Глава 30
– Заходил мастер Габермель. Твой компендиум на столе, – не поднимая головы, сообщил Мэтью.
Он сосредоточенно изучал планы Пражского Града, которые непостижимым образом сумел раздобыть у императорских архитекторов. Последние несколько дней Мэтью, что называется, обходил меня стороной, направляя свою энергию на изучение императорской стражи и возможных брешей в ней. Я пересказала мужу совет Авраама, но Мэтью предпочитал стратегию упреждающего удара. Ему хотелось, чтобы мы как можно скорее покинули Прагу.
Я подошла к столу. Мэтью смотрел на меня беспокойными, голодными глазами.
– Это всего лишь подарок. – Я сняла перчатки и крепко поцеловала мужа. – Ты не забыл, что мое сердце принадлежит тебе?
– Это не просто подарок. К нему прилагалось приглашение на завтрашнюю охоту. – Мэтью обнял меня за талию. – Галлоглас уведомил, что мы примем приглашение. Он разведал путь в императорские покои. Спросишь как? Заболтал одну служанку, наговорив ей комплиментов и сказав, что сгорает от желания увидеть эротическую коллекцию Рудольфа. Дворцовая стража будет либо охотиться, либо дремать. Галлоглас считает, что это отличный шанс заняться поисками книги.
На столе лежал еще один небольшой пакет.
– Ты знаешь содержимое и этого подарка?
Мэтью кивнул и потянулся к пакету:
– Ты постоянно получаешь подарки от других мужчин. Этот от меня. Протяни руку.
Я послушно протянула руку. Мэтью положил мне на ладонь что-то круглое и гладкое величиной с небольшое яйцо.
Оно было металлическим и довольно тяжелым. Однако то, что я приняло за яйцо, оказалось целой стаей маленьких саламандр, сделанных из золота и серебра. На их спинах поблескивали крошечные бриллианты. Я подняла одну саламандру и увидела цепь, составленную из парных саламандр. Их головы смыкались, а хвосты переплетались. К цепи был прикреплен крупный ярко-красный рубин.
– Какая красота! – восхищенно сказала я, глядя на Мэтью. – И когда ты нашел время, чтобы заказать эту цепь?
Она явно не принадлежала к числу вещиц, которые ювелиры делают в расчете, что кто-нибудь зайдет и купит.
– Я ее не заказывал, – признался Мэтью. – Отец прислал эту цепь вместе с триптихом. Но у меня были сомнения, понравится ли она тебе.
– Она мне уже понравилась. Ты же знаешь, саламандры – алхимический символ, – сказала я, награждая Мэтью новым поцелуем. – И потом, какая женщина станет возражать против двух футов серебра, золота, бриллиантовых саламандр и рубина, способного заполнить собой подставку для яйца?
– Саламандры были подарком тогдашнего короля, когда в тысяча пятьсот сорок первом году я вернулся во Францию. Король Франциск Первый избрал своей эмблемой саламандр, окруженных пламенем. Его девизом, в переводе с латыни, было: «Питаю и уничтожаю». – Мэтью вдруг засмеялся. – Киту настолько понравились эти слова, что он перекроил их на свой лад: «Питающее меня меня же уничтожает».
– Кит – неисправимый пессимист, у которого стакан всегда наполовину пуст, – сказала я и тоже засмеялась.
Я качнула одну из бриллиантовых саламандр. Свет свечей заставил ее заиграть множеством крошечных огоньков. Я приготовилась сказать об этом, но вдруг закрыла рот.
– Что-то не так? – насторожился Мэтью.
– Ты уже дарил эту цепь кому-нибудь… раньше?
После того вечера я вдруг остро почувствовала свою незащищенность.
– Нет, – коротко ответил Мэтью, обвивая руками мою руку вместе с цепью.
– Понимаю, это звучит смехотворно. Особенно если вспомнить поведение Рудольфа. Нет, меня бы такое не удивило. Просто если ты даришь мне вещь, которую прежде дарил кому-то из любовниц, честно скажи об этом.
– Мне, mon coeur, такое несвойственно. Я бы никогда не подарил тебе то, что уже дарил другой. – Мэтью ждал, когда я взгляну на него. – Твоя огнедышащая дракониха напомнила мне подарок Франциска. Вот я и попросил отца разыскать цепь в наших закромах. Я надевал ее сам, причем всего один раз. С тех пор она лежала в какой-то шкатулке.
– Такую цепь не будешь носить каждый день, – сказала я, попытавшись засмеяться. Попытка не удалась. – Сама не знаю, что со мной.
Мэтью притянул меня к себе, поцеловал:
– Мое сердце принадлежит тебе ничуть не меньше, чем твое – мне. Никогда не сомневайся в этом.
– Обещаю, что не буду.
– Вот и прекрасно. Рудольф делает все, только бы поссорить нас. Нам необходимо уцелеть, а затем благополучно убраться из Праги.
