35

Два дня Каден просидел в погребе под залом для медитаций, ковыряясь лопатой и киркой в каменистой почве. Тан сказал, что погреб необходимо углубить, но не сказал, насколько. Каден принял это умолчание как знак того, что трудиться ему предстоит долго. Он откатил с дороги огромные бочки с уксусом и слабым пивом, составив их в дальнем углу, и принялся за работу. Земля была плотной, в ней попадалось множество камней. Часто ему приходилось часами нащупывать края какого-нибудь валуна, после чего часами вытаскивать его из земли при помощи различных рычагов и подпорок. Одинокий монотонный труд предоставлял работу для его спины и рук, но оставлял ум свободным, позволяя ему заново пересматривать все события прошедшей недели.

Пирр и Хакин Лакатур не занимались торговлей, это ясно, и их прибытие было как-то связано с Каденом. Походило на то – каким бы невероятным это ни казалось, – что интриги императорского дворца сумели добраться и до Ашк-лана. Думая об этом, Каден зябко ежился, невзирая на тяжелую работу. Увешанные шелками коридоры Рассветного дворца на протяжении столетий видели и шпионов, и наемных убийц, а здесь, в тысячах лиг от отцовского двора, у Кадена не было эдолийских гвардейцев, чтобы его защитить.

Впрочем, какую информацию шпион надеялся выудить у Кадена, тот не мог даже представить. Несмотря на то, что он должен был унаследовать Нетесаный трон, после восьми лет, проведенных в Ашк-лане, он знал о политике меньше, чем самый невежественный болван. Едва ли Пирр с Хакином проделали путь в тысячу лиг только для того, чтобы смотреть, как он бегает на пик Венарт и обратно или ворочает горшки в глиняном амбаре.

Убийство казалось Кадену более вероятным вариантом, сколь бы беспокоящей ни была такая идея. Что-то происходило там, в Аннуре, что-то с его отцом. Это будет не первый случай, когда соперничающая фракция пыталась добраться до императора, используя его детей. Когда они были еще совсем маленькими, Кадена с Валином похитил из Рассветного дворца Армел Герв, мятежный атреп Бреаты. Несколько недель они дрожали от холода в промозглой комнате одного из его замков, каждую ночь боясь, что с рассветом их казнят. Потом за ними явились кеттрал.

У Кадена, которому тогда было четыре года, остались лишь обрывочные воспоминания об этом происшествии: вопли, кровь, огонь, и среди всего этого хаоса трое людей в черном, тени среди теней, мелькающие клинки дымчатой стали, отделяющие души от тел. Каден до сих пор ощущал сильную руку, обхватившую его за пояс, когда ближайший солдат поднял его с земли и крепко прижал к себе, в то время как огромная птица распахнула крылья и взмыла в небеса, унося их далеко от темной вонючей комнаты.

В тот самый момент, когда они снова смогли соображать, Каден с Валином поклялись, что, когда вырастут, обязательно вступят в ряды своих героев. Они носились по увешанным гобеленами залам дворца, размахивая деревянными копиями коротких кеттральских мечей, так что бедные дворцовые служители не знали, что делать. Валин исполнил их мечту: он ступил на корабль, плывущий к таинственным Киринским островам, в тот самый день, когда его брат собирал вещи, чтобы отправиться в монастырь. Спустя восемь лет обучения у кеттрал Валин едва ли стал бы бояться Пирр и Хакина.

«Но ты-то не Валин, верно? – пробормотал себе под нос Каден, втыкая лопату в землю и щурясь в тусклом свете светильника. – И даже не кеттрал».

Осознание собственной беспомощности раздражало его, но он не знал ни одного средства, которое могло бы ему помочь. Его обучали рисованию и терпению – но для одного он не видел никакого применения, а другое требовалось ему в гораздо больших количествах, чем он имел. Было невозможно сказать, как долго Тан собирался держать его в погребе – несомненно, до тех пор, пока не исчезнут любые признаки опасности.

На третье утро, как раз когда Каден наконец собрался вывернуть из дыры камень размером с человеческий торс, Тан пришел за ним.

