Глава 3. Беги сердцем

Книга: Бегущий без сна. Откровения ультрамарафонца

Помнит тот, кто страдает.

Печенье с предсказанием

Южная Калифорния

1976–1977

Моя семья переехала из Лос-Анджелеса в Сан-Клементе, небольшой городок на берегу океана на окраине Южной Калифорнии. Он известен тем, что там находился так называемый западный Белый дом – вилла президента Ричарда Никсона. Отец моего друга был начальником службы охраны Никсона и разрешал нам проходить через территорию виллы, чтобы найти лучшее место для серфинга. Иногда бывший президент проезжал мимо в гольф-мобиле Rolls-Royce. «Как водичка сегодня, мальчики?» – бывало, спрашивал он. «Хорошо, мистер президент», – отвечали мы, брали под мышку доски и уходили прочь. Зачем попусту болтать с Никсоном, когда стоит такая отличная погода для серфинга.

Сколько бы я ни занимался серфингом, я все равно любил бегать. Поэтому, когда объявили набор в команду бегунов по пересеченной местности, я тут же рванул пробоваться. Очень быстро я понял, что все спортсмены старших классов делились на два лагеря: те, кто бегал по пересеченной местности, и те, кто бегал по стадиону. Отношение к этому занятию отражало и общий подход к жизни. Парни, которые преодолевали кроссы, считали бегунов по стадиону пустоголовыми неженками. При этом вторые считали тех, кто бегает по пересеченной местности, кучкой атлетов-неудачников.

Первый год в старших классах

Команда бегунов кросса действительно выглядела весьма пестрой толпой: парни плотного сложения с длинными нечесаными волосами, из-за нечастого бритья больше похожие на команду лесорубов, чем бегунов. Они носили свободные шорты, колючие шерстяные носки и лыжные шапочки с начесом, даже если на улице стояла ужасная жара. Одинаковая форма была редкостью.

Стадионные бегуны – высокие, долговязые, с длинными худыми ногами и узкими плечами – преодолевали спринтерские дистанции. Эти ребята носили высокие белые носки, одинаковые тонкие шерстяные джемперы и шорты – такие короткие, что было видно ягодицы. Они всегда выглядели очень аккуратными и ухоженными, даже после пробежки.

Парни, которые бегали кроссы, допоздна зависали в кафе, читали Кафку и Керуака. Они редко говорили о беге, он просто был их делом. При этом те, кто бегал по стадиону, разговаривали только о скорости. Встречаясь в коридоре, они спрашивали друг друга: «Ну что, думаю, сегодня тренировка на скорость?» или «Ты засекал время интервалов в понедельник?» Члены этой сборной редко ложились спать после восьми вечера, даже в выходные. Они проводили какое-то запредельное количество времени, встряхивая руки и ноги и разминаясь. Они делали растяжку до, во время и после тренировки, не говоря уже про обеденный перерыв и общие собрания, а также до и после того, как сходили в туалет. Те, кто бегал кроссы, вообще не делали растяжку.

Стадионники бегали интервалы и вели журналы, куда скрупулезно записывали километраж. Они носили навороченные наручные часы, которые считали круги, и фиксировали время, потраченное на каждый. Они делили милю на четыре части, и время пробега каждого отрезка записывалось отдельно и сравнивалось с предыдущими показателями. У них все было отмерено, распределено и посчитано.

Кроссеры ничего не записывали. Они просто находили маршрут и бежали по нему. Иногда час, иногда три. Все зависело от самочувствия в конкретный день. После пробега они, как правило, занимались чем-то еще, чаще всего серфингом.

Меня больше тянуло к ним, отчасти потому, что я любил серфинг, но больше из-за того, что мне подходил их образ жизни. Во время собеседований с тренерами и капитанами обеих команд я отчетливо понял разницу. Ребята со стадиона принадлежали к закрытому клубу с четкой иерархией. Я чувствовал себя как на допросе и понимал, что меня проверяют. В команде бегунов кросса все было не так, там все были в одной связке. Ребята старались на благо команды, а не ради личных целей. Один мог компенсировать слабые стороны другого, и при этом они поддерживали друг друга, когда команда набирала мало очков, и не пытались ставить друг другу подножку.

Резкий и властный тренер стадионников мистер Билдербек во время собеседования бросил несколько небрежных замечаний в адрес команды кроссеров и, на мой взгляд, перегнул палку. Это было похоже уже не на здоровую конкуренцию, а на открытую зависть. А Беннер Камингз, тренер второй команды, настаивал на том, чтобы я называл его по имени, в отличие от Билдербека, которому явно не нравилось, что я называю его как-то иначе, а не Богом. Беннер говорил со мной на равных и не демонстрировал свое превосходство.

Он заразительно улыбался, был не очень высокого роста – примерно метр семьдесят – и довольно подвижен для человека, которому за шестьдесят. У Беннера была сияющая гладкая кожа, густые темные волосы и широкие брови, которыми он постоянно шевелил при разговоре.

Учащиеся старших классов редко к кому относятся с уважением, даже если это учителя, но Беннера в команде уважали все до единого. Он был для нас больше гуру, чем тренером, его неординарные методы тренировок оказывались невероятно эффективными. Год за годом его команда оказывалась если не первой, то среди первых в лиге.

Сам Беннер был великолепным бегуном, и больше всего на свете ему нравилось тренироваться с командой. Он часто заставлял нас бежать больше полутора километров от школы до пляжа, там мы прятали обувь в кустах и босиком бегали вдоль берега – есть свои плюсы в жизни на юге Калифорнии. Иногда мы бежали по мягкому песку в колонну друг за другом, след в след, и меняли ведущего около каждой спасательной вышки.

А иногда мы вносили разнообразие в наши тренировки и бегали плотными шеренгами по два-три человека.

Больше всего мне нравились пляжные тренировки бега с ускорением по методу Беннера, которые мы называли «догони прибой». На стадионе спортсмены, как ненормальные, бегали стометровки по прямой, засекая время секундомером. Мы же двигались вдоль воды, приближаясь, когда она спадала, а когда волна накатывала на берег, отбегали прочь, всего в нескольких сантиметрах от линии прибоя. Так мы бежали километр за километром. Нас настолько увлекал естественный ритм этой игры, что мы почти не замечали, сколько тратим сил.

Большинство тех, кто бегал кроссы, носили мешковатые шорты для серфинга. Они сильно отличались от традиционных шортов для бега с защитой паха внутри. Один парень в команде мне сказал, что ему больше нравятся свободные трусы для серфинга, потому что «мальчикам нужен свежий воздух». В этом было разумное зерно, и я тоже стал носить такие.

Кроссы по многим параметрам были противоречивым явлением. Несмотря на то что наш подход к тренировкам казался наплевательским, мы тем не менее серьезно относились к победе. Если мы побеждали, наши нетрадиционные методы и развлечения на берегу обсуждались как гениальная тренировочная методика. Если мы проигрывали, нас считали ненормальными.

После тренировок мы всегда шли купаться. Беннеру нравилось плавать, точнее, лежать на воде на спине. Он отплывал туда, где было меньше волн, переворачивался на спину, закрывал глаза и мог так пролежать чуть ли не вечность. Некоторым из нас казалось, что он дремлет, лежа на воде.

Тогда было самое время заниматься бегом, этот вид спорта находился на пике популярности. Выпустив первые кроссовки с амортизирующей подошвой, компания Nike раз и навсегда изменила подход к бегу. Вафельная подошва стала настоящим золотым стандартом в мире беговых кроссовок, но технология изготовления обуви с амортизирующей подошвой принесла в занятия бегом совершенно новый уровень комфорта, добавила мощи и энергии. Я помню свои первые кроссовки Tailwinds, и ощущение, которое оставалось от них в руках, и запах прорезиненной подметки, как первую любовь. По вечерам я смотрел повторы телесериала «Остров Гиллигана» и на протяжении всей серии разнашивал кроссовки – надевал их, крутил и мял на ноге.

В средней школе длинной дистанцией считалась миля, в старшей школе мы бегали от двух с половиной до трех миль (от 4 до 4,8 километра), поэтому мне потребовалось довольно быстро повысить выносливость и научиться терпеть. Мое телосложение было далеким от идеального для бегуна – я был плотным и коренастым, а не высоким и худым. Однако все, чего мне не хватало по этой части, я с лихвой компенсировал намерением тренироваться упорнее остальных.

На тренировки я всегда приходил первым, а уходил последним. Часто я не появлялся дома до темноты, но это было нормально, потому что родители работали и тоже приходили домой поздно.

Время шло, и я начал пожинать плоды своих трудов. Раз за разом я приходил к финишу одним из первых и даже выиграл пару соревнований. Ребята из команды стали любя называть меня Карно, и это укрепляло наш командный дух.

Кульминацией сезона тренировок стал заключительный кросс лиги. Наша школа участвовала в острой трехсторонней борьбе с командами Мишен-Вьехо и Лагуна-Бич. Вдобавок ко всему Беннер объявил о выходе на пенсию в конце сезона и хотел закончить карьеру уверенной победой своих подопечных. Мы были последней командой, которую он тренировал.

Это был мой первый год обучения в старших классах, но, несмотря на это, Беннер попросил меня выступить в финальной гонке за сборную школы. Мне было лестно принять его предложение, хотя это означало, что придется сразиться с более старшими и сильными спортсменами. Кое-кто из одноклассников считал, что я упускаю возможность выиграть в гонке новичков только за право стать середнячком в сборной. Однако мне показалось, что ребята, с которыми мы бегали кроссы, с уважением отнеслись к тому, что я принес себя в жертву ради великой цели и ради команды.

Мероприятие выпало на субботнее, не характерное для Южной Калифорнии холодное и туманное утро. Отец подбросил меня до стадиона Калифорнийского университета в Ирвайне. Когда-то в старших классах папа и сам бегал за сборную школы, правда, он был спринтером, специализировался на дистанции четыреста метров. В течение сезона он следил за развитием событий и тренировками нашей команды, но времени вдаваться в детали у него не было: бедняга, он тратил на дорогу до работы по три часа в день. Папа прекрасно знал, что я обожал нестандартный подход Беннера к тренировкам и преклонялся перед ним и остальными членами команды.

Как всегда, наша команда собралась на небольшом пятачке, где мы обычно расстилали пляжные полотенца и валялись перед гонкой, как стая волков. Иногда мы рассказывали друг другу анекдоты и смеялись, а порой просто лежали и глазели на небо. В то утро мы делились байками про Беннера. Моя любимая история была о том, как он опоздал на собрание, которое вел тренер «стадионников» Билдербек. Беннер тихонько проскользнул через заднюю дверь и сел, он был растрепан, его лицо горело. Билдербек прервал собрание и прямо перед всем коллективом спросил, почему Беннер опоздал.

Беннер жил на окраине города, и, как он объяснил, в его районе отключили электричество.

– То есть ты проспал? – Билдербек пытался подогреть аудиторию.

– Нет, – ответил Беннер, – я не смог выкатить машину из гаража, потому что автоматическая дверь не работала.

– И как же ты тогда попал в школу, Бен?

– Я сделал то, что мог, – сказал Беннер, – я побежал.

У Билдербека отвисла челюсть.

Я никогда не устану слушать эту историю.

Солнце только-только начало пробиваться сквозь утренний туман, когда Беннер повел нас всех вместе к старту. Некоторые спортсмены бормотали себе под нос молитвы или крестились. Я только кусал губу.

Я слишком нервничал и поэтому ничего не ел за последние сутки. Теперь меня тошнило и мышцы были как каменные. Мне нужен был совет Беннера.

– У меня что-то не так с ногами! – сказал я. – Явно что-то не то. Что мне делать?

– Беги настолько хорошо, насколько можешь, – ответил он. – Беги не ногами, беги сердцем.

На каком-то уровне, несмотря на то что я первый год учился в старших классах, до меня дошел смысл: для человеческого организма есть пределы, но человеческий дух их не имеет. Мне не нужны были часы, чтобы установить темп, все, что мне было нужно, – слушать свое сердце. Я собрался, настроился и вышел на старт. Следующие несколько километров серьезно повлияли на всю мою жизнь.

Раздался выстрел, и гонка началась. Сначала трасса – поросшая травой, хорошо ухоженная широкая дорожка – шла прямо. Двое самых сильных бегунов команды, Фогерти и Фрай, сразу вырвались вперед. Я оказался во второй группе и попытался там найти свободное пространство. Но чем больше я пытался, тем теснее становилась группа вокруг меня. Мне нужно было вырваться из нее, или я рисковал, что так и буду бежать со скоростью, которую задавали спортсмены из чужой команды.

Резкий рывок в начале дистанции – очень рискованное дело, это кратковременное ускорение с неопределенными результатами и надеждой, что затраченные на него силы не выйдут тебе боком, когда придет время финишного спурта.

Мне было необходимо пойти на этот риск. Я резко увеличил скорость и вырвался вперед, большинство спортсменов из группы я обогнал, но двое преследовали меня.

Они спрятались за моей спиной, как в тени, и использовали меня как защиту от встречного напора воздуха. Было бы ничего, если бы за мной был один человек, но двое – это уже перебор. Я еще раз ускорился, и мне удалось оторваться от одного из них, но второй все еще держался рядом. Мы обошли изгиб трассы, закрытый деревьями, и в лицо резко подул ветер. От этого я даже почувствовал вес бегуна, который бежал следом, он буквально присосался ко мне, как пиявка. Он бежал так близко, что я чувствовал его дыхание на шее. Из соображений тактики я притормозил в надежде, что он меня обгонит, и тогда я на какое-то время смогу сесть ему на хвост и прятаться за ним от ветра. Но его было не так просто провести. Он снизил скорость вместе со мной и по-прежнему бежал сзади. Теперь, когда я двигался медленнее, мне было слышно остальных спортсменов, которых мы обогнали, они настигали нас.

Трасса спустилась с невысокой насыпи и сузилась, пора было делать следующий шаг. Как только все остальные бегуны приблизились к парню за мной, я включил форсаж и на этот раз вырвался вперед на пустое место, прямо за мной никого не было.

Я опустил голову и начал изо всех сил пробиваться сквозь встречный ветер. Парень, который бежал следом за мной, не смог меня нагнать, и теперь вся остальная группа пристроилась к нему. Это было великолепно!

Смогу ли я выдержать этот темп до конца гонки и не выдохнуться? До финиша оставались полтора километра, и я начал сомневаться. Сердце колотилось так, будто готовилось выпрыгнуть из груди. Я дышал часто и неравномерно, мышцы ныли от боли. Мне пришлось сбросить скорость, чтобы просто не вырубиться на месте, поэтому я притормозил и тащился, мучительно ожидая, когда толпа пронесется мимо меня. Я продул. Я слишком рано начал рваться вперед. Господи, как же это было унизительно!

Но никто не пронесся мимо меня с ревом, было очевидно, что мы все бежали на пределе сил. Дорога под ногами стала мокрой, из-под ног летели комья травы и мусора, когда вдруг впереди замаячил финиш. Если я смогу продержаться, это будет лучшая гонка в моей жизни. Я обнаружил в себе желание бежать еще быстрее, чем раньше. Мне нельзя было сдавать позиции. Это было для меня слишком важно. Я не мог никого пропустить вперед.

Боковым зрением я видел, как трое или четверо спортсменов быстро приближались ко мне. Сейчас они отставали от меня меньше чем на шаг. Затем двое начали обгонять, один – с одной стороны, второй – с другой. Они изо всех сил работали руками и вытягивали шеи вперед.

Они вырвались на шаг или два, отрезав мне путь как глухой стеной. Тут еще один бегун начал обходить меня справа. Я быстро оглянулся назад и увидел, что еще четверо или пятеро бежали прямо за ним. Черт! Пора было прорываться, поэтому я понесся со всех ног.

Но даже тогда я не смог прорваться сквозь стену, которая образовалась передо мной. Я пытался обойти этих ребят справа, затем слева, но все напрасно. Казалось, что они работают сообща и специально перекрыли мне путь.

До финиша оставались двести метров. Люди стояли по обеим сторонам трассы и кричали: «Давай, Карно! Вперед!» «К черту вашу тактику, – думал я. – Если они не дадут мне пройти, я пробегу прямо через них».

На какое-то мгновение между парнями впереди образовался зазор, и я рванул туда. Прямо в этот момент спортсмен справа высоко махнул рукой и въехал мне локтем четко по переносице. Боль была ужасной, но я не позволил ей себя замедлить. Резко тряхнув головой, я еще глубже залез плечами в этот проход, а затем стал пробиваться.

Повсюду летели трава и грязь, и я чувствовал, как по губам, подбородку и майке течет что-то теплое, вероятно, это был пот. Между летящими кусочками грязи и каплями пота проявилась финишная вывеска. Сумасшедшим усилием, в дикой попытке обойти соперников я отчаянно рванул, широко размахивая руками. Вся наша троица, как толкающиеся скаковые лошади, прорвалась через линию финиша.

Я согнулся, упершись руками в колени, и хватал воздух ртом, так и не зная пока, кто победил. И в этот момент прямо на мне образовалась куча-мала. Кто-то прыгнул на спину, потом еще и еще. На мне висели как минимум человек шесть, и под тяжестью их веса я вжался лицом в траву, в челюсть мне ткнулось чье-то колено, и я слышал, как кто-то вопил: «Победа! Мы победили!»

Мы только что стали победителями одной из самых сложных гонок Южной Калифорнии. Позже я узнал, что несколько соперников пришли на финиш всего на несколько секунд после меня. Если бы хоть один из них оказался впереди, мы бы проиграли.

Я постарался встать на ноги, вытер лицо и сильно испугался, заметив, что тыльная сторона ладони стала ярко-красной. В тот момент, когда я рванул между двух парней на финише, у меня из носа на майку хлынула кровь, и вся грудь была мокрая.

– Ого, – сказал я Фогерти, протягивая ему майку.

Он усмехнулся:

– Ну да, последние тридцать метров ты бежал весь в крови. Народ сходил с ума.

Всей командой мы поднялись на пьедестал и получили медали. Такой гордости я не испытывал никогда в жизни. Этот случай мог соперничать лишь с тем, когда я один несколько лет назад добрался на велосипеде до бабушки с дедушкой за десять часов. Голова могла раскалываться и ничего не соображать, мышцы могли болеть неделями, но ничто не могло заменить чувства гордости, которое возникало от физических достижений. Это чувство я несу в сердце по сей день.

Как же здорово было прийти домой и разделить радость победы с семьей – они так мной гордились! Я подумал, что для них это было неплохим подарком. Пэри восхищалась, глядя на разноцветную медаль, но она прекрасно знала, что значение имело совсем не это металлическое украшение: самым главным, настоящей наградой были те пот и кровь, которые привели меня к победе. Она посмотрела на медаль, затем на меня и сказала: «Как же круто!»

Сезон закончился праздничным банкетом, и меня наградили как «Самого вдохновенного» члена команды. Я до конца так и не понял, как надо понимать эту награду. Звание «Самый вдохновенный» могло означать, что я продемонстрировал решительность и мужество, достойные подражания. Или же что «этот сумасшедший готов был пострадать больше остальных, поэтому нам пришлось что-то ему дать». Мне кажется, оба определения точны.

Беннер уже очень скоро должен был выйти на пенсию, поэтому несколько ребят ушли из команды. Время от времени я где-то сталкивался с ними, и мы даже подтрунивали друг над другом при встрече, но это было уже не то. Мы вместе пережили незабываемый момент, но время идет очень быстро, особенно в старших классах. Позже в том же году я случайно столкнулся с Беннером на пляже. Он как раз выходил из воды. Сморщенная кожа рук и ног говорила о том, что он довольно много времени провел в воде, вероятно, даже вздремнул. Я сказал ему спасибо за совет, который он мне дал перед первенством лиги. Беннер привил мне страстную любовь к бегу, но не менее ценны были его уроки в жизни. Бег – это способ найти внутренний покой, так же как и жизнь, прожитая достойно. «Беги сердцем», – говорил он мне.

Чуть позже в тот год я пробежал свой первый марафон. Это была не гонка, а мероприятие по сбору средств для детей из малоимущих семей. Мы, студенты, собирали пожертвования за каждый круг, который пробегали по школьному стадиону. Как правило, те, кто жертвовал деньги, давали по доллару за круг. Большинство одноклассников пробегали от четырех до шести с половиной километров, то есть от десяти до пятнадцати кругов.

Я пробежал сто пять. Это заняло у меня почти шесть часов, но я просто не хотел останавливаться до тех пор, пока не пробегу дистанцию, равную марафонской. Когда я закончил, было уже темно и стадион опустел, остались только преданные друзья, потрясенные моей выносливостью.

Вы бы видели лица людей, когда я сказал им, что они должны сто пять долларов. Большинство поздравляющих меня жертвователей были в шоке. Но были и те, кто недоверчиво поднимал брови, и тогда я сбрасывал обувь и показывал мозоли, после чего они быстро отдавали деньги.

Раньше на стадионе я увидел девушку, показавшуюся мне интересной. Она была сногсшибательна, и… она была вся потная. Большинство школьных «королев красоты» не имели ничего общего ни с бегом, ни с тем, чтобы потеть на публике. Она была красива, но при этом казалось, что ее это нисколько не заботило. Я таращился на нее каждый раз, пробегая очередной круг по стадиону, весь красный и в мыле.

Я узнал, что ее зовут Джули и она первый год учится в старших классах. В конце концов я набрался смелости и пригласил ее в кино. «Бриолин»? «Лихорадка субботнего вечера»? Не могу вспомнить. Все, что я помню, – ее рядом с собой, она пошла со мной на свидание. Все старшеклассники и лучшие спортсмены хотели с ней встречаться. Да, я был атлетом, но не самым обычным. Я не играл ни в бейсбол, ни в американский футбол. Я бегал и занимался серфингом. Я был уверен, что она встречается с защитником университетской сборной, но она была со мной.

Я сходил на первое в жизни свидание и влюбился. Это было не просто мимолетное увлечение старшеклассника – я был по-настоящему, по уши влюблен. Вспоминая сейчас об этом, я думаю, что я такой во всем. Либо все – я отдаю себя на сто процентов, погружаюсь с головой, либо ничего. И любовь не исключение.

Мы были не разлей вода. По греческой традиции, Джули стала частью нашей семьи, и мне казалось, ей нравилось это, даже несмотря на то что она была БАСП в доме шумных греков. Она чувствовала себя непринужденно на семейных праздниках, когда родственники друг над другом подшучивали, били тарелки, танцевали в гостиной, а узо текло рекой.

Как и моя сестра Пэри, Джули была единственной девочкой в семье, поэтому между ними возникла крепкая дружба. Им обеим удавалось сохранять равновесие и спокойствие, даже находясь в окружении властных греческих мужчин. Джули не терялась даже перед дядей – она вела себя бойко и смеялась, даже когда он, крепко выпив, отпускал шовинистские шуточки. Ее находчивость нас сразила. Она выучила несколько слов по-гречески и в наиболее подходящий момент вставляла их в речь, когда противник ни о чем не подозревал.

По окончании сезона гонок по пересеченной местности у меня оставалась единственная возможность официально заниматься: примкнуть к команде, бегающей на стадионе. Сезон там начинался как раз тогда, когда заканчивался наш. Это было все равно что сдаться врагу, но моя любовь к спорту взяла верх.

Билдербек, тренер бегунов по стадиону, взял меня в команду без формальных испытаний. Это было довольно приятно. Но когда я в первый раз столкнулся с ним как с тренером, произошла катастрофа. Я появился на тренировке в первый же день и, как всегда, был без часов. Он дал мне задание пробежать серию интервалов на время. После каждого круга он смотрел на свой секундомер и выкрикивал время, стуча при этом ручкой по планшету.

Меня это раздражало. Я прекрасно справлялся с кроссами и без того, чтобы мне постоянно выкрикивали приказы каждый раз, когда я должен бежать. Поэтому, после того как Билдербек засек время, измерил все показатели, оценил, как я бегаю, и изучил каждый интервал, я сказал, что нет необходимости каждый раз выкрикивать мое время, когда я бегу.

– Но если ты не знаешь свое время, – сказал он, – как ты будешь контролировать скорость?

– Я слушаю свое сердце, – ответил я.

Похоже, это была самая смешная шутка в его жизни. «Он слушает сердце! – вопил он между приступами хохота. – Он слушает сердце!»

Мне захотелось врезать этому мерзавцу. Но вместо этого я ушел со стадиона и убрал подальше кроссовки.

После этого я не бегал пятнадцать лет.

Назад: Глава 2. Становление

Дальше: Глава 4. Беги, чтобы жить