Книга вторая
Капитан Дрейф

Мы оставили Олоне в ту самую минуту, когда не без помощи Дрейфа ему удалось вызволить герцогиню де Ла Торре с дочерью из рук испанцев. Обе дамы были без чувств – герцогиню Питриан перенес на своих крепких руках на поляну и передал мужу; что до девушки, Олоне, не доверяя никому, пожелал самолично вверить ее отцовскому попечению.

Погоня за похитителями увлекла флибустьеров довольно далеко от того места, где первоначально завязалась схватка. Олоне, оставшись наедине с доньей Виолентой, поскольку флибустьеры откликнулись на призыв Дрейфа и все как один бросились ему на подмогу, осторожно поднял девушку на руки и двинулся следом за товарищами.

Олоне высадился на Санто-Доминго всего лишь несколько дней назад – и вот впервые забрел так далеко вглубь острова, притом что местность не знал совсем.

В те времена, довольно далекие от нынешних, Санто-Доминго на самом деле являл собой одну громадную чащобу девственного леса, перемежавшуюся тут и там открытыми пространствами обширных саванн, поросших разнотравьем высотой шесть-семь, а то и восемь футов.

Поселения, заложенные испанцами и французами, располагались только вдоль морского побережья. Поселенцы расчистили от леса лишь несколько сотен акров земли – на том все и закончилось.

С тех пор как на Санто-Доминго вторглись французы и решительно взялись обустраиваться на острове, испанцам приходилось то и дело обороняться от налетов новоявленных захватчиков; они буквально опоясали свои границы кордоном из ранчо и с присущей им кастильянской гордостью высокопарно назвали их городами. Но эти жалкие поселки, рассеянные на значительном расстоянии друг от друга, словно канули в океан зелени, обступавшей их со всех сторон, будто затерялись в нем.

Американские леса чрезвычайно опасны, и тому есть две причины: растительность там настолько пышная и могучая и деревья достигают такой высоты, что под их кровлей даже днем царят непроглядные сумерки; кроме того, эти леса состоят из одной породы деревьев. А это означает, что нужно иметь большой опыт и, главное, привычку к жизни в подобных условиях, где любой звук угасает, так и не породив эха, где воздух едва перемещается и где нервы сдают настолько, что очень скоро человек теряет все силы и в конце концов погибает.

Есть немало примеров того, как охотники неделями блуждали в американских дебрях, и когда их находили еще живыми, то это уж были поседевшие безумцы; хотя, в общем, принято считать, что человек, заблудившись в дремучем лесу, неминуемо гибнет…

Пройдя где-то с полчаса, Олоне, к своему ужасу, понял, что заплутал. Он бережно опустил свою легкую ношу наземь, остерегшись идти дальше и вконец заблудиться; принес в шляпе воды из ручья, журчавшего неподалеку от того места, куда он забрел, и попробовал привести девушку в чувство.

Состояние доньи Виоленты было вызвано только глубочайшим потрясением, пережитым ею во время яростного нападения, которому она подверглась столь внезапно. Из всех свойств человеческой натуры память теряется быстрее других, но она же, в общем, и скорее возвращается. Девушка тотчас вспомнила, что с нею произошло; ее бледные щеки чуть порозовели, она обратила добрый взгляд на флибустьера и попыталась улыбнуться.

– О, я вспомнила, – промолвила она, – это вы меня спасли.

– Увы, мадемуазель, – ответствовал Олоне, – я отдал бы жизнь за то, чтобы ваши слова оказались правдой. Но, к сожалению, боюсь, я избавил вас от одной беды только затем, чтобы ввергнуть в другую, более страшную!

– Да что вы говорите! – прошептала девушка.

– Я битых полчаса пытаюсь догнать моих товарищей, и без толку. Сами знаете, я не так давно на острове и совсем его не знаю. Должен признаться, я напрочь сбился с дороги.

– И только-то? – молвила она, беспечно рассмеявшись. – Но я не вижу тут никакой причины для страха. Наши друзья, когда увидят, что мы пропали, начнут нас искать. И непременно найдут, если мы сами их не найдем.

– Рад, что вы такая смелая, мадемуазель.

