Важно понять, почему заказчик Собора, Иван IV, сопоставил события Казанского похода, литургическую практику, воспроизводящую Вход Господа в Иерусалим, с памятным возведением Собора Покрова на Рву. В этой связи особую роль играют представления о власти, окончательно сложившиеся при правлении Ивана IV, а также выразившиеся в шествиях и послужившие поводом для возведения Собора. Результатом развития репрезентации власти русского самодержца стало и новое понимание Казанского похода, и особой роли государя в этих исторических событиях, впоследствии отразившихся на их символизации в культуре эпохи Ивана IV.

Изначально происхождение власти на Руси было связано с военной дружиной, вождём которой являлся князь. Процесс эволюции легитимации власти на Руси свидетельствует, что нормы, выработанные внутри дружины, переносились и на более поздние времена, когда люди, окружавшие князя, дружинниками уже не были. Отношения эти не прописывались в договорах, а выстраивались традицией: вассалы должны были верно служить князю, а князь выражал благодарность, наделяя их землями. Обе стороны связывала лишь верность, являвшаяся своеобразной неписьменной юриспруденцией²⁶¹. Отношения между князем и его окружением были подобны неофициальному обряду оммажа, символизировавшему и скреплявшему отношения между сюзереном и вассалом. Эти представления о власти отражены в письменных источниках XIV–XV вв.

В то же время существовало знание о византийском типе властных отношений и политической мысли. Источником этого знания были переводы императорских декретов и собраний церковных законов «Номоканон». Византийская традиция политической мысли представляла императора как ничем не ограниченного, абсолютного монарха. Император – единственный глава земного мира, этот же мир должен в итоге стать христианским. Фигура императора выбрана самим Богом, однако он оставался земным, а поэтому не до конца совершенным отражением Бога. Задача монарха – подражание деятельности Бога, держателя космоса, порядка, а поэтому правитель есть единственный источник закона и гарант его осуществления. Императорская деятельность также касалась жизни церкви как государственного института. Император должен был обеспечивать как порядок на земле, так и путь на этой земле, ведущий к спасению²⁶².

Безусловно, в книжной культуре Руси такие представления о власти были известны с давних времён, но оставались достоянием немногих и мало влияли на общественную жизнь. Однако по мере формирования нового типа отношений – не просто князя и вассалов, но государя, подданных и целой системы огромной страны – символизация власти менялась. Закономерно, что взгляды правителей обратились к византийским, более разработанным представлениям, и, поскольку прямого переноса нового типа отношения к власти быть не могло, эти представления трансформировались под влиянием традиции и исторических факторов.

Миссия византийского императора (он являлся первым православным императором) включала заступничество за христианский православный мир, покровительство, оберегание и защиту принципов его существования. После Ферраро-Флорентийского собора, в силу сложной политической ситуации император изменил чистоте православия, заключив унию, принимающую латинское вероучение и власть Папы, но и это не уберегло Константинополь, завоёванный турками-османами в 1453 году.

Такой исход событий воспринимался на Руси как неизбежная Божья кара за отступничество от истинной веры. Это дало Филофею основания и повод говорить, что все христианские государства «потонули» от неверных и осталось только одно единое государство, волею Христа – это Московское царство, ответственное за судьбу всего православного христианского мира²⁶³. Отныне православная Русь должна была стать защитницей принципов правильной веры, чтобы русских государей не постигла участь византийских. Исторические обстоятельства сказывались на понимании власти и роли государства в целом: власть обрела глубоко религиозные коннотации. Для образованных кругов общества (а это в первую очередь духовенство) с падением Византии произошёл некий космический перелом: исчез гарант порядка в мире – как в светской, так и в духовной сферах. Претендентом на вакантное место необходимого правителя, конечно, становится великий князь московский. Уже в публицистическом произведении «Слово избрано от святых писаний, еже на латыню» 1461–1462 гг. в московском царе Василии II, отвергшем унию, видны черты спасителя православной церкви, противопоставленного византийскому правителю. И хотя московский царь и его наследники ещё не вполне утвердились в сакральном императорском статусе, однако путь для таких выводов был намечен.

В предисловии к программному «Изложению пасхалии на восьмую тысячу лет» 1492 года, написанном митрополитом Зосимой, князь Иван III благословлен Богом и отождествляется с Константином Великим, а Москва же – с Новым Константинополем²⁶⁴. Эта концепция подкрепляется появлением Византийского двуглавого орла и на печатях Ивана III.

