Когда новоиспеченные Береговые братья покинули губернаторство, а вернее, дом господина д’Ожерона в компании Дрейфа и хмурого брата Питриана-младшего, которого мы впредь будем называть его боевым прозвищем, их не признали даже друзья – до того они преобразились.

Они были свободны, как никогда прежде, и к тому же вступили в грозный союз, братские устои коего давали им столько друзей, столько поддержки и, при необходимости, столько заступников, сколько членов насчитывалось в означенном братстве. Они, бедные матросы, обездоленные и бесприютные, отныне шли рука об руку – на равных с людьми не только самыми богатыми, но и самыми благородными; отныне никто не посмел бы их оскорбить, не дав удовлетворения, на которое они имели полное право как буканьеры и Береговые братья; одним словом, теперь они не признавали иных начальников, кроме предводителей, которых им самим же и предстояло избирать на время – для совершения налетов или дерзких походов, поскольку право на подобные экспедиции флибустьеры оставили исключительно за собой.

Такой внезапный и коренной перелом в судьбе мог бы вскружить голову даже самым стойким. Но с нашими молодыми друзьями ничего подобного не случилось. После первого восторга они вполне бесстрастно оценили события, стоившие им столь восхитительной награды; они сочли, что в итоге им воздали по справедливости за их поведение на борту «Петуха», и потому сразу же ощутили себя на своем месте.

Иначе говоря, гордыня и себялюбие уже успели пустить в них корни.

Дрейф жил в милом домике на оконечности мыса, вдающегося довольно глубоко в море, откуда открывался широкий вид на сплошь гористые берега острова. Прямо перед домом располагалась маленькая гавань, там на прибрежном песке стояли четыре или пять довольно крупных пирог в отменном состоянии – все они принадлежали буканьеру.

Внутреннее убранство дома было под стать внешнему: удобная, без изысков мебель была расставлена с особой аккуратностью, свойственной морякам; в доме царили полный порядок и безупречная чистота, что, впрочем, казалось даже несколько излишним, хотя и могло бы порадовать глаз любой голландской хозяюшки.

В обшитой деревом столовой с широкими окнами на море стоял стол, накрытый на четыре персоны.

– К столу, братцы! – весело скомандовал Дрейф. – Угощение ждет.

– И то верно, пора бы уж и подкрепиться, – буркнул себе под нос Питриан, водружая ружье в углу столовой.

Работники, отбывавшие испытательный срок, внесли блюда – и трапеза началась.

На службе у Дрейфа состояло пятеро таких работников, но, в отличие от большинства своих собратьев, Дрейф обходился с ними на редкость мягко. И те души в нем не чаяли за это. И были готовы пойти за него и в огонь, и в воду.

Да и выглядели эти работники вполне здоровыми, и одеты были весьма сносно – можно было с первого же взгляда сказать, что они здесь, как у Христа за пазухой, преспокойно дожидаются дня своего освобождения.

