.

Как только нога гостя переступала порог дома, где его ждали, он тотчас становился членом семьи и, соответственно, был волен вести себя без всякого стеснения, не опасаясь подвергнуться шквалу нескромных вопросов, коими в нашей благословенной стране, претендующей на звание культурно развитой, ни с того ни с сего докучают иностранцам.

Двое погонщиков, после того как с помощью пеонов распрягли мулов и с удобством разместили их в просторном загоне, были препровождены в отведенные им комнаты, где они могли отдохнуть в ожидании близкого часа завтрака.

Минуло два дня – все это время чужаков обхаживали самым благожелательным образом. Дон Педро Гарсиас, которому нечем было заняться, напросился к ним в проводники. И не только показал двум нашим друзьям все местные достопримечательности, но и представил их многим зажиточным односельчанам, чье покровительство потом могло бы им очень даже пригодиться.

Ко всему прочему, он ввел их в дома, где играли по-крупному и где для вящей достоверности, что они-де самые настоящие мексиканцы, нашим искателям приключений тоже пришлось попытать удачу и поставить на кон несколько золотых унций.

И удача, как ни странно, благоволила им – если бы они продолжали играть дальше, то, вполне вероятно, выиграли бы кругленькую сумму, однако ж осторожности ради они вовремя остановились, удовольствовавшись репутацией баловней судьбы, которую заслужили у других игроков.

Часть привезенных тюков Олоне с Питрианом распаковали, чтобы удовлетворить любопытство дочек дона Педро Гарсиаса. Они, к вящему изумлению девочек, показывали им великолепные расшитые крепдешины, дорогие шелка, всевозможные украшения; но, несмотря на самые настойчивые просьбы селян, они отказывались продавать что-либо в Медельине, решив, по их заверениям, приберечь свои товары для Веракруса, где рассчитывали выручить за них более выгодную цену, сбыв все скопом какому-нибудь солидному торговому дому.

Столь правдоподобный предлог, однако, служил слабым утешением для медельинских дам, тем более что дочери дона Педро Гарсиаса только распалили их любопытство своими восторженными рассказами, уж больно походившими на сказки.

Но погонщики упорствовали – никакие уговоры не могли заставить их, выражаясь коммерческим языком, пустить в продажу свое добро на месте. В конечном счете у них были на то и правда серьезные основания: ведь красота и широкий выбор товаров открывали им двери в самые богатые дома Веракруса, и так в конце концов они смогли бы, не вызывая подозрений, попасть к герцогу де Ла Торре.

Вечером второго дня по их прибытии в Медельин, после обеда Олоне объявил дону Педро Гарсиасу, что завтра на рассвете они с напарником собираются покинуть деревню, чтобы успеть ранним утром добраться до Веракруса.

Такое решение огорчило всех домочадцев радушного хозяина: они принялись возражать против столь скоропалительного намерения, уверяя гостей, что, мол, лишних два-три дня погоды в их торговых делах не сделают, а посему ничто, дескать, не мешает им погостить у них еще хотя бы… и так далее, и тому подобное.

Олоне отвечал так: прежде всего, он действительно сожалеет, что принужден расстаться с такими добрыми друзьями; но ему и правда необходимо поскорее управиться с делами, тем более что корабли из Европы уже дожидаются на рейде, что сами они и без того слишком задержались и что обилие товаров может обесценить их собственные, вследствие чего они понесут значительные убытки.

Дамы стояли на своем: уж очень хотелось им подольше удержать гостей, те же в свою очередь не соглашались ни в какую, решительно вознамерившись идти дальше. И споры продолжались бы, конечно, еще долго, притом безрезультатно, если бы дон Педро Гарсиас случайно не положил им конец, задав неожиданный вопрос и сумев таким образом угодить своей родне, то есть задержать дорогих гостей еще на два дня.

– Вы, народ захолустный, – заметил он, – хоть я и не хочу сказать о вас ничего плохого, круглые невежды, каких еще поискать. Вы же пришли из Мехико, не так ли?

– Не совсем, – с улыбкой ответствовал Олоне.

– Ну хорошо! Держу пари, и заметьте, за свои слова я отвечаю, вы поступили нелогично и даже глупо, потому как, по всему видать, не подумали заполучить пропуск у алькальда Мехико.

– Пропуск? Но зачем? – удивленно и вместе с тем настороженно спросил Олоне.

– Как зачем? – с не меньшим удивлением переспросил дон Педро Гарсиас, широко улыбнувшись. – Чтобы свободно передвигаться по всему вице-королевству, вот зачем.

– Да мы уж лет пять, – сказал Олоне с поразительной самонадеянностью, – как торгуем во внутренних областях: в Гуанахуато, Гуадалахаре, Мехико, Пуэбла-де-лос-Анхелес – да по всем городам и весям вокруг столицы, в радиусе пятидесяти, а то и ста лье. И еще ни разу у нас не спрашивали никаких пропусков. Признаться, я ни сном ни духом не знал, что у вас тут требуется какой-то пропуск.

– То-то и оно! В том-то и дело! – рассмеялся селянин. – А я что говорю, любезные мои! Торговать в глубинке – совсем не то что на побережье. Для этого надобно иметь бумаги по всей форме – пропуска, заверенные властями тех городов и весей, где вы бывали. Разве не знаете, Веракрус – город укрепленный? И без разрешения вход туда посторонним заказан. Черт возьми, друзья мои, вы дали маху, да еще какого! Вам нельзя и глаз казать к сторожевым постам Веракруса, иначе вас просто-напросто арестуют, а товары, кто знает, могут и конфисковать.

– Ну и ну! Вот так дела! – озадаченно проговорил Олоне.

– Что же делать? – подхватил Питриан.

– О, пусть это вас не тревожит, я самолично постараюсь все уладить, к вашему удовольствию. Но прежде чем взяться за дело, я хочу заручиться вашим словом, что вы останетесь у нас еще на несколько дней.

– Да с превеликим удовольствием! – обрадовался Питриан.

– Чтоб вас утешить, – продолжал добрый селянин, – я сам препровожу вас в Веракрус, благо меня там ждут кое-какие неотложные дела.

– Очень мило, – сказал Олоне. – Я с радостью принимаю ваше предложение, но тоже с одним условием, сеньор, и если вы от него откажетесь, уверяю вас, меня больше ничто здесь не удержит и на лишних четверть часа.

– И что же это за условие, сеньор?

– Оно таково: вы позволите мне подарить вашим очаровательным дочерям по серьгам, а донье Инкарнасьон, их матери, отрез крепдешина, тем более что подарки для них я уже приготовил.

– Ох уж мне эти торговцы! – развеселился дон Педро Гарсиас. – Так и норовят разориться на подарки! Да делайте что угодно, только оставайтесь еще на пару деньков.

– По рукам, сеньор дон Педро. А теперь позвольте узнать, каким таким способом вы рассчитываете раздобыть нам необходимые пропуска, которые, по вашему мнению, нужны нам как воздух.

– О, способ довольно простой, сеньор. Алькальд и начальник полиции Медельина – мои кумовья. И ни в чем мне не откажут. Я проведаю их нынче же вечером, объясню в двух словах ваше затруднительное положение и, надеюсь, меньше чем через час принесу вам пропуска, заверенные честь по чести, по всей форме.

Олоне раскрыл бумажник, извлек какую-то бумагу и передал селянину.

– Вот, – объяснил он, – патент, который нам выдали год назад в Мехико взамен прежнего, старого. Там вписаны наши имена. Может, с такой бумагой вам будет сподручней договориться.

– Не просто сподручней, сеньор, а проще простого. Ждите! Я прошу всего лишь полчаса.

Дон Педро Гарсиас без лишних слов встал и ушел.

Между тем наши искатели приключений, воспользовавшись его отсутствием, принялись отбирать серьги для девочек и отмерять отрез расшитого крепдешина для доньи Инкарнасьон, который она себе уже приметила.

Дон Педро вернулся, как и обещал, – не прошло и получаса. Он принес два пропуска, оформленные по всей форме. И просьба его не вызвала никаких возражений.

Через пару дней, как и было условлено, Олоне с Питрианом распрощались часов в семь утра с семейством доброго селянина и вместе с ним тронулись в путь – прямиком в Веракрус.