Босуэлл остался в гостиной у Дэникана в доме совершенно один. Он встал, взял шляпу и, по-видимому, тоже собрался уходить, когда буканьер, только что спровадивший двух чужаков, приоткрыл дверь и с любопытством заглянул в комнату.

– Чего тебе? – спросил Босуэлл, мигом обернувшись на шум и увидев хозяина дома.

– Ничего, капитан, ничего, – отвечал тот в полной растерянности, поскольку никак не ждал, что его застанут врасплох, заметив, как он подглядывает, – я только хотел спросить, не нужно ли вам чего?

– Да, мне нужно пару бутылок твоего лучшего амбуазского и штоф старой французской водки, ежели, случаем, еще осталась.

– Для вас, капитан, завсегда найдется.

– Тогда живей неси да составишь мне компанию: не люблю пить один.

– Слушаюсь, капитан! – бойко откликнулся буканьер и с радостью удалился.

Через пять минут он появился снова – не только с бутылками, но и, помимо того, с паштетом, лепешками, разделочной доской и полотенцем вместо скатерти.

В одно мгновение стол был накрыт.

– Ну вот, капитан, – сказал буканьер, поклонившись Босуэллу. – Только-только пробило одиннадцать. Я решил – может, вы не откажетесь и слегка перекусить.

– Еще бы! В самый корень зришь, дружище Шпорник. Признаться, я голоден как тысяча чертей! Так что твой чудный паштет как нельзя кстати.

– Погодите-ка, это еще не все, – спохватился хозяин дома, потирая руки.

И снова удалился. На сей раз он вернулся еще с парой бутылок, холодным мясом, фруктами и полным кофейником на разожженной горелке.

Теперь это уже вряд ли напоминало легкую закуску – скорее настоящий пир на зависть любому гастроному.

– К столу! – скомандовал Босуэлл.

– К столу! – вторил ему буканьер.

Они сели друг напротив друга и яростно накинулись на расставленные перед ними яства.

Капитан ничуть не лукавил, когда сказал, что голоден как тысяча чертей: он буквально пожирал все без разбору, поскольку за обедом у герцога де Ла Торре и правда почти ничего не ел – лишь едва прикоснулся к блюдам, которые ему подносили; так что он был голоден с самого утра.

Однако благодаря решительному натиску на паштет с прочими кушаньями, от которых ломился стол, его поистине волчий голод был скоро утолен. Следом за тем, осушив изрядную порцию вина, верно, для того, чтобы промочить горло, он наконец нарушил молчание, которое доселе упорно хранил.

– Боже правый! – сказал он, вытирая усы. – Ты это, Шпорник, здорово придумал – закатить целый пир!

– Правда, капитан? – спросил буканьер, готовясь разливать кофе. – Дело в том, что мне показалось – вы ужасно проголодались.

– Дело в том, что я просто помирал с голода. А посему будь спокоен, я умею быть благодарным.

– О, я знаю, с кем имею дело, капитан, – заметил хозяин дома, рассмеявшись. – Вы любите кофе погорячее?

– Как кипяток.

– В таком случае вышло самое оно. Сахар у вас под рукой, капитан, рядом с водкой.

– Благодарю. Чашка кофе да трубка табаку – что может быть лучше после доброго ужина!

– Правда ваша, капитан, на всем свете ничего лучше не сыщешь. Особливо за приятной беседой – когда локти на столе, а под рукой штоф водки.

– Э-э, да ты у нас сибарит, любезный Дэникан?

– Право слово, капитан, чего ж тут скрывать. Ведь жизнь такая короткая!

– А после нас хоть трава не расти, верно?

– Истинная правда, капитан, ваше здоровье!

– И твое, милейший!

– Если позволите, капитан, вы еще долго пробудете здесь, я имею в виду – в Леогане?

– Честное слово, даже не знаю. Хотелось бы погостить еще какое-то время: уж больно мне тут у вас нравится. Но, к сожалению, сам знаешь: человек предполагает, а Бог располагает. В общем, мое пребывание здесь зависит от кое-каких обстоятельств, от меня не зависящих. Может, к примеру, статься так, что я и вовсе останусь здесь на веки вечные.

– Вы шутите, капитан!

– Никоим образом. Да ты сам посуди: ведь у меня назначен поединок на рассвете.

– У вас?!

– Ну да, бог ты мой, и как знать, может, меня убьют.