Слова Мэтью преследовали меня на следующий день. После полудня нас ожидали охотничьи развлечения в обществе императора и его ближайших придворных. Поначалу Рудольф хотел отправиться в свой охотничий домик на Белой горе и там устроить охоту на оленей. Но густая свинцовая облачность заставила его изменить планы. Была вторая неделя апреля, однако весна не торопилась в Прагу, и низкие облака вполне могли предвещать обильный снегопад.
Мэтью император позвал к себе, оставив меня на милость придворных дам. Те открыто пялились на меня и совершенно не знали, как себя со мной держать.
Слуги подали вино. Император и его спутники не ограничивали себя в количестве выпитого. И как после этого садиться в седло и мчаться на бешеной скорости за добычей? Жаль, что у Рудольфа не существовало правил на этот счет. За Мэтью я особо не беспокоилась. В чужих местах он был весьма умерен в выпивке. И даже если его лошадь вдруг врежется в дерево, для организма вампира такая травма не будет смертельной.
Подошли двое ловчих, неся на плечах длинный шест. Он служил насестом для великолепной стаи охотничьих соколов. Им предстояло сбивать для нас пернатую дичь. Затем подошли еще двое. На их шесте сидела всего одна птица, чью голову закрывал колпак. Оттуда высовывался грозного вида изогнутый клюв. Коричневые перья на лапах создавали ощущение сапог. Птица была заметно крупнее соколов.
– Ага! – воскликнул Рудольф, радостно потирая руки. – Вот и мою охотничью орлицу Августу принесли. Мне хотелось, чтобы La Diosa взглянула на нее. Увы, мы сегодня не сможем насладиться зрелищем ее охоты. Олений ров слишком узок для птицы такого полета.
Августа. Что ж, вполне подходящее имя для столь гордого создания. Ростом орлица была почти три фута. Даже колпак не мешал ей сидеть с запрокинутой головой.
– Она чувствует, что мы на нее смотрим, – негромко произнесла я.
Кто-то перевел мои слова императору.
– Охотница охотницу всегда поймет, – одобрительно улыбнулся Рудольф. – Снимите с Августы колпак. Пусть они с La Diosa познакомятся.
К орлице подошел кривоногий сухопарый старик. Судя по выражению его лица, он знал норов этой птицы и потому действовал осторожно. Развязав кожаные ремешки, удерживающие колпак на шее Августы, старик плавным движением его снял. Ветер взъерошил золотистые перья вокруг шеи и на голове, показывая их красоту и гибкость. Одновременно чуя свободу и опасность, орлица расправила крылья. Могло показаться, что она сразу же вспорхнет, но расправленные крылья можно было истолковать и как знак предостережения.
Император ошибся: ко мне Августа интереса не проявила. Безошибочный инстинкт заставил ее голову повернуться к единственному хищнику, который был опаснее ее. Мэтью ответил ей пристальным взглядом. В его глазах я увидела печаль. Августа закричала, показывая, что ценит его сочувствие.
– Я велел принести сюда Августу не для развлечения герра Ройдона, а для ее знакомства с La Diosa, – проворчал Рудольф.
– Я благодарю ваше величество за показ вашей красавицы, – сказала я, привлекая внимание раздраженного правителя.
– Да будет вам известно: Августа завалила двух волков, – сообщил Рудольф, колко поглядывая на Мэтью.
Перья императора были взъерошены куда сильнее, нежели перья его любимицы.
– И с каждым ей пришлось хорошенько побороться.
– На месте волка я бы просто уступил даме и не стал бы с ней пререкаться, – ленивым тоном ответил Мэтью.
Сегодня он был придворным до мозга костей в своей одежде зеленых и серых тонов. Его черные волосы прикрывала щегольская шапочка. Она плохо защищала от ветра и других природных стихий, зато ее верх занимал серебристый уроборос – отличительный знак семьи де Клермон. Пусть Рудольф не забывает, с кем имеет дело.
Нагловатый ответ Мэтью позабавил придворных, вызвав у них смех. Убедившись, что смех направлен не на него, Рудольф тоже засмеялся.
– Это еще одна наша общая черта, герр Ройдон, – сказал он, хлопая моего мужа по плечу. – Мы оба не боимся сильных женщин.
Произнося эту фразу, император выразительно глядел на меня.
Тягостная обстановка разрядилась. Сокольничий не без облегчения вернул Августу на насест и спросил императора, кого из соколов он желает выбрать для сегодняшней охоты на королевских куропаток. Рудольф торопливо осмотрел птиц и выбрал себе крупного кречета. Австрийские эрцгерцоги и немецкие принцы спешили выбрать оставшихся птиц, относясь к выбору очень азартно. Остался всего один сокол: небольшой и дрожавший от холода. Мэтью потянулся к нему.
