Было уже около трех пополудни, а меж тем оба флибустьера с их работниками спали без задних ног, – казалось, они вряд ли скоро проснутся.

Кто знает, как долго еще длился бы их сон, если бы вдруг молоссы, которые, к счастью, не дремали, разом, точно по команде, не подали голос, скорее похожий на жалобное, чуть слышное завывание; можно было подумать, что славные псы понимали, как важно им было не выдать своего присутствия рядом с хозяевами.

Однако, сколь бы слабым ни было их завывание, и этого хватило с лихвой, чтобы разбудить людей, привыкших постоянно жить в предчувствии смертельной угрозы.

– Эй, что с тобой, Монако? – окликнул Дрейф одного из псов, неотрывно глядевшего на флибустьера почти человеческими глазами.

Умное животное шевельнуло хвостом и повернуло морду в сторону озера Рикиль, глухо заворчав, впрочем вполне дружелюбно.

– О-о! – заметил Дрейф. – Похоже, к нам гости пожаловали? Давай-ка глянем, кто такие.

Долго ждать ему не пришлось: не успел он договорить, как из леса вышли двое. Вооруженные до зубов, они продвигались с предельной осторожностью; за ними, на некотором удалении, следовали семь или восемь работников.

– Э-э! – заметил флибустьер. – Так это ж Монбар с Монтобаном! Что-то рановато, сдается мне. А может, мы просто проспали и я просчитался со временем? Чудно как-то! Ладно, обождем.

Монбар с Монтобаном, двое достославных предводителей флибустьерской братии, один из которых, по крайней мере, уже знаком читателю, по-прежнему продвигались вперед, правда теперь с удвоенной осторожностью, поскольку до того места, где Дрейф с товарищами устроили привал, оставалось рукой подать.

Увидев, что они совсем близко, старый Береговой брат решил им показаться. Тогда новоприбывшие отбросили всякую осторожность и смело двинулись вперед. Им хватило и нескольких минут, чтобы присоединиться к своим друзьям; приветствие было коротким, поскольку то был не визит вежливости, а деловая встреча: флибустьеры снарядились в экспедицию.

– Что новенького? – осведомился Монбар.

– Ничего. Мы подошли в одиннадцать утра – кругом все так же тихо.

– Хорошо! Стало быть, гавачо ничего не пронюхали! – сказал капитан Монтобан, красивый молодой человек лет двадцати пяти, не больше, с изысканными манерами, тонкими, благородными чертами лица, хранившего редкое выражение чисто женской доброты. – Значит, вылазка, черт возьми, обещает быть удачной – можно пустить в ход ножи!

– Ладно тебе, Монтобан! Будет уж! – с улыбкой заметил ему Монбар. – Поостынь малость. Экий ты горячий, приятель, ей-богу!

– Что есть, того не отнять. Зато как было бы здорово задать порядочную трепку этим гавачо.

– Польтэ пока не объявлялся? – спросил Монбар.

– А ему здесь нечего делать: его пост у озера Рикиль.

– Верно! Сколько у него человек?

– С ним только работники – пятеро дюжих молодцов.

– Значит, Польтэ с пятью работниками – это будет шесть. Монтобан, я и наши работники – шестнадцать. Итого двадцать два, да вас восемь… Выходит, всего тридцать. А Красавец Лоран?

– С ним будет пятнадцать человек.

– Сорок шесть. А Медвежонок Железная Голова?

– Восемнадцать. Значит, вместе с ним – девятнадцать.

– Прекрасно! Сорок шесть и девятнадцать будет шестьдесят пять. И все?

– Ну да, – продолжал Дрейф. – Я решил, для такой вылазки вряд ли нужно больше.

– Дело в том, – подтвердил Монбар, – что не стоит опасаться отчаянного сопротивления. Сколько навскидку народу живет в этом поселке?

– С полтысячи человек, не больше, – отвечал Дрейф. – Да гарнизон – полторы сотни солдат под началом капитана.

– О, в таком случае будем считать – дело в шляпе! – сказал Монтобан.

– Черт возьми, как бы не так, друзья! – усмехнувшись, заметил Олоне. – По-вашему, выходит, народ числом пятьсот душ да гарнизон в полтораста солдат – сущие пустяки перед шестьюдесятью пятью молодцами?