Этими пятью работниками были: Данник, тот самый добродушный силач, с которым мы уже успели познакомиться на борту «Сантьяго», когда его приставили охранять графа Ораса; Оливье Эксмелин, студент-хирург, случайно попавший на Большую землю и проданный как работник; это он потом написал свою замечательную, захватывающую историю о буканьерах, поведав об этих необычных людях, о которых он знал не понаслышке, ибо прожил с ними бок о бок целых двадцать лет; Чернобородый, уроженец Дьепа, с женственным лицом, трепетный и кокетливый, точно девица, хотя и крепко сбитый, выражавшийся мягко, но не без самодовольства, притом что, в общем, это был славный малый и к тому же храбрый как лев; засим – Шестигрош, сухонький, дерганый коротышка с плутовато-насмешливым, сморщенным личиком, хитрый и вороватый, как лиса, и при этом трусоватый, между тем он обладал талантом выходить сухим из воды при любых, даже самых затруднительных, обстоятельствах. Дополнял же эту славную компанию Говорун, редкостный болтун, как явствует из его прозвища, урожденный парижанин и круглый сирота, возросший словно сорняк на парижской мостовой и не имевший никаких видов на будущее; жизнь его в ту пору, когда на него положили глаз вербовщики из Вест-Индской компании, была совсем уж незавидной; в общем, это был один из тех чудаков, какими Париж кишел во все времена, тем паче что у них был только один бог – случай. Что же касается его телосложения, это был сущий верзила, тощий как жердь и похожий на циркуль, но шустрый и ловкий, точно обезьяна, и такой же хитрый и злобный. Его мертвенно-бледное, исхудавшее от тягот и лишений, узкое лицо скорее напоминало морду хорька; серые, глубоко посаженные глазки сверкали исподлобья коварством и постоянно блуждали; выражение лица, которое он менял по своему желанию, прибегая к самым невообразимым ужимкам, в минуты покоя обретало печать бесстыдства и хитроватого, беспечно-лукавого благодушия; непомерно длинные руки и ноги, пребывавшие постоянно в движении и заканчивавшиеся по странному капризу природы крохотными, изящной формы ступнями и кистями, делали его похожим на громадного паука-сенокосца, стоящего на задних лапах.

Вот такие работники прислуживали капитану Дрейфу. Купил же он их по случаю, но, каким бы случайным ни был его выбор, лучшей компании бродяг было не сыскать. Впрочем, очень скоро мы, конечно же, увидим их в деле и тогда сможем судить о них уже более справедливо.

Когда аппетит гостей Дрейфа был наконец удовлетворен и трапеза подошла к концу, буканьер распорядился принести ликеры, трубки и табак, а также налить кофе, после чего он велел своим работникам убираться.

И четверо Береговых братьев остались одни.

– А теперь давайте побеседуем, – сказал Дрейф, набивая трубку.

– Давайте, – отвечали гости, по его примеру взявшись набивать свои трубки.

Буканьеры тут же почти полностью исчезли в густых клубах табачного дыма.

– Ну что, – молвил Дрейф, – кажется, все прошло замечательно, а, друзья?

– Признайтесь, ведь вы все знали заранее? – сказал Олоне.

– Тысяча чертей! А будь иначе, думаете, я пришел бы за вами? – рассмеялся Дрейф.

– Вы поступили со мной прямо как отец родной.

– Э-э, кто знает, может, я он и есть. Сколько тебе годков-то, приятель?

– Не знаю! Да разве я вам не говорил, что был несчастным подкидышем – меня из жалости подобрали на песчаной косе возле Ле-Сабль-д’Олона, – с горечью отвечал молодой человек.

– Откуда этот странный тон, парень? Тысяча чертей, я не вижу тут ничего досадного для тебя. Ты найденыш, ну и что; стало быть, бессемейный – одно возмещает другое, – в свойственной ему манере полушутя-полусерьезно заметил Дрейф. – Да ты не кручинься, мы все чьи-то сыновья. Может, когда-нибудь ты отыщешь всю свою родню и будешь сам тому не рад.

– О, как вы можете такое говорить?

– А почему бы нет, коли так оно и есть. Чтоб тебя бросили, твое появление на свет должно быть в тягость отцу или матери либо им обоим. Так что уж лучше их не знать. Испанцы, а они, должен признать, чего бы мне это ни стоило, не совсем уж законченные тупицы, так вот, те же испанцы говорят, что всякий сирота по праву есть дворянин. Удел дворян – плодить побочных детей; у бедняков другие заботы. Все знатные дамочки – шельмы, таково мое мнение, да и другие не лучше.

– Выходит, порядочных женщин нет вовсе? – невольно рассмеялся Олоне подобной точке зрения.

– Подумаешь! – бросил Дрейф, выпуская огромное облако дыма. – Наверно, есть, раз мне говорили, хотя сам я за всю жизнь не видал ни одной, или пусть меня покарает небо!

– Уж больно вы нетерпимы, капитан, вот что я вам скажу.

– Еще бы! Ну да ладно, допустим. Я человек сговорчивый – одна все же есть.

– Ну вот, это уже кое-что. И кто же она, интересно знать? Ваша знакомая?

– Боже упаси! Я всего лишь допускаю такое. И наверняка та, в которую ты втюрился.

Ответ капитана был встречен взрывом общего смеха. Причем Олоне смеялся громче других, чтобы скрыть свое смущение.

– Видишь ли, парень, – благодушно продолжал Дрейф, – молод ты еще. Так что поверь мне на слово и берегись любви. Это ужасный недуг, под стать бешенству. Всякого, кто влюблен, надобно убивать на месте. Для влюбленного это будет великой услугой, ибо так он не превратится в круглого идиота и не понаделает кучу глупостей куда более серьезных и опасных.

– Мне кажется, капитан, вы несколько недооцениваете женщин, – снова рассмеявшись, заметил молодой человек.

– Я?! – воскликнул буканьер. – Скажи лучше – ненавижу. Эти глупые создания – сущая напасть на нашу голову.

– Однако ж без них нам пришлось бы туговато.

– Брось! Нашлось бы взамен что-нибудь другое, и все бы от этого только выиграли, уж ты поверь. Ну да хватит об этом. Мне нужно сказать тебе кое-что поважнее. Эти бабы до того выводят из себя, стоит о них только подумать, что напрочь забываешь о делах насущных.

– Ладно, – мягко возразил молодой человек, – хоть вы и упорствуете и возводите напраслину на женский пол, держу пари, не пройдет и года, как вы сами женитесь.

– Я?! Тысяча чертей! Да уж лучше пусть меня раз сто повесят эти испанские свиньи! – вознегодовал буканьер. – Ну да вернемся к тому, что я собирался тебе сказать, – уже более мягко прибавил он.

– Слушаю вас, капитан.

Питриан о чем-то оживленно разговаривал со своим братом, и на спор Дрейфа и Олоне они не обращали никакого внимания.

После недолгого раздумья буканьер продолжал:

– Выходит, мы с тобой земляки или почти. Я-то сам из Люсона. Знакомое место?

– Еще бы! Это же самый грязный и скучный городишко из всех, что я видел!

– Да уж, – усмехнулся буканьер. – Не знаю почему, но будь я проклят, если не питаю к тебе самую горячую дружбу.

– Мне радостно это слышать, капитан. То же самое почувствовал и я, когда увидал вас в первый раз.

– Правда? – весело воскликнул буканьер.

– Честное слово, капитан.

– Благодарю. Кстати, сделай милость, обращайся ко мне, как я к тебе, – «ты» или «брат», а не «капитан», потому что отношусь я к тебе как к ровне, если не сказать больше. Сам-то я еще тот увалень, да и живу бирюк бирюком. Так что вот так, не знаю даже, что там да как, но уж больно хочется заполучить тебя матросом к себе. Пойдешь ко мне в матросы, а, Олоне?

– Вы… – начал было молодой человек и тут же по жесту Дрейфа поправился: – Ты доставляешь мне самую большую радость, хотел я сказать. И даришь величайшее счастье, какое мне еще никто никогда не дарил. Это ж несказанная милость с твоей стороны – сделать мне такое предложение!

– Значит, согласен?

– Само собой! Скорее даже тысячу раз, чем один!

– Вот и договорились. Обнимемся же, брат!

– О, с большим удовольствием!

И они упали в объятия друг друга.

– А как насчет славного Питриана-Крокодила? – спросил, рассмеявшись, Олоне. – Он же мой старинный друг.

– Ну так что! Пусть им и остается. Зато мы с тобой – братья.

– За меня не тревожься, Олоне, – сказал в ответ старый его товарищ, опять разрыдавшийся в три ручья, будто в оправдание своего нового прозвища. – Мы с моим братом только что заключили союз. Ведь я должен был выбрать его, правда? Да и какая разница, мы же с тобой навсегда останемся настоящими, добрыми друзьями.