Всеобщими на тот момент кажутся идеи о предназначении и задачах власти, высказанные Иосифом Волоцким в 7 слове «Просветителя» по отношению к православному царю Василию III, отцу Ивана IV. Вслед за византийской мыслью, Иосиф Волоцкий полагал, что земная власть монарха суть отражение власти небесного Бога. Царь своим естеством подобен человеку, властью же подобен Богу: полномочия его абсолютны и не могут быть ограничены, поскольку он является представителем самого Бога. Власть московского монарха не только абсолютна, но и должна регулировать все формы жизни в обществе, соблюдая порядок через сохранение и исполнение законов. Однако более важная задача государя состоит в том, чтобы вести к спасению подданных, вверенных ему Богом, поэтому руководству монарха должны подчиняться и подданные, и церковь, поскольку сам Бог посадил Василия III на престол и вверил ему все христианские земли: и церковные, и монастырские²⁶⁵.

Так или иначе, в течение XVI века крепли идеи об особом положении русского государства и его главы в христианском мире, и уже сам момент рождения Ивана IV воспринимался как свершение вселенского значения²⁶⁶.

В широком кругу почитателей, адептов и просто разделявших взгляды Иосифа Волоцкого было немало приближённых к власти людей. В числе его последователей был и митрополит Макарий. Всё больше появлялось текстов, отображающих подобные воззрения, – так формировалось общественное мнение и должное восприятие власти и государя. В 1547 году выдержки из «Похвального слова» Василию III, написанные Иосифом в честь рождения Ивана, были включены Макарием в чин венчания на царство – событие, ставшее своеобразным итогом развития представлений о власти²⁶⁷.

Такая система взглядов конституировала как образ, так и самосознание Ивана IV, его решения и поступки, сказавшиеся на всех сферах и уровнях общественного устройства. Идеи, воспринятые Иваном IV от Сильвестра, из текстов Священного Писания и широкого круга произведений, известных в XVI веке, оказывали влияние на то, как сам царь мыслил свою власть. Особое понимание власти, источник которой сам Бог и благословенные прародители, Иван IV чётко высказывает в посланиях Андрею Курбскому. По мнению Ивана Грозного, вся полнота власти принадлежит только царю, и никто другой (ни бояре, ни народ) не имеет к ней отношения. С его точки зрения, именно из-за отсутствия автократии – правления одного царя, под началом одного Бога – распадаются империи и государства²⁶⁸. Сакральное средоточие власти в фигуре одного человека, позволяет блюсти угодное Богу единство власти, полученной правителем непосредственно от Него, а потому один только царь ответствен за своих подданных и их души перед главным Судьёй. Природа же означенного самодержавия установлена самим Богом, в связи с чем Иван IV цитирует апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям., ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению»²⁶⁹. Легитимность царской власти подтверждается и гарантируется бесспорной властью всеведущего Бога, перед которым царь за всё несёт ответственность. Однако та же самая ответственность дарует царю безграничные полномочия, беспредельную свободу действий и абсолютную власть над всеми подчинёнными.

Московская Русь мыслилась Иваном Грозным как оазис православного христианства. Возрастала роль царя как защитника истинной веры. В «Первом послании» Курбскому царь писал, что в его руках находится победоносная хоругвь – честной крест, врученный когда-то Константину Великому, а священной миссией Ивана и его войска предводительствует сам Архангел Михаил.

При этом фигура правителя также связывалась с освободительной функцией и миссией распространения христианства в мире. В «Степенной книге» рассказ о взятии Константинополя завершается пророчеством, что в будущем русские одержат победу над турками и далее сами воцарятся в этом городе. С XVI века участие московских правителей в войнах объяснялось их избранностью, которая отличает подлинного христианского государя.

«Летописец начала царства» также рисует образ царя, отвечающего за судьбу своих подданных. Иван IV должен был исправно играть свою роль, исполнять свою сакральную функцию, а поэтому решение лично возглавить поход на Казань стало важным и символичным для молодого монарха²⁷¹. Во время Казанского похода общество консолидировалось, победа в войне была всенародной во главе с единым монархом, который в своём триумфе мог явно увидеть одобрение своих действий Господом.

Примечательна стихира, исполнявшаяся в XVI веке, «Богослужение Святой Четыредесятницы», в которой говорится, что ныне Христос входит в Вифанию, сидя на ослёнке, и освобождает от погибельного неразумения язычников, издревле пребывающих в неверии. Также и Иван IV станет освободителем нечестивых казанцев от греха их заблуждения, даруя им спасительное православие, завоевав и освятив Казань.

К моменту коронации Ивана IV борьба с Казанским ханством была самой актуальной задачей внешней политики. Подчинение Казанского ханства окончательно прекратило бы разорительные набеги и сделало бы безопасным для купечества Волжский торговый путь. Более того, для всего русского общества война с Казанью была продолжением многовекового противостояния Золотой Орде.

Сам царь возглавил войско, несмотря на то что окружение отговаривало его²⁷². Иван IV следовал долгу правителя быть защитником подданных и долгу защитника православия, готового освобождать род христианский. Однако только поход 1552 года увенчался успехом, при этом осада Казани была долгой и трудной, продолжалась с 23 августа до начала октября. Согласно «Летописцу начала царств», формировавшему официальный взгляд на исторические события, в переломный момент баталии царь пребывал на богослужении в походной церкви, когда при чтении слов Евангелия «да будет едино стадо и един пастырь» взорвались крепостные стены Казани. В момент начала штурма города царь продолжал молиться о божьей милости. И когда царь выехал к войску, «знамена христианские» уже развевались на «стенах градных»²⁷³. Эта же чудесная версия событий приводится и в «Степенной книге», составленной при участии царского духовника Андрея в Чудовом монастыре и в повестях о взятии Казани.

В летописных источниках победе над Казанью уделяется особое внимание²⁷⁴, она объясняется благочестием царя и покровительством Небесных Сил, в этом контексте поход приобретает и освободительные, и священные коннотации. Целый ряд знамений, чудес и пророчеств предвещали взятие Казани Иваном IV, что означало особую божественную благосклонность по отношению к этому отнюдь не рядовому походу .

В повести о взятии Казани, написанной Адрианом Ангеловым, келарем Троице-Сергиева монастыря, говорится, что сам святой Николай-угодник, явившийся одному из боярских детей, указал, когда надо штурмовать Казань, а русские пленные, находившиеся в городе, видели старца, подметающего «храмины во граде», – то был сам Сергий Радонежский, готовивший Казань ко встрече русских войск²⁷⁵. Участник похода Андрей Курбский говорил о кресте с частицей «спасённого дерева, на нём же Христос плотию пострадал»; привезённый из Москвы святой крест не позволил казанцам с помощью чар «наводить дождь» на русское войско²⁷⁶.

На страницах «Летописца начала царства» в молитве Ивана Грозного говорится о возложенной на него Богом обязанности «еже пасти» подданных, защищать от зла. На страницах летописи появляются слова, что царь «ещё просит у Бога и всем свободы», становясь «целомудренным в разуме, храбрым в воинстве, светлоприветливым и податным к порученным ему от Бога» царем-освободителем²⁷⁷.

В контексте русского средневекового представления о власти и эпохи Ивана IV сакрализованный образ царя стал гарантом сохранения и торжества православной веры. К периоду царствования Ивана Грозного достигли апогея развития идеологемы и умонастроения, позиционирующие русского царя как единственного в мире христианского государя – заступника апостольской церкви, центр которой находился уже не в Риме и не в Константинополе, а в Москве – «богоспасённом граде»²⁷⁸. В «Хронографе» старец Филофей выражал надежду, что с божьей помощью православный царь победит всех нечестивцев. Бытовало убеждение, что царство Ивана IV занимает особое, исключительное место, и от его действий будет зависеть судьба мира. В «Лицевом своде», изложении всемирной истории, созданном для самого царя, отмечалось, что при рождении у Василия III сына не только Русское царство, но и весь православный мир возрадовался²⁷⁹. Сознание Ивана IV было преисполнено мессианских замыслов, обретавших воплощение в соответствующих духу избранности поступках. В XVI веке с фигурой Ивана IV связывалась надежда на освобождение живущих по всему миру православных из-под ига иноверных правителей. Подобно Моисею, освободившему род израильский из египетского плена, Иван IV предуготован и предназначен волею Бога для подвига освобождения нового Израиля.

Неизвестный книжник в середине XVI веке писал «един православный русский царь в всей поднебесной яко же Нои в ковчезе спасённый от потопа, правя и окормляа Христову церковь и утвержаа православную веру»²⁸⁰. Это высказывание утверждает, что власть православного русского царя является единственной точкой опоры в мире «нечестия», подобно Ноеву ковчегу в водах потопа, и от его мудрого руководства зависит судьба православной церкви и веры. На государя проецировался весь комплекс представлений о священных событиях христианской истории, где царь, наделённый особой святостью, реализует Божью волю. В русле данной парадигмы совершался и Казанский поход, ставший «священной войной» супротив мусульманства, за освобождение и утверждение православия. Поэтому в основаниях похода Ивана IV лежали не только колонизаторские амбиции, но также и более существенный символический пласт идей, провозглашавших праведность и неизбежность войны царя-мессии.

Европейские крестовые походы XI–XIII вв. были продиктованы целью освобождения Святой земли от мусульманского порабощения и сочетали в себе как сугубо рациональные, феодальные амбиции колонизационного характера (приобретение новых земель и богатств), так и цели религиозного паломничества к Святым местам и их возвращение католической церкви. Деяния крестоносцев в Палестине, направленные на отвоевание у мусульман Гробницы Христа в Иерусалиме, воспринимались как возвращение исконных христианских Святых Земель, наподобие Реконкисты.

Отношение христианства к войнам было неоднозначным. Первые христиане отказывались служить в римской армии не только потому, что должны были присягать императору, но сама логика христианства и проповедь Христа очевидно противоречили насилию. Ситуация изменилась, как только империя стала христианской (начиная с IV века). Все граждане империи – христиане, и обязаны защищать империю и веру. Хотя к войне относились настороженно достаточно долго, принципиальным исключением были духовнорыцарские ордена, созданные для защиты святынь. В основе объяснительных моделей явилась идея справедливой войны, основы которой заложил ещё Св. Августин и развил Фома Аквинский. Справедливая война, задуманная и ведущаяся не частным лицом, а императором, потом королём, не могла быть агрессивной и направленной на корыстные цели и убийства. С этой точки зрения война против язычников и мусульман была законной. Папский же престол считал священной войной любую помощь в защите его интересов.

Изменения, произошедшие в экономической и демографической ситуации XI века, а также образ Святого Иерусалима и смягчение отношения христиан к войне привели к крещению мечом, а войну благословила сама Церковь. Папскому престолу такая ситуация была особенно выгодна: Папа мог возглавить весь христианский мир²⁸¹. В знаменательной речи Папы Урбана II «Этого хочет Бог», зафиксированной хроникёром, первостепенное значение имела именно материально-экономическая выгода от обретения земель, мест обетованных и их ценностей, при этом Папа объявлял саму войну делом воления Бога, вложившего в сердца будущих завоевателей отвагу и желание освободить покорённые мусульманами земли. И, конечно же, участники этого похода, которого хочет сам Бог, получат от Него вечное вознаграждение: Иерусалим или же Новый Иерусалим²⁸².

«Иерусалим» в средневековой картине мира был метафизической идей, специфическим топосом, который ассоциировался скорее с символическим пространством, но не конкретным историкогеографическим. Воинствующая русская церковь во главе с Иваном IV тоже освобождала порабощённые мусульманами земли, что на символическом уровне означало освобождение христианской земли от инаковерия. Погибшим в священной войне обещалось место в Горнем Иерусалиме, а победившим и выжившим – возможность возведения своего земного Иерусалима, знаменующего как победу веры, так и Божью помощь, благодаря которой она могла состояться.

Для западных крестовых походов важным было непосредственное освобождение или завоевание Иерусалима и святых реликвий, на Руси же превалировала символическая, трансгрессивная связь меж горним и дольним мирами: через священные события истолковывались события исторические. Тем самым земные свершения встраивались в режим сакрального времени христианского мифа. Если исторические события и могли иметь значение, то этим значением наделял их исключительно христианский нарратив. Поэтому в обусловленной христианской мифологией и догматикой средневековой логике исторические события неразрывно связаны с религиозной традицией, где священное и мирское зеркально отражают друг друга.