– Да будет вам! Вы слишком ловки для этого, капитан.

– Возможно, только случай ловчее. В поединке по-буканьерски почти всегда и все решает он.

– Что верно, то верно. Но позвольте узнать, с кем вы собираетесь драться?

– О, да пожалуйста! С одним новоявленным выскочкой – Олоне зовут, кажется.

– Слыхал я о нем. Говорят, малый не робкого десятка и, главное, сноровистый, как дьявол.

– У тебя глаз наметанный?

– О, я же сболтнул просто так.

– Чего уж там! Да мне без разницы. Ты ведь хорошо знаешь эти места, не так ли?

– Я-то? Думаю, да, капитан. Как-никак больше двадцати лет здесь живу.

– В таком случае это очень даже кстати. Знаешь, где находится Лощина?

– Я мясо там коптил четыре года кряду. Это в какой-нибудь паре лье отсюда, не больше.

– То есть час пути, ежели быстрым шагом?

– Да, где-то так, капитан.

– Можешь меня туда провести?

– Как скажете. Стало быть, там и будете драться?

– Да.

– На какое время назначен поединок?

– На восходе солнца.

– То есть на шесть часов – что ж, прекрасно. Значит, выйдем из дому в половине пятого и поспеем аккурат к сроку. Это все, что вам угодно, капитан?

– Еще одно: у меня нет «гелена», во всяком случае, с собой. А тащиться за ним на корабль не с руки, да и слишком долго.

– Правда ваша.

– У тебя-то наверняка имеется?

– Да уж, штук пять или шесть найдется, и все в отличном состоянии.

– Тогда вот что: куплю-ка, пожалуй, я у тебя один за сотню пиастров. А какой, сам выбирай – полагаюсь на тебя.

– Дам я вам такой, что спасибо скажете, капитан. А сверх того отсыплю десяток зарядов пороху да пуль.

– Ты славный малый, благодарю. А теперь давай-ка подобьем итоги.

– Время терпит, капитан.

– Прости, но уже поздно, и я не отказался бы соснуть хотя бы пару часов, чтобы завтра быть в форме. Так что давай покончим с делами прямо сейчас: перед самой дорогой надо будет думать о другом.

– Как вам угодно, капитан.

Босуэлл извлек из кармана штанов шелковый кошелек, сквозь сетчатый узор которого проблескивало золото, раскрыл его, отсыпал семь унций с изображением короля Испании и, передавая их буканьеру, сказал:

– Здесь сто двенадцать пиастров, то есть сотня за «гелен», который ты мне продаешь, и дюжина за беспокойство, которое я доставляю тебе, нанимая себе в проводники, ну и в знак признательности за ужин да прикрытие, которое мне от тебя еще понадобится.

– Эх, капитан, прямо не знаю, как вас и благодарить. Сказать по чести, это выше крыши.

– Бери-бери, старина, я не принимаю отказов.

Хозяин дома взял золото, засим убрал скатерть, принес капитану теплое шерстяное одеяло, в которое тот закутался, улегшись головой на мягкие подушки, и удалился, пожелав гостю доброго сна и пообещав разбудить его в условленный час.

Через пять минут Босуэлл уже спал, как выражаются испанцы, pierna suelta, или без задних ног, как говорим мы, французы.

Флибустьер уже давно привык к условиям жизни, полной приключений, ему вовсе не требовалось, чтобы его будили в назначенное время; ровно в четыре он открыл глаза, потянулся и отбросил одеяло, в которое был закутан.

В тот самый миг, когда он собрался подняться, у него вырвался невольный возглас изумления: в нескольких шагах от него на стуле сидела девушка в белых покровах, бледная и неподвижная, точно мраморная статуя, она глядела прямо на него.

Девушку Босуэлл признал сразу – его губы искривились в странной улыбке; но он тут же опомнился.

– Как ты здесь оказалась, Майская Фиалка? – вопросил он, силясь придать голосу как можно больше мягкости. – Неудивительно, что мне так хорошо спалось, – учтиво прибавил он.

– Да, капитан, – печально отвечала девушка, – говоришь ты красиво. И я действительно берегла твой сон, ибо душа твоя одержима бесом.

– Что такое ты говоришь, дитя? – в изумлении воскликнул он.

– Когда душа терзается, сон не бывает безмолвным.

– Что?

– Совесть твоя разговаривает; она серчает, когда сон смыкает твои веки и ты не в силах заставить ее молчать.