Флибустьеры расхохотались.

– Ты пока у нас новичок, брат, – по-отечески заметил ему Дрейф. – Тебе еще много чего предстоит узнать. И перво-наперво вот что: как правило, в открытом поле один флибустьер стоит в среднем десятка гавачо. За стенами, как ты толково заметил, он запросто уложит шестерых. Выходит, шестьдесят пять флибустьеров – и впрямь грозная силища: почитай, триста девяносто молодцов, решительных и хорошо вооруженных. Как видишь, это больше чем достаточно, к тому же из числа селян надобно вычесть женщин, детей, стариков, монахов да всяких там малодушных. А это, считай, по меньшей мере три четверти всего населения.

– Прекрасно, – настаивал на своем Олоне, – только ты забыл про солдат!

– Ах да, и то верно, но только это совсем другое дело. Солдаты нам хоть и враги, но не такие уж страшные. И вот почему. Первое время, после того как Береговые братья захватили Санто-Доминго, испанское губернаторство вооружило полторы сотни своих солдат превосходными мушкетами. А ты, наверное, знаешь – этому самому воинству было предписано учинить охоту на буканьеров. И тогда случилось вот что. Мы не раз оказывали им самый горячий прием – задавали, как только что выразился Монбар, порядочную трепку. И эти горе-вояки так струхнули, что, когда их отряжали на охоту за нами, они, не успев выйти в саванну, открывали беспорядочный огонь и палили до тех пор, пока у них не переводился весь порох. Грохот же стоял кругом такой, что флибустьеры, узнав таким образом, кто к ним пожаловал, оставляли их палить в воздух почем зря, а сами уходили охотиться в другую сторону. Премудрые испанцы там у себя в губернаторстве превратно истолковали результаты такой бестолковой пальбы. Вместо того чтобы списать это на счет трусости своих вояк, они решили, что те просто неумело пользуются огнестрельным оружием, подходящим разве что для дальнего боя, и предпочитают ему оружие, больше пригодное для рукопашных схваток с нами. Уверившись в этом, губернаторство изъяло у них ружья и взамен выдало им копья. И теперь эти бедолаги, когда их бросали против нас, шли вперед, как псы под плетьми или как быки на заклание, поскольку уже загодя знали – им несдобровать.

– Да, черт возьми, золотые слова, брат! Все, что ты говоришь, похоже на правду! Да только не больно ли ты заливаешь?

– Нет, все это истинная правда. Так что, как видишь, полторы сотни гарнизонных – для нас сущие пустяки.

– Да уж, – подтвердил Монтобан, – гавачо получат добрую взбучку, черт их побери! И поделом! Когда выдвигаемся?

– Через три часа после захода солнца, то есть в девять. Пускай наши сеньоры покрепче уснут, к тому же ложатся они засветло.

– О, в таком случае, – подхватил Монбар, – у нас впереди еще уйма времени! Если б я знал, так бы не спешил.

– Проклятие! – продолжал Монтобан. – Как же нам убить время?

– Пусть это вас не тревожит, друзья, – сказал Дрейф. – Потолкуем о том о сем – вот и поостынем.

– А потом, – прибавил Монбар, – не худо бы отрядить двух человек на разведку – пусть глянут, на месте ли наши.

– Да, так оно будет верней.

Они тотчас же кликнули двоих работников, и, получив подробные указания, те отправились их исполнять.

Сегодня Сан-Хуан-де-ла-Магвану уже не найдешь на карте: на ее месте теперь стоит городок Сан-Хуан, и расположен он в нескольких лье ниже по реке Нейбе. В то время, когда произошла наша история, он ютился на берегу речушки под названием Магвана, маленького притока Нейбе.

Городок этот, а вернее, поселение обозначало в ту пору крайний предел испанской границы и, таким образом, представляло собой важнейший стратегический пункт, призванный охранять испанские владения от набегов буканьеров.

В сущности, это поселение было заложено главным образом в военных целях, и простояло оно не больше трех-четырех десятков лет.