– Чего же мне бояться? Разве вы не рядом со мной? С тех пор как я впервые встретила вас, услуг, которые вы мне оказали, и не сосчитать. Как только мне угрожала опасность, вы тут же оказывались рядом и были готовы меня защитить, и защита ваша всегда служила мне спасением.

– Мадемуазель!

– О, я умею быть благодарной! И если пока ничего вам не говорила, то только потому, что обстоятельства не позволяли мне этого сделать. И вот наконец сегодня такой случай представился, и я спешу им воспользоваться, сударь, чтобы засвидетельствовать вам свою признательность за те услуги, что вы мне оказали.

При этих словах девушка вдруг побледнела – и опустила глаза, полные доброты и слез.

– О мадемуазель! Да кто я такой, чтобы заслужить вашего снисхождения говорить вот так? Если мне и выпало счастье оказать вам кое-какие услуги, сердце мое за то уже вознаграждено сполна, чего я никак не ожидал. Так что требовать от вас большего я и не смею. Человек я безвестный, затерянный в толпе – из нее мне, увы, уже не выбраться. До вас же мне так далеко, что вы вряд ли сможете удостоить меня хоть одним взглядом.

– Вы несправедливы и плохо судите обо мне, сударь. Признательность, которую к вам испытывает мой отец, велика, а матушка считает вас верным и преданным другом. Так позвольте и мне называть вас другом.

– Ваше предложение дружбы, мадемуазель, переполняет меня радостью, – сказал он с глубокой грустью. – Она превосходит все, на что я только смею надеяться. В сердце своем я не подберу слов, чтобы выразить чувства, которые вызывает у меня ваша доброта, достойная высочайшего восхищения.

– Оставим это, – весело сказала девушка, поднимаясь и легкими движениями приводя себя в порядок. – Я несчастная, гонимая принцесса, похищенная злыми чародеями и спасенная отважным рыцарем. Разве не так?

– Да, вы правы, мадемуазель, только ваш отважный рыцарь – всего лишь бедный Береговой брат, почти изгой.

– Не говорите так. Прошло всего-то несколько дней, а вы уже завоевали весьма почетное место среди ваших товарищей. Запомните, сударь: кто обладает отвагой, упорством и чувством верности, непременно будет удостоен похвалы, богатства и счастья.

– И все это вы мне предсказываете? – с горькой усмешкой спросил Олоне.

– Нет, – отвечала она, отворачивая голову, чтобы скрыть свой румянец, – скорее, я выражаю надежду.

Последовала короткая пауза. Молодые люди пребывали во власти столь горячего чувства, что всячески старались его не выдать.

– У вас хватит сил, мадемуазель, – через мгновение продолжал Олоне, – чтобы попробовать вместе со мной отыскать верную дорогу? Или же вам угодно дождаться моего возвращения здесь, у ручья?

– Нет! – живо воскликнула девушка. – Я ни за что не хочу разлучаться с вами. Давайте руку, сударь, я готова идти.

И, после того как Олоне сориентировался на местности, они двинулись дальше. Время от времени, то есть каждые шесть минут, флибустьер стрелял из ружья – но тщетно: звуки выстрелов, не раскатываясь эхом, затухали под непроницаемым пологом леса. Хотя молодой человек старался держаться бесстрастно и даже весело, чтобы не пугать девушку, его терзала тревога, и с каждым мгновением она становилась все острее: он понимал – чем глубже они забредают в лесную глушь, тем больше у них шансов заблудиться совсем.

Деревья, стоявшие сплошной стеной, походили друг на друга точно две капли воды. Силы у девушки иссякали – она все тяжелее опиралась на руку буканьера, и хотя она не жаловалась и даже пыталась улыбаться, нетрудно было заметить, что усталость ее была велика.

Не желая переводить и без того небольшой запас пороха, флибустьер был вынужден прекратить пальбу.

День клонился к вечеру, сумерки, царившие под древесными кронами, сгущались все больше. Скоро силы совсем оставили девушку – ноги у нее подкосились.

Олоне в порыве отчаяния подхватил почти бесчувственную бедняжку, поднял ее на руки и попробовал идти дальше, решив продолжать поиски. Он не без горькой радости ощущал нежное прикосновение к своему лицу шелковистых, благоуханных вьющихся прядей волос девушки, чья голова томно покоилась на его плече.

Но у сил человеческих есть пределы, и одолеть их безнаказанно нельзя. Флибустьер чувствовал, как к горлу у него приливает кровь, в висках стучит так, что голова того и гляди расколется, а глаза застилают языки пламени. Он продвигался вперед с большим трудом и уже предчувствовал, что вот-вот упадет, побежденный, к ногам той, которую вызвался спасти; еще минута-другая – и все кончится.

Вдруг из-за листвы послышался чистый, с хрустальными нотками голос. Голос выводил чудесный нормандский мотив, начинавшийся так:

Заслышав до боли знакомый говорок, обещавший к тому же нежданное спасение, Олоне почувствовал, как к нему возвращается надежда; он собрался с последними силами и с третьей попытки выдавил из себя резкий, пронзительный крик, точно моряк в бурю, – крик, который на крыльях ветра разносится далеко-далеко… крик, сравнимый разве что с окриком горцев, окликающих друг друга с отдаленных вершин.

После третьего окрика молодой человек бережно опустил бесчувственную донью Виоленту на землю и, упав подле нее на колени, принялся качаться из стороны в сторону, не имея больше сил продолжать борьбу.

Сквозь кровавую поволоку, туманившую взор, молодой человек, как ему показалось, разглядел гибкую, стройную фигуру Майской Фиалки, кинувшуюся прямо к нему, но, не сумев совладать с болью, он уже в следующий миг перестал воспринимать окружавшие его предметы.

Когда же он пришел в себя, то увидел Майскую Фиалку: она стояла на коленях рядом с ним и осторожно старалась привести его в чувство.

Донья Виолента, тоже склонясь над молодым человеком, глядела на него со странным, смешанным выражением радости и боли – и трудно было догадаться, какое из двух чувств было сильнее.

– Зачем забредаешь так далеко в лес, забыв об опасности, ведь ты здесь новичок? – с легкой укоризной говорила ему Майская Фиалка. – Не подумай я о тебе, ты, почитай, совсем пропал бы, друг. И двух дней бы не прошло, как твои останки стали бы добычей диких зверей. Не повторяй впредь таких глупостей, я не всегда смогу оказаться рядом, чтобы отыскать тебя.

– Как же ты меня нашла, Майская Фиалка? Не помню, чтоб я видел тебя среди моих товарищей.

– Так оно и есть, – чуть заметно улыбнувшись, молвила девушка. – Я всего лишь бедная девушка. И сторонюсь Береговых братьев, хоть они и добры ко мне и нянчатся со мной, как с собственным чадом. Но сердце подсказало мне, что я могу тебе пригодиться. Вот я и пошла за ними следом. А когда ваша стычка закончилась и молодая барышня как в воду канула, я сразу поняла, почему и тебя нигде нет.

– Да, – проговорила донья Виолента, – я и в этот раз обязана ему своим спасением.

– Так оно и есть, ради вашего спасения он и сам чуть не погиб! – И, будто разговаривая сама с собой, она прибавила: «О, сердце подсказывает мне, что это и есть любовь!»

При этих словах, произнесенных нежданно и без всякого умысла, молодые люди вздрогнули и залились густой краской.

– Отчего вы так разволновались? Чего устыдились? Неужто это чувство не от природы? Не от сердца? – с печалью в голосе продолжала Майская Фиалка. – Как солнце, оживляющее растения, любовь подобна чудесному сиянию, которым Господь в невыразимой доброте своей озаряет сердце человека, дабы очистить его душу.

– К чему говорить о таких вещах, Майская Фиалка? Я испытываю к этой даме глубочайшее почтение. Нас с нею разделяет слишком большое расстояние. Да и положение наше в обществе совершенно разное, так что чувству, о котором ты говоришь, нет места между нами.

Девушка нежно улыбнулась и с грустью покачала головой:

– Напрасно вы обманываете себя в чувствах, которые вас волнуют. Вы любите друг друга, хотя сами, быть может, того не знаете. Загляните в себя поглубже – и поймете: я сказала правду.

– Не стоит больше об этом, Майская Фиалка… Вот что, раз силы понемногу вернулись к нашей даме, так, может, лучше прямо сейчас отвести ее к отцу, тем более что он наверняка здорово переживает?