– Оставь это.

Каден выпрямился, подавляя желание размять натруженные мышцы в нижней части спины. «Если он это увидит, то наверняка решит, что мне необходимо провести весь остаток года, таская камни и расчищая погреба».

Однако Тан не обратил никакого внимания ни на камень, ни на его спину. Его взгляд был устремлен на лицо Кадена.

– Пойдем, – произнес он после долгой паузы. – Кроме торговцев, тебя хочет видеть еще кое-кто.

Монах вывел Кадена через заднюю дверь медитационного зала в узкий проход между двумя зданиями. После дней, проведенных в подземелье, полуденное солнце слепило Кадену глаза, поэтому лишь после того как они привыкли к свету, он смог увидеть бадью с водой, стоящую на каменной ступеньке, и чистый балахон возле нее. Тан жестом указал на них.

– Тебе надо привести себя в порядок, – произнес он с лицом, бесстрастным словно камень.

– Кто хочет меня видеть? – спросил Каден.

Тан снова показал на бадью. Поняв, что никаких ответов он не получит, Каден погрузил голову в холодную воду, после чего принялся выскребать грязь между пальцами. Он довольно долго возился, отскабливая наиболее бросающиеся в глаза пятна, выковыривая забившуюся глубоко под ногти черноту, отдраивая руки крупным гравием, подобранным с земли, так что под конец он начал бояться, что вместе с грязью сдерет и кожу. Тан явно не собирался позволять ему идти куда-либо, пока он не закончит, так что он постарался справиться настолько быстро, насколько мог. Когда наконец бо́льшая часть грязи была счищена, Каден натянул через голову чистый балахон.

– Ну хорошо, – сказал он. – Куда мы идем?

– Пока что никуда, – ответил Тан. – Сперва мы посмотрим на этих твоих посетителей через окно в зале.

– Почему бы нам просто не выйти и не встретить их? – спросил Каден, любопытство которого пересилило почтительность.

В голосе монаха прозвучала сталь, когда он ответил:

– Из зала мы сможем посмотреть на них так, чтобы они нас не увидели. Возможно, тебе пора уже начать думать о чем-то еще, кроме горшков и ваниате!

Каден споткнулся и чуть не упал. С того самого момента, когда Тан стал его умиалом, он беспощадно муштровал его не думать ни о чем, кроме ваниате. Все, что бы ни предпринимал Каден – от утренней молитвы и полуденного труда вплоть до голой каменной плиты, на которую он укладывался спать, – все было посвящено этой единственной цели. Были, разумеется, и второстепенные задачи – сама-ан, иввате, бешра-ан, кинла-ан, – но все они представляли собой лишь ступеньки лестницы. Он в замешательстве смотрел на своего умиала, но Тан твердой рукой направил его в медитационный зал, к окошку, выходящему на центральный двор.

Двое мужчин, по всей видимости, о чем-то спорили с настоятелем, в то время как вокруг на почтительном расстоянии собралась небольшая толпа монахов. У Кадена перехватило дыхание от великолепного зрелища, которое представляли собой новоприбывшие гости. Восемь лет, проведенных среди хин, приучили его к бритым головам и простым коричневым балахонам. Кожаный пояс был расточительством, кожаные сандалии – непозволительной роскошью. Эти люди, однако же, словно вышли прямиком из изобильных времен его детства.

Более высокий из двоих гостей был облачен в полный доспех; полированные стальные пластины сияли так ярко, что Каден едва мог на них смотреть. На его нагруднике, равно как и на массивном щите, который он опустил к своим ногам, сияло золотое солнце императорского трона. Над его плечами возвышались рукоять и головка огромнейшего двуручного меча, какой Кадену только доводилось видеть. Свой шлем он держал под мышкой – единственная уступка жаркому солнечному дню. Даже на расстоянии Каден мог разглядеть темно-синие глаза на лице, словно выкованном из металла. Не самое симпатичное лицо, но знакомое. Мисийя Ут – вспомнил Каден, чувствуя, как на его губах появляется несмелая улыбка.

– Эдолиец, – тихо произнес Тан.

Каден взглянул на монаха, в тысячный раз подумав о том, что за жизнь он вел до того, как попал в монастырь. Разумеется, золотые узлы на плечах Ута недвусмысленно объявляли о его принадлежности к личной императорской страже, однако эдолийские гвардейцы редко покидали пределы столицы. Откуда Тану могли быть знакомы эти эмблемы?

– Командующий, – добавил Тан.

Каден снова перевел взгляд на узлы. Их было четыре, понял он внезапно. Когда он покидал Рассветный дворец, Первым Щитом был Кренчан Шо, и хотя Шо казался настолько же древним, как сама империя, он с непогрешимым профессионализмом руководил гвардией еще задолго до того, как Каден родился. Когда Каден с Валином пытались улизнуть из дворца, пустившись в очередную ребяческую авантюру, не кто иной, как Шо разыскивал их, Шо читал им нотации об ответственности перед империей, и именно Шо положил их поперек стула и задал им порку, невзирая на их протесты, требования отпустить и обиженные вопли, что «мы же принцы и ты обязан нам повиноваться!». Однажды, когда братья были еще совсем маленькими, у них хватило ума пожаловаться отцу, что Первый Щит плохо с ними обращается. Санлитун только рассмеялся и пообещал повысить Кренчану Шо жалованье за то, что он, помимо охраны, еще и учит его сыновей. Старый командир, очевидно, был мертв; тот факт, что Мисийя Ут носил на плечах четыре золотых узла Первого Щита, не мог означать ничего другого. И хотя Каден все детство провел в непрекращающихся войнах со стариком, сейчас он ощутил в груди пустоту и тупую боль, которую хин отбросили бы как иллюзию, но он сам по-прежнему называл скорбью.

Когда Каден покидал столицу, Мисийя Ут был одним из четырех командиров, непосредственно подчинявшихся Кренчану Шо. Будучи начальником Темной Стражи, он нес ответственность за охрану королевской фамилии от полуночного колокола до рассвета. Каден хорошо его помнил – жесткий, сухой формалист, лишенный обаяния многих других эдолийцев. На своей ночной вахте он расхаживал в полном доспехе даже внутри Рассветного дворца, его лицо постоянно было нахмурено и обращено вниз, так что свет от светильников почти не падал на него. Валин с Каденом всегда его боялись, несмотря на то, что он был призван их защищать.

Теперь, однако, проведя восемь лет в Ашк-лане, Каден больше не был ребенком, и за все это время Мисийя Ут был первым человеком, которого он увидел из своей прежней жизни. Несмотря на предостережение Тана, что им следует ждать и наблюдать, Каден ощутил жгучее желание выскочить наружу и осыпать сурового воина вопросами. На самом деле едва ли можно было желать лучшего посланника, чем Первый Щит его отца, чтобы прояснить все сомнения относительно того, что происходило в Рассветном дворце. Какие бы секреты ни таила Пирр Лакатур, теперь, когда Ут был здесь, они вскоре будут раскрыты. Каден уже повернулся к двери, но Тан удержал его, направив его внимание на происходящее снаружи.

Эдолиец резко жестикулировал свободной рукой, едва ли не тыча настоятеля пальцем в грудь. Ветер немного стих, и Каден сумел расслышать его голос, металлический и монотонный, явно больше привыкший командовать, чем вести переговоры:

– …несущественно. Он находится здесь ввиду нужд Нетесаного трона, а сейчас Нетесаный трон…

Налетевший порыв ветра унес остаток фразы.

Каден нахмурился. Мисийя Ут, которого он помнил, был человеком холодным, сложным для понимания, твердокаменным в своих убеждениях, но он никогда не позволил бы себе грубить и тем более угрожать кому-либо. То, что привело его сюда, оказалось слишком тяжелым испытанием и ожесточило его.

Второй из новоприбывших, очевидно, был вполне удовлетворен тем, что его компаньон взял переговоры на себя. Каден не мог видеть его лица, только длинные темные волосы, перевязанные красной шелковой лентой и спадающие вдоль его спины. Невзирая на тяготы путешествия и непредсказуемую горную погоду, на нем был отлично скроенный китель из красного шелка, застегнутый на пуговицы посередине, как было принято у наиболее высокопоставленных имперских чиновников, с низким воротником, облегающим шею. Солнечные лучи блеснули на его золоченых манжетах, и Каден моргнул от неожиданности. Только мизран-советник – гражданский министр самого высокого ранга – мог носить золото на манжетах и воротнике. Этот человек был одним из полудюжины людей во всей империи, занимавших еще более высокое положение, чем стоявший рядом эдолиец.

Внезапно советник повернул голову, и Каден сделал глубокий удивленный вдох. То, что он принял за ленту, придерживающую его волосы, на самом деле было плотной повязкой, полностью закрывающей глаза незнакомца. Несмотря на нее, он, казалось, взглянул прямо туда, где стоял Каден, после чего положил руку на предплечье солдата, словно успокаивая его. Мизран-советник, в отличие от эдолийца, был совершенно незнаком Кадену – должно быть, он обладал какими-то чрезвычайными талантами, если сумел подняться из бурлящих рядов имперской бюрократии за восемь коротких лет, пока Кадена не было в Аннуре. Ветер снова стих, и на этот раз Каден смог расслышать голос советника, гладкий как шелк, в который он был облачен:

– Терпение, мой друг. Он придет. Скажите, – обратился он к настоятелю, – насколько древен ваш монастырь?

– Ему почти три тысячи лет, – ответил Нин.

Если он и чувствовал какое-либо замешательство, принимая у себя двух из наиболее влиятельных людей в мире, то ничем этого не показывал. Он разговаривал с гостями тем же самым размеренным, терпеливым тоном, какой использовал, обращаясь к послушникам в своей келье.

– И тем не менее, – задумчиво проговорил советник, – в имперской библиотеке есть карты, полученные, если не ошибаюсь, от кшештрим, где на этом месте показана крепость, еще задолго до этого времени. Разумеется, подобные карты часто являются ненадежными детищами слухов и мифов…

– Это место было выбрано среди прочих причин потому, что здесь уже существовали готовые фундаменты, – отозвался настоятель. – Кто-то строил здесь задолго до нас; не могу сказать, кшештрим или кто-нибудь еще. Постройка была небольшая – как вы, возможно, понимаете, здесь не очень много места, – однако, судя по фундаментам, стены были толстые и прочные.

– Неббарим? – спросил советник, задумчиво склоняя голову набок.

Настоятель покачал головой.

– Если верить тому, что я читал, неббарим не строили крепостей. Они вообще ничего не строили, это была одна из причин, по которым кшештрим удалось их уничтожить.

Шелковый человек пренебрежительно взмахнул рукой:

– Ах, эти книги! Как знать, чему можно верить? В столице полно тех, кто утверждает, будто неббарим вообще никогда не существовали!

– Признаюсь, – отвечал Нин, – мы здесь очень мало знаем о таких вещах.

Ветер опять поднялся, заглушая их голоса. Тан повернулся к Кадену.

– Ты знаешь этих людей?

– Эдолийца зовут Мисийя Ут. Он раньше командовал Темной Стражей, а теперь, очевидно, повышен до звания Первого Щита. – Каден перевел взгляд на второго человека, роясь в своей памяти. – Но этот, в шелковом кителе… Нет. Этого я не знаю.

За те несколько минут, что они стояли, наблюдая за сценой во дворе, возбуждение Кадена остыло, словно набранная в ванну вода, которую оставили слишком надолго. Мисийя Ут казался каким-то другим, словно бы изменившимся, а второй был совершенным незнакомцем. Более того, размышляя об их ранге, Каден чувствовал растущее беспокойство. Его отец не стал бы посылать командующего своей личной стражей и своего высочайшего министра через весь Вашш только для того, чтобы нанести ему визит вежливости. Что-то здесь было не так, совсем не так.

– Ну ладно, – наконец произнес Тан. – Пойдем посмотрим, чего хотят Первый Щит эдолийской гвардии и имперский мизран-советник от мальчишки, который даже не научился как следует рисовать.