Буканьеры, флибустьеры, или Береговые братья, ибо они были известны под этими тремя разными названиями, представляли собой в глазах пытливых искателей-философов XVII века самое любопытное явление из всех, что им когда-либо приходилось изучать.

В самом деле, до той поры мировая история никогда не знала героев, столь же странных, сколь и значительных. Эти люди, сыновья всех рас и стран, исповедовавшие все религии и не имевшие, очевидно, ни общих нравов, ни обычаев, говорившие на разных языках и влекомые различными интересами, прибыли из всех уголков старой Европы, гонимые, как некогда Аттила, необузданной волей; они собрались на богом забытом клочке земли на отшибе Атлантики и там без всяких задних мыслей, предубеждений и преднамеренностей, без каких-либо захватнических или поработительных помыслов, а заручившись лишь дозволением по чрезвычайному соглашению, провозгласили свободу на морских просторах; они избавились от всякого иноземного подданства и объявили себя хозяевами собственной судьбы, не признающими никакого иного закона, кроме своей воли; они приняли трехцветный – сине-бело-красный флаг и, горделиво сплотившись под этим ярким символом свободы, бросили вызов целому миру.

Очень скоро они, точно стервятники, стали с лета набрасываться на корабли, бороздившие Атлантику, верша неслыханные, превосходящие все мыслимые подвиги; они завладели двумя третями богатого и цветущего острова Санто-Доминго, сделали его своим оплотом и заложили там чудо-колонию; они купались в роскоши и меньше чем за два-три года обрели такую грозную силу, что союза с ними искали самые могущественные монархи, почитавшие их за равных себе.

Какими же были эти люди? Что за цели ставили себе?

Их изображали эдакими злодеями с едва ли человеческим лицом, которым только и было в радость, что убивать, жечь да резать; правила ими алчность, и золото было для них превыше всего. Одним словом, из них сделали шайку подлых разбойников, ослепленных блеском золота, жаждущих безумных оргий, плотских услад и проливающих кровь, словно воду, ради удовлетворения своих низменных, плотоядных инстинктов.

По нашему же мнению, все это не так: о флибустьерах мало что было известно, а лучше сказать, их мало кто понимал.

А между тем флибустьеры были людьми в полном смысле этого слова, со всеми человеческими пороками и добродетелями. Их имена гремели на берегах всего американского континента. После себя они оставили многочисленных преемников, не менее энергичных и предприимчивых, чем сами они в свою бытность. Эти искатели приключений, ныне разобщенные, живущие сами по себе, при случае готовы на самые героические, выдающиеся и невероятные поступки и ратные подвиги. Потому-то на берегах Нового Света имя Береговой брат и по сей день в большом почете. Братья узнают друг друга, точно масоны, по каким-то таинственным знакам, и, когда приходит время действовать, они объединяются под началом своего предводителя, коего сами же и выбирают как primus inter pares.

Флибустьеры были людьми сильными, мужественными и гордыми, не желавшими терпеть какой-либо гнет и задыхавшиеся в пределах варварской, деспотичной феодальной Европы. Вдыхая свободу всеми порами, слишком слабые порознь и потому не способные завоевать ее у себя на родине, они восставали на собственный манер против постыдной зависимости, которую им навязывали их тогдашние правители, и объявляли себя свободными даже от своих предводителей. Словом, то были деклассированные элементы, которые в наши дни стали бы демократами, прославившимися перед тем как герои и революционеры, подобно их сыновьям в 1789 году. У них была только одна цель – жить свободно. Но, к сожалению, поскольку они по большей части действовали, повинуясь скорее инстинкту, нежели расчету, то зачастую путали вольность со свободой.

Эти люди, больше восьми десятков лет противостоявшие старым порядкам, не были, да и не могли быть, заурядными разбойниками. Они были предвестниками; они первыми вонзили топор в громадный ствол феодального древа; они допустили только одну ошибку, вожделев свободу через насилие, свободу, проблеск которой лишь мерцает перед нами после стольких лет борьбы и которую, как мы верим, завоюют всю без остатка наши сыновья благодаря своей мудрости.

В те времена, когда произошла наша история, флибустьеры пребывали в расцвете своего могущества; они царствовали как хозяева, и не только на просторах Атлантики: их грозные корабли часто бороздили воды Тихого океана и несли разруху, беды и смерть богатейшим и многочисленным испанским факториям.

Король Людовик XIV, этот гордый и спесивый монарх, за два года до того официально признал Союз буканьеров; он же и узаконил таковое признание, назначив губернатора, обязанного отчислять ему, его королевскому величеству, десятую долю трофеев; сей губернатор, господин д’Ожерон, нормандский дворянин, больше пятнадцати лет прожил среди буканьеров, и те почитали и любили его как отца родного. Он заложил свою резиденцию и правительство, как шутя говорили Береговые братья, в Пор-де-Пэ, Леогане и Пор-Марго и поочередно жил то в одном из этих городов, то в другом – по обстоятельствам.

Но правительство господина д’Ожерона было скорее условным и номинальным, чем настоящим – действующим, хотя, по сути, оно, безусловно, существовало как таковое и обладало властью.

Сей досточтимый дворянин в свое время и сам побывал в шкуре флибустьера и, соответственно, знал вверенную его подчинению братию как облупленную – то есть с какого сорта скитальцами ему приходится иметь дело. На глубоком познании флибустьерских нравов он и строил свое поведение, давая своим подчиненным полную свободу действий и вмешиваясь в их дела только по их же просьбе; словом, он старался по возможности не выпячивать официальный статус, коим наделил его король, и выступать перед своими «подопечными» лишь в качестве друга, доброго советчика и защитника. Единственное – он премного пекся о том, чтобы поддерживать тесные связи со всеми именитейшими предводителями флибустьеров, – с их помощью он держал в узде остальных, всегда имея возможность управлять ими так, что они о том и не подозревали, а ежели и догадывались, то первыми же над собой и потешались, причем от души, признавая такую политику ловкой и радуясь тому, что в губернаторах у них человек ушлый, им не чета.

Колония занимала, как мы уже говорили, больше половины острова Санто-Доминго: она простиралась на территории от мыса Лобос на юге до мыса Самана на северо-западе. На этой обширной территории располагались живописные саванны, орошаемые полноводными реками, весьма пригодными для торговых связей; берега же острова до мыса Тибюрон обрамляли гавани, где могли и по-прежнему могут укрыться целые флотилии; а два прибрежных островка по несколько лье в окружности – Ла-Ваш, к востоку от Санто-Доминго, и Тортуга, к северо-западу, колыбель флибустьеров, – служили приложением к этой великолепной колонии. К числу самых красивых и богатых городов французской части острова можно отнести Пор-Марго, Пор-де-Пэ и Леоган.

Накануне того самого дня, с которого мы поведем дальше наш рассказ, импровизированная эскадра господина де Лартига, состоявшая из кораблей «Непоколебимый» и «Сантьяго» и трехмачтового судна «Петух», вошла на рейд Леогана и стала в одну линию аккурат напротив города среди десятка-другого флибустьерских судов разных типов и разной же величины – от пятидесятивесельной пироги до пятидесятипушечного фрегата; и все эти корабли, за редким исключением, само собой разумеется, были испанской постройки.

Было около полудня. За столиком при входе в знаменитую в ту пору таверну «Сорванный якорь» сидели двое за кувшином вина; покуривая трубки, эти двое, оказавшиеся на поверку нашими старыми знакомыми – Олоне и Питрианом, с любопытством наблюдали развернувшуюся перед их взором картину.

В самом деле, не было более необычного и странного зрелища для новоприбывших из Европы и только-только высадившихся на берег, чем пестрая толпа, бесконечно снующая туда-сюда перед глазами. Даже у Калло, под кончиком его искусного карандаша, никогда не рождались столь живописные типажи сумасбродных личностей и разномастных искателей приключений.