В этом сплаве исторических и священных событий особенно важна уникальная икона, написанная в 1560-х гг. по заказу Ивана IV в память о Казанском походе, – «Благословенно воинство Небесного Царя» (см. рис. 183). Название этой иконы происходит от первой строки мученической стихиры: «Благословено воинство небеснаго Царя: аще бо и земнороднии беьиа страстотерпцы, но ангельское достоинство потщашеся достигнути, о телесех нерадиша, и страданъми безплотных сподобигиася чести. Теми же молитвами их Господи, низпосли нам велию милость»²⁸³. Эта стихира пятого гласа на утрене понедельника выражает идею, о мучениках, пострадавших и принявших смерть за Иисуса Христа, по этой причине ставших воинами Небесного Царя и приравненных к ангельскому чину. Митрополит Макарий перед началом Казанского похода обратился к его участникам с посланием, в котором воинам, мученически павшим на поле брани, обещался Небесный

Иерусалим". Изображение на иконе вхождения войска в Небесный Иерусалим предельно соответствует речам митрополита Макария. Позднее в своем послании в Свияжске он сравнивает подвиг русского войска при покорении Казани с подвигом христианских мучеников и исповедников²⁸⁴.

Рис. 183. Благословенно воинство небесного царя. ГТГ.

Икона «Благословенно воинство» уже долгое время привлекает исследовательское внимание. Ей и отказывались давать толкование, и связывали с посланиями апостола Павла, но с определённого момента икону стали трактовать через события Казанского похода. Не затрагивая весь сложный и не до конца исследованный сюжет иконы, остановимся лишь на апокалиптических элементах.

Помимо завоевания Казани источником вдохновения для анонимного автора иконы стало Откровение Иоанна Богослова, описавшего Небесный Иерусалим (Откр. 21:10), вытекающую из него реку жизни (Откр. 22:1), горящий город – Вавилон великий (Откр. 18:18–20). Эти топосы уже известны нам по ярким визуализациям в европейской иллюстрации и у Иеронима Босха.

Икона имеет трёхчастную структуру (ряд) и очевидно разделяется на левую и правую стороны (регистры). В центральной части иконы изображена группа пеших воинов, окружённых кольцом святых воинов, всадников с нимбами. Всадники могут быть поняты как князья-воины, причисленные к лику святых и спустившиеся на землю оказать помощь и поддержку. Не исключено, что всадники с нимбами изображают погибших во время похода воинов, принявших мученическую смерть и направляющихся в обещанный Небесный Иерусалим. Кольцо святых воинов занимает значительную часть в изобразительном пространстве иконы, что демонстрирует торжественность, важность, праведность и эпический характер представленного события.

Справа на иконе в мандорле изображён охваченный пламенем город, который покидают описанные выше всадники. Они устремлены в Небесный Иерусалим, в левую часть иконы, к мандорле, внутри которой на престоле Святого Града восседает Богоматерь с Христом на руках. Христос передаёт нимбы в руки ангелов, которые направляются обратно, навстречу идущим воинам, дабы увенчать их нимбами. Но кому именно из воинов уготована такая честь? Предположительно центральной группе, изображающей выживших на поле брани и удостоенных Нового Иерусалима на земле. Вся армия вслед за Архангелом Михаилом и оборачивающимся знаменосцем следуют в Святой Град. Фигуры Богоматери и Архангела заметно больше других, что соответствует средневековой концепции: чем значительнее, тем больше изображаемая фигура.

Особенно выделяется большая фигура всадника с крестом в центре. Её идентификация затруднительна, под ней принято понимать и Константина Великого, и Владимира, и Ивана III, и Василия III, и даже Ивана Грозного²⁸⁵. Также своим композиционным единством выделяются и три фигуры нижнего регистра, их дешифровка вызывает не меньшие затруднения. Обычно, когда осмысляют персонажа иконы, его ассоциируют с конкретной исторической личностью. Источником и базой для осуществления такой идентификации служит «Степенная книга», названная Д.С. Лихачевым «иконой всех святых Московского государства» и описывающая как канонизированных, так и неканонизированных самодержцев²⁸⁶. Некоторые изображённые на фресках Архангельского собора воины с отличительными знаками и регалиями – это самодержцы Руси²⁸⁷. Вероятно, центральная группа пеших ратников на иконе «Благословенно воинство Небесного Царя» – это род Рюриковичей. Весь род – от Владимира Святого до Ивана Васильевича – персонифицирован в величественной фигуре всадника с крестом, находящейся в центре группы и представляющей священный образ русского самодержца как такового. Райский сад в левой мандорле иконы может быть истолкован как аллегория царского рода, который туда направляется, – основания для подобного сопоставления даёт «Степенная книга».

Своеобразие иконы явно усложнено развитой символикой. Шествие возглавляет «архистратиг небесных сил» Архангел Михаил. Его роль в представлении русского человека XVI века значительна. Архангел – патрон рода московских государей. Иван Васильевич называл его пособником всех благочестивых царей, намекая в том числе на помощь себе²⁸⁸, и писал стихиры под псевдонимом Парфения Юродивого, возвеличивая образ грозного, сильного и карающего Архангела, одного из ключевых участников Страшного суда²⁸⁹. Фрески Собора Архангела Михаила, усыпальницы Московского Кремля, изображали великих московских и удельных князей как воинов и святых, даже если усопшие таковыми не являлись. Фигура Архангела Михаила подчеркивала связь царского рода с великими христианскими силами.

Одна из интриг иконы – фигура всадника, несущего знамя. Традиционно в средневековых рукописях, посвященных крестовым походам, впереди войска изображался обыкновенный знаменосец, однако на иконе «Благословенно воинство» многие исследователи признают в знаменосце самого царя Ивана IV, участвовавшего в Казанском походе²⁹⁰. Средневековое русское изображение обычно никак не сакрализирует фигуру знаменосца (царь в реальности не мог им быть и для знати эта роль была унизительна и опасна), тем не менее, знаменосец на рассматриваемой иконе – это образ бесстрашного, стремительного воина, ведущего «парад» в Новый Иерусалим. Знаменосец динамичен по сравнению с другими монументальными фигурами центрального плана, изгиб его тела рифмуется с изгибом Архангела, а по величине он чуть меньше него, но явно больше рядовых воинов-мучеников. Над знаменосцем держат венец три ангела – они могут быть прочитаны как «тричисленное божество», о котором неоднократно писал Иван Васильевич. Также венец может быть понят как «мономахов», знаменующий единство и святость всех территорий Ивана IV, включая и новые – Казанское и Астраханское царства.

Чтобы понять значение фигуры знаменосца, следует обратиться к более ранней иконе на эту же тему «Церковь воинствующая» – промежуточное звено от фресок Золотой палаты к иконе «Благословенно воинство». В «Церкви воинствующей» изображение всадника с нимбом соответствует полностью иконографии Иисуса Навина²⁹¹. На этой же иконе образ Иисуса Навина, князя-мстителя, носителя божественной кары, сливается с образом Ивана Грозного – правоверного царя-воина, изображённого без нимба, носителя божественной благодати. Знаменосец – не портрет Ивана IV, а символическая интерпретация. Как и летописное отождествление с Моисеем, первым вошедшим в разверзшееся море, применяемое к описанию действий царя в Казанском походе, повествует не о том, что Иван IV и есть Моисей, но о богоизбранности самодержца и его покорности в исполнении возложенной на него Богом миссии по предводительству воинства, реализующего Божью волю. Более того, сочетание фигур Архангела, знаменосца и центральной фигуры с крестом иконографически рифмуется с апокалиптической композицией всадника с великого стяга Ивана IV (1560 г.). На нём изображён архангел Михаил на пегасе, а за ним – войско ангелов, возглавляемых полководцем – Христом. Это иллюстрация Апокалипсиса, текст которого написан на клейме стяга: «И се конь бел, и седяй на нем верен и истинен, и правосудный и воинственный. Очи же ему еста яко пламень огнен, и на главе его венцы мнози; имый имя написано, еже никтоже весть, токмо он сам; и облечен в ризу червлену кровию; и нарицается имя его слово божие. И воинства небесная идяху в след его на конях белых, облечени в виссон бел и чист» (Откр. 19:11–14). Стяг изображает небесное воинство, призванное помочь воинству земному, но вершащему Божий замысел: разрушить онтологическое зло, проявляющее себя в конкретных исторических образах.