– Напрасно вы заговариваете мне зубы! – продолжала она в трепетном порыве. – Вам меня не провести. Зачем этот благородный сеньор прибыл на Санто-Доминго? Ведь эта благородная девушка благодаря своему положению в обществе никогда не будет знать недостатка в ухажорах, и выбирать кого-то среди Береговых братьев ей ни к чему. Но вы любите друг дружку, говорю еще раз. И, что бы там ни случилось, ничто не помешает вам принадлежать друг другу.

– Постойте, сударыня! – с волнением воскликнула донья Виолента. – Я с вами не знакома и не знаю вас. Но в свою очередь спрошу, по какому праву вы позволяете себе то, на что ни ваш друг, ни я даже не осмеливаемся, – то есть заглядывать в наши сердца? Да хоть бы и так… Пусть даже чувство более нежное и страсть более глубокая, чем самая искренняя дружба, безотчетно проникли в наши души, по какому праву вы принуждаете нас признаться вам в том, что мы не смеем сказать самим себе? Я очень многим обязана вашему другу. Мы вместе с ним провели не один месяц на корабле, но скоро нам предстоит расстаться, и мы больше никогда не увидимся. Так почему же, вернее, зачем вы стараетесь сделать наше расставание более тягостным, чем ему предстоит быть? Вы поступаете не очень благородно, пытаясь склонить нас к признаниям, которые ни он, ни я не можем, да и не должны, делать друг другу.

– Вы же сами видите, что любите его, сударыня, а сердце никогда меня не обманывало. Я знала, так оно и есть. Ну что ж, буду более откровенной. Да и зачем мне что-то скрывать! Я сирота и живу сегодняшним днем, не заглядывая в будущее, как птичка небесная. Я люблю Олоне, люблю всеми силами души, с той самой минуты, как впервые увидела его. Но любовь не сделала меня ни завистницей, ни ревнивицей, ни ехидной. Зато она сделала меня прозорливой и оделила даром читать, вопреки вам, ваше сердце, точно открытую книгу. Вы любите его, а он любит вас, сударыня. Что ж, я не стану ему мешать. Не могу и не хочу. Но если я смирилась с вами как с соперницей, вернее, с превосходством, коим вы волею судьбы обладаете надо мной, то лишь при том условии, что вы любите моего друга так же, как я. А теперь давайте, сударыня, я отведу вас к вашему отцу.

– Еще одну минуту! – живо спохватился Олоне. – Объяснение, к которому ты нас принудила, Майская Фиалка, вопреки нашему желанию, нужно довести до конца. И каким бы ни было чувство, что волнует меня и терзает мне сердце, пускай мадемуазель де Ла Торре знает: сколь бы неизменной ни была моя преданность ей и что бы там ни случилось, я всегда буду самым верным ее слугой, и, если однажды она попросит меня отдать за нее жизнь, я сделаю это с радостью.

– Сударь, – с чувством отвечала девушка, – возможно, я и пожалела на миг о странном, хоть и добродушном, вмешательстве вашей подруги Майской Фиалки. Но теперь, не знаю почему, мне кажется – я даже обрадовалась, когда услышала, что она говорит.

– О мадемуазель! – в волнении воскликнул Олоне.

Она остановила его движением руки и с печальной улыбкой продолжала:

– Через несколько часов мы расстанемся, но сердцу никакие расстояния не преграда, и мысли в быстром своем полете всегда оказываются рядом с теми, кого мы любим. Хотя физически мы будем разлучены, души наши будут вместе. И если мое положение в обществе обязывает меня к определенной сдержанности и не позволяет выражать мысли более ясно, что ж, простите меня.

Она сняла с шеи медальон на золотой цепочке и передала молодому человеку.

– Сохраните его на память, – сказала она, – и пусть он послужит связующей нитью между нами. Знайте также, как бы судьба ни распорядилась мной, я никогда не забуду услуг, которые вы мне оказали, как не забуду я и вашу глубокую, благоговейную преданность.

– Вы и правда благородное созданье, – молвила Майская Фиалка. – И Бог, создавший равными все существа земные, сумеет, уж поверьте, убрать преграды, что стоят между вами и моим другом. Не печалься, Олоне, ты молод, красив, любим, и день твоего счастья непременно придет.

Последние слова Майская Фиалка произнесла подавленным голосом – глаза ее были полны слез, однако она тут же вскинула голову, мягко улыбнулась и, не проронив больше ни звука, раскрыла свои объятия.

Какое-то время девушки так и стояли – обнявшись; потом, взявшись за руки, они пошли навстречу охотникам, а Олоне, бледный, с горящими, точно в лихорадке, глазами – знак того, что изнутри его пожирал огонь, – двинулся следом за ними.

Как оно зачастую бывает в подобных обстоятельствах, Олоне, расставшись с Береговыми братьями, блуждал наудачу, но не забредая слишком далеко в лес, а кружа почти на одном месте, – так что, когда он и мадемуазель де Ла Торре повстречали Майскую Фиалку, они находились от силы на расстоянии двух ружейных выстрелов от того места, где устроили привал флибустьеры.

Майская Фиалка, выросшая в глуши, держалась с необыкновенной уверенностью в этом, казалось бы, запутанном лесном лабиринте и находила верную дорогу как будто без всяких усилий.

Вдруг наша троица вышла из-под древесных крон на прогалину, где флибустьеры разбили временный бивак.

Все очень обрадовались при виде мадемуазель де Ла Торре, а герцог с герцогиней принялись горячо благодарить Олоне за спасение дочери.

Молодой человек напрасно отговаривался, уверяя всех, что заслуга его тут совсем невелика, что на самом деле он просто заблудился и что, не повстречай они случайно Майскую Фиалку, дело их было бы плохо. Однако никто и не думал принимать его слова всерьез, впрочем, и Майская Фиалка решительно их опровергла. Так что в глазах всех он волей-неволей стал героем.

Спустя некоторое время вернулся с лошадьми и работник, которого господин д’Ожерон отрядил в Пор-Марго. Между тем напрасно Монбар, Красавец Лоран и остальные предводители флибустьеров уговаривали дам заехать в букан к Польтэ, благо тот находился совсем рядом: женщины отказались наотрез. Слишком сильные переживания выпали на их долю в этот день, притом одно за другим, так что сейчас у них было только одно желание – поскорее вернуться в город.

Таким образом, пришлось повернуть назад. И в то самое время, когда отряд уже двинулся в обратный путь, подоспел работник Дрейфа. Как мы упомянули выше, это произошло после счастливого окончания злоключений, постигших Олоне.

Было уже часов десять вечера, когда падавшие от усталости путешественники наконец возвратились в город, который они с такой радостью покинули ранним утром.

Олоне отправился домой к Дрейфу, унося с собой в сердце счастье на всю жизнь, – по крайней мере, так ему казалось.

На другое утро, пришедшее на смену такому бурному дню и, однако же, так счастливо закончившемуся, на Санто-Доминго обрушилась страшная гроза.

И в этот раз Олоне представился случай отличиться и доказать безграничную преданность своим ближним, что было выдающейся чертой его характера. Не будь он смел, ловок и, главное, искушен в морском деле, не один корабль, и в числе прочих «Непоколебимый», уже давно сидел бы на мели или разбился о скалы.

С первыми же вспышками молний, с первым же натиском урагана молодой человек выскочил из дому. И примером своим вдохновил остальных: за ним последовали Монбар, Питриан, Крокодил, Монтобан и другие именитейшие флибустьеры – они тоже снарядили свои пироги и бесстрашно устремились в них к терпящим бедствие кораблям, сумев в конце концов их спасти.

У «Непоколебимого», стоявшего на одном-единственном якоре, лопнул якорный канат; второй же якорь, отданный слишком поспешно, не успел схватиться за грунт и волочился по дну, лишь замедляя снос корабля. Почти все офицеры «Непоколебимого» находились на берегу, и экипаж корабля пребывал в полной растерянности. Покуда Монбар отдавал команды спустить брам-стеньги, стеньги и нижние реи с наветренного борта, чтобы облегчить судно и ослабить удар бури, Олоне с капитаном Монтобаном на двух пирогах, дававших сильную течь и болтавшихся, точно щепки, на яростных волнах, которые то и дело перехлестывали через них, с риском для жизни потащили якоря мористее.

Экипаж «Непоколебимого» с тревогой наблюдал за этим дерзким маневром, который удался благодаря чуду: казалось, смерть и правда отступала перед нашими бесстрашными Береговыми братьями.

Канаты были втугую натянуты на шпили в самое последнее мгновение – когда «Непоколебимый» находился на расстоянии не больше пистолетного выстрела от скал.

Буря свирепствовала всю ночь напролет и всю следующую ночь, но рвение флибустьеров за это время ничуть не ослабло; и на другое утро, когда ураган поунялся и на море стало тише, жители Пор-Марго, к вящей своей радости, увидели, что буря не погубила ни одного судна.

Господин де Ла Торре с дочерью в глубоком ужасе и неописуемом волнении следили за героической борьбой этих людей, которых все привыкли держать чуть ли не за разбойников, с не на шутку разбушевавшейся стихией.

Нет нужды снова и снова повторять слова благодарности, адресованные Береговым братьям и, в частности, Олоне, так что мы воздержимся от этого.

Между тем жестокий удар стихии, который случилось пережить его кораблю, заставил господина де Лартига призадуматься: он не собирался подвергать свое судно новому испытанию бурей, задерживаясь в Пор-Марго.

А поскольку официальное согласие, запрошенное господином д’Ожероном у губернатора Гаваны на доставку господина де Ла Торре с семьей в Веракрус, было получено еще несколько дней назад, командир «Непоколебимого» решил больше не тратить времени понапрасну и как можно скорее сниматься с якоря.

Такое решение, объявленное господином де Лартигом за столом у господина д’Ожерона в присутствии многих флибустьеров, приглашенных губернатором, вызвало сильное оживление среди гостей – волнительное чувство, которое острее других переживали двое: Олоне и мадемуазель де Ла Торре, чьи глаза вдруг наполнились горькой печалью; и за все время, что продолжался обед, они так и не осмелились обменяться меж собою ни словом.

Однако, вставая из-за стола и собираясь прощаться, Олоне, призвав на помощь всю свою храбрость, сделал над собою неимоверное усилие и подошел к герцогу, беседовавшему с господином д’Ожероном.

– Господин герцог, – обратился он к нему, учтиво поклонившись и дамам, – позвольте попрощаться с вами и вместе с тем искренне пожелать, чтобы ваши соотечественники приняли вас с таким же почтением, как мы. Вам уготовано почти царское положение. Но вы, господин герцог, верно, лучше моего знаете: нет ничего более постоянного, чем беда. И да хранит вас Бог от тех, кто все эти годы преследовал вас и так и не отказался от своих умыслов. Но, – прибавил он, бросив взгляд на донью Виоленту, не сводившую глаз с его бледного лица, – если, вопреки Божьей воле, ваши враги все же будут угрожать вам, я от имени моих товарищей заверяю вас: здесь, на скале, затерянной посреди Атлантики, есть сердца, что бьются в унисон с вашим. Вы гость Береговых братьев – помните об этом, да и мы этого не забудем. И в тот день, когда вам понадобится наша помощь, они все, как один, будут рядом с вами, чтобы вас защитить. Одно лишь ваше слово, зов или знак – и мы примчимся к вам, как стая орлов. И горе тому, кто встанет у нас на пути!

– Меньшего я от вас и не ожидал! – тут же с жаром воскликнул в ответ герцог, горячо пожимая ему руку. – Родился я в Испании, а вырос во Франции. Но именно в вашей стране я любил и страдал, – стало быть, сердцем я француз! И от всей души благодарю вас за столь великодушное предложение. Я охотно принимаю его и, как вы мне напомнили, никогда не забуду, что я был гостем Береговых братьев. И в тот день, когда мне понадобится их помощь, я не колеблясь обращусь к ним. Давайте же обнимемся, Олоне, и расстанемся как братья и друзья. Одним из приятнейших воспоминаний у меня будут те несколько дней, что я провел на Санто-Доминго, среди флибустьеров, людей столь же загадочных, сколь и заслуживающих высочайшего признания за свои достоинства. Прощайте же, Олоне, прощайте и вы все, господа. И помните: герцог де Ла Торре – вице-король Перу. Так что гавани этой страны всегда будут открыты для ваших кораблей и послужат вам приютом от бури, источником для пополнения припасов или убежищем от врагов.

– Господа, – ответствовал в свою очередь господин де Лартиг, – слова благодарности, которые я готов выразить вам за службу, что вы сослужили на моем корабле, лишь едва-едва способны передать чувство признательности, испытываемое мной за ваши благородные поступки. Через три месяца я снова буду во Франции. И скоро, надеюсь, вы получите доказательства того, что я виделся с королем и отчитался перед ним о ваших делах.

Прощание продолжалось еще какое-то время, после чего пришла пора расставаться.

Олоне был глубоко опечален: страдал же он еще и потому, что остался один и не мог излить свою печаль верному другу.

Вместо того чтобы пойти домой, где ему уж точно не суждено было найти необходимое успокоение, он с тоской на сердце отправился бродить по берегу в надежде на то, что одиночество хоть самую малость умиротворит его мысли и вернет былую силу духа. Так он брел себе по берегу, пока не набрел на источенные морем скалы, которые в лунном свете обретали самые причудливые, почти что фантастические формы.

Там он сел на песок, обхватил голову руками и целиком погрузился в свои горестные раздумья.

Минул не один час, а он все так и сидел в одном положении; уже и звезды начали меркнуть на небе, когда ему на плечо мягко легла чья-то рука и мелодичный голос нежно прошептал на ухо:

– Отчего так убиваешься? Разлука была предрешена. И стала неизбежной. Не надо предаваться унынию. Будь мужчиной! Горе возвеличивает душу.

Олоне вскинул голову – и увидел перед собой Майскую Фиалку, похожую на призрак. Милое лицо девушки осеняла грустная улыбка.

– Спасибо тебе, Майская Фиалка, за то, что принесла мне утешение, – со стоном проговорил в ответ молодой человек. – О, если б ты знала, как мне плохо!

– Знаю, – с грустью отвечала девушка, прижимая руку к сердцу. – Да только ты ошибаешься, друг, я пришла не утешать тебя, а пожелать тебе мужества.

– Мужества? – прошептал он. – Когда у меня вообще ничего нет! И я остался совсем один!

– Нет, ты не один. У тебя есть друзья, и они тебя любят, а те, что уезжают, всегда будут помнить о тебе. Человек делает, а Бог за ним исправляет, – кажется, я уже говорила тебе нечто такое. Плачущий да утешится. Ничто не вечно, кроме прощального слова, слетевшего с уст умирающего. Надейся! И может, очень даже скоро ты обретешь ту, которая готова уехать. Я виделась с нею.

– Ты видела донью Виоленту, Майская Фиалка?! – с волнением воскликнул он.

– Да, видела. Она, как и ты, убивается от горя. Я говорила с нею – она просила передать тебе свое последнее слово. И слово это должно быть между вами сигналом на случай, если ты ей понадобишься.

– Так что она тебе сказала? Говори же скорей!

– Экий ты быстрый!

– Если б ты только знала, как я ее люблю, Майская Фиалка!

– Да, любишь… – серьезным тоном проговорила она.

– Но, – прервал девушку Олоне, даже не выслушав ее до конца, – ты так и не сказала то, что она тебя просила мне передать.

– Тогда слушай, коли хочешь знать. Слово это кастильское: Recuerdo!

– Спасибо, Майская Фиалка! Спасибо тебе за твою доброту! Ты снова сделала меня счастливым!

Девушка вздохнула. Задержав на какое-то время взгляд на флибустьере, который в задумчивости опять уронил голову на грудь, она медленно отошла в сторону, проговорив полушепотом:

– Он-то счастлив!.. А я?..

Вскоре ее грациозная фигура растворилась в сумерках.

На восходе солнца «Непоколебимый» снялся с якоря и, гонимый попутным ветром, немного спустя исчез за неоглядным морским горизонтом.

А вечером того же дня в Пор-Марго вернулся Дрейф – его задержал ураган.

Они долго беседовали, и Олоне честно, без утайки рассказал другу о том, что произошло у него с доньей Виолентой.

Дрейф очень огорчился, что не успел повидаться с герцогом де Ла Торре до его отъезда и предостеречь от врагов, предупредив о коварных кознях, которые те затевают против него.

После столь серьезного разговора Дрейф с Олоне и решили совершить налет на Сан-Хуан-де-ла-Магвану, с тем чтобы захватить важные бумаги, что должны были храниться у Онциллы.

Давайте же продолжим наш рассказ начиная с того самого места, где мы его прервали, то есть когда двое Береговых братьев заснули почти в виду поселения, куда намеревались проникнуть.