Одни, облаченные в немыслимые, вычурно-роскошные и оттого почти нелепые наряды, расшитые золотом и драгоценными камнями, в фетровых шляпах, украшенных пышными султанами и причудливыми плетенками вокруг тулий, с тяжеленными бриллиантовыми ожерельями на шее, горделиво выхаживали, покуривая крошечные трубки, в сопровождении разодетых в сверкающие ливреи слуг с длиннющими рапирами на поясе; другие, в грязном рубище – ибо местная публика бросалась из одной крайности в другую, – прикрытые, что называется, воздухом, ступали не менее гордо и величаво и, случалось, заговаривали как равные с богато выряженными буканьерами, которым, возможно уже завтра, после того как сегодня они проиграются в пух и прах, будет суждено облачиться в те же неприглядные лохмотья; были там и всадники, восседавшие на полудиких лошадях, гарцевавших посреди толпы под дробный стук собственных копыт; и обворожительные креолки, томно возлежавшие на паланкинах, покоящихся на плечах полунагих рабов, обожженных солнцем и похожих на скелеты, до того ужасающей была их худоба. Этими горемыками были испанцы, плененные либо на своих кораблях, либо на суше во время очередной карательной экспедиции флибустьерской братии.

Добавим к вышеописанным персонажам вечно голодных работников с пугливо-мрачным взглядом, за которыми неизменно плетутся три-четыре злобных гончих пса – такими буканьеры обычно травили диких буйволов, – уличных торговцев и, наконец, прочих причудливо-разношерстных личностей различных сословий и оттенков кожи.

– Все равно, – вдруг убежденно воскликнул Питриан, – я ни капельки не жалею, что пустился в это плавание! Верно говорили люди, Большая земля – страна необыкновенная!

– Да уж, – равнодушно вторил ему Олоне, – и впрямь самая что ни на есть необыкновенная.

– И попали мы сюда не самым обыкновенным образом.

– Так-то так! Только вот капитану Гишару не повезло!

– Эх, что проку горевать! Жизнь коротка, и надо спешить наслаждаться ею! Какого черта нам приказали явиться к часу в губернаторство?

– Я знаю не больше твоего, да и какая разница зачем?

– Гм! Мой принцип – никогда не доверяй тому, чего не знаешь. А тебе-то вон как подфартило – сам знаменитый Дрейф водит с тобой дружбу.

– И он же, по всему видать, завтра купит меня на торгах.

– Купит – тебя?

– Ну да! Или ты забыл, что лет пять нам еще предстоит набираться ума-разума, прежде чем нас примут в буканьеры?

– Со мной, по крайней мере, все ясно, хоть я нынче и старший помощник капитана «Петуха», а с тобой – ведь ты же как-никак капитан?

– Дорогой Питриан, заруби ты себе на носу: из-за нас с тобой закон никто менять не будет, а там все оговорено четко, и мы это знали еще до того, как поступили на судно, разве нет?

– К сожалению, да.

– Ну вот, так что нам остается только подчиняться.

– Уж больно все это круто, черт возьми! Но раз надо, значит надо. Несколько лет неволи – сущие пустяки.

– Скоро узнаешь. Однако скажи-ка мне лучше, дружище, куда это господин д’Ожерон препроводил нашего пассажира, после того как он давеча вечером сошел на берег? Я-то покинуть судно не мог, понятно…

– А что именно ты хочешь знать? Это же проще пареной репы, как выражается твой приятель Дрейф. Видишь вон там, справа, крепость, что охраняет вход на рейд?

– Конечно! А рядом, в полусотне шагов от земляной насыпи, милый такой домишко с плоской крышей, видишь?

– Да, вижу.

– Так вот, дружище, там-то и остановился на время твой герцог де Ла Торре. Я сам видал, как он въезжал туда со всем своим скарбом.

– Спасибо, Питриан! – обрадовался Олоне. – Пойду-ка я… – прибавил он, собираясь встать.

– Нет, ты останешься, дружище, – возразил Питриан, удерживая его за рукав.

– С чего это вдруг?

– Тому есть две причины: первая – через четверть часа нам надлежит явиться в губернаторство; вторая – господина де Ла Торре с семейством нет на месте. Они обедают у господина д’Ожерона.

– Ты точно знаешь?

– Если говорю, значит знаю. Да и вообще, я хоть раз тебя обманывал?

– Верно. Прости! – молвил Олоне, усаживаясь обратно.

Питриан наполнил стаканы. И в тот миг, когда взял свой, чтобы чокнуться с другом, на его руку легла чья-то ладонь и чей-то удалой голос прогремел у него над самым ухом:

– Эй, Баклан, еще один стакан сюда! Да поживей, дружок, мы торопимся!

Слуга, откликаясь на свое не шибко благозвучное прозвище, хотя сам он поразительно смахивал на означенную птицу, чем его, безусловно, и заслужил, поспешил исполнить заказ.

– Капитан Дрейф! – воскликнул Питриан с радостным удивлением.

– Собственной персоной, и к вашим услугам, господа. Вот и славно, благодарствую, Баклан. Плесните-ка и мне, старпом. Ваше здоровье, господа!

И он пригубил из своего стакана с видом истинного знатока.

Все это было сказано, проделано и завершено с такой быстротой, что двое наших моряков и глазом не успели моргнуть, не говоря о том, чтобы оправиться от удивления.

– Какой счастливый случай привел вас сюда, капитан? – осведомился Олоне, машинально протягивая ему руку.

– Случай тут ни при чем, – откликнулся Дрейф, улыбаясь и горячо сжимая руку молодого человека в своей. – А пришел я по делу.

– Сюда? – рассмеялся Олоне.

– Тысяча чертей, а куда же еще? Насколько мне известно, вас обоих вызвали в губернаторство, а попасть туда можно только одной дорогой: через «Сорванный якорь» – догадаться было нетрудно. И, как видите, я не ошибся!

– Прямо в точку. Еще вина, капитан! А после, с вашего позволения, мы двинем дальше. Время поджимает.

– Что ж, давайте еще по стаканчику! А что до «двинем дальше», успеется – мне нужно сказать вам пару слов.

– Да хоть две пары, ежели угодно. Я к вашим услугам, капитан.

– Благодарю, любезный друг. Итак, во-первых, почему вас кличут Питрианом? – спросил Дрейф, обращаясь к матросу.

– Меня?.. – удивился тот.

– Да, вас.

– Ну… потому что это мое имя.

– Вы в этом уверены?

– Э-э, ну-у… надо же, да ведь оно не такое уж плохое! У нас в роду всех зовут-величают Питрианами, так уж повелось, от отца к сыну. И отца моего, и брата…

– У вас есть брат? – прервал его буканьер.

– Двое, ежели считать меня. То есть нет, ошибка вышла – один. В общем, я и сам не знаю, что плету. Хотя братец-то мой, верно, уж помер; он был на десять лет старше меня. Да я его почти и не знал. Он подался в матросы, когда я еще под стол пешком ходил; с тех пор о нем больше ничего и не слыхал. Так что помер он, это уж как пить дать.

– Он жив. Он один из наших братьев, самых лучших. Вот два дня назад как из плавания вернулся; я предупредил его, так что нынче же с ним и свидитесь.

– С моим братом! Родным моим братом! – со слезами на глазах воскликнул Питриан. – Боже правый! А вы не врете, капитан? Это истинная правда?

– Каково! – сурово бросил буканьер.

– Простите, капитан! Язык мой – враг мой! Я только хотел сказать… О, мой брат! Бедный мой брат!

И, не сдержавшись, славный малый залился слезами.

– Поплачь, дружок, может, полегчает.

– Эх-эх-э… бедный братец!

– А теперь между нами, Олоне, – продолжал буканьер, – стало быть, все, что вы мне говорили, правда?

– О чем это вы, капитан?

– О той истории, которую вы мне рассказали.

– Увы, капитан, истинная правда – все-все. Как видите, у меня даже имени нет.

– Может, потому, что оно вам без надобности? – глухо заметил Дрейф. И тут же весело прибавил: – Впрочем, разговор сейчас не об этом. А мы с вами земляки.

– Значит, вы родом из Лe-Сабль-д’Олона, капитан? – удивился Олоне.

– Почти, из соседних краев – а стало быть, земляки. Я видал вас в деле и могу сказать – вы настоящий мужчина. Я не запросто схожусь с людьми, зато к вам, чувствую, меня отчего-то тянет.

– Видит Бог, капитан, и меня к вам! Вы мне по нраву, чего уж тут скрывать.

– А ничего скрывать и не надо, тем паче, сказать по правде, я полюбил вас всем сердцем. Что думаете делать?

– Хотел бы остаться здесь.

– И кто же вам мешает?

– Никто, – проговорил Олоне, краснея.

– Так-так, да у вас, как я погляжу, есть тайна! Что ж, держите ее при себе. Мы покуда еще не очень хорошо знаем друг дружку, а потому допытываться не стану. Готовы присоединиться к нам?

– Да, что бы там ни случилось.

– Ладно, а неволи боитесь? – с лукавой усмешкой спросил Дрейф.

– Только одного я боюсь, капитан, – твердо сказал Олоне.

– Чего же?

– Не заслужить имени, которого мне недостает.

– Молодец, приятель, хвалю за честность и в случае надобности помогу вам с этим.

– Спасибо, капитан. Ловлю на слове.

– Да ради бога! Теперь оно ваше, раз я его вам дал.

И они пожали друг другу руки.

– Ну так что, Питриан, закончил разводить сырость? – продолжал капитан, обращаясь к матросу. – Пора идти.

– Больше не буду, капитан, – отвечал тот, утирая глаза. – Клюзы чего-то припекло, да добрый ликень меня здорово освежил. Бедный мой брат!

– И вы с нами, капитан? – спросил Олоне.

– Конечно! Ради этого я сюда и притащился. Так мы идем?

От таверны «Сорванный якорь» до губернаторства, как прозвали дом господина д’Ожерона, было рукой подать – трое моряков одолели весь путь за каких-нибудь десять минут.

– Вот и прибыли, – радостно заметил Дрейф, останавливаясь возле дверей. – Да что это с вами? – вопросил он, обращаясь к Олоне. – На вас лица нет. Ишь бледный какой – никак заболели?

– Честно признаться, капитан, у меня сердце так и колотится в груди – уж лучше не смейтесь, пожалуйста. Я понятия не имею, чего им от меня нужно. Это и тревожит меня, тем более что я даже не знаю, что и сказать.

– Вот тебе раз! – расхохотался буканьер. – А может, вам на голову возложат венок из цветов?

– Будет вам! Все шутите! – невесело проговорил Олоне.

– Э-э, да у вас поджилки трясутся! Чего вам бояться-то?

– Эх, кабы я знал, где упаду, соломку бы подостлал.

– Полноте! Да чего уж там! Может, все кончится лучше и не придумаешь. Пошли!

– Вы что-то знаете?

– Не скажу ни да, ни нет. Вперед, смелее!

– Вперед так вперед! – приглушенно вздохнув, повторил молодой человек.

И они вошли в дом.

Слуга без малейших вопросов препроводил гостей внутрь, распахнул какую-то дверь и, пропустив их вперед, ретировался.

Они оказались в довольно просторной зале, где уже собралось человек пятнадцать. Все руки дружно потянулись к Дрейфу. А двое наших друзей скромно остались стоять у двери в полном смущении.

Между тем общество здесь собралось и впрямь представительное. Среди присутствующих находились десять самых прославленных предводителей флибустьерской братии: Монбар Губитель, Дюкас, Красавец Лоран, Мигель Баск, Медвежонок Железная Голова и прочие; а также господин д’Ожерон, губернатор, и четверо суровых с виду типов, представляющих Вест-Индскую компанию на Санто-Доминго; господин де Лартиг и двое его офицеров стояли в сторонке, в углу залы. Все остальные собравшиеся сидели, за исключением губернатора.

Когда двое молодых людей все же прошли в салон, на них устремились взгляды всех присутствующих, отчего им сделалось совсем не по себе.

– Добро пожаловать, господа, – любезно сказал губернатор, пододвигая к ним кресла и настойчиво приглашая их сесть, что они и сделали, хотя, впрочем, и крайне неуклюже, настолько велико было их замешательство. – Господа, – с неизменной улыбкой продолжал между тем господин д’Ожерон, – я пригласил вас в губернаторство потому, что у господ управляющих Вест-Индской компанией имеются к вам кое-какие вопросы, я бы даже сказал точнее – предложения, и они настояли, не сообщив мне причин, чтобы эта встреча прошла здесь, в нашем присутствии.

– Господин губернатор, – отвечал Олоне достаточно твердо, потому как уже успел прийти в себя, – мы с товарищем к вашим услугам, а также к услугам этих господ. И готовы дать ответы на вопросы, какие им будет угодно нам задать.

Последовала короткая пауза.

Вслед за тем один из управляющих, вполголоса обменявшись парой слов с коллегами и просмотрев бумагу, которую держал в руке, поднялся и взял слово.

– Вас зовут Олоне, сударь? – спросил он. – А вашего друга – Питриан?

– Да, сударь, – отвечал молодой человек.

– И вы сели на судно Компании в Дьепе? При каких же обстоятельствах?

– Нанялись, чтобы попасть на Санто-Доминго, а в плавании – работать: я – вторым штурманом, мой друг – боцманом.

– Все точно. Вы сослужили неплохую службу на борту.

– Мы выполняли наш долг, сударь.

– Верно. Но вы, кроме того, доказали свою преданность, достойную самой высшей нашей похвалы.

– Мы вам искренне благодарны, сударь. Свидетельства вашего удовлетворения дороги нам.

– Вы отличные моряки, честные, решительные. Что мы можем сделать для вас в знак нашей признательности?

– Ничего, кроме того, что вы уже сделали, сударь. Ваши похвалы – для нас лучшая награда, на которую мы могли бы рассчитывать.

– Подобное отношение делает вам честь. Оно доказывает, что мы не ошиблись на ваш счет. «Петух» снимается обратно через несколько дней. Так что вам решать, Олоне, остаться ли на судне капитаном, а вам, Питриан, – старшим помощником. Вот ваши назначения, подписанные и одобренные господином губернатором, – прибавил управляющий, передавая молодым людям две бумаги.

Олоне осторожно их отклонил.

– Как! Что? Вы отказываетесь? – удивился управляющий.

– К великому нашему сожалению, сударь, мы искренне, от всего сердца благодарим вас за столь высокую честь. Но ничего не поделаешь, мы вынуждены отклонить ваше любезное предложение, чего бы нам это ни стоило, поскольку вы вправе обвинить нас в неблагодарности, тогда как у нас просто нет слов, чтобы выразить вам нашу признательность за такую доброту.

– Вы, верно, не знаете, какая участь вас здесь ожидает?

– Отнюдь, сударь. Нам все известно.

– И что завтра же вас продадут в рабство на невольничьем рынке?

– Да, сударь.

– И вы, невзирая на это, стоите на своем?

– Стоим, сударь.

– Да эти парни рехнулись!

– Нет, сударь, мы в здравом уме. Когда мы еще только решили податься на Санто-Доминго, то уже знали обо всех последствиях такого выбора. И все предъявленные условия мы приняли заранее, потому как у нас была цель. И она не изменилась.

– Что же это за цель? Может, скажете?

– Конечно, сударь. Благо нет ничего благородней и почетней. А хотим мы через годы испытаний тоже стать Береговыми братьями и последовать за теми, кто собрался здесь, ведь и они все когда-то начинали с того, с чего нам предстоит начать завтра.

Эти слова были встречены всеобщими возгласами одобрения славных флибустьеров, что собрались здесь и все, как один, слыли храбрецами.

Они на миг представили себе, что чуть погодя ожидает обоих молодых людей.

– Будь по-вашему, господа, – продолжал управляющий, как только восстановилась тишина, – я не настаиваю. И перед столь непоколебимой решимостью вынужден отклонить мое предложение. Но Вест-Индская компания не останется у вас в долгу.