– Это птица не для охотников, а для охотниц, – ехидно усмехнулся Рудольф, поудобнее усаживаясь в седле. – Я собирался предложить ее La Diosa.
– Невзирая на свое имя, Диана не любит охотиться. Но это не имеет значения. Я беру вашу мышатницу.
Мэтью пропустил путы через пальцы, вытянул руку, и птица переместилась на его ладонь, обтянутую перчаткой.
– Здравствуй, красавица, – тихо произнес он, пока птица осваивалась на его ладони.
Шажки ее были мелкими и сопровождались позвякиванием колокольчиков.
– Ее зовут Шарка, – улыбаясь, шепнул егерь.
– Она такая же смышленая, как та, чье имя получила? – спросил Мэтью.
– Еще смышленее, – ответил старик и улыбнулся во весь рот.
Мэтью наклонился к птице и зубами потянул один из ремешков ее колпака. Его рот находился рядом с птичьей головой, и столь интимный жест мог быть ошибочно принят за поцелуй. После этого Мэтью легко снял колпак, а затем и кожаные шоры, расписанные красивыми узорами. Шоры он убрал себе в карман.
Шарка моргнула, оглядывая окружающий мир. Затем моргнула снова, взирая на меня и того, кто ее держал.
– Можно ее погладить? – спросила я.
Меня неодолимо тянуло потрогать нежные коричнево-белые перья мышатницы.
– Не советую. Она голодная. Сомневаюсь, что ей часто дают охотиться.
Его глаза снова сделались печальными. В них даже появилась тоска. Шарка тихо и сдавленно верещала, не спуская глаз с Мэтью.
– Ты ей нравишься, – сказала я.
Меня не удивляла мгновенно возникшая симпатия. Прирожденные охотники, чей инстинкт, если его не сдерживать, мог бы обернуться цепью погонь и убийств.
Все участники охоты верхом отправились вниз по извилистой дорожке, которая вела в ущелье. Когда-то по дну ущелья протекала речка, служа естественным охранным рвом. Затем ее заключили в трубу, а территорию ущелья огородили, чтобы императорское зверье не разбежалось по городским улицам. В охотничьих угодьях обитали косули и благородные олени. Когда Рудольфу надоедала соколиная охота, он охотился со львами и с другими крупными кошками, которых выпускали из зверинца.
Я ожидала увидеть полный хаос, но императорская охота была срежиссирована с точностью балетного спектакля. Едва Рудольф выпустил в воздух своего кречета, с окрестных деревьев взлетело целое облако птиц, торопящихся убраться подальше. Кречет снизился и поплыл над кустами. Ветер звенел колокольчиками на его лапах. Куропатки, которых вспугнул кречет, лихорадочно разбегались во все стороны и только потом взлетали. Крылатый охотник императора сделал вираж, выбрал цель, погнал ее в удобное место, где и атаковал куропатку клювом и когтями. Куропатка стремительно падала вниз. Кречет неотступно преследовал ее до самой земли, где окончательно убил свою перепуганную, израненную добычу. Егеря спустили собак и вместе с ними побежали по заснеженной земле. Следом пустились лошади. Торжествующие крики всадников тонули в заливистом лае гончих.
Подъехав к месту, мы увидели кречета стоящим возле добычи. Изогнув крылья, он защищал убитую куропатку от возможных соперников. Поза кречета напомнила мне Мэтью. Такая же поза была у него в Бодлианской библиотеке. Я чувствовала его глаза на себе, поскольку ему требовалось удостовериться, что я где-то поблизости.
После того как император удовлетворил свою охотничью страсть, в охоту включились остальные. Общими усилиями было добыто более сотни куропаток, что могло накормить немалое число придворных. За все время охоты произошла всего одна стычка между охотничьими птицами. Неудивительно, что соперниками оказались великолепный серебристый кречет Рудольфа и коричнево-белая мышатница Мэтью.
Мэтью держался в стороне от остальных мужчин. Шарку он выпустил едва ли не самой последней, когда другие птицы вдоволь наохотились. Он не торопил мышатницу, чтобы та поскорее заставила куропатку опуститься на землю. Другие охотники не покидали седла, однако Мэтью спешился и стал увещевать Шарку, отгоняя ее от добычи. «Пряником» служил кусок мяса чьей-то куропатки, подобранный им.
Но едва Шарка выпустила добычу из поля зрения, куропатка, не желавшая умирать, проворно вспорхнула и оказалась на пути императорского кречета. И тем не менее уступать мышатница не собиралась. Кречет был крупнее и сильнее, зато Шарка превосходила его подвижностью и задиристостью. Гонясь за добычей, мышатница пронеслась над самой моей головой, обдав меня волной холодного воздуха. Какая же она маленькая! Даже куропатка была больше ее, не говоря уже об императорском кречете. Добыча Шарки взлетела выше, но и это не спасло куропатку. Шарка быстро изменила направление и впилась изогнутыми когтями в спину добычи. