Бой закончился. На прогалине больше не осталось ни одного испанца. Все они бежали, как стая испуганных волков, в непролазные лесные дебри.

Работники уже вовсю копали глубокие рвы, куда должны были свалить вперемешку тела французов и испанцев, павших в бою. К сожалению, число убитых было значительно – больше шестидесяти человек.

По своему обыкновению, буканьеры не пожелали брать пленных. И тем бедным испанским солдатам, что попали к ним в руки, они без всякой жалости перерезали горло прямо на глазах герцогини и ее дочери, чьи старания вымолить пощаду хотя бы одному из несчастных оказались напрасными.

Как только поутих первый порыв восторга, вызванный почти чудесным исходом этой битвы титанов, победители наконец узнали друг друга.

Олоне и Дрейф, к вящей своей радости, обнаружили, что Береговые братья, к которым они вовремя подоспели на помощь, были не только их лучшими друзьями, но и знаменитыми предводителями флибустьерского союза.

А вот что послужило причиной их нечаянной встречи?

Герцогу де Ла Торре предстояло со дня на день погрузиться с семьей на «Непоколебимый», предоставленный в его распоряжение милостью господина Кольбера через депеши к господину д’Ожерону, дабы доставить новоиспеченного вице-короля в Веракрус, откуда ему потом было бы проще добраться до Перу уже на испанском судне.

Герцог много слыхивал о буканьерах и о том, как славно охотятся они в саваннах, вот и захотел он всей душой задержаться на Санто-Доминго, куда ему уж вряд ли когда-либо было бы суждено вернуться, и заглянуть в какой-нибудь букан да поучаствовать в большой охоте на буйволов и кабанов.

Губернатор, желая угодить своему гостю, не преминул воспользоваться подходящим случаем и обещал удовлетворить его любопытство дня через два, не больше.

Означенному увеселению, как условились меж собой герцог и господин д’Ожерон, было решено предаться за компанию с Монбаром, Красавцем Лораном, Медвежонком Железная Голова, Питрианом и Мигелем Баском.

Отважные флибустьеры, разумеется, без всяких возражений согласились сопровождать гостя колонии и оказать ему самые достойные почести в своей вотчине – саванне.

К тому же как раз в то время на ее просторах охотился Польтэ, один из самых именитых буканьеров на острове.

Монбар взялся проводить герцога прямо к букану Польтэ, обещав ему добрый прием.

Предложение было самое что ни на есть великодушное. Почетный эскорт в составе Монбара и его сотоварищей даже не счел возможным возражать, к тому же навряд ли кто дерзнул бы напасть на столь грозных соперников по дороге; так что герцог принял его с радостью, равно как и его домочадцы. Больше того, дамы, оказавшись куда более любознательными, чем герцог, с чисто женской настойчивостью объявили, что им тоже угодно участвовать в этом предприятии.

Но господин д’Ожерон был человеком осмотрительным – ему не хотелось подвергать своих гостей ни малейшей опасности: он давно знал, сколь глубоко ненавидели буканьеры испанцев и с какой опрометчивостью пренебрегали исходящей от них угрозой. А посему он потребовал, чтобы в сложившихся обстоятельствах были приняты все надлежащие меры предосторожности, хотя бы – настаивал он – для того, чтобы успокоить дам, не давая им повода для мало-мальской тревоги во время путешествия.

Береговые братья напрасно противились, утверждая, что саванна место самое что ни на есть безопасное: губернатор твердо стоял на своем. И дальнейшие события показали, насколько он был прав. Наконец, исчерпав все доводы, флибустьеры уступили настояниям господина д’Ожерона и, хоть и посмеиваясь над его страхами, которые полагали мнимыми, они все же согласились, пренебрежительно пожав плечами, захватить с собой полтора десятка своих работников, из числа самых решительных, с ружьями и штык-тесаками.

Наши охотники, а вернее, путешественники – ибо герцогу де Ла Торре с господином д’Ожероном, дамами и прислугой предстояло лишь наблюдать за ходом охоты – вышли из города незадолго до восхода солнца в составе отряда из тридцати пяти хорошо вооруженных человек, притом что некоторые из них выдвинулись верхом.

Береговые братья с работниками предпочли идти пешком под предлогом того, что так легче продираться сквозь высокие травы и густые кустарники саванны, хотя на самом деле им было куда сподручнее действовать, стоя твердо на ногах.

Первые часы путешествия были довольно приятными; дамы, привыкшие к неизменно чередующимся однообразным, строгим пейзажам Европы, были очарованы захватывающими величественными видами, открывавшимися с каждой возвышенности, на которую они поднимались с неоглядной равнины, такими не похожими друг на друга и чередовавшимися перед их взором, подобно картинкам в гигантском калейдоскопе.

Часов в десять утра устроили привал под сенью громадных хлопчатников, неподалеку от плотных зарослей кустарника, чтобы позавтракать, дать отдохнуть лошадям и переждать самый изнурительный полуденный зной.

По расчетам Монбара, букан Польтэ находился не дальше чем в двух лье – добраться туда вполне можно было к двум часам пополудни, так что торопиться не следовало.

Около часу дня лошади были оседланы; путешественники смеялись и весело разговаривали. Они чувствовали себя в полной безопасности. Да и чего им было бояться?

Едва небольшой отряд снова тронулся в путь, как вдруг минут через десять, в то самое время, когда он переходил через довольно широкую прогалину, ничуть не подозревая о нависшей над ним смертельной угрозе, по сигналу из леса на него внезапно со всех сторон и с невиданной яростью кинулись испанцы, в огромном множестве выросшие будто из-под земли; они неслись на французов с оглушительными воплями.

По всей вероятности, испанцы уже давно сидели в засаде где-то здесь поблизости и подстерегали идущих мимо путников.

Хотя испанцев, казалось, было больше, чем на самом деле, благодаря позиции, которую они занимали, притаившись в лесных зарослях, что давало им двойное преимущество, позволяя укрыться от пуль и скрыть свою численность, после короткого неизбежного смятения флибустьеры собрались с духом и вновь обрели свойственную им решимость. Вместо того чтобы впасть в отчаяние и показать свой страх, они тут же стали смело защищаться. К тому же они знали: заслышав легко узнаваемые выстрелы их «геленов», к ним на выручку непременно поспешат свои, благо буканьеров в саванне всегда было предостаточно.

После короткого совещания командовать, с общего согласия, поручили Монбару.

И достославный флибустьер хладнокровно, с улыбкой на устах взялся за организацию обороны под непрерывным вражеским огнем.

Герцог де Ла Торре не пожелал оставаться в стороне и предложил напомнить нападающим о себе: ему казалось, что, услыхав его имя, они прекратят атаковать и уберутся восвояси.

– Нет, – категорически отрезал господин д’Ожерон. – Мы не вправе подвергать вас опасности. Кто знает, может, это разбойники. К тому же мы имеем честь служить вам охраной и защитить вас уж как-нибудь сумеем.

– Кто бы они ни были, – вмешался Монбар, – но это определенно не бродяги, шарящие по саванне, которых мы тут встречаем каждый божий день. Уж эти-то отлично знают, что вы с нами. И доказательство тому – несвойственная им решимость и то, как они устроили свою засаду. Есть в этом деле что-то темное, загадочное, а что – пока не пойму. Да и как знать, господин герцог, – продолжал он с сардонической ухмылкой, – уж не вас ли подстерегали эти мерзавцы? Может, вам стоит бояться их больше нашего?

– Даже не знаю, что и сказать, – задумчиво покачав головой, молвил герцог. – Возможно, вы правы. И за этим налетом, спланированным с такой ловкостью, кроется некий тайный заговор, который очень важно разоблачить. В общем, делайте, что считаете нужным, господа, и можете положиться на меня так же, как я на вас.

– Золотые слова! А этим шельмам нас ни за что не одолеть, – усмехнулся Монбар. – Слава богу, они еще пожалеют, что посмели на нас напасть! Но вам не стоит компрометировать себя участием в этой заварухе, тем более что тут ваше дело сторона, и мы с товарищами заклинаем вас – не ввязывайтесь в драку!

– Такому не бывать, сударь! – горячо воскликнул герцог. – Эти люди – разбойники и вне закона. Они мне больше не соотечественники, как и вам. И я пренебрег бы долгом, отказавшись сражаться на вашей стороне. А стало быть, прошу вас, выражая вам искреннюю благодарность, не настаивать на своем: решение мое твердое и бесповоротное.

– Будь по-вашему, герцог, вам, как никому другому, пристало разбираться в вопросах чести. – И, обращаясь к товарищам, Монбар прибавил: – Братья, этих мерзавцев тут человек двести пятьдесят, не больше, так что на каждого нашего придется по шесть врагов. Для нас это ж сущие пустяки!

– Еще бы! Да здравствует Монбар! – прокричали флибустьеры.

– А теперь, – продолжал Монбар, – за дело, да поживей! Мы и так потеряли слишком много времени. И в первую голову – из-за ложной сердобольности. Закалывайте лошадей – их трупы будут нам прикрытием: уж лучше так, чем вовсе никак!

Положение было и впрямь критическое – Береговые братья прекрасно это понимали. Они хоть и были отчаянными храбрецами, но вполне трезво оценивали сложившиеся обстоятельства. Немилосердный приказ командира был исполнен без колебаний: лошадей, заколотых работниками, свалили в ряд – наподобие бруствера, за которым и укрылись флибустьеры; став на одно колено, они открыли по неприятелю шквальный огонь, тем более ожесточенный, что каждый выстрел, достигнув цели, разил врага наповал один за другим.

За несколько минут перестрелка обернулась для нападающих такими потерями, что вмиг остудила их пыл и вынудила отступить обратно за деревья, откуда они могли снова перейти в атаку, правда уже с оглядкой, чтобы не позволить несокрушимому врагу внести сумятицу в их ряды. А меж тем враг, несмотря на свою малочисленность, похоже, ничуть не боялся атакующих и, не подставляя себя под удар, с достоинством сдерживал каждый их натиск…

Остальное же нам известно.

Между тем Дрейф, вызволив своего брата, о чем мы говорили выше, бесстрашно бросился в лес вдогонку за испанцами, совершенно не заботясь о том, бегут ли за ним его друзья или нет.

Но работники заметили своего хозяина, и, поскольку они горячо его любили, им не хотелось бросать его одного. Данник походя даже увлек за собой нескольких Береговых братьев, и те недолго думая последовали за Дрейфом, своим славным предводителем. Таким образом, флибустьер, сам того не ведая, заручился поддержкой дюжины товарищей-буканьеров.

Среди горстки отступавших испанцев, которые уводили с собой двух пленниц, Дрейф в пылу схватки вдруг заприметил две мрачные физиономии и как будто узнал их по холодному, жестокому выражению.

И тут его осенило, хотя в голову и закрались сомнения.

Не сознавая чувства, его охватившего, даже не пытаясь понять, откуда оно взялось, он захотел удостовериться, ошибка это или нет. Что, если в смутную пору его жизни, воспоминание о которой сохранилось в глубине его сердца как о жестокой ране, те двое, кого он с полной уверенностью считал мертвецами, каким-то чудом вырвались из лап дьявола и, избежав проклятия, на них возложенного, вернулись целые, невредимые и грозные, как никогда прежде, с тем чтобы отомстить за невыносимые муки, кои им наверняка было суждено испытать.

При одной этой мысли флибустьер почувствовал, как в нем пробудилась былая ненависть, сильная и неодолимая, словно тогда – в тот первый день.

«Нет, не может быть, это не они, – цедил он сквозь зубы, продолжая преследование что есть мочи. – Я обознался, мне, видно, почудилось. Эти негодяи мертвы, мертвее некуда. У меня есть доказательства… А вдруг все не так? Что, если, несмотря на мои старания, они выкрутились? И не давали о себе знать так долго только для того, чтобы как можно более изощренно выстроить свои козни и застать меня врасплох? Почему нет? Неужто они проникли в мою тайну, хотя о ней, кроме меня, никому не ведомо? Как бы там ни было, а дело надобно довести до конца. И сейчас, после полученных мною признаний, у меня есть полное основание покончить со всеми сомнениями и очистить душу. Дамоклов меч, висящий у меня над головой, угрожает уже не моему счастью, а благополучию того, кого я нашел чудом. И он должен быть счастлив, что бы там ни случилось. Я ему поклялся, а мне еще ни разу не случалось нарушить свое слово».

Рассуждая про себя обо всем этом и о многом другом, старый флибустьер удвоил силы, желая во что бы то ни стало догнать беглецов, которые, как он успел заметить издали, растворились в лесной чаще точно призраки.

И вдруг, вопреки всякому разумению Дрейфа, беглецы остановились, укрылись за деревьями и вскинули ружья, словно готовясь защищаться. Уловка испанцев удивила Дрейфа тем более потому, что они нацелили оружие не против него с товарищами, поскольку им было невдомек, что за ними по пятам гонятся флибустьеры.

Дрейф тоже замер на месте и остановил своих товарищей. И вместо того чтобы бежать, как прежде, флибустьеры двинулись дальше тихо-тихо, стараясь ступать на цыпочки, чтобы их не обнаружили.

Как мы уже говорили, с того места, где находились флибустьеры, испанцев было видно очень хорошо. Дрейф насчитал их двадцать семь человек: все казались с виду решительными и были вооружены ружьями. Среди них флибустьер приметил, не узнав, однако, с определенностью, двоих – за ними-то он и кинулся вдогонку что было сил и преследовал уже больше часа.

Внезапно откуда-то громыхнули выстрелы – и четверо или пятеро испанцев рухнули наземь.

– Так! – с усмешкой заметил Дрейф. – Похоже, без дьявола тут не обошлось. Этих кретинов занесло прямиком в букан Польтэ. Скоро они будут в наших руках.

Между тем перестрелка завязалась нешуточная: испанцы и незримые их враги палили друг в друга не переставая.

Дрейф с товарищами подходили все ближе. И вскоре флибустьеры оказались на расстоянии не более чем ружейного выстрела от беглецов.

– Пора выручать Польтэ, ребята, – сказал Дрейф. – Но прежде хорошенько выслушайте, что я скажу. Видите вон тех двоих? Ради них-то я и устроил всю эту беготню. Так что глаз не спускайте с обоих. Не хотелось бы пожалеть, что бежал за ними так, что аж дух вон, и все зря. Они мне нужны, я хочу заполучить их во что бы то ни стало, живыми или мертвыми. Только дайте их мне. Надеюсь, все ясно и понятно?

– Да, да, – в один голос, хотя и сдержанно, отвечали флибустьеры.

– Ну что ж, ребята, тогда – огонь! В упор – пли!..

Результат залпа оказался для испанцев буквально сногсшибательным. Бедолаги отбивались со всей отчаянной неистовостью, силясь увернуться от пуль Польтэ. Но, нежданно атакованные с тыла, они поняли, что пропали. Отказавшись от попытки дальнейшего, безуспешного, сопротивления, они побросали ружья и, упав на колени, стали молить своих врагов о пощаде.

И только двое не последовали примеру остальных.

Этих-то двоих Дрейф и хотел заполучить любой ценой.

Разрядив свои ружья в флибустьеров, они наскоро обмолвились вполголоса двумя-тремя словами и, разделившись, опрометью бросились в кустарниковые заросли – в разные стороны.

Дрейф, оставив Польтэ, уже больше не нуждавшегося в его помощи, разбил свой отряд на две группы – и они пустились вдогонку за беглецами.

На сей раз это было уже не преследование, а настоящая охота на людей – охота неумолимая, безжалостная, беспощадная: в итоге беглецы неминуемо должны были попасть в руки охотников, живые или мертвые, если только им на помощь не пришло бы чудо.

Беглец, за которым гнался Дрейф, уносил ноги с поистине невероятной скоростью; к тому же он необычайно ловко пользовался малейшим бугорком, камнем или кустом, попадавшимися у него на пути, чтобы перезарядить ружье и выстрелить почти наугад в мчавшихся за ним вслед флибустьеров.

Несмотря ни на что, было что-то величественное, возвышенно благородное в отступлении беглеца: он не поддавался отчаянию, оказавшись в безвыходном положении, а продолжал отбиваться в одиночку, отстреливаясь чуть ли не на каждом шагу и даже не помышляя о том, чтобы сдаться.

Беглец уже ранил более или менее серьезно троих или четверых флибустьеров и быстро приближался к берегу Артибониты. Случись ему благополучно переправиться через речку, он был бы почти наверняка спасен: если бы силы ему не изменили, он мог бы запросто добраться до гряды холмов и там затаиться в каком-нибудь укромном месте.

Но Дрейф, на беду беглеца, разгадал его замысел и потому берег заряды, предоставляя товарищам стрелять вслед беглецу и ожидая с таким терпением, на какое способна только ненависть, удобного случая положить конец этой безумной борьбе – одного против пятнадцати.

В тот миг, когда испанец выбежал к воде, он обернулся в последний раз, приставил ружье к плечу и выстрелил в ближайшего к нему флибустьера.

В то же самое мгновение вскинулось и ружье Дрейфа – грянул выстрел, и испанец упал на песок. Не прошло и пяти минут, как флибустьеры уже склонились над ним; они связали его по рукам и ногам, благо он не сопротивлялся, потому как был без сознания.

Дрейф неспешно направился к этому человеку, в котором, как ему показалось, он признал врага. Подойдя к нему, он остановился, опустил «гелен» прикладом на землю и, опершись на дуло, со странным выражением воззрился на бледного, безмолвного человека, распростертого у его ног. Лицо у флибустьера сделалось землистым; брови нахмурились, соединившись на переносице, и, печально покачав головой, он молвил надтреснутым голосом:

– Я не ошибся, это он! Хотя двадцать шесть лет минуло с того рокового дня, как мы виделись последний раз, я не смог бы его не узнать: это точно он!

Прошло несколько минут, в течение которых флибустьер, в чьей голове пробудился целый сонм воспоминаний, казалось, напрочь забыл о том, где он и с кем.

Наконец он тяжело поднял голову, поднес руку ко лбу, словно для того, чтобы прогнать мучительные воспоминания, и обратился к своим товарищам.

– Братья, – сказал он, – оставьте меня наедине с этим человеком. А сами возвращайтесь в букан Польтэ, я вас скоро нагоню.

– Но?.. – хотел было возразить Данник.

Дрейф метнул в него взгляд, полыхнувший как молния.

– Я же сказал, что хочу остаться один! – угрожающим тоном повторил он.

Флибустьеры послушались и покорно отошли подальше.

Только Данник, памятуя о дружеском расположении к нему со стороны хозяина, решился сказать слово:

– А ежели поймаем другого, с ним-то что делать?

Дрейф вздрогнул, но мигом овладел собой.

– Ты прав, – сказал он. – Сумеете его схватить – ведите прямо сюда. Я здесь пробуду еще час. А теперь иди и больше не докучай.

На сей раз Данник не заставил просить себя дважды.

Дрейф следил взглядом за товарищами, пока те не скрылись под кронами деревьев; засим он склонился над телом раненого и несколько секунд осматривал его рану. Старый флибустьер не собирался убивать своего врага, он хотел лишь остановить его, что ему в конце концов удалось, поэтому и рана у него была неопасная. Пуля прочертила длинную полосу, скользнув вдоль ребер, и в тело не проникла, но сила удара была такова, что сбила беглеца с ног, а сознание он потерял от болевого шока.

Дрейф омыл ему рану, сдвинул края разорванной кожи; потом, по примеру карибов, смочил водой пригоршню земли, смял ее в лепешку и, приложив ее к ране, крепко прижал; после этого он обрызгал лицо раненого водой.

Этих нескольких капель хватило вполне, чтобы тот очнулся.

Лицо его слегка тронула краска, он глубоко вздохнул и открыл глаза.

В первое мгновение раненый без всякого выражения в глазах огляделся кругом, но скоро мысли его пришли в порядок – к нему вернулась память; наконец его исполненный лютой ненависти, пылающий взгляд остановился на лице Дрейфа – флибустьер уже успел занять свое первоначальное положение и глядел на поверженного врага со смешанным чувством жалости и гнева.

– Почему ты не убил меня? – проговорил раненый, силясь сесть, но тщетно: мешали путы.

– А ты здесь какими судьбами? – в свою очередь спросил Дрейф.

– Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, то вряд ли поймем друг друга, – с горькой усмешкой ответил раненый.

– А разве мы когда-нибудь понимали друг друга? – также с горечью бросил Дрейф. – Тот, кто был с тобой и за кем погнались мои работники, твой братец, верно?

– Да.

– Стало быть, вы оба выжили! И оба избежали моей мести. И вот спустя столько лет пытаетесь снова развязать войну, хотя уже однажды стали ее жертвами.

– Какая разница! Прошлого больше нет, каким бы жестоким оно ни было. Да и кто знает, может, нам еще повезет поквитаться с тобой.

– А ты все такой же, Гастон, – с саркастической усмешкой продолжал Дрейф. – Разглагольствуешь о войнах, победах и при этом забываешь: ведь это ты у моих ног, в моей власти, и, будь у меня желание, а оно, возможно, скоро появится, я мог бы запросто от тебя избавиться. Да и кто мне помешает, – прибавил он, хладнокровно перезаряжая ружье, – всадить тебе пулю в голову?

– Ты сам. Пожелай ты меня убить, давно бы уже убил, ведь ты не из тех, кто откладывает месть на потом. И не пытайся меня запугать, Людовик: я знаю тебя лучше, чем ты себя самого. Несмотря на все мои ухищрения, ты узнал меня или решил, что узнал, и захотел убедиться, что не ошибся, вот и погнался за мной. А когда ты стрелял, тебе ничего не стоило уложить меня на месте, но ты этого не сделал, потому что не хотел, потому что ты решил, что я знаю какую-то тайну, которую тебе нужно было узнать.

– Верно, Гастон. И мне отрадно видеть, что прозорливость тебе с годами ничуть не изменила. Что ж, для меня большая честь – потягаться со столь сильным противником.

– Оставь свои колкости, Людовик. Не будь я ранен и связан по рукам и ногам, как бык, которого ведут на бойню, и если б стоял перед тобой с оружием в руках, эти слова в твоих устах, возможно, и были бы сродни ядовитым стрелам, но в теперешнем положении они звучат всего лишь как жалкая насмешка, недостойная ни тебя, ни меня. Так что не глумись над лежачим. Я в твоих руках – отомсти же мне! Но сделай это как человек благородный, а не разбойник.

– На сей раз ты прав: лежачего и в самом деле бить грешно. Тем более что ты сам сказал – у тебя есть некая тайна, и я хочу ее знать.

– А что, если я ее тебе не открою?

– О, тогда!.. – проговорил Дрейф, крепко сжимая дуло ружья.

– Полно! Не будем переходить на угрозы и на личности. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я тебя совсем не боюсь и готов полностью смириться с участью, которую ты мне уготовил? Так вот, основываясь на этом, мне нетрудно доказать, что я куда сговорчивее тебя. Ты узнаешь мою тайну. Ты же знаком с герцогом де Ла Торре?

– Я знаю это имя – его носит, как мне говорили, человек во всех отношениях благородный. Он испанец, воспитывался при французском дворе и даже женился на француженке с благословения королевы-матери и кардинала Мазарини.

– Совершенно верно. Значит, сам ты не видел этого благородного человека?

– Еще раз говорю – нет.

– Зато я знаю герцога де Ла Торре и видел его не раз. И даже косвенным образом общался с ним; виделся я и с его женой, и с дочерью.

– Говорят, они очаровательные, хотя сам я их тоже никогда не видел.

Яркая вспышка мелькнула во взгляде раненого, а вернее, Онциллы, если называть его по прозвищу, но он сдержался и холодно продолжал:

– Так узнай же наконец мою тайну, Людовик. Ненависть моя обращена против герцога де Ла Торре, герцогини и его дочери.

– Выходит, ты объявился на Санто-Доминго не по мою душу?

– Скажи я так, это было бы ложью. Просто здесь мне выпала удача убить двух зайцев – отомстить герцогу де Ла Торре, а заодно и тебе.

– Значит, ты ненавидишь еще и этого благородного человека?

– Да, – глухо проговорил он, – и, может, даже больше, чем тебя. А чтобы ты убедился наверняка, скажу, что я с легкостью пожертвовал бы местью тебе, будь у меня в руках герцог де Ла Торре со своим семейством.

– О-о, и что же это значит?

– Тебе-то что за дело? Это не твоя печаль. И у тебя нет права пытать меня на этот счет.

– Верно, я и не стану. К тому же меня ничего не связывает ни с герцогом де Ла Торре, ни с его родней.

– Сегодня только случай привел тебя в то место, где я устроил засаду. Если б не ты, я без труда захватил бы эту семейку или, по крайней мере, герцогиню с дочерью. Только одно это уже доказывает, что в моих планах тебе было отведено второе место и что ради главной цели я легко поступился бы ненавистью к тебе.

– Действительно, ты никак не мог знать, что я подоспею вовремя, потому как я и сам перед тем ни сном ни духом не ведал, что мои друзья угодили в переплет.

Последовала короткая пауза.

Противники украдкой поглядывали друг на друга.

Наконец Дрейф снова заговорил.

– Покончим с этим, – сказал он.

– О большем и не прошу, – отвечал Онцилла.

– Хоть ты и стал разбойником, должны же были сохраниться в твоем сердце хоть какие-то благородные чувства? Сказать по чести, мне претит убивать тебя, как собаку, на берегу этой речки.

– Благодарю за сравнение, – с горечью заметил раненый.

– Однако ж, – продолжал Дрейф, – я не премину это сделать. Могу ли я положиться на твое честное слово?

– Да, если я его дам тебе, или я не дворянин?

– Гм, сейчас ты на него мало похож. Итак, жду ответа.

– Хотелось бы знать – на каких условиях?

– Будет тебе! Не в твоем положении торговаться за свою жизнь.

– А почему бы и нет! Да и что ты со мной сделаешь? Убьешь? И дальше что? Для начала хочу тебя предупредить: что бы там ни случилось и что бы ты ни решил сделать со мной, пока я жив, я не отрекусь от ненависти – в ней, скажу тебе прямо, весь смысл моей жизни. Только в надежде утолить ее смирился я со злосчастной участью, на которую ты меня обрек. А теперь говори свои условия.

– Они довольно просты. Я тебе их уже называл и повторю еще раз. Меня мало интересует герцог де Ла Торре и его семейка. Он испанец, и для меня этого довольно. Единственно, сейчас он гость Береговых братьев. И в качестве такового, сколь долго ни пробудет он на острове, его надо уважать и оберегать от всяческих нападок. Скажу тебе без утайки, Гастон, нынче же вечером, на худой конец, завтра я возьму герцога под свое крыло, чтобы уберечь от тебя и твоего братца. Обещай же не затевать никаких козней против него, покуда он будет на Санто-Доминго, к тому же со дня на день в его планах покинуть остров.

– Да, обещаю, даю тебе честное благородное слово.

– Прекрасно. Предположим, я отпущу тебя, обязуешься ли ты в таком случае в двадцать четыре часа убраться с французской территории Санто-Доминго и чтобы больше сюда ни ногой?

– Обязуюсь, и не только за себя, но и за брата. Надеюсь, он тоже включен в наш договор, правда при условии, если твои его схватят?

– Ладно, согласен. Я дам тебе свободу.

– Что, – усмехнулся Онцилла, – и ничего не попросишь взамен?

– А чего мне просить? Теперь, когда я вывел тебя на чистую воду, бедный мой Гастон, ты для меня больше не опасен: хоть на воле, хоть в плену, ты все едино от меня никуда не денешься. И еще: у меня тоже есть тайна, и касается она тебя лично. Ее знаю только я. Человек, открывший мне эту тайну, даже не знает, как она важна. К тому же от нее зависит твое счастье, если, конечно, понятие счастья еще у тебя в чести. Иди же своей дорогой, Гастон, как я иду своей, но послушай совет, последний: у меня есть против тебя грозное оружие, тем более что оно морального свойства. Одним словом, с его помощью я могу в два счета сломить твой дух, которым ты так бравируешь, и ввергнуть тебя в самое безнадежное отчаяние. Уж поверь мне на слово и впредь держи ухо востро. Главное – не приведи бог тебе встретиться со мной снова или ополчиться против кого-то, кто мне небезразличен. Ты слишком хитер, чтобы не понимать: все, что я тебе сказал, истинная правда, так что повторять больше не стану. Потом, у меня есть твое слово.

Вслед за тем Дрейф опустился на колени, освободил раненого от пут и помог ему сесть, прислонив спиной к дереву.

Тут из лесу послышался громкий шум.

Дрейф обернулся и увидел Данника с товарищами. Они шли быстрым шагом и вели Кеклика, подталкивая его прикладами в спину, дабы он не мешкал.

– А вот и другая птичка, – сообщил Данник. – Вот так прохвост, заставил нас побегать! Но мы все равно его изловили. И делайте с ним все, что вашей душе угодно.

– Спасибо, – сказал Дрейф. – Я узнал у его дружка все, что хотел, и теперь эти двое свободны. Верните им ружья, и пошли!

Заслышав такие слова, Кеклик ошарашенно огляделся, совершенно не понимая, что происходит.

Он посмотрел на брата – тот только улыбался.

– У меня есть ваше слово, господа, – продолжал Дрейф, – и в течение суток вы должны убраться с острова.

– Через сутки нас здесь не будет, – обещал Онцилла.

– Тогда прощайте. И берегитесь!

Он повернулся к своим товарищам.

– Нам здесь больше нечего делать, ребятки, – сказал он. – В путь!

Через час Дрейф добрался до букана Польтэ, и хозяин встретил его с распростертыми руками.