– О, сударь! – проговорил Олоне.

– Я здесь всего лишь исполняю свой долг чести, сударь. И вам придется смириться с вашей волей так же, как это сделал я.

– Да будет так, сударь, я готов.

– Хорошо, господа, я принимаю к сведению ваши слова. Договор, что вы заключили с Компанией, аннулируется, а лучше сказать – его никогда не существовало. Я рву его на ваших глазах. Так что вы свободны, господа. И никто не вправе каким-либо образом посягать на предоставленную вам свободу. Сверх того, я уполномочен вручить вам, капитан Олоне, сумму в пятнадцать тысяч франков, а вам, старший помощник капитана, десять тысяч за службу, которую вы сослужили Компании. Вот ваши деньги, господа, соблаговолите подписать расписку в получении.

– О, сударь! – взволнованно воскликнул Олоне. – Как нам благодарить вас за столь высокую милость?

– Милость и благодарность тут ни при чем, – с чарующей улыбкой отвечал управляющий. – Напоминаю вам ваши собственные слова: я исполнял свой долг. Ваши руки, господа. Вы славные и честные ребята. Вас ждет большое будущее.

Питриан прослезился. Как мы знаем, именно так этот славный малый выражал свою радость.

– А теперь моя очередь, – подал голос, вставая, кто-то из флибустьеров.

Все присутствующие почтительно склонили перед ним голову. Это был самый именитый предводитель флибустьерской братии – Монбар Губитель.

– Братья, – проговорил он мужественным, благозвучным голосом, – господа управляющие Компанией только что явили нам пример высочайшей справедливости, и мы им благодарны за это. Они исполнили свой долг – теперь мы должны исполнить свой. Законы нашего братства гласят: всякий доброволец, с честью прошедший свой испытательный срок, вправе присоединиться к нашему обществу. Этот срок может быть ограничен и даже сокращен до нескольких часов, если доброволец оказал нам некие выдающиеся услуги или же совершил некий замечательный поступок. Ведь так?

– Так, – единогласно ответствовали Береговые братья.

– Эти двое, – продолжал Монбар, – поступили добровольцами в Дьепе. Стало быть, на испытании они уже месяца три. И ежели их продадут завтра в рабство, они всего лишь сменят своих хозяев. Но вот уже с четверть часа как им даровали свободу. Так разве они не прошли свой испытательный срок сполна?

– Прошли, – дружно откликнулись флибустьеры.

– Их заслуги вам известны. Так как вы считаете, достойны ли они присоединиться к нашему обществу?

– Да! Да! – единодушно вскричали братья-флибустьеры.

– Таково ваше слово?

– Да, – отвечал за всех Медвежонок Железная Голова, – эти двое достойны быть нашими братьями.

– Хорошо, – продолжал Монбар. – Олоне, Питриан, теперь вы Береговые братья. А следовательно, наделяетесь всеми правами, прилагающимися к этому званию. Братья, здесь присутствующие, нынче же передадут вам через мои руки по ружью Гелена, по три фунта пороху, по шесть фунтов пуль, по полному комплекту одежды, по паре башмаков и по три гончих. Обнимемся же, братья!

Двое молодых людей, на радостях едва не лишившиеся рассудка, так и упали в объятия Монбара, а затем и других буканьеров.

– Эй, малыш!.. – воскликнул тут один буканьер громадного роста, с суровым лицом, какое-то время разглядывавший Питриана с некоторым умилением, что делало его похожим на растроганного тигра. – Эй, малыш! – повторил он. – Ты что, меня не узнаешь? Я же твой брат!

Бывший матрос бросился в объятия буканьера, заливаясь по привычке слезами, что на самом деле выражало его неописуемую радость.

Всего же Питриан-младший пролил за этот день столько слез, что буканьерское собрание нарекло его Крокодилом, и это прозвище так и закрепилось за ним; под этим прозвищем с той поры его только и знали.

Новоиспеченный Береговой брат принял новое крещение со слезами радости, весело смирившись со своей участью, да ведь иначе и быть не могло.