– Да, – заунывным голосом вторил ему Питриан-старший, – дело это решенное, Дрейф, быть малышу моим братом.

– Ты не ошибся в выборе, брат. Я видел его в деле: он настоящий мужчина, можешь быть спокоен.

– Твои слова, Дрейф, мне что бальзам на душу. Чем больше с ним общаюсь, тем яснее вижу: малыш меняется прямо на глазах, а я-то боялся, что из него вышла мокрая курица.

Закончив свою шутливую тираду, Береговой брат не то фыркнул, не то хохотнул, да так громко, что мог бы вогнать в дрожь любого храбреца.

– А теперь только между нами, Олоне, – продолжал Дрейф самым благодушным тоном.

– Слушаюсь!

– Мне нужно просветить тебя насчет твоих обязанностей, потому как ты, сдается мне, совершенно без понятия, что такое, по-нашему, быть Береговыми братьями.

– Думаю, это значит быть друзьями, по-братски любить друг друга. По мне, так все это запросто; признаться, я люблю тебя так, как будто знаю уж добрых двадцать лет.

– Благодарю, я тоже. Но пока ты мало соответствуешь тому, о чем говоришь. Скоро сам поймешь, это ж проще пареной репы.

– Говори же, брат, я весь внимание.

– Итак, слушай да мотай на ус. Братство – одна из важнейших форм существования флибустьерского сообщества. Учредили его первые Береговые братья, чтобы объединиться в крепкую братскую связку. Когда снаряжается экспедиция, флибустьерам надлежит первым делом попарно объединиться для взаимопомощи и взаимовыручки, коли будет нужда. Без этого наши хищнические инстинкты одержали бы над нами верх, жадность и эгоизм довели бы нас до того, что мы превратились бы в шайку разбойников без стыда и совести, которые только бы и думали, как бы обокрасть друг дружку, а потом прикончить, потому что не были бы способны на великие дела. А значит, надобно было изничтожить сие пагубное зло, ибо оно принесло бы погибель всему нашему братству; и благодаря братству оно было пресечено в корне.

– Что ж, очень интересно.

– Даже больше, чем ты думаешь. Вступить в братство означает быть одним человеком о двух лицах, единой душой, единой же мыслью; делить поровну и дружбу, и вражду с прочими – словом, объединить все и вся, не утаивать никаких тайн друг от друга, по-братски делить славу, богатство, беды и напасти, без зависти и упреков. Флибустьер под страхом позора не может бросить своего брата в беде; он обязан драться за него и выхаживать его, ежели тот будет ранен, нести его на своих плечах во время переходов; скорее умереть заодно с ним, коли того потребуют обстоятельства, чем оставить его на милость врагу, без всяких оговорок и колебаний. Что угодно сделать одному, то же должно быть угодно и другому, и другой должен седлать все возможное, чтобы дело его брата выгорело, хоть бы и в ущерб своим собственным планам. Одним словом, каждый из двоих обязан полностью отречься от любых личных интересов ради интересов другого. А что до раздоров, они запрещены законом и могут быть урегулированы лишь по окончании братства; покуда же срок его не истек, запрещается выказывать друг другу мало-мальский упрек даже на словах. Ведь ты хорошо меня понял?

– Да. Все, что ты сказал, отныне навсегда осталось у меня не в памяти, а в сердце.

– И принимаешь эти условия?

– Все, без сомнений.

– Теперь остается только определиться со сроком нашего братства. Сколько оно будет длиться? Право определить срок я оставляю за тобой.

– Ты позволяешь мне это от всего сердца?

– Конечно, и даже прошу тебя об этом.

– Хорошо! Коли так, – продолжал Олоне, протягивая ему руку, – я желаю, чтобы срок нашего братства истек лишь по смерти одного из нас. Ответ за тобой.

Дрейф пожал ему руку.