– Значит, ты хочешь сказать – я разговаривал во сне?

– Да, капитан.

– А ты давно здесь?

– Уже два часа.

– Выходит, я разговаривал во сне и ты все слышала?

– Да, все.

Наступила тишина. Босуэлл был бледен и сильно хмур; глаза его полыхнули огнем, когда он взглянул на девушку, которая сидела все так же, не шелохнувшись.

– Я не подсматривала за тобой, покуда ты спал, капитан, – просто отвечала она. – Но ты кричал так громко, словно пребывал во власти дикого ужаса, и я испугалась, уж не случилось ли что с тобой. Я встала и прибежала к тебе, даже не сознавая, что делаю. Хотела позвать отца, а когда подошла к тебе, сразу поняла – ты спишь. Вот я и осталась.

– И что же ты подумала, когда услыхала, как я разговариваю, а вернее, кричу?

– Мне сделалось больно, потому что я поняла – ты борешься со злым духом и, верно, ужасно мучаешься, капитан.

– И чего же такого я наговорил?

– Ты разговаривал быстро-быстро, и я понимала тебя с большим трудом: ты больше говорил не по-французски и не по-испански, а по-английски, а я плохо разбираю этот язык. Да-да, чаще всего ты говорил на английском: иной раз, кажется, кому-то даже угрожал, а после вдруг будто бы молился, потом вдруг принимался кричать: «Убей! Убей! Смерть ему! Никакой пощады!» Ну а дальше, после долгого молчания, ты сказал слова, которые я запомнила очень даже хорошо.

– Какие слова, милое дитя?

– Такие: «Никому не будет от меня пощады. И плевать на их муки и страдальческие крики. Золота мне, золота!» И говорил ты это до того страшным голосом, что я вся дрожала.

– Бедное дитя, такое чистое и нежное! Ты, верно, возненавидела меня?

– Нет, я не питаю ненависти к тебе, Босуэлл; я вообще ни к кому не питаю ненависти.

– Но ведь ты же мне не друг?

– Нет, о нет! Потому что я боюсь тебя!

– Боишься – меня?! – вскричал он с удивлением и в то же время с грустью.

– Да. Мне всегда чудилось, что руки у тебя в крови тех, кого ты замучил до смерти и у кого отобрал золото.

– О-о! – протянул Босуэлл, разволновавшись пуще прежнего, хотя и силился этого не показать. – Стало быть, я, Босуэлл, вор? Я, прославленный флибустьер, которого прозвали грозой испанцев!

– Да, – задумчиво молвила девушка, – грозой. Вот почему я, хоть и боюсь, хочу все же просить тебя о милости.

– Ты, Майская Фиалка, хочешь просить меня о милости? Говори же, дитя мое, говори! Ты же знаешь, с моей стороны тебе никогда не было отказа.

– Знаю.

– Тогда что же тебя держит?

Девушка, казалось, на мгновение задумалась.

– Пока не буду, – промолвила она, словно разговаривая сама с собой. – Нет, пока еще не пришло время просить тебя. Скоро я все скажу, только не сейчас.

– Через десять минут мне уходить.

– Это ничего не меняет.

– Как знать, сколько времени пройдет, прежде чем мы свидимся снова.

– Нет, – сказала она, покачав головой, – мы свидимся раньше, чем ты думаешь.

– Но…

– До свидания, Босуэлл, скоро увидимся!

И она упорхнула легко, точно птичка.

– Вот чудачка! – проговорил капитан, оставшись один.

Через мгновение появился Дэникан.

– Вот и ладно, – проговорил он, – вы уже встали, капитан.

– Как видишь, дружище, и готов трогаться в путь, – бойко отвечал Босуэлл.

– По всему видать, вы сами пробудились в назначенный час.

– Привычка все время быть начеку, и только. Так, а где мой «гелен»?

– Вот, – ответствовал Дэникан, протягивая ему длинное буканьерское ружье, – только незаряженный. Я решил оставить эту заботу вам.

– И правильно сделал, – сказал капитан.

Он взял ружье, осмотрел его с видом знатока, ощупал приклад, щелкнул бойком.

– Доброе оружие, – согласился он. – Спасибо, Дэникан, не обманул.

Флибустьер с самым серьезным видом зарядил ружье и прицепил к поясу зарядную сумку с пороховницей, которые буканьер, как и обещал, отдал ему вместе с ружьем.

– Так, – сказал он, – и что теперь?

– Сейчас у нас почти половина пятого, – отвечал Дэникан. – Стало быть, пора в дорогу, но перед тем давайте-ка пропустим по стаканчику старой французской водки. Лучшего средства взбодриться спросонья я не знаю.

– Французская водка и впрямь будет кстати. Настоящий животворный эликсир, – заметил капитан.

Водку разлили по стаканам, чокнулись и опорожнили их меньше чем за пять минут. После этого они вдвоем вышли из дома, оставив его на попечение работников Дэникана.

Было довольно прохладно и пока еще темно.

Но буканьер знал местность как свои пять пальцев. Не колеблясь ни секунды, он свернул направо и быстро проник под лесной полог. Босуэлл следовал за ним по пятам; не возьми капитан его в проводники, он вряд ли смог бы так быстро продираться сквозь мрак в этой части острова, где раньше никогда не был, хотя достославный флибустьер уже успел побывать почти во всех гаванях Санто-Доминго, и не раз.

Так, следом друг за другом, а где бок о бок, они прошагали больше часа, не обменявшись меж собой ни словом.

И тот и другой, похоже, были заняты своими мыслями.

Впрочем, сумерки, безмолвие леса, шепот ветра в ветвях деревьев вселяют в душу непонятную грусть, ввергающую в задумчивость; первозданная природа, еще не узнавшая топора лесоруба, обладает поистине непостижимой прелестью, которая волнует воображение самых живых и крепких натур и производит на них впечатление, предрасполагающее к раздумьям.

Между тем на неоглядном небосводе одна за другой гасли звезды; крайние восточные пределы горизонта расцветились широкими перламутровыми полосами. Тьма не была совсем непроглядной: она мало-помалу разрежалась бледными, тусклыми просветами сероватой дымки, сквозь которую различались, хоть пока еще не очень четко, самые разные складки местности. То была уже не ночь, но еще и не день. В кустарниковых зарослях, в листве деревьев слышались шорохи, шелест крыльев; вот-вот должно было взойти солнце и вернуть к жизни спящую природу, разбудив ее своим скорым появлением.

Теперь путники шли по широкой саванне и могли обозревать даль со всех сторон света.

– Далеко еще? – осведомился Босуэлл.

– Через полчаса будем на месте. Что, притомились, капитан?

– Я? Нисколько.

– Тогда вперед?

– Без вопросов.

И они двинулись дальше, остановившись перед тем на мгновение под предлогом перевести дух, а на самом деле, чтобы полюбоваться сквозь широко расставленные ветви редких деревьев величественным восходом солнца над обширной саванной. В конце концов они добрались до опушки редколесья; еще несколько минут – и они должны были выйти на открытое пространство и оказаться на условленном месте встречи.

Действительно, не успев выйти на простор саванны, они заметили в сотне шагов от того места, где находились, группу Береговых братьев – те разговаривали, прогуливаясь вдоль берега неширокой речушки.

– А вот и они, – проговорил Босуэлл.

– Не будем заставлять их ждать, – сказал Дэникан.

И они прибавили шагу. Флибустьеры тоже их увидели и направились им навстречу. Это были Монбар, Мигель Баск, Красавец Лоран, Филипп д’Ожерон и Олоне.

Еще двое их товарищей остались стоять в стороне. Они, видно, решили просто понаблюдать за тем, что должно было скоро произойти. Это были Дрейф и Питриан.

– Господа, – сказал Босуэлл с некоторым высокомерием после взаимного обмена приветствиями, – я не опоздал: солнце только восходит.

– Мы пришли пораньше, сударь, – любезно ответствовал Монбар. – К тому же нам было ближе до места встречи, чем вам, да и местность, кроме того, мы знаем лучше.

Босуэлл поклонился:

– Я к вашим услугам, господа. Единственно, позволю себе заметить, что нас слишком много для дела, которое привело нас сюда.

– Да, действительно, сударь, но наши друзья оказались здесь по поводу, не имеющему ни малейшего отношения к вашей ссоре, и вмешиваться в нее они вовсе не намерены. Так что представьте себе, что нас четверо: вы, Дэникан, ваш секундант, Олоне, ваш противник, и я, призванный защищать интересы моего юного друга.

– Хорошо, сударь, в таком случае соблаговолите перейти к делу, пожалуйста.

– Место, где мы сейчас стоим, вас устраивает?

– Вполне.

– Тогда здесь и останемся. Вы, конечно, ввели Дэникана в курс дела?

– Да, сударь, можете оговорить с ним все условия.

Босуэлл и в самом деле предложил буканьеру посодействовать ему; у того не было никаких причин отказывать флибустьеру в такой услуге; он согласился с тем большей охотой, что Босуэлл был чужак и к тому же рядом с ним не оказалось никого из друзей.

Монбар приветствовал капитана, подал Дэникану знак следовать за ним, и они вдвоем, отойдя в сторонку, принялись обсуждать условия поединка.

Поединки между буканьерами не имели ничего общего с дуэлями в наши дни, исполненными изящества, слащавости, когда противники едва наносят друг дружке легкие уколы, а потом иные парижские борзописцы и иже с ними смакуют подробности происшедшего в своих газетенках, делая себе саморекламу, что называется, для дураков.

Буканьеры же были большей частью натуры невежественные, почти дикие, горячие и решительные, доводящие все до крайности, как ненависть, так и дружбу; отвага у них, что немаловажно, была сродни жестокости. Они не шли ни на какие уступки, полагая их ребячеством, и отвергали всякие изысканности, кроме того, что имело прямое касательство к храбрости; они сражались только на самых серьезных основаниях; и уж если дрались, то делали это по-настоящему – без устали и пощады, с неукротимой яростью хищников, на которых походили во всех отношениях.

Существовало два вида поединков – поединки простые и серьезные.

Простые поединки происходили, когда двое Береговых братьев вздорили, после того как напивались, и в злобе, впрочем бессознательной, оскорбляли друг друга, требуя в конце концов удовлетворения. В этом случае противники становились в сотне шагов друг от друга с ружьем в руке у каждого – и по сигналу одновременно стреляли друг в друга.

О ловкости буканьеров ходили легенды. Они запросто перешибали с одного выстрела плодоножку у висящего на ветке апельсина; ружья, которые специально для них изготавливали двое искусных ружейников из Нанта и Дьепа – Браши и Гелен, обладали невероятной дальнобойностью и поразительной прицельной точностью, к тому же при стрельбе из них использовался превосходный, так называемый флибустьерский, порох, который только у них и был; поэтому в восьми случаях из десяти простые поединки почти всегда заканчивались смертью одного из соперников.

Серьезные дуэли были посложнее: после обмена выстрелами, если оба противника оставались на ногах, они брали в руки абордажные топоры и рубились не на жизнь, а на смерть; и почти всегда в подобных случаях на поле брани оставались лежать оба противника.

Рассказывали, как о настоящем чуде, об одном поединке, из которого Красавец Лоран вышел без единой царапины, проломив топором череп своему сопернику.

В этот раз речь тоже шла о серьезном поединке: Босуэлл заявил, что иначе и быть не может.

Монбар и Дэникан вели переговоры довольно долго: двум секундантам все никак не удавалось договориться. Наконец после продолжительных споров они пришли-таки к соглашению.

Монбар принес пару абордажных топоров – их внимательно осмотрели, после чего передали соперникам, чьи ружья были заряжены с неменьшим тщанием. В конце концов договорились, что по сигналу Монбара противники одновременно вскидывают ружья и открывают огонь, не целясь.

Соперники разошлись на восемьдесят шагов друг от друга. Босуэлл был бледен и хмур, Олоне улыбался; ни тот ни другой не проронили ни слова.

Монбар и Дэникан встали справа и слева от противников, в десяти шагах от них. Олоне и Босуэлл держались прямо и твердо – ружье к ноге.

– Огонь! – рявкающим голосом скомандовал Монбар.

Два выстрела слились в один.

Пуля Олоне перебила ружье Босуэлла, когда тот держал его навскидку, и в сжатых пальцах флибустьера остался только приклад. Олоне был бледен как полотно и покачивался; он уронил ружье и крепко прижал руки к груди, словно задыхаясь.

Все произошло в считаные мгновения.

Красавец Лоран, Мигель Баск и остальные флибустьеры, как и было оговорено, держались в стороне; перипетии поединка, казалось, их нисколько не занимали, хотя на самом деле они наблюдали за происходящим самым пристальным образом, поскольку питали живейшую симпатию к Олоне.

– Вперед! – прокричал Монбар.

Босуэлл вздрогнул, губы его искривились в зловещей усмешке, он издал сдавленный возглас, больше похожий на тигриный рык, и, потрясая топором, полусогнувшись, с ошалелым видом кинулся опрометью на соперника.

И тут Олоне выпрямился, глаза его вспыхнули; он схватил топор и ринулся навстречу противнику.

Послышался резкий, металлический скрежет топоров, ударившихся друг о друга несколько раз подряд; вдруг Олоне вскрикнул, обхватил противника своими крепкими руками, сбил его с ног, и они вдвоем покатились по земле.

Но уже через мгновение было видно, как Босуэлл растянулся на траве, а Олоне продолжал удерживать его, упершись коленом ему в грудь, левой рукой схватив его за горло и занеся правую, с топором, у него над головой.

– Сдавайся, презренный негодяй! И покайся! – вскричал молодой человек.

Босуэлл только яростно крикнул в ответ, предприняв отчаянное усилие, чтобы вырваться из железной хватки противника, но безуспешно.

– Что ж, тогда сдохни как собака! – не унимался Олоне.

И тут же почувствовал, как кто-то держит его за руку.

Он невольно обернулся – и воскликнул от удивления и восхищения.

Слегка склонясь над ним, едва придерживая своей тонкой ручкой огромную рукоятку топора, Майская Фиалка, бледная точно призрак, но улыбающаяся, взывала к нему своим чарующим взглядом, лучащимся из-под полуприкрытых век. Против трогательно-умилительного выражения ее глаз никак нельзя было устоять.

– Чего тебе? – изумленно проговорил молодой человек, не понимая, по причине своего простодушия, кто перед ним – то ли девушка во плоти и крови, то ли неземное существо, неподвластное человеческой природе.

Монбар, Дэникан и остальные Береговые братья, удивленные, помимо своей воли, столь необычной сценой, незаметно подошли ближе и окружили ее участников.

– Ты одолел его, – отвечала девушка мелодичным голосом, дивные нотки которого мягко проникли в самое сердце флибустьера. – Будь же милосерден, отдай мне его жизнь.

Олоне было вскинул руку в знак протеста, но девушка тут же остановила его.

– Сам Господь удержал тебя от искушения поразить смертью злодея, – продолжала она с дивной улыбкой. – Так не будь же неблагодарным, ибо пролитая кровь, – прибавила она со вздохом, – оставляет несмываемое пятно.

Олоне, почти зачарованный ее трогательными словами, с тревогой и недоумением огляделся по сторонам. Береговые братья кивнули в знак согласия.

– Ты не отвечаешь мне? – промолвила девушка таким восхитительно-певучим голосом, что юношу насквозь пронизала дрожь.

– Ладно! – смягчив свой грубоватый голос, выдохнул он. – Раз ты просишь, пусть живет. Но только тебе одной я вверяю его жизнь.

– Спасибо, друг, – тепло поблагодарила девушка. – Скажи, как тебя зовут, и я сохраню твое имя в памяти, – прибавила она с пленительной грустью. – Я, Майская Фиалка, дитя Господне и дочь Береговых братьев.

– Меня, Майская Фиалка, – нетвердым голосом ответствовал молодой человек, – зовут Олоне.

– Хорошо, – продолжала она, всплеснув руками, точно безрассудный ребенок, пока еще не сознающий своих действий. – Ты добрый, Олоне, и благородный, и я тебя люблю!

Заслышав эти слова, такие простые, идущие от сердца, молодой человек вздрогнул, лоб его омрачился, но он сумел совладать с собой.

– Я тоже люблю тебя как брат, – сказал он.

– Хорошо, друг, – отвечала девушка, подавшись чуть назад.

Олоне отшвырнул топор подальше и протянул флибустьеру руку.

– Босуэлл, – проговорил он с улыбкой, но довольно холодно, – все забыто, вставай. Сам ангел избавил тебя от моей мести, будем же друзьями!

– Никогда! – глухим голосом проревел капитан.

И, резко оттолкнув руку, которую подал ему великодушный противник, одним рывком вскочил на ноги.

Минуты две или три тягостная, гнетущая тишина сковала очевидцев этой невероятной сцены.

Босуэлл, вынужденный сдерживать ярость, до крови искусал себе губы, обводя диким взглядом окружавших его Береговых братьев; Монбар и его товарищи, бледные и хмурые, очевидно охваченные какой-то тайной мыслью, смотрели на флибустьера с необъяснимой тоской. Олоне тщетно пытался разглядеть Майскую Фиалку – девушка исчезла с быстротой напуганной лани, не оставив после себя никаких следов.

Наконец Босуэлл решился нарушить молчание, становившееся с каждой минутой все более тяжким.

– Надо с этим кончать, – проговорил он глухо, но достаточно громко, чтобы присутствующие его слышали.

Тогда вперед вышел Красавец Лоран и жестом, исполненным высочайшего достоинства, заставил его молчать.

– Босуэлл, – сказал он твердым голосом, – Совет двенадцати поручил мне довести до тебя свое решение, единогласно принятое по поводу тебя нынче в два часа ночи.

– Совет двенадцати! – пролепетал флибустьер не то с удивлением, не то с ужасом. – И чего же нужно от меня совету?

– Слушай, – все так же бесстрастно продолжал Красавец Лоран, – я говорю не от себя лично, а от имени совета. Я лишь его глашатай.

– Ладно, я готов слушать тебя, Лоран.

– Совет, – холодно заговорил Береговой брат, – учитывая, что ты преднамеренно нарушил законы гостеприимства, будучи приглашенным к герцогу де Ла Торре и таким образом удостоенным высокой чести… что ты искал ссоры с одним из твоих братьев, оказавшимся вместе с тобой за столом в доме у герцога… учитывая также то, что ты без всякой на то причины оскорбил Олоне, которого даже не знал и которого, стало быть, просто не мог ненавидеть… а кроме того, учитывая, что, допустив подобное поведение, ты нарушил свою клятву, обязывающую тебя почитать каждого флибустьера как друга и брата, с которым категорически запрещается вступать в дрязги без согласия совета и без серьезных на то оснований… Совет объявляет, что ты изгоняешься из нашего союза и, соответственно, лишаешься всех прав и привилегий, которыми пользовался как Береговой брат. Совет также постановляет, что все гавани, принадлежащие флибустьерам, отныне будут для тебя закрыты и все отношения с тобой прерваны, ибо ты нарушил законы и попрал честь нашего союза. Помимо всего означенного, совет приказывает тебе нынче же до полудня покинуть Санто-Доминго и больше никогда не подходить к его берегам; в дополнение к изложенному, ты приговариваешься к выплате штрафа в размере пятнадцать тысяч пиастров, притом что оговоренная сумма будет поделена между самыми нуждающимися Береговыми братьями. Совет также уведомляет тебя, что в случае невыплаты означенного штрафа твой корабль, стоящий сейчас на якоре в гавани Леогана, подлежит аресту и будет продан с торгов в пользу тех же обездоленных Береговых братьев.

– Я один и без оружия, а вас вон сколько, досточтимые, – со злобной ухмылкой отвечал пират. – И вы можете сделать со мной все, что вам вздумается. А вот корабль мой – другое дело. Это добрый, крепкий, хорошо вооруженный парусник. К тому же со мной моя верная команда, и я готов побиться об заклад – вам до нее не добраться: руки коротки.

– Ошибаетесь, капитан, – отвечал Красавец Лоран. – Ваш корабль три часа назад был ловким образом захвачен. Теперь он в наших руках и передан под начало нашего брата, Медвежонка Железная Голова, которого вы знаете.

– О дьявол! – с яростью вскричал Босуэлл. – Неплохой ход! Но я еще отыграюсь.

– Попробуйте, и мы сделаем ответный ход. Итак, платить собираетесь? – с каменным лицом вопросил Красавец Лоран.

– Да! – рявкнул тот. – Но, клянусь, я отомщу!

– Я самолично позабочусь о том, чтобы такой случай вам представился, – сказал Дрейф, слегка тронув капитана за плечо.

– Вы? – пролепетал тот, содрогнувшись.

– Да.

– Обещаете? – настойчиво вопросил Босуэлл.

– Даю слово, – холодно ответствовал Дрейф.

– Я это запомню. О Боже, сохрани мне жизнь, и мы встретимся!

– Аминь! – провозгласили флибустьеры и рассмеялись.

Босуэлл грозно потряс руками, но он же сам сказал, что был один и без оружия, и потому сдержался.

Через два часа английский капитан, выплатив сполна пятнадцать тысяч пиастров штрафа, к которому его приговорил Совет двенадцати, на всех парусах уходил все дальше от берегов Санто-Доминго – навсегда.