Прежде всего, то был не более чем малый форт, или, как сказали бы сегодня, оборонительное сооружение, сложенное из скрепленных меж собой железными скобами бревен, обнесенное широким рвом, земляной насыпью и крытой галереей казематов, пристроенной года два-три назад, не считая горнверка.

Вокруг этого малого форта поначалу приютилось несколько убогих ранчо, со временем их немного прибавилось. Засим, как оно всегда бывает в испанских поселениях, там построили церковь с тремя-четырьмя часовнями и заложили два монастыря: один – кармелиток, женский, другой – капуцинов.

Население тоже приросло до пяти-шести сотен душ; то были бедные, честные трудяги, и занимались они в основном раскорчевкой леса, земледелием и скотоводством.

Для защиты населения возвели еще одну ограду и прорыли ров, обнесли все это земляным валом и пристроили второй небольшой форт, защищавший, как и первый, подступы к реке. На вооружении того и другого форта имелось по паре бронзовых пушек, стрелявших четырехфунтовыми ядрами, по паре же мушкетонов и по четыре кремневых ружья. Испанцам такое вооружение, на самом деле довольно слабое, казалось вполне достаточным для защиты поселения от налетов флибустьеров; до сей поры его и правда хватало.

Сан-Хуан-де-ла-Магвана, чьи ранчо расположились амфитеатром на склонах высокого холма, последнего отрога Черных гор, примыкала крайними постройками к реке, являя собой поистине дивный, живописный уголок с домиками в мавританском стиле, увенчанными плоскими кровлями, побеленными снаружи известковым молоком и наполовину сокрытыми среди куп банановых, гранатовых, апельсиновых и прочих тропических деревьев. Вот каким был городок, который собирались захватить врасплох шестьдесят пять флибустьеров.

Так почему Береговые братья решились на такое? Сейчас объясним в двух словах.

Когда Дрейф оказался нечаянным, незримым свидетелем разговора Онциллы с капитаном доном Антонио Коронелем, губернатором Сан-Хуан-де-ла-Магваны, его поразила одна вещь. А именно то, что Онцилла не только был в сговоре с испанским губернатором, но и обзавелся в Сан-Хуане жилищем, куда частенько наведывался. И в его жилище хранились какие-то ценные для флибустьеров бумаги; кроме того, несколько дней тому назад он спрятал у себя и другие бумаги, не менее важные.

Дрейф решил во что бы то ни стало завладеть этими бумагами, которые, как он полагал, позволят ему раскрыть тайну Онциллы и прояснить кое-какие подробности его прошлой жизни, тем более что флибустьеру уж очень хотелось их узнать.

Онцилла собирался задержаться в Сан-Хуане на два-три дня – значит действовать надо было скорее, чтобы застать его врасплох и захватить бумаги.

Дрейф и Олоне решили предпринять вылазку немедля. И уже на следующее утро, уговорившись кое с кем из своих друзей, они пустились в путь с намерением внезапно проникнуть в город.

Посланные на разведку вернулись в лагерь только к семи вечера; они успели обойти все посты, расставленные флибустьерами вокруг города, и передать командирам других отрядов полученные распоряжения.

Их везде встречали самым душевным образом. Береговые братья с нетерпением ждали начала вылазки; в назначенный час они зареклись сокрушить все препятствия, ежели те, не ровен час, возникнут у них на пути.

Дрейф и его сотоварищи встретили такие вести как должно: то есть возгласами радости, тем более что флибустьеры ни на мгновение не сомневались в успешном исходе дерзкого налета. Они буквально сгорали от нетерпения и уже едва могли усидеть в засаде, что грозило обернуться глупостями, которые они по привычке совершали всякий раз, пускаясь в ту или иную экспедицию.

Чтобы скоротать время и остудить свой пыл, пожиравший их, подобно пламени, они нашли только одно средство, впрочем весьма полезное, – перекусить. Однако их ужин был довольно скромный: они не смели разжечь костер, иначе испанцы могли бы забить тревогу.

Наконец Монбар снял с пояса великолепные часы, отделанные бриллиантами, и возвестил товарищам, что уже девять.

Эта весть тоже была встречена радостными криками «ура»; все тотчас же принялись готовиться к выходу. Впрочем, подготовка была недолгой – флибустьеры подхватили оружие, крадучись выбрались из леса и вслед за молоссами так же осторожно выдвинулись к городу.