– Принято, брат, – с волнением молвил он в ответ. – Я в тебе не ошибся: ты славный малый.

И суровый буканьер отвернулся, чтобы смахнуть слезу, невольно скользнувшую у него по щеке.

Осушив свой бокал и снова раскурив трубку – для самоуспокоения, он продолжал:

– Свой гамак ты, понятно, повесишь здесь. Что касаемо денег, о них и говорить не стану, – рассмеявшись, бросил он. – Ведь ты и сам по себе просто золото. Лучше покажу тебе место, где я храню свои испанские пиастры да унции. Когда потратишь все, что у тебя есть за душой, можешь черпать оттуда полными пригоршнями.

– Спасибо, – просто сказал Олоне.

– У тебя нет работников. А понадобится по меньшей мере двое. Завтра начнутся торги – на них выставят пассажиров с посудины Компании.

– С «Петуха»?

– Да, а поскольку ты знаешь этих славных людишек наперечет, то и выбрать себе подходящих тебе будет незатруднительно. Купишь двоих.

– Извини, брат, я действительно знаю этих славных людишек наперечет, тем паче что еще нынче утром и сам был в их положении.

– Так что с того?

– Да так… признаться, мне было бы неловко выбирать среди них: получается, я как бы сам обрекаю их на прозябание.

– Достойное мнение, одобряю. Зато я не в твоем положении, так что совершу закупку по собственному почину. А дабы пощадить твою щепетильность, впрочем оправданную, я уступлю тебе двух своих работников. Годится?

– Вполне.

Дрейф ударил в гонг.

Появился Данник.

– Скажи Чернобородому и Говоруну, чтоб явились сюда оба.

И в следующую минуту оба работника уже были тут как тут.

– Слушайте-ка сюда, молодцы, – обратился к ним буканьер. – С сегодняшнего дня мы с Олоне братья, а у него нет работников, вот я и решил уступить вас ему. Надеюсь, вы будете паиньками и ему не придется на вас жаловаться. К тому же я постараюсь не терять вас из виду и самолично за вами прослежу. Стало быть, дело решенное: вы больше не мои работники, а поступаете к Олоне. Так что будьте умницами. А теперь проваливайте к черту, я вам все сказал.

Оба работника ретировались со смешанным чувством грусти и радости; однако мысль о том, что они остаются при первом своем хозяине, давала им некоторое утешение.

– Они славные ребята, – признался Дрейф, – только за ними нужен глаз да глаз, особенно за Говоруном. Держи обоих в узде – и сможешь из них веревки вить.

В эту минуту в гостиную вернулся Данник – он привел с собой слугу, разодетого в роскошную ливрею.

– Ему нужен капитан Олоне, – доложил работник.

– Это я, – откликнулся молодой человек.

Слуга почтительно поклонился и, передав ему большой конверт с гербовой печатью, пояснил:

– От его милости герцога де Ла Торре.

Олоне вздрогнул и дрожащей же рукой взял письмо.

– Мой хозяин наказал мне дождаться ответа от господина капитана, – прибавил слуга, – хоть бы и на словах.

– Данник, позаботься, чтобы этот славный малый не был обижен, – сказал Дрейф.

Слуга поклонился и вышел в сопровождении работника.

– А теперь поглядим, что за дело у благородного герцога, – весело бросил буканьер.

Олоне распечатал письмо и, сперва пробежав его глазами, принялся читать вслух.

– Послушайте, братья, – сказал он.

В письме содержалось нижеследующее:

– Да он просто прелесть, этот идальго! – заметил Дрейф и рассмеялся.

– К тому же бесконечный поток имен, – прибавил хмурый Питриан, – производит достойное впечатление в его пользу.

– Так что ответить? – спросил Олоне.

– Черт возьми, иди! Какие тут могут быть сомнения!

Молодой человек бросил взгляд на его платье.

– Шик! – заметил буканьер, не переставая смеяться. – Не переживай, и у тебя все будет.

Олоне улыбнулся, протягивая ему руку.

Следом за тем были вызваны Данник с герцогским слугой.

– Дружище, – обратился к слуге Олоне, – господин Питриан и я будем иметь честь принять приглашение господина герцога де Ла Торре.

Слуга поклонился и вышел.

Беседа возобновилась, правда говорили теперь на общие темы. Сотрапезники разговаривали, смеялись от души и покуривали, когда открылась дверь и вошел Монбар. Новоприбывшего сопровождали двое работников со свертками и еще двое с молодыми псами – по три у каждого.

Работники остались стоять на пороге. А Монбар, поприветствовав четверых сотрапезников словами: «Добрый день, братья!» – без лишних церемоний подсел к ним за стол, плеснул себе вина, осушил одним махом, взял трубку, набил, раскурил и, окутавшись облаком дыма, наконец соблаговолил объяснить причину своего появления.

Мы же походя отметим еще одну примечательную особенность союза Береговых братьев. Дома свои они не запирали вовсе – всякий флибустьер, будь хозяин дома или в отсутствии, имел право зайти и велеть работникам обслужить себя, как его душе угодно, и даже остаться там настолько, насколько захочется, притом что хозяин дома никогда не выкажет своего недовольства по этому поводу и не сделает гостю ни малейшего замечания насчет срока его пребывания.

То был старинный обычай гостеприимства в самом широком смысле, без громких слов и бахвальства, – единственно подлинный пример доброты и радушия.

Впрочем, никто из Береговых братьев никогда не злоупотреблял чужим гостеприимством – не тем, которое ему давали, а тем, которым он пользовался по своему почину; напротив, братья отличались редкой скромностью и деликатностью. Разумеется, каждый знал: то, что он делает у другого, тот сделает или, по крайней мере, может сделать у него, – отсюда такая скромность…

– Братья, – начал Монбар, выпустив два клуба табачного дыма, – в моем лице вы видите не посланника, уж больно это слово громкое, а делегата от Совета двенадцати.

– Да ну! – воскликнули остальные.

– Клянусь честью, так и есть, – продолжал он. – Поэтому прошу вас, будьте любезны относиться ко мне со всем уважением и серьезностью, сообразно с обстоятельствами. Ваше здоровье! – прибавил он.

– И твое! – ответствовали буканьеры.

– Может, тебе музыку завести? – на полном серьезе осведомился Дрейф.

– Благодарствую, не стоит. Право слово, со смеху можно помереть! Члены совета восприняли все трагически. И ну перемывать косточки двум нашим братьям – Олоне и Крокодилу.

– Неужели!

– Точно, от такого волосы дыбом встают. Жаль, что тебя там не было, Питриан, и тебя, Дрейф.

– Да ладно! Нам и здесь неплохо.

– Могу себе легко представить. Впрочем, ты же у нас философ, Дрейф. Известное дело.

– Всякая там aurea mediocritas не по мне.

– Шутник! Сам-то миллионами ворочаешь. Ты мне напоминаешь Сенеку, который сидит за столом из золота и сочиняет свой трактат «Презрение к богатству». Хотя по большому счету ты прав.

– Чем закончилось заседание совета?

– А вот этого не скажу. Как только мне поручили дельце, которое я сейчас успешно и выполняю, я дал от них деру.

– Узнаю тебя, кролик, – проговорил Питриан.

– Да хоть бы и кролик. Мне совсем не улыбалось выслушивать муторные разглагольствования дружка нашего Железной Руки. Да и больно нудные они. В таких делах я и впрямь кролик, потому как привык держать ухо востро, дабы, не ровен час, не оконфузиться и не задать храпака перед самым носом у оратора. Да ну его к дьяволу, Железную Руку, с его краснобайством! Вот ежели б он изъяснялся по-овернски, еще куда ни шло, а то балаболит себе по-французски, так что сам черт не разберет, ну спасу нет никакого!

Это замечание было встречено взрывом хохота.

– Смейтесь-смейтесь, злыдни! Я на вас бы посмотрел! – тем же тоном продолжал Монбар. – Ну а теперь, когда я, кажется, малость оправился после сильных переживаний, позвольте приступить к делу. Братья, эти бездельники, – прибавил он, указывая на работников, – притащили вам одежку, ружья, порох, патроны и башмаки, на что вы имеете полное право как Береговые братья и что совет согласился вам выделить, а еще вот вам псы, великолепные гончие, натасканные особенно на буйвола да на испанца, уж я-то знаю. Ну вот и все. Уф! У меня аж в горле пересохло. Давай же выпьем, Дрейф.

Береговые братья снова выпили. По знаку Монбара работники сложили тюки, а те двое, что держали псов, отвели их на псарню, после чего они вчетвером удалились.

Олоне весь так и сиял от довольства.

– Эй, брат, – с усмешкой обратился к нему Дрейф, – ты все расстраивался, что у тебя нет выходного платья, чтобы явиться на званый обед к герцогу де Ла Торре, так бери мое! В таком, черт меня подери, ты будешь сверкать в салонах, как краб на песке. Просто блеск!

– Ты шутишь, брат, и ошибаешься. А расстраивался я давеча потому, что вот этих нарядов пока еще не было. Теперь же я и впрямь облачусь в них и так и явлюсь на обед к герцогу. Я не щеголь и не волокита и смотрелся бы несуразно в ваших роскошных одеяниях, ибо они не по мне, да и не хотелось бы, чтоб надо мной в них потешались. Я честный моряк, всю жизнь провел в море; меня убаюкивала буря; моя кожа сплошь потрескалась, задубела и потемнела от неизбывных ласк соленой воды да немилосердного северного ветра; земля для меня – всего лишь случайность: мне неведомы ее обычаи, да я их и знать не желаю. К тому же я имею честь быть Береговым братом. Так что есть ли краше платье, чтоб явиться к испанцу, чем наряд буканьера! Чтоб заставить этого надменного кастильца, этого перуанского вице-королька, этого почти что всесильного владыку, повелевающего судьбами миллионов, с почтением преклониться перед одним из членов нашего могущественного союза, одно лишь название которого леденит кровь его соплеменникам и лишает сна и покоя его повелителя, короля Испании и Вест-Индии! Благодарю тебя, брат, за подарок, который ты мне сделал, но принять его не могу. Вот единственное подходящее для меня платье, – прибавил он, разворачивая свои обновки, – и я буду носить его и нынче вечером, и всегда впредь.

– Браво! – горячо воскликнули буканьеры.

– Ума не приложу, черт бы меня побрал, где этот дьявол понабрался таких слов, – заметил Дрейф с улыбкой. – Но, тысяча чертей, брат, ты и впрямь покорил мое сердце. Чем больше я тебя узнаю́, тем крепче люблю.

– Значит, мы отлично понимаем друг друга, – с жаром продолжал молодой человек, – потому как то же самое происходит и со мной.

– Олоне, – проговорил Монбар приятным, мелодичным голосом, придававшим несравненное благозвучие любым его речам, – не пойми я, что вы уже брат Дрейфа, я просил бы вас о чести быть моим братом. – И, протягивая ему руку, он с чувством прибавил: – Хоть мы и не братья, зато будем друзьями, верно?

– Я еще не сделал ничего, чтобы удостоиться такой чести, – ответствовал молодой человек, горячо пожимая Монбару руку. – Но скоро, надеюсь, я докажу, что достоин дружбы, которой вы меня удостаиваете и которую я с радостью принимаю.

– Определенно, Дрейф, – с улыбкой продолжал Монбар, – у тебя счастливая рука: этот парень – прелесть. Что до меня, я тоже в нем души не чаю. И прощаю Железной Руке его нескончаемые разглагольствования.

Некоторое время спустя флибустьеры распрощались.

Дрейф и Олоне остались одни.