Глава 4. Беги, чтобы жить

Книга: Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца

Цениться должна не жизнь, а хорошая жизнь.

Сократ

Из Южной Калифорнии в Северную

1977–1992

Карьера бегуна закончилась, но жизнь продолжалась, и я не жалел ни о чем. Теперь в семье были трое старшеклассников, поэтому забот хватало с избытком. Я перестал бегать и совсем распустился: увлекся алкоголем и, когда родителей не было дома, устраивал вечеринки с еще несовершеннолетними друзьями. Больше всего проблем в семье было от нас с братом: с Крейгом мы постоянно дрались. Одну разборку, после которой остались битый фарфор и огромная дыра в стене гостиной, мы устроили, потому что он заложил мой мотоцикл, чтобы купить себе новую доску для серфинга, но главным нарушителем был, безусловно, я: однажды, например, я без спросу взял машину и уехал без прав в Мексику.

Пэри всегда сохраняла спокойствие, единственной девочке в греческой семье, ей приходилось нелегко – отец чрезмерно ее оберегал и очень редко отпускал далеко от дома. Сестра была очень красива: длинные золотистые волосы, темные карие глаза, смуглая кожа и улыбка Джулии Робертс. Поэтому отец, бедняга, постоянно беспокоился за ее безопасность и из-за мальчиков. Но, несмотря на это, Пэри была невозмутима, никогда не бунтовала и всегда оставалась в ладу с собой. Она обладала внутренней силой, чем и привлекала людей, в том числе и меня.

В старших классах мы с сестрой были лучшими друзьями. Я доверял ей свои главные секреты, и она никогда меня не осуждала, независимо от того, как бы сильно я ни напивался и насколько бы далеко мое поведение ни было от ее жизненных ценностей. Боже, как я напивался! Меня даже два раза выгоняли из школы за то, что я приходил на занятия пьяным. Родители страшно злились и хотели отправить меня в интернат, но Пэри была на моей стороне, поддерживала меня, как будто знала, что этот неспокойный период моей жизни пройдет.

Я восхищался ее фантастической способностью постоянно двигаться вперед, она никогда не бывала слишком серьезна. «Они по-прежнему любят тебя, – сказала она о родителях, – просто дай им время». Мы оставались одной семьей и даже в самых трудных ситуациях были друг у друга. Это очень много значило для меня.

Выпускные экзамены в школе пролетели незаметно, и я отправился в колледж при Калифорнийском политехническом университете, где продолжил отрываться, но уже без родительского присмотра, никто не мешал мне делать, что вздумается. Вдалеке от дома я был беспечен, если не сказать – легкомыслен. Для покупки выпивки я достал поддельное удостоверение личности, и после этого каждый вечер становился поводом для праздника. Целыми днями я занимался серфингом и виндсерфингом, иногда, когда было время, посещал занятия, а потом развлекался до рассвета. Мне требовался способ выпускать пар, и ночные пьянки были как раз тем, что нужно.

Джули решила поступать в Бейлорский университет в Техасе, мы все еще были вместе, хотя я чувствовал, что мои выходки ее достали. Мы поклялись друг другу сохранить наши отношения, но, учитывая мое поведение, я сомневался, что она останется мне верна. Разве можно было ее за это винить?

Однажды, рано утром, как раз после такой дикой ночи, в моей квартире раздался стук в дверь. Это был священник. Накануне вечером кабриолет, за рулем которого находилась Пэри, потерял управление, она выпала из кувыркающегося автомобиля и погибла, не дожив чуть-чуть до восемнадцатого дня рождения. Для моей семьи это стало горем, которое не передать словами «удар» или «печаль». Сегодня Пэри – здоровая жизнерадостная молодая девушка, а завтра ее нет. Она исчезла внезапно, оставив после себя пропасть, полную отчаяния. Пустоту, которая возникла в моей жизни, не заполнить ничем.

Трещина, прошедшая по нашей семье после смерти сестры, казалась бездонной. Мы потеряли часть себя, ее было не вернуть, она ушла навсегда. Наша семья переживала самый черный период, но мы надеялись, что все наладится рано или поздно. По крайней мере даже тогда мы были друг у друга. И так до сих пор.

Пэри ушла от нас, семья была разрушена, праздники превратились в траурные церемонии. Шли годы, стараясь вернуть радость в наш дом, я образумился и стал приезжать на выходные к родителям. С Крейгом отношения наладились, мы начали дружить и взяли для мамы и папы питомца – игривого щенка золотистого ретривера. Но их невозможно было утешить, я сдался спустя годы бесплодных попыток.

Через несколько лет после гибели сестры отец совершил странный поступок: он начал бегать. Точнее, он стал готовиться к лос-анджелесскому марафону. Отец тренировался в обеденный перерыв, после работы и рано утром. Этот обычай стал частью жизни, так постепенно он подготовился к испытанию.

Когда прозвучал сигнал старта, он был готов. Гонка давалась ему невероятно тяжело, но он продолжал бежать: несмотря на боль, он не остановился, пока не пересек линию финиша. Он никогда не говорил об этом, но я думаю, таким образом он хотел почтить память моей сестры. После марафона отца принесли в больничную палатку, он весь опух, его мучили судороги, но он демонстративно улыбался.

И несмотря на то что после той гонки отец стал бегать меньше, с того самого дня я считаю его настоящим марафонцем – для меня это высший знак отличия.

Пэри, моя младшая сестра

В конце концов колледж я окончил и больше благодаря силе воли и упорному труду, нежели эрудиции. После потери сестры мне казалось неправильным и дальше сидеть на шее у родителей и заставлять их оплачивать мое обучение. Я начал зарабатывать на собственное образование: гонялся за стипендиями и грантами, работал в университетском медицинском центре. Я не был самым умным, зато мало кто работал с большим рвением.

Теперь вечеринки заняли последнее место в списке моих интересов.

К тому моменту я уже несколько лет не бегал, но тем не менее не прекращал занятий спортом. Это были скалолазание и подводное плавание, но основное мое внимание сосредоточилось, конечно же, на виндсерфинге… После нескольких побед на соревнованиях мое фото попало на обложки журналов, а спонсорская помощь помогла оплачивать счета за обучение.

Когда после выпускных экзаменов декан сообщил мне, что я отличник, я удивился и поначалу принял это за шутку. Для меня было очевидно, что такое почетное звание должно принадлежать моим более способным одноклассникам. Конечно, у меня были хорошие оценки, но исключительно как результат тех усилий, что я прилагал. Учеба давалась мне тяжело: чтобы просто успевать по программе, мне приходилось работать в два раза больше остальных. Но что да, то да – окончил обучение я в числе лучших.

После получения диплома бакалавра я поступил в магистратуру Калифорнийского политехнического университета в Сан-Луис-Обиспо. После магистратуры наступил черед Школы бизнеса и управления Макларен Университета Сан-Франциско. Теперь я гораздо серьезнее относился к учебе, что удивляло даже меня самого. Мне больше нравилось карабкаться по корпоративной лестнице, чем по скалам.

Пока я учился в колледже, мы с Джули были вместе. Гибель Пэри сблизила нас еще больше. Джули получила диплом, вернулась в Калифорнию и вскоре после этого вышла за меня замуж. Мы отлично устроились в Сан-Франциско – городе, который оба любили. Я начал строить карьеру в отделе маркетинга медицинской компании, прилично зарабатывал, и мы жили счастливо, как идеальная семья яппи. Мысли о прошлом постепенно улетучивались, я старался не думать ни о чем, кроме настоящего. В тот момент меня все устраивало, по крайней мере настолько, насколько я мог оценить.

Однако время шло, работа начала меня напрягать все сильнее, и даже возможность оплачивать большие взносы за машину и жилье не облегчала это давление. Мне все больше приедались и командировки, и долгие часы на встречах, деловых ужинах, коктейлях. Сначала все это было очень впечатляюще, но в какой-то момент я почувствовал внутреннюю пустоту. Мне чего-то не хватало в жизни.

Я не испытывал от работы того удовлетворения, которое, как мне казалось, обязательно должно присутствовать. Ну и что с того, что у меня была степень магистра бизнес-администрирования и шестизначная зарплата? Я не мог заполнить работой тот вакуум, который образовался в моей жизни. Я подспудно начал стремиться заполнить эту пустоту, хотя даже и не представлял чем.

Однажды, в канун моего тридцатилетия, я занимался обычным на тот момент делом – мечтал о несбывшемся, как телефонный звонок внезапно выдернул меня из моих грез.

– Дин, это доктор Найш.

Найш был СЕО крупной компании, которую мы уже несколько месяцев пытались привлечь в качестве клиента.

– Совет директоров обдумал ваше предложение, и я счастлив сообщить, что мы готовы заключить с вами контракт.

Я изо всех сил сжал кулак, чтобы не завопить от восторга.

– Мы будем рады с вами работать, ребята, – продолжал Найш, – я попрошу помощника назначить встречу на этой неделе.

– Ура! – закричал я, как только повесил трубку. Нашей компании позарез был нужен этот контракт, и такую новость стоило отпраздновать. Я позвонил начальнику, чтобы передать ему это известие.

– Да-а-а! – закричал он в трубку.

Мне было слышно, как он нажимает кнопки на калькуляторе.

– Ты знаешь, какая премия тебя ждет?!

Внезапно я почувствовал себя вымотанным, осознал, что мне все равно: премия могла быть большой, но давление, которое я испытывал на работе, было гораздо больше. Каждый день на меня сыпались десятки голосовых сообщений и сотни электронных писем, я едва успевал справляться с обрушивающимся на меня валом. В какой-то момент эта суета начала управлять мной, а я просто изо дня в день реагировал на происходящие события. Я ни к чему не стремился по собственной воле и не чувствовал удовлетворения от проделанной работы. Поначалу деньги имели значение, потому что у меня раньше их не было, но теперь, когда мне удалось сделать небольшие накопления, я осознал, что в жизни должно быть что-то большее, чем постоянное стремление пополнять эти запасы.

Большую часть взрослой жизни я только и делал, что успевал точно в срок закончить одно дело и тут же гнался за новым. Прошло уже так много времени с тех пор, как я в последний раз размышлял о жизни, что я уже не был уверен, что именно оставалось для меня важным. Жизнь летела так быстро, что у меня не было времени заглянуть внутрь себя. Мне казалось, что все вокруг плыли на той же глубине и их это устраивало. Всех нас завертел круговорот важных встреч и дорогих обедов, переговоров, в которых нельзя уступить, выгодных сделок, которые проворачивались в шикарных гостиницах, где вешалки для полотенец с подогревом, а махровые халаты украшены монограммами. Я постепенно привык к жизни в высшем обществе, к премиям и персональным финансовым бонусам. Появлялись все новые привилегии, и мое будущее выглядело блестяще. Но чувство, что мне чего-то не хватает, не отступало, я больше не мог его не замечать. Я двигался быстро, в этом я был уверен, но вперед ли? Мне нужны были ясность и осмысленность движения, и, возможно, мне не хватало приключений.

Что-то надломилось во мне в тридцатый день рождения. Утром Джули принесла завтрак в постель, что было очень приятно.

– С днем рождения, дорогой, – она улыбнулась и налила мне кофе, – ты можешь поверить, что тебе тридцать?

Этот простой вопрос, безобидно слетевший с ее губ, вогнал меня в абсолютный ступор. Впервые в жизни я осознал: мне тридцать лет! Как такое возможно? Мне казалось, что я еще даже не начинал жить. Как так получилось, что мне уже тридцать? На что ушли годы?

В тот момент я начал осознавать, что тратил жизнь впустую. Все, что имело для меня значение, – дружба и поиски нового, саморазвитие и чувство значимости – все исказилось под действием денег и вещей, на которые я их тратил. Я разочаровался в прелестях корпоративной жизни. Мне остро не хватало места, где я мог бы стать ближе к природе, познать свои возможности, подальше от офиса компании в здании корпорации в большом городе с переполненными торговыми центрами и людьми, которые оценивают других по машине (а у меня, конечно же, был новый Lexus).

Мне было необходимо пространство, где я мог бы свободно вздохнуть, разобраться с собой и понять в итоге, что для меня самое значимое в жизни. Я искал возможность раскрыть глаза и свежим взглядом посмотреть на мир.

– Милый, все в порядке? – спросила Джули. – Ты выглядишь так, как будто ты очень далеко отсюда.

– Нет, не в порядке, – ответил я. – Я запутался. Мне кажется, я застрял в повседневной рутине. Я работаю по двенадцать часов в день, и я не понимаю, что для меня действительно важно. Я боюсь, что через тридцать лет я проснусь на том же месте, где сейчас, только я буду лысым и весь в морщинах… и очень толстым. И мне горько.

– Ой, – сказала она, – может, кофе слишком крепкий?

– Вчера в газете я прочитал историю о покорителе Эвереста, который первым взошел туда без дополнительного кислорода, – сказал я. – Все считали, что почти невозможно подняться на самую высокую гору в мире без кислородных баллонов, но этот парень пошел и сделал это. После восхождения журналист спросил его, зачем же он пошел туда умирать, и знаешь, что он ответил? «Я пошел туда не умирать, я поднялся туда, чтобы жить».

Джули вежливо слушала меня, но я видел, что она не совсем понимает.

– Мне не хватает моей сестры, – сказал я, – я скучаю по тем временам, когда мы были рядом. Я хочу снова собрать вместе всю семью. Меня тошнит от того, что работа стала центром моей жизни, она меня разрушает. Мне чего-то не хватает. Тридцать лет – не рано для кризиса среднего возраста?

Остаток дня мы болтались по городу и не особо много сказали друг другу. Мы остановились пообедать в открытом кафе, и я немного поковырялся в еде.

Вечером я встретился с друзьями пропустить стаканчик в ночном клубе Paragon в Марине – модном районе Сан-Франциско. Город веселился, и все популярные бары ломились от таких, как я, напыщенных молодых профессионалов. Джули не была фанатом ночных разгулов, поэтому ушла домой пораньше. Я остался с ребятами и впервые за очень долгое время довольно сильно напился. В какой-то момент с одним из моих друзей поздоровалась красивая женщина, и он представил меня ей:

– Это Дин. Ему сегодня тридцать.

Я смутился от такого заявления и очень понадеялся, что женщина проигнорирует его. Но нет.

– Ну, привет, Дин, – сказала она, весьма любезно пожимая мне руку, – как оно, когда тебе тридцать?

«Весьма удручающе», – подумал я. Но вслух сказал: «Отлично!» – и лицемерно улыбнулся, растянув пьяный рот во всю физиономию.

Незнакомка, которая тоже жила в Сан-Франциско и работала в центре города, сказала, что очень редко бывает в барах. В этом я усомнился и купил ей выпить. Затем она угостила меня. Мы выпили за мой день рожденья. Где-то на задворках разума, в еще трезвой его части, я понимал, куда все идет, и совсем не хотел этого.

Ну и я был пьян. И подавлен. А девушка выглядела очень милой. Музыканты играли джаз, и бар пульсировал в такт музыке. Мы покачивались в танце, болтали, и довольно скоро она уже прижималась ко мне, а на лице ее светилась соблазнительная улыбка.

– Я хочу сделать признание, – умудрился выговорить я, – я женат.

– Я знаю, – она улыбнулась, – я видела у тебя на пальце кольцо. Я тоже замужем.

Она подняла левую руку и показала на пальце перстень с большим камнем.

– Ну что, именинник, я могу угостить тебя еще бокалом? – Она снова прижалась ко мне.

У меня голова шла кругом.

– Запомни эту мысль, – сказал я, – я сбегаю в туалет.

Я шел через толпу и тут услышал голос сердца. Дойдя до туалета, я не остановился, а продолжил идти и прошел на кухню. Там за газовыми плитами и холодильниками был выход, через который в бар доставляли продукты. Я толкнул дверь и, пройдя через задний двор мимо остатков еды и мусора, вышел на улицу.

И пошел дальше.

Ночь была прохладной, и я почти сразу пришел в себя. На улицах Сан-Франциско стояла тишина, которую нарушал только отраженный далекий гул сирены на мосту Золотые Ворота. По улицам ползли светлые полосы тумана, луна выглянула, а затем скрылась за облаками. Было поздно и темно, и я успокоился, как только вышел из бара.

Мой дом находился в нескольких кварталах от заведения, и, когда я добрался туда, увидел, что Джули не выключила свет над крыльцом. Наш дом, построенный в викторианском стиле, манил теплом и ощущением безопасности. Я начал подниматься по лестнице точно так же, как я делал уже тысячу раз, но прошел только несколько ступеней. Этой ночью что-то было по-другому, что-то щелкнуло внутри меня: я не собирался ни проверять почту, ни ложиться в теплую удобную постель, я был полон решимости изменить и завтрашнее утро тоже. Я не появлюсь завтра в офисе как обычно, только чтобы пожать руки коллегам и поболтать о том, как работа взяла верх и как у нас в жизни не осталось времени ни на что, кроме нее.

Я не намерен терпеть это дальше. Это моя жизнь, и, черт возьми, я хочу прожить ее по моим правилам! За эти годы я ослаб, утратил хватку, но все должно измениться сегодня ночью.

Через темный гараж я осторожно прошел на заднее крыльцо, где у меня стояли кроссовки для работы в саду. На некоторое время я задумался: что же еще мне надеть? Немного поразмышляв, я расстегнул ремень и снял брюки, на мне были удобные свободные короткие трусы. Я снял свитер и остался в одной майке. Проблема была с носками: это были черные шелковые носки до колен. Я скатал их до щиколоток и надел кроссовки.

В кармане брюк обнаружились двадцать долларов. В начале вечера у меня была сотня, но бар быстро опустошает карманы. Я аккуратно свернул банкноту и засунул ее в кроссовку, глотнул воды из садового шланга и снова отправился на улицу.

Отбегая легкой трусцой на юг, я обернулся и в последний раз взглянул на дом. Там внутри мирно спала моя прекрасная жена. Я послал ей воздушный поцелуй и рванул.

Я уже пятнадцать лет не бегал на длинные расстояния, и мне было тяжело, но я заставлял себя. В ту ночь я точно знал, что должен заставить себя бежать.

И я бежал, переполняемый эмоциями и оживающими воспоминаниями. Я думал о своей сестре Пэри, о том, как сильно по ней скучаю каждый день даже сейчас, спустя почти десять лет после ее гибели. Я вспоминал о том, как дразнил ее, потому что ей не нравился кетчуп, и сожалел об этом. Я вспоминал, как однажды Пэри, Джули и я сбежали из школы и поехали в Диснейленд, ели сладкую вату, катались на аттракционах, шутили с Микки-Маусом – он знал, что мы прогуливаем школу, но не возражал. Мы держались за руки, бежали через «Землю будущего» и пели «Йо-хо-хо и бутылка рома!», а после этого тайком доставили Джули домой. Я был бесконечно благодарен судьбе за тот день.

Эти воспоминания грели меня, пока я бежал.

Через три часа меня настигла усталость. И голод. Для размеренного бега нужно так же равномерно вбрасывать в себя «топливо». Мне казалось, что мой живот похож на сдутый воздушный шар. К счастью, впереди я увидел светящуюся вывеску Taco Bell. Желудок урчал, и его скручивало в узел от предвкушения еды, когда я, пошатываясь, подошел ко входу. На вывеске было написано: «РАБОТАЕМ НОЧЬЮ», но дверь была заперта. Вот черт! Я влип.

Я сел на бордюр, чтобы восстановить дыхание. У меня отекли ноги, на левой ступне сильно болел палец. Я снял кроссовку и ужаснулся: носок на пальцах пропитался жидкостью. Я снял его и увидел большую кровавую мозоль, которая лопнула.

Отлично! Я пробежал всего двадцать пять километров и уже покалечился. Стоило заранее подумать, что кроссовки для работы в саду не подходят для бега на длинные дистанции. Но у меня последнее время не было кроссовок для бега, как и возможности ими воспользоваться.

Я разглядывал травмированный палец и вдруг услышал, как из-за угла здания выехала машина. И тут я увидел, что еду можно купить в окошке для клиентов на колесах. Ура, они работают! Я спасен!

Я развернулся и похромал обратно. Ноги сводило судорогой, все тело было покрыто смесью пота и дорожной грязи. Я подошел к автомобильному окошку и встал на цыпочки.

– Вы готовы сделать заказ? – спросил тонкий голос.

– Да, готов! – крикнул я. – Для начала я возьму две лепешки тако, два буррито и две лепешки тостадос.

– Это все?

– Еще большая кола и два буррито с бобами.

– Что-нибудь еще?

– Пожалуй, все.

– Заплатите, пожалуйста, в том окошке.

Я выудил измятую двадцатку из кроссовки и радостно зашагал к окошку выдачи заказов. Однако девушка внутри выглядела не слишком приветливо.

– У вас есть машина? Здесь нельзя заказывать еду в окошке для водителей, если вы не на машине.

Я внимательно смотрел на нее, она была еще совсем ребенком. Уверен, управляющий вбил ей в голову это правило. Да и вряд ли я вызывал доверие своим видом. Но она была внутри и стояла между мной и моими лепешками. Ситуация требовала применить все приобретенные на работе навыки учтивости и дара убеждения. Я пустил вход свою самую обаятельную улыбку.

– Я вас понимаю, – спокойно сказал я, выражая согласие. – Но не могли бы вы закрыть на это глаза один-единственный раз в данном конкретном случае? Я больше так не буду, обещаю.

Она пристально посмотрела на меня снизу вверх, обвисшие трусы потерлись и выглядели поношенными.

– Зря стараетесь.

– Послушайте, у меня есть деньги, и я вижу свой заказ. – Я все еще улыбался и пытался убрать истерические нотки в голосе. – Давайте быстро провернем сделку и поставим на этом точку. Никто никогда не узнает об этом.

– Прошу прощения, сэр, но, если мы сделаем для вас исключение, придется всем, у кого нет машины, разрешать делать заказ через окошко для автомобилистов.

Интересно, о чем она вообще? Я огляделся. Больше не было ни одного тридцатилетнего человека в нижнем белье, который пытался бы купить еду в автомобильном окошке Taco Bell посреди ночи.

Я снова показал ей купюру.

– Пожалуйста, можно я заберу свой заказ, а вы оставите себе сдачу?

– Доброй ночи.

– Но…

И она исчезла из окошка.

– Есть! – стонал я. – Мне нужно поесть!

В этот момент к окошку подъехала машина – солидный Oldsmobile последней модели. Водитель средних лет азиатской внешности опустил стекло, и я подковылял ближе. Увидев меня, он удивился, но не испугался, а это хороший знак.

– Послушайте, я очень голоден, – сказал я ему приглушенным голосом, чтобы меня не услышала Хельга – фашистка из Taco, – а меня не хотят обслуживать. Мне нужно проехать с вами в машине мимо окошка.

– Где ваша машина? – спросил он.

– Моя машина в Сан-Франциско.

– Вы хотите уехать в Сан-Франциско?

– Нет, я просто проеду с вами мимо окошка и заберу еду.

С ним было нелегко договориться.

– Если вы провезете меня, я заплачу за ваш заказ.

Он чуть не лопнул от смеха.

– Вы заплатите? Вы сумасшедший!

Он продолжал смеяться и махнул, чтобы я садился на пассажирское кресло с другой стороны. Я не хотел, чтобы Хельга меня снова увидела, поэтому проскользнул на заднее сиденье и притаился там в надежде, что меня не видно.

– Поиграем в такси? – ухмыльнулся он. – Хорошо. Я водитель такси. Что будете заказывать?

– Закажите мне восемь лепешек тако, – тихо сказал я.

– Восемь лепешек! – воскликнул он. Я показал ему рукой, чтобы он говорил тише.

На протяжении всего их диалога Хельга выглядела так, как будто что-то подозревала, но он отлично справился. Был один деликатный момент, когда я передал ему измятую банкноту, а он отдал ее девушке в окошко. Она нахмурила брови, глядя на нее, и я видел, что она задумалась, где и когда она могла видеть банкноту. Я замер.

Наконец с явной неохотой она взяла деньги и отдала благословенные пакеты с едой.

Когда мы тронулись, мой водитель радостно захихикал.

– Ну ты псих! – то и дело повторял он. Он подъехал на ближайшее место парковки и выключил двигатель. – Будем есть сейчас?

Интересно, кто был этот парень? Какой по счету день он в одиночестве ест мексиканскую еду на стоянке? Была ли у него какая-то цель? Почему он захотел подобрать незнакомца?

Но мне было пора, поэтому все вопросы так и остались без ответов.

– Я не могу остаться, – сказал я, выходя из машины. Я обошел машину, подошел к его окну, и он протянул мне пакеты с едой.

– Ты сумасшедший, – улыбнулся он. – Сколько я тебе должен?

– Нисколько, – я улыбнулся в ответ, – ты тоже сумасшедший. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки, и я побежал по дороге, удаляясь все дальше и на бегу разворачивая тако.

Есть на бегу было довольно непросто: я жевал и в тот же момент вдохнул, и мне в горло попал крупный кусок помидора. Какое-то время мне казалось, что я вот-вот задохнусь, но вместо этого внезапно чихнул, и помидор комом буквально выстрелил через ноздрю. Плотный слой сметаны послужил смазкой, и в носу осталась кислая слизь.

Палец на ноге болел невыносимо. Забавно, что боль была волнообразной – то отступала, то снова приливала. Иногда нога от боли пульсировала так сильно, что я практически не мог на нее наступать всем весом. А затем она стихала и была едва уловима. В конце концов у меня онемела вся передняя часть стопы.

Я бежал все дальше на юг вдоль полуострова, на котором располагался Сан-Франциско, городской пейзаж постепенно сменялся покатыми прибрежными холмами. Мой путь лежал вдоль них на запад, и вскоре я увидел, как вдалеке мерцают разноцветные огни посадочной полосы аэропорта Сан-Франциско. Низко в небе над самым горизонтом мелькали сигнальные огни снижающихся самолетов. Я поднялся на гребень береговой гряды и стал спускаться вниз на западный склон полуострова в сторону океана. Огней Кремниевой долины теперь совсем не было видно, и становилось все темнее. Несмотря на то что эта территория была почти не застроена, время от времени я натыкался на домики, стоящие в ряд вдоль тихой проселочной дороги. Изредка внутри горел свет или в окне было видно голубое свечение от телевизора, но большинство домов были темными, думаю, что оно и к лучшему. Представьте себе, что вы вышли из дома в четыре часа утра и увидели мужчину, который бежит мимо в одном белье и при этом страдает так, как будто каждый его шаг последний. Первая мысль, которая пришла бы мне в голову: сбежал из сумасшедшего дома.

Чем дальше я продвигался на запад к берегу, тем более влажным становился ночной воздух. Конденсат каплями стекал с деревьев в придорожные лужицы, воздух был наполнен приторными запахами сосны и эвкалипта. Из кустов появился скунс. Он повернулся и посмотрел на меня, но, похоже, его не особо заботило мое появление. Я же, напротив, был весьма озадачен. К счастью, обошлось без зловония.

Я несколько раз спускался в долины и поднимался на холмы, а после этого направился во впадину, которая выглядела заметно глубже остальных. На дне этого ущелья было холодно и туманно, а склон с противоположной стороны оказался невероятно крутым. Я думал, он никогда не закончится. Показалась дорога, она была проложена на выровненной части холма, а дальше за ней он еще немного поднимался вверх. Висел густой туман. Я боролся с холмом, как с диким зверем, и в конце концов одолел его. Чтобы собраться с силами, я остановился. Наклонился и стоял, тяжело дыша, думая о том, сколько еще я могу насиловать свое тело.

Немного передохнув, я поднял голову вверх и увидел небольшие просветы среди облаков, которых не заметил, пока покорял холм и карабкался на вершину. Начало проясняться, я воспрянул духом, опустил голову и, не обращая внимания на боль, быстрым шагом пошел вверх. После сорока километров бега это больше походило на медленную прогулку.

Ноги молили о пощаде, но с каждым шагом небо мне казалось все светлее, и чем выше я поднимался, тем теплее и суше становился воздух. Несмотря на то что меня окружал прохладный туман, по лицу стекал пот. Затем я почувствовал, что как будто бы резко прорвался через волну прибоя, и обнаружил, что стою поверх облаков. Все небо было усыпано звездами, и мне казалось, что они сверкают гораздо ярче, чем раньше. Я верил, что могу дотянуться до них и набрать в пригоршню. Спокойствие и тишина зачаровали меня, я был полностью поглощен этой красотой.

Впервые за вечер, да что там, черт возьми, впервые за много лет я почувствовал, что нахожусь на своем месте. И неважно, что я – полуголый и неспособный сделать практически ни шагу вперед – торчал в каком-то захолустье, все это не имело никакого значения. Я был счастлив, полностью доволен тем, что нахожусь здесь и сейчас. Я прислушался к сердцу: это было то самое место, куда оно меня привело.

Когда я добрался до города Хаф-Мун-Бей в округе Сан-Матео, начинался рассвет. Я бежал всю ночь, семь часов, и преодолел сорок восемь километров. Состояние бреда сменилось полукататоническим. События разворачивались передо мной, как будто я наблюдал за движущейся картинкой. Другими словами, мне нужен был кофе. Смертельно необходим.

Большинство жителей Хаф-Мун-Бей ездили на работу «за гору», в Кремниевую долину, именно это они и начинали делать сейчас, поэтому движение было сумасшедшим. Было похоже, что кто-то включил проектор на большой скорости, и все муравьи, которым предстояло пойти на работу, деловито семенили в темпе, близком к скорости света.

Я нашел телефон-автомат и набрал наш домашний номер, сделав звонок за счет абонента. Я разбудил Джули.

– Где ты?

– Это долгая история. Если коротко, я не дома, и напротив меня продуктовый магазин.

– Магазин на Гири-стрит?

– Нет, магазин в городе Хаф-Мун-Бей, – просипел я, – ты можешь приехать за мной?

– В Хаф-Мун-Бей? Как ты там оказался?

– Я сюда прибежал.

– Что? Ты бежал? Откуда?

– Из дома. Я здесь появился минут пять назад.

– Ты имеешь в виду, что бежал всю ночь? – Ее это шокировало. – Господи, с тобой все в порядке?

– Думаю, да. Если не считать, что ноги не слушаются меня, сильно отекли в кроссовках и я стою тут в нижнем белье, все в полном порядке. Как ни странно, но я чувствую себя удивительно живым.

Я слышал, как она ходила по дому, собирая вещи.

– У тебя как-то голос дрожит. Держись там, и я приеду, как только смогу. Чего-нибудь привезти тебе? Еду? Одежду?

– Ну да, – беззаботно сказал я, чтобы не напугать ее. – И захвати, пожалуйста, страховку. Может быть, придется заехать в больницу по пути домой.

Когда Джули нашла меня, она была потрясена, но очень рада. Она хотела знать все подробности моих приключений, и я постарался рассказать ей все, только вот за минуту до прибытия домой я свалился в обморок прямо в машине. Последнее, что я запомнил, – это струйка слюны, потекшая с моего отвисшего подбородка, и Джулия, смотрящая на меня в замешательстве. Затем все в глазах почернело.

Вот так я снова стал заниматься бегом. За одну-единственную ночь молодой пьяный дуралей-яппи переродился в атлета. В период, когда моя жизнь была пуста, я пошел бегать, чтобы обрести силу. Я услышал зов и пошел на него.

Несколько недель после пробежки на сорок восемь километров я не мог работать из-за мышечных спазмов и воспаления. Но это была правильная боль, тренер Мактэвиш гордился бы мной. Когда я, прихрамывая, ходил по офису, стараясь выглядеть естественно, я напоминал себе, что часто через боль и страдания мы быстрее всего познаем самые значимые уроки жизни. Страсть, которую я игнорировал большую часть своего существования, по счастливому стечению обстоятельств заново вспыхнула во мне после ночной лихорадки длиной в сорок восемь километров. Ледяные компрессы и тюбики обезболивающего крема «Бен-Гей» были небольшими издержками.

У каждого истинного бегуна наступает момент пробуждения. Мы знаем место, время и причину, по которой бег становится частью нас. Прожив полжизни, я заново родился. Большинство бегунов способны разумно смотреть на свое увлечение и тренироваться, подходя к этому ответственно. Я не мог и стал фанатиком.

Назад: Глава 3. Беги сердцем

Дальше: Глава 5. Грязный Lexus