Символическое и историческое также одновременно соприсутствуют в изображённом в правом верхнем углу городе, пылающем огнём. Этот образ неизбежно напоминает о Вавилоне: его можно понимать и как град низверженный, побеждённый, а также и как – земной, нечистый, суетный, отверженный во имя и ради Града Небесного. Изображение репрезентирует непосредственно сожжённую Казань, разрушенную святым воинством²⁹². Грозное, правосудное воинство очищает град огнём, даруя ему возможность продолжить своё существование на стороне правды – православной верь.

После полного уничтожения Казани воинством Ивана IV происходит её символическое очищение. Летописец описывает будущее города как обновлённого: «Зело радуйся и веселися паче всех русских градов… ты же новы ныне прославляем»²⁹³. Знаменательны строки из «Степенной книги», передающие видение участника этого события, наяву узревшего чудо божественного обновления Казани. Священное пламя, в котором горит город, знаменует его падение как «поганого». Очищенный огнём, он как бы возвращался в лоно истины, становясь первозданным. Поэтому войско и праведно: не только потому, что побеждает с помощью высших сил, а потому что самой своей победой совершает праведное деяние, неся поверженным возможность обретения христианской веры. Также функцию очищения и освящения совершала икона Николы Великорецкого, проделавшая путь по завоёванным территориям.

В левой части иконы изображены Богоматерь с Христом, восседающие в «шатре» Небесного Иерусалима, окружённого деревьями райского сада. Подле них (под мандорлой) течёт райский источник жизни. Особая роль отведена на иконе образу заступницы Богоматери, исконно почитавшейся на Руси покровительницы русского воинства и русского народа в целом. Она принимает воинов в райский город. Небесный Иерусалим – город-шатёр, помимо всего прочего, репрезентирует Москву²⁹⁴. Москва противопоставлена Казани, как Град Небесный – Граду Земному, как Иерусалим – Вавилону. Идея покровительства Бога, дарующего райское блаженство исполнителям воли Его, выражена в символике двух цветов скинии: зелёном (вечная и бессмертная жизнь ангелов и святых в раю, а также благодатная и праведная жизнь на земле) и красном (любовь Иисуса Христа)²⁹⁵. Эти цвета формируют всю композицию, завладевая пространством иконы. Сам же Небесный Град репрезентирован как центричный, кругообразный шатровый храм, имеющий трёхчастное строение.

Как в летописном дискурсе о Казанском походе, так и на иконе, созданной в честь этого события и Ивана Грозного, представлен сюжет священного подвига на земле во имя достижения Небесного Града. Эта же тема открыто звучит во многих обращениях Ивана Грозного, к примеру, в речи перед походом на Казань: «Благоверны князи, сродницы наши… многолетне и славне на земле ножища, и дарова им бог за их благочестие и страдание, еже за православие пострадаше, по отшествии сего прелестного мира в земных место небесный, в тленных место нетленная, и в бесконечную радость вечное веселие»²⁹⁶.

Во времена правления Ивана IV идея богоизбранности и мученической смерти достигла апогея популярности. Факт мученической смерти (особенно по воле Бога или велению царя) мог истолковываться как свидетельство богоизбранности почившего. Эта идея неоднократно возникает и повторяется как в официальных источниках, так и размышлениях самого Ивана Грозного. В «Степенной книге» сказано: «Благочестиво поживе, земным царством в Руси владый, наипаче всего желая и небесное получити» (Владимир Мономах); «на тя, господи, уповаю, да вместо земъных не лиши, господи, небесного царствия твоего и причтьи мя к лику святых» (молитва Андрея Боголюбского). И так – до Василия III, который «убо существом телесным равен есть человеком царь, властию же достойнаво его величества приличен вышьнему»²⁹⁷. Поэтому – самодержец, «аще бо и земнородный быша», но уже в силу своего происхождения причислен к сонму избранных, «бесплотных сподобися чести», принадлежит к «воинству небесного царя».

Логика репрезентации власти через символические тропы показывала Ивану IV необходимый и единственно правильный путь действий. Успех Ивана IV обусловлен специфическим триединством: 1) воинства «родителей наших» (предков Ивана IV – киевских, владимирских, московских), 2) воинства, возглавляемого самим Иваном Грозным, на которое «Иисус Христос… излил несказанную милость свою»²⁹⁸, и, следовательно, 3) покровительством самого Бога, волю которого воплощали предки Ивана IV, а затем – он сам, посему икона может изображать живых праведников (Ивана IV и его героическое войско) наравне с почившими князьями и мучениками.