Вот что произошло между Монбаром и Босуэллом во время их короткого разговора с глазу на глаз.

По выходе от герцога де Ла Торре оба флибустьера быстро, не обмолвившись ни словом, направились к морю. Дойдя до берега и убедившись, что их никто не слышит, они остановились, словно по команде.

– Поговорим? – предложил Монбар.

– Вы хотите сказать – говорить будете вы один, – насмешливо отвечал Босуэлл. – Лично мне сказать вам нечего.

– Может, и так.

– Во всяком случае, не я привел вас сюда, а вы меня заманили. Выходит, у вас есть что мне сказать. Ну что ж, я готов слушать. Валяйте, выкладывайте!

– Стало быть, вы согласны меня слушать? – проговорил Монбар, хмурясь.

– Уж не собираетесь ли вы, часом, заставить меня делать это силой? – надменно продолжал Босуэлл.

– Может, и так, не побоюсь повториться.

– Попробуйте.

В глазах флибустьера полыхнула молния, но он тут же взял себя в руки.

– Клянусь честью, я совсем голову потерял, – сказал он с улыбкой. – Ведь не ссориться же мы сюда пришли!

– Тогда зачем?

– Чтобы объясниться, как должны поступать двое мужчин, таких как мы, чья храбрость не подлежит сомнению и которые себя уважают, то есть открыто и честно.

– Что-то никак я не пойму вас, Монбар!

– Ладно, сейчас поймете, дружище, не бойтесь.

– Признаться, мне бы этого очень хотелось.

– Хорошо, тогда слушайте! Дражайший мой Босуэлл, мы знаем друг друга уже бог весть сколько времени, хоть вы и младше. Мы не раз плавали вместе и сражались бок о бок.

– К чему вы клоните?

– К тому, чтобы вы наконец поняли: я знаю вас как облупленного, даже лучше, чем вы сами себя. Вы еще тот хитрец, еще та шельма, и обвести вокруг пальца кого угодно, кроме меня, вам раз плюнуть, равно как и сбить с толку всякого, кто попытается приглядеться к вам поближе.

– Вполне возможно, только я покамест не вижу…

– Терпение, сейчас увидите. Так вот, ваш роскошный, не могу этого не признать, отдраенный до блеска корабль, говорю я, бросает якорь в Пор-Марго по пути на Ямайку, и тут вдруг, не успеваете вы сняться с того же якоря и двинуться намеченным курсом дальше, к вам подваливает какая-то пирога, не весть откуда взявшаяся. Через полчаса эта самая пирога отваливает, и вы, вместо того чтобы направиться к Ямайке, меняете курс и на всех парусах мчитесь в Леоган.

– Это всего лишь говорит о том, что я передумал идти на Ямайку.

– Так-то оно так, да только с чего бы это вдруг вы передумали – вот что мне интересно знать.

– Вот оно что! А почему вас так и распирает от любопытства, позвольте узнать?

– Простите, дружище, но я умолчу: у каждого могут быть свои секреты – есть они и у меня, как, впрочем, и у вас.

– Ладно, валяйте дальше.

– Ума не приложу, как оно вышло, что ваш корабль пришел на рейд почти в одно время с «Непоколебимым», «Сантьяго» и «Петухом».

– Случайно…

– Да уж, случай все равно что Атлас – та же косая сажень в плечах. Не успев и тут отдать якорь, вы сходите на берег, испрашиваете аудиенции у господина д’Ожерона… и вот случай снова приходит вам на выручку: нежданно-негаданно он сводит вас с господином герцогом де Ла Торре, которому вы представляетесь, осыпая его изъявлениями самой горячей дружбы, так что сей достойный и благородный человек из чувства признательности считает своим долгом пригласить вас на сегодняшний обед.

– И что же тут странного, любезный Монбар?

– И впрямь ничего, за исключением одного. Вы напросились на этот обед с одной-единственной целью – учинить скандал и затеять ссору. Но не с Олоне, ведь вы его совсем не знаете, а с Дрейфом, которого вы надеялись встретить у герцога де Ла Торре и который действительно мог бы прийти, не уговори я его этого не делать.

– Ах, так, значит, это вы его отговорили! – нахмурившись, бросил Босуэлл.

– Господи, ну конечно я, дружище! И ваша перепалка с Олоне была лишь следствием вашего дурного настроения, оттого что у вас ничего не выгорело. Ведь вы же не имеете зуб против этого молодого человека, не правда ли?

– Верно! Еще час тому я даже не подозревал о его существовании, и все же я убью его.

– Еще не факт. Давайте обождем до завтра – тогда и поглядим, кто кого убьет.

– Это все, что вы имели мне сказать?

– Простите, еще пара слов.

– Тогда скорей! Я спешу.

– Босуэлл, дружище, вы молоды, храбры и умны – трех этих достоинств довольно, чтобы достичь тех высот, к которым вы стремитесь. При всем том, однако, вы завистник, мошенник и скряга – так что поостерегитесь, иначе три этих порока однажды сыграют с вами злую шутку. Я питаю к вам самую горячую симпатию, и мне будет горько видеть, как вы падете в бездну, над которой склонились по неосторожности. Мой вам совет – остановитесь, пока не поздно. Сколь бы ничтожными ни были ваши замыслы, они обречены. Считаю долгом вас об этом предупредить, потому как нас связывали добрые отношения. Это и есть мое предупреждение, и вам решать, какую пользу из него извлечь. А что касается вашего дела с Олоне, завтра в восемь часов он будет ждать вас в большой саванне. Прощайте.

С этими словами он слегка поклонился и пошел было прочь.

– Одно слово, Монбар! – крикнул ему вслед Босуэлл.

– Говорите, – отвечал флибустьер, подходя ближе.

– Если я добьюсь своего и осуществлю мои замыслы, на которые вы намекаете и которые, похоже, раскусили…

– На самом деле я их только надкусил.

– Не важно, ваше дело – сторона?

– Нет, – четко ответствовал Монбар.

– Стало быть, пойдете против меня?

– Да.

– Благодарю за откровенность, и до завтра.

На этом они расстались.

Монбар вернулся в дом герцога де Ла Торре, оставив Босуэлла на песчаном берегу.

– Ладно, пусть! – проговорил английский корсар. – Иди против меня, коли тебе так нравится, дьявол! И будь что будет: ежели я чего решил – по-иному не бывать. By God! Твои лавры у меня как бельмо на глазу – хотелось бы помериться с тобой силами! По крайней мере, схватка будет просто загляденье!

Стояла непроглядная ночь. Луна еще не взошла; где-то вдалеке шумели таверны. Английский флибустьер некоторое время прогуливался взад и вперед по пустынному песчаному берегу.

И размышлял.

Босуэлл был сыном зажиточного фермера из Уэльса; совсем в юном возрасте он сбежал из отчего дома, подался на Барбадос и там нанялся на каперское судно. Скоро благодаря своей отваге и, главное, удаче в походах он снискал себе славу среди Береговых братьев; одно его имя ввергало испанцев в ужас.

К тому времени, когда мы вывели его на сцену, Босуэлл уже лет десять как промышлял каперством, и тем не менее он был довольно молод: ведь ему еще не исполнилось и тридцати; был он высок, ладно сложен, восхитительно красив и наделен невероятной физической силой.

Его миловидное, хранящее почти застенчивое выражение лицо казалось слишком женственным для мужчины; голос звучал пленительно звонко и мелодично. Но стоило Босуэллу впасть в ярость, как злоба тут же переполняла его сердце и в облике происходила странная перемена: черты лица искажались, резко заостряясь и обретая жуткое выражение; темно-синие глаза метали молнии; широкие зрачки мерцали из-под век гипнотическим блеском, как у хищника, и на бледно-зеленоватом лице обозначалась печать непередаваемой жестокости; нос с трепещущими ноздрями как будто втягивал запах резни, а рот, растянутый в насмешливо-злом оскале, с посиневшими губами, обнажал большие белые зубы, точно у того же хищника, что придавало его облику еще больше свирепости; голос при этом звучал зычно и зловеще, взрываясь не то громовыми раскатами, не то боевым кличем, – словом, Босуэлл преображался до неузнаваемости.

По натуре Босуэлл был не только тигром, но и гиеной; для него не было ничего святого; к людям он испытывал лишь глубокое презрение; вещи, достойные уважения, были для него жалкими игрушками; лицемерие обрело в нем свойство второй натуры, сластолюбие переродилось в зверство, а жадность – в преступную страсть; ради удовлетворения ненасытных своих прихотей он не отступал ни перед чем. Он был храбр, как зверь, и убивал ради того, чтобы убивать, испытывая при этом ненасытную потребность проливать как чужую кровь, так и свою; он исступленно упивался ужасными страданиями своих жертв, которых ему нравилось пытать, предавая смерти через нечеловеческие муки. Между тем, как и всякий хищник, Босуэлл порой бывал труслив, но при всей своей извращенной натуре он никогда не испытывал ни раскаяния, ни жалости, ни снисхождения: им правил только расчет, и человека он напоминал лишь с виду.

Таким был Босуэлл, являвший собой образ скорее алчного, кровожадного пирата, чем флибустьера. Береговые братья питали к нему смешанные чувства: ненависть, презрение и страх. Иные из них, и не самого робкого десятка, боялись Босуэлла настолько, что не смели перечить ему или порицать его даже за пустячные капризы.

Этот грозный разбойник не раз пытался пройти в высший совет флибустьерского братства, но главари флибустьеров неизменно отвергали его кандидатуру, потому-то он и затаил непримиримую злобу на этих людей, которые раскусили его и благодаря своей непоколебимой твердости не поддались чарам, с помощью которых злодей завоевывал симпатии всех остальных, принуждая их сперва уважать себя, а после – бояться.

Среди упомянутых предводителей флибустьерского братства пятеро были самыми заклятыми врагами Босуэлла; он знал, что они раскусили самое суть его омерзительной натуры и он был им до того отвратителен, что они скрепя сердце пускали его на Санто-Доминго. И он их особенно боялся.

Этими пятью главарями были: Монбар Губитель, Медвежонок Железная Голова, Красавец Лоран, Мигель Баск и Дрейф.

Однако ж главным врагом Босуэлла был Дрейф.

Почему же англичанин ненавидел его больше других?

То была тайна, ведомая только им обоим.

Мы постарались поближе познакомиться с Босуэллом потому, что этому негодяю выпало сыграть далеко не последнюю роль в нашей истории…

Прогуливаясь неспешно вдоль берега, Босуэлл мало-помалу удалялся от дома герцога де Ла Торре – особняк постепенно растворялся во мраке, и горевший там свет был уже едва различим. Дойдя до того места, где берег чуть вдавался в море, образуя нечто вроде крохотного мыска, флибустьер остановился и стал пытливо оглядываться, словно силясь пронизать взглядом тьму и убедиться, что за ним не следит ни один соглядатай. Однако тьма кругом стояла кромешная, и Босуэлл ничего не разглядел. Тогда он напряг слух, но расслышал только шум волн, бьющихся о скалистые берега Санто-Доминго, шуршание гальки да отдаленное нестройное пение выпивох, засидевшихся в тавернах.

Флибустьер дважды негромко свистнул на особый манер – почти в то же мгновение послышался плеск весел и на песчаный берег выскользнул нос лодки.

– Это ты, Фрэнк? – приглушенным голосом спросил Босуэлл.

– А кто же, если не я, by God! – пробурчал чей-то голос. – Какой еще дурак будет торчать здесь, затаясь, как тюлень, среди камней, да к тому же в такую адскую ночь?

– Брось, не серчай, ворчун ты эдакий! – рассмеялся флибустьер. – Я же тут!

– Черт побери, вот так новость! – отвечал матрос, чей громадный силуэт уже был четко различим. – Не больно-то вы поспешали!

– Ладно! Речь не об этом. Держи свои мысли при себе! – резко осек его флибустьер.

И запрыгнул в лодку.

Фрэнк, а именно так звали матроса, столкнул утлую скорлупку в море и сам прыгнул в нее.

– Возвращаемся на борт? – спросил он, берясь за весла.

– Нет. Знаешь Ламантиновую бухту?

– Конечно знаю.

– Так вот, доставишь меня прямо туда.

– Собачья работа! – пробурчал матрос, явно позволявший себе некоторую вольность в общении со своим главарем. – Ни минуты покоя. Только и знаем, что болтаться на волнах денно и нощно.

– Советую пенять на себя. А барыши?..

– Да знаю, знаю. А нынче вечером?

– Что – нынче вечером? Вот тебе пара пиастров на французский коньяк. Или опять недоволен?

– Нет! Совсем другое дело, – сказал матрос, засовывая в карман две испанские монеты. – Так, стало быть, бросаем якорь в Ламантиновой бухте?

– Да, и как можно скорей!

– Не беспокойтесь: и глазом не успеете моргнуть, как там будем.

Босуэлл плотнее закутался в морской плащ, прилег на банку и как будто задремал. Что же до матроса, тот без малейших причитаний с силой налег на весла и повел лодку в указанное место.

Ламантиновая бухта, совсем небольшая, зато довольно глубокая, располагалась к востоку-северо-востоку от Леогана, откуда морем до нее было от силы лье два-три. Но по суше это расстояние было втрое больше.

Суда достаточно малого водоизмещения входили в эту бухту с идеально ровным дном самостоятельно; большие пироги, шхуны и двухмачтовики, искавшие укрытия, ощущали себя там в полной безопасности; вход в бухту и фарватер находились под защитой малого земляного форта, оснащенного четырьмя чугунными пушками, стрелявшими шестифунтовыми ядрами.

Несколько лет назад в Ламантиновой бухте обосновались рыбаки, и скоро их поселение разрослось как на дрожжах, так что теперь в нем насчитывалось около полутора тысяч обитателей. Пополнялось же оно за счет авантюристов, съезжавшихся сюда со всех концов света и пользовавшихся, однако, весьма дурной славой, что было чересчур даже для Санто-Доминго, где на вопросы нравственности по большому счету смотрели сквозь пальцы!

В общем, независимо от того, было ли на то достаточно оснований или нет, поселенцы слыли отъявленными негодяями и разбойниками. Мирные леоганцы боялись их как огня, а флибустьеры лишь в случае крайней необходимости нанимали их матросами на свои корабли.

Было часов десять вечера, когда лодку, на которой Фрэнк вовсю работал веслами, вынесло носом на прибрежный песок бухты.

В домах, беспорядочно разбросанных по всему берегу, еще горел свет; таверны клокотали, точно громадные котлы; отовсюду доносились крики, хохот и пение, как будто в поселении царил общий праздник.

– Вытащи лодку на песок, – велел Босуэлл, спрыгивая на берег. – И можешь быть свободен, пока. У тебя есть пара часов, так что развлекайся, только слишком далеко не уходи, и главное – знай меру. Нам еще возвращаться на борт.

– Не беспокойтесь, капитан, все будет в ажуре, – отвечал другой, втаскивая лодку на берег.

– Главное – не бросай весла с парусом, иначе не видать тебе их как своих ушей.

– Да уж, чудесный остров, ничего нельзя оставить без пригляда.

– В общем, договорились – через два часа!

– Понятно, капитан, буду как штык.

Босуэлл надвинул на глаза свою широкополую фетровую шляпу, закутался в плащ и быстрым шагом двинулся вдоль берега прочь – конечно, чтобы сбить со следа матроса, дабы тот не пронюхал, куда он держит путь.

Но тот и не думал его выслеживать; взвалив на плечи лодочные снасти, он направился прямиком в таверну и, войдя туда, так там и остался.

Когда Босуэлл удостоверился, что за ним нет слежки, он свернул налево и через пару минут, оглядевшись во тьме, как будто узнал место, куда направлялся; дальше он зашагал на огонек, мерцавший, точно одинокая звезда на пустынном черном небосводе, в четырех-пяти сотнях туазов в стороне от крайних домов селения.

Чем ближе подходил он к огоньку, тем отчетливее тот проступал из мрака – и вскоре засверкал так ярко, что флибустьер уже мог различить невдалеке, прямо по ходу, небольшой домишко, наполовину сокрытый за вековыми хлопчатниками да прочими тропическими деревьями и окруженный живой изгородью из сросшихся диких кактусов.

– Ошибки быть не может – это, верно, здесь, – прошептал Босуэлл. – Да уж, как пить дать.

Он ускорил шаг и в следующее мгновение уперся в калитку – толкнул ее, но, вопреки простым местным нравам, она оказалась заперта на крепкий замок, а изнутри, похоже, еще и на засов, поскольку даже не шелохнулась.

– Еще пару раз вот так толкнешь – и получишь по башке! – послышался из-за изгороди насмешливый окрик.

– Эй, это ты, Дэникан? – крикнул в ответ флибустьер. – Тем лучше!

– Капитан! – окликнул Дэникан, эдакий верзила с бледным, изможденным от лишений и излишеств лицом, и поспешил отворить дверь.

– Спасибо, – проговорил Босуэлл, разглядывая замызганное рубище, вроде как прикрывавшее верзилу, хотя на самом деле тот стоял перед ним скорее полуголый. И прибавил: – Вот тебе унция, хоть штаны себе купи.

– Благодарствую, – весело бросил разбойник. – Вы, как всегда, щедры. Унция нам сейчас в самый раз, только, ежели вам все едино, капитан, я ее лучше пропью – больше проку будет.

– А одежда?

– Да ну ее, здесь и так жарища!

– И то верно, – рассмеялся Босуэлл. – Ладно, как знаешь, любезный. Я дал тебе денег, стало быть, теперь они твои – делай с ними что хочешь.

– Отлично! Золотые слова!

– Я условился о встрече у тебя с двумя молодцами – они здесь?

– Да, капитан. Уже с полчаса как вас дожидаются.

– Прекрасно! Не хочу, чтоб нам мешали, так что посторожи снаружи.

– Понятно, капитан! И мышь не проскочит, даю слово.

– Веди!

Дэникан запер калитку изнутри на здоровенный засов, перехватил ружье под мышку и проследовал в дом впереди флибустьера.

Им понадобилось всего лишь несколько минут, чтобы пройти через сад к дому, куда можно было попасть через трехступенчатое крыльцо.

Несмотря на неопрятный, убогий вид хозяина, поскольку дом и правда принадлежал Дэникану – однажды ему подфартило выиграть его у человека, который его построил, – так вот, сам дом, скажем прямо, был беленький, опрятный, ухоженный и хорошо обставленный – словом, имел достойный вид и радовал глаз. Между тем, бог свидетель, если бы эти стены умели говорить, они поведали бы немало ужасов – жутких историй, безмолвными и бесстрастными очевидцами коих им пришлось стать.

Дэникан, больше известный по прозвищу Шпорник, был, пожалуй, самым отъявленным негодяем в Ламантиновой бухте, где, впрочем, таких, как он, и без того хватало. Этот мерзавец был замаран участием в самых жестоких злодеяниях; отупевший от пьянства, погрязший в самых постыдных пороках, он превратился в сущего зверя и за пригоршню золота был способен на все: то был уже не человек, а шакал.

Он провел Босуэлла в довольно просторную, изящно меблированную комнату, где за столом, уставленным остатками обильной трапезы, друг напротив друга сидели двое – они курили, потягивали кофе и ликеры.

По сигналу Босуэлла хозяин дома ретировался и закрыл за собой дверь.

При появлении флибустьера двое незнакомцев тут же прервали разговор. Отложили трубки и встали из-за стола в ожидании того, что скажет им Босуэлл.

Флибустьер же какое-то время стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам хозяина дома; когда снова стало тихо, он сделал два шага вперед и учтиво приветствовал обоих незнакомцев.

– Не соблаговолите ли сказать мне, господа, – обратился к ним он в самой изысканной манере, – что за птица первой затягивает свою песнь в полях следом за жаворонком?

– Кеклик, – с поклоном ответствовал один из них.

– Вы окажете мне высочайшую любезность, господа, коли соблаговолите ответить, – поклонившись в свою очередь, продолжал флибустьер, – какая из диких кошек, вернувшись на лоно природы, учиняет величайшее разоренье в лесах?

– Онцилла! – тотчас отвечал второй незнакомец.

Флибустьер опять поклонился.

– А теперь, после того как мы удовлетворили ваше любопытство, – молвил один из них, – позвольте и нам, сударь, кое о чем вас расспросить?

– Я поступил бы несправедливо, отказав вам в такой просьбе, господа, после того как вы соблаговолили дать исчерпывающие ответы на мои вопросы. Спрашивайте же, сделайте одолжение!

– Вы много плавали по морям, сударь, так что же вас поразило больше всего на свете?

– То, что я наблюдал однажды в Мессинском проливе, почти в виду Реджо.

– И что же это было?

– Странный мираж, не сравнимый ни с чем другим, местные еще называют его Fata morgana.

– Какое любимое ваше имя состоит из двух гласных и трех согласных букв?

– Астор.

– Я не стану больше злоупотреблять вашей любезностью, сударь, – меня зовут Онцилла, а это мой друг Кеклик. Капитан Астор Босуэлл, соблаговолите же оказать нам честь и занять место за нашим столом. Взаимное представление прошло по всем правилам – теперь мы знаем друг друга, как старые друзья.

– Что скоро и случится, как я надеюсь, господа. Со своей же стороны, я целиком и полностью готов оделить вас моей дружбой. Скажу прямо, она уже ваша.

– Вы слишком добры к нам! – отвечал Онцилла.

Обменявшись рукопожатиями, они втроем сели рядышком за стол, раскурили трубки, наполнили стаканы и сдвинули их в порыве душевного единения.

Между тем, невзирая на видимую теплоту и непринужденность в обхождении, они украдкой, внимательно присматривались друг к другу, из чего следовало, что тревога и недоверие еще не до конца покинули их души.

Онцилле и Кеклику, о которых уже шла речь в одной из предыдущих наших глав, было как будто лет по сорок пять – пятьдесят, притом что в возрасте их разделяла разница в год-два. Между ними замечалось до того поразительное сходство, что, отбросив настойчивое запирательство обоих, их вполне можно было бы принять за братьев: тот же овал лица, то же подобие черт; то же насмешливо-жесткое выражение глаз. У обоих были светлые волосы, ладное сложение, элегантные манеры в разговоре и общении; казалось, они оба обладали одинаковой гибкостью тела и невероятной физической силой. В довершение столь удивительной схожести был у них и одинаковый взгляд, и настолько похожий тембр голоса, что, слушая одного, можно было запросто ошибиться, подумав, что говорит другой. Единственная разница между ними заключалась в том, что один держал голову прямо, смотрел вызывающе, говорил отрывисто и двигался резко, в то время как от другого исходили мягкость и смирение; он робко опускал глаза или глядел будто с неосознанным изумлением на жизнерадостные, смеющиеся милые лица, мелькавшие перед ним и премного его удручавшие, притом что вся его натура излучала самое откровенное простодушие и глубочайшее презрение ко всему мирскому, – казалось, он только и помышляет о том, чтобы уединиться в каком-нибудь отдаленном монастыре и замаливать там свои прегрешения.

Он был самым опасным из этой парочки, оттого-то, хоть сам он и назвался Кекликом, желая, наверное, подчеркнуть незапятнанность своей души, буканьеры окрестили его меж собой Шакалом.

С первым ударом стоявших на тумбе часов, начавших отбивать десять, Босуэлл, решив, что пора бы закругляться, осушил свой стакан и обратился к Онцилле.

– Скажите, дружище, – бросил он, – не кажется ли вам, как и мне, что пришло время отложить трубки и отставить ликеры и поговорить о вещах серьезных, хотя бы минут пять?

– И то верно, – согласился Онцилла. – Мы совсем забыли про поздний час и что так и не обмолвились о том, ради чего здесь собрались. Главное сейчас – договориться раз и навсегда.

– Говорите, уважаемый, – простодушно молвил Кеклик, – мы слушаем.

– Ладно, господа, я готов открыть все свои карты, поскольку, как вы сами же сказали, главное сейчас – договориться. Дело, о котором идет речь, сопряжено с немалыми трудностями. И посему прошу для начала уделить мне несколько минут внимания…

Однако ж продолжать ему не случилось. В это мгновение дверь отворилась, и в проеме показалась прелестная девушка с безмятежной улыбкой на устах. Трое собеседников, потревоженные так внезапно, невольно обернулись.

И при виде столь чудесного явления у них только вырвался удивленный, а вернее, изумленный возглас, ибо они не могли взять в толк, откуда взялось это ангельское создание.