Защитой им служило все: стояла темная, безлунная ночь, дул пронзительный ветер, беспрерывно завывавший в кронах деревьев, и гул его заглушал шум шагов флибустьеров по иссушенной земле саванны.

Они добрались до края рва, не привлекая внимания испанских часовых, вероятно заснувших на сторожевых вышках или в будках.

Каждый из флибустьеров, мы забыли отметить, прихватил с собой по внушительной вязанке хвороста; все это сбросили в ров, завалив его почти доверху в ширину на два с половиной фута, наведя таким образом довольно узкую, но крепкую гать, вполне, однако, пригодную для людей, привыкших бойко передвигаться по реям восьми дюймов в поперечнике.

Дрейф пронзительно свистнул, и его сигнал зловещим эхом разнесли остальные предводители буканьеров, чьи отряды рассредоточились вокруг города. Вслед за тем Береговые братья, с топорами в руках, рванули вперед – в несколько мгновений перемахнули через ров, перебрались через насыпь и с громкими криками кинулись к подъемному мосту, перерубили цепи, и тот с грохотом рухнул.

В следующий миг они, словно тысяча чертей, ринулись в город: одни ворвались в форты и расправились с солдатами, застав их врасплох и убив во сне, причем те даже не успели сообразить, что происходит; другие захватили церковь и часовни, взобрались на колокольни и принялись не в лад бить во все колокола; третьи наконец взломали аюнтамьенто, или губернаторский дом, схватили дона Антонио Коронеля прямо в постели и взяли под стражу вместе с домочадцами.

Налет был совершен с такой дерзостью и лихостью, что за какие-нибудь четверть часа город был захвачен со всех сторон и флибустьеры сделались полными его хозяевами.

Монбар, обосновавшийся в ратуше, велел доставить к нему губернатора и приговорил его к незамедлительной выплате пятидесяти тысяч пиастров в качестве дани со всего города, уточнив при этом, что в случае отказа пятьдесят видных жителей Сан-Хуан-де-ла-Магваны будут повешены заодно с ним. Засим город подвергся разграблению.

Мы лишь бегло опишем те зверства, что учинили там Береговые братья.

В то время когда произошла наша история, разграбление города, особенно если он оказывался во власти таких молодцов, как флибустьеры, было сущим бедствием. Ни возраст, ни пол – ничто не могло уберечь несчастных горожан от разъяренных в алчности своей победителей. Участь, которую они уготавливали женщинам, была и вовсе незавидной. Флибустьеры взламывали двери во всех домах подряд, крушили мебель и хватали все, что попадалось под руку. Они не церемонясь отрубали пальцы и обрывали мочки ушей, чтобы скорее завладеть перстнями, кольцами и серьгами.

Хаос кругом царил неимоверный; обезумевшие от страха жители тщетно молили разъяренных налетчиков о пощаде: те отвечали им издевательскими насмешками, ударами ружейных прикладов, сабель или тесаков.

Между тем флибустьеры опустошали город в определенном порядке. Все богатства, захваченные в домах, старательно переносили на главную городскую площадь, складывали в кучу и оставляли под присмотром охранников.

Город внезапно озарился ярким светом – издали казалось, будто его охватил пожар: то была картина, достойная кисти Сальватора Розы, Риберы или Брейгеля Адского, живописавших все ужасы земные. Чтобы, как они выражались, не слышать галдежа горожан, флибустьеры согнали их ударами прикладов кого в церковь, кого в часовни, где эти бедолаги, большей частью покалеченные, сгрудились, точно сельди в бочке.

Между тем Дрейф ни на мгновение не забывал о том, зачем затеял этот налет; после того как был захвачен первый форт, флибустьеры заклепали все орудия, сняли их с лафетов, сбросили в ров и принялись вырезать гарнизон. Смерти избежал только один лейтенант.

То был юноша лет двадцати от силы, явно благородных испанских кровей; он прибыл на Санто-Доминго за боевым крещением. Дрейф обещал ему сохранить жизнь и отпустить на свободу, если тот проводит его к дому Онциллы. И юноша, едва избежавший смерти, с радостью согласился.

Онцилла, как всегда осторожный, присмотрел себе жилье почти на расстоянии пистолетного выстрела от земляного вала, то есть рядом с малым фортом; лейтенант проводил туда Дрейфа вместе с Олоне, Монтобаном, Данником и еще двумя работниками.

Когда они подошли к дому, Дрейф отрядил одного из работников препроводить лейтенанта в губернаторский дом, где находился Монбар, для вящей безопасности юноши. Следом за тем Береговой брат приблизился с топором в руке к двери и попробовал ее вышибить. Но Онцилла был начеку. При первых же криках буканьеров, ворвавшихся в город, перебежчик насторожился, тотчас смекнув, что Береговые братья совершили налет на Сан-Хуан-де-ла Магвану, тем более что в их успехе он ничуть не усомнился.

Человек этот, превзошедший всех по части коварства и предательства, вспомнил, что во время его тайной встречи с доном Антонио Коронелем он не раз замечал странные, необычные шорохи в зарослях на расстоянии голоса от того места, где проходила их встреча; поначалу он не придал особого значения тем шорохам, а тут вдруг догадался, что его разговор подслушали и последствием того как раз и стал налет на город; что враг, ставший свидетелем его сговора с испанцами, кем бы он ни был, решился на столь дерзкую вылазку с одной-единственной целью – завладеть его бумагами, а заодно, может, и свести с ним счеты.

Онцилла был не просто злодеем, он, ко всему прочему, отличался поистине звериной жестокостью: ведь не случайно он и прозвище снискал себе в честь хищной кошки. Сообразив, что буканьеры нагрянули по его душу, он решил дать им самый яростный отпор, в то время как его брат должен был захватить ценные бумаги, дабы они ни в коем случае не попали в руки к врагам, и бежать через заднюю дверь прочь из города.

А что до него самого, он был уверен, что пробьется, – на худой конец, ежели его все-таки схватят, на свободе останется его брат, и тот отомстит за него; так что его смерть станет слабым утешением для врагов, поскольку тогда они уж точно не узнают его тайны.

Приняв такое решение, Онцилла запер в доме дверь, выходившую в город, снабдил брата самыми подробными указаниями, передал ему все свои бумаги до последней, назначил с ним встречу, если ему самому удастся вырваться. После этого, как и было условлено, выпустил его через черный ход и проводил взглядом, пока он не скрылся во мраке; потом он вернулся в дом, завалил дверь и принялся заряжать ружья и пистолеты с холодной решимостью человека, задумавшего защищаться не на жизнь, а на смерть.

При первых же ударах топора в дверь Онцилла разложил оружие на столе так, чтобы до него можно было дотянуться рукой, и, укрывшись за ставней, разрядил пару пистолетов в сторону улицы.

Но флибустьеры были не лыком шиты: Олоне подумал, что в доме может быть другой выход, и обошел постройку сзади, так что удар был нанесен с фронта и тыла, да с такой силой, что двери, не выдержав, рухнули и дом оказался во власти нападающих.

Онцилла, затаившись в темном углу площадки второго этажа, разрядил пистолеты во флибустьеров, кинувшихся вверх по лестнице, потом выхватил шпагу и, сжимая ее в руке, очертя голову, с ревом дикого затравленного зверя кинулся в самую гущу врагов.

В темноте завязалась ожесточенная схватка, сопровождавшаяся возгласами проклятий, тем более страшная, что ее участники схлестнулись в довольно узком пространстве, где им было не развернуться в полную силу и они рисковали ранить друг дружку, стремясь поразить врага.

Лихая решимость и выручила Онциллу – задуманный им безрассудный план удался вопреки всему. Отделавшись лишь несколькими царапинами на коже, впрочем ничтожными, он вырвался из дома, в общем-то, целый и невредимый, опрометью метнулся к земляному валу, с него – в ров, вскарабкался на противоположный откос и был таков. За все время бешеной гонки его даже не задела ни одна пуля, выпущенная ему вдогонку.

Дрейф был в отчаянии: враг снова проскользнул, точно змея, у него меж пальцев, он снова насмеялся над ним; и в глубоком унынии, уже загодя убежденный в тщетности поисков, флибустьер все же решил заняться ими – чисто механически, для очистки совести.

Действительно, все ящики были пусты – бумаги исчезли. Перед тем как сбежать, Онцилла убил наповал одного из людей Дрейфа и ранил трех других; его отступление походило на бегство ягуара, загнанного охотниками, хотя преимущество осталось за ним. Старый флибустьер вышел из его логова с понурой головой, цедя сквозь зубы проклятия и перебирая в уме планы самой жестокой мести.

Поскольку город был захвачен и разграбление его вскоре после того закончилось, Дрейф направился в аюнтамьенто, где флибустьеры условились собраться для дележа добычи.

Но по дороге, охваченный каким-то смутным предчувствием, он разошелся с друзьями – они пошли себе дальше, а он свернул на самые темные городские улицы.

Между тем Кеклику не удалось ускользнуть так просто, как рассчитывал Онцилла. Покинув дом, он бросился бежать вперед без оглядки; у него было только одно желание – скорее убраться подальше от дома, а там уж уйти из города большого труда не составит. Однако походя он столкнулся с трудностями, о каких и не помышлял.

Раньше Кеклик никогда не бывал в Сан-Хуан-де-ла-Магване: он оказался там только накануне и потому не успел изучить город как следует, к тому же он не отличался такой лихостью, как его братец. Онцилла был храбр и дерзок и притом хладнокровен, как лев или ягуар, в то время как Кеклик в этом плане больше смахивал на гиену или шакала: он был хитер и скрытен, что на самом деле объяснялось его обостренным инстинктом самосохранения. Впрочем, гиена и шакал тоже, бывает, проявляют чудеса храбрости, но лишь в том случае, когда их загоняют в ловушку, откуда нет выхода.

Таким вот был Кеклик.

Пробежав так довольно долго, он наконец остановился передохнуть и определиться, далеко ли еще до земляного вала. Место, где он сделал остановку, представляло собой некое подобие перекрестка, куда вели несколько улиц, – вдоль них мерцали факелы, которые отбрасывали вдали пляшущие тени; временами мрак тут и там разрывали вспышки выстрелов.

На перепутье же было пустынно, темно и тихо.

Кеклик перевел дух.

– Я уйду, – проговорил он, – уйду под прикрытием тьмы. Надо только держаться поближе к насыпи, но как до нее добраться?

В том-то и загвоздка.

«Скоро все кончится, – подумал он. – Что, если повернуть назад к дому? На улицах ни души – напасть некому. Потом, – прибавил он, – у меня оружие, и в случае чего уж я за себя постою».

Кеклик двинулся обратно – медленно и с оглядкой, прижимаясь к стенам, на каждом шагу впиваясь глазами в темноту. И тут он вскричал от радости. В какой-нибудь сотне шагов перед ним черной стеной громоздился земляной вал.

– Спасен! – воскликнул он.

И недолго думая Кеклик бросился к валу, куда еще совсем недавно и не надеялся добраться. Вдруг на него обрушился удар такой силы, что он пошатнулся, попятился и в конце концов рухнул наземь. Удар пришелся совершенно неожиданно; вернее, то был толчок – столкновение с какой-то тенью, внезапной возникшей из ближайшей улицы.

Тень, вернее, человек шел, низко склонив голову, и вид у него был весьма озабоченный. После столь нежданного столкновения он тоже попятился, пошатнулся и смачно выругался, после чего набросился на своего обидчика и крепко схватил его за горло, уперевшись коленом ему в грудь.

– Растяпа! – крикнул неизвестный, вскинув над головой несчастного огромный топор. – А ну сдавайся, не то тебе крышка!

– Сдаюсь, сеньор, сдаюсь, – жалобно пролепетал поверженный, тотчас признав флибустьера в незнакомце, грозившем ему оружием.

– Э! – воскликнул тот с изумлением, но мигом взял себя в руки. – И кто же это тут у нас такой? Уж больно знакомый голос! – И, наклонившись к поверженному, он прибавил с усмешкой: – А вы-то что здесь забыли, господин Кеклик?

– Я… не знаю, – пробормотал тот.

– Ах, не знаете? Чудно, однако! А я думаю, напротив, знаете, и даже очень хорошо. Ну и ну, сударь вы мой, никак ходу дать вздумали?

– Да хоть бы и так, капитан! Или, может, бедному человеку запрещено спасать свою шкуру в такую-то ночь?

– Ничуть. Да только больно шустро вы ее спасаете. За вами что, гонятся?

– Никто за мной не гонится, достославный капитан. Признаться, я спешил поскорее затаиться где-нибудь в укромном месте.

– Не вижу здесь ничего предосудительного, наоборот, любой вправе спасать свою жизнь. И бежали вы, стало быть, к земляному валу?

– Увы, да, благородный капитан. Не повстречай я вас, на свою голову, уж, верно, был бы там. Но мне не повезло.

– Неужели! Дружище, все будет хорошо, даже лучше, чем вы думаете. Мы, буканьеры, не такие уж звери, какими нас расписывают. Я ваш враг, это правда, но ведь я же сам и позволил вам укрыться здесь. А значит, у меня нет ни малейшего желания вам мешать, право слово.

И он подал ему руку.

Кеклик поднялся с трудом.

– Вы что, ранены? – спросил Дрейф.

– Нет, кажется, просто все тело так и ноет.

– Да ну! Дело пустячное, не берите в голову. Вам еще повезло, что вы встретили меня, иначе нипочем не выбрались бы из города. Идемте, я отведу вас в надежное место.

– Неужели и правда отведете? – вкрадчиво ухмыльнувшись, удивился Кеклик.

– Я же дал слово! Только услуга за услугу, идет?

– Не понимаю вас, благородный капитан.

– Я захватил город с совершенно определенной целью – заполучить кое-какие бумаги, что хранятся у вашего братца. Когда я ворвался к вам в дом, вас уже и след простыл – там остался только ваш брат. Он отчаянно сопротивлялся, и в конце концов ему удалось сбежать.

– Ха-ха! Тем лучше! – усмехнулся Кеклик.

– И впрямь все к лучшему, слово Дрейфа! Ведь я не желал ему смерти и убил бы его лишь в самом крайнем случае. Однако ж для меня очевидно, что, спровадив вас и оставшись в доме один, ваш брат преследовал некую цель, притом весьма серьезную – например, перепрятать в более надежное место бумаги, которые я тщетно у него искал и которые он, шельма эдакая, решил сберечь любой ценой, тем более что для вящей сохранности их легче всего было передать вам. А значит, они должны быть у вас. Отдайте же их мне, и я еще раз обещаю, что не только не убью вас, но и отпущу на все четыре стороны, не пройдет и получаса.

– Клянусь вам, благородный капитан… – отвечал Кеклик, бледнея на глазах.

– Не клянитесь и делайте, что говорят, – строго велел флибустьер. – Если я угрожаю, то привожу угрозы в исполнение незамедлительно. Бумаги у вас, знаю, и они мне нужны. Или?..

– Капитан!..

– Бумаги! Прошу в последний раз.

Кеклик побледнел как полотно, его с ног до головы пробила дрожь, он отступил назад и резко прижал руку к груди.

– Не видать их тебе, пес! – вскричал он и, выхватив кинжал, изо всех сил ударил им врага прямо в сердце.

Клинок, поразив Дрейфа в грудь, сломался, а флибустьер стоял, незыблемый как скала.

– Вот, значит, ты как, несчастный! – воскликнул он. – Спасибо доброй моей кольчуге!

Он вскинул топор.

– А это тебе плата за предательство, злодей! – глухо прибавил он.

В следующий миг Кеклик с проломленным черепом рухнул наземь; несколько мгновений он дергался в предсмертных судорогах, потом издал дикий вопль и вместе с ним испустил дух.

Дрейф повесил топор обратно на пояс, опустился на колени рядом с убитым и принялся обыскивать его. Как он и предполагал, под одеждой у того был спрятан пакет, где, верно, и лежали бумаги, которые он так долго искал.

– Ну вот, – философски заметил флибустьер, засовывая драгоценный пакет себе в камзол, – не стоило так огорчаться. Онцилла, несмотря на всю свою хитрость, на сей раз определенно угодил в свои же сети.

Дрейф встал, глянул напоследок на распростертое у его ног безжизненное тело и неспешно, весьма довольный собой, направился к аюнтамьенто, куда вскоре благополучно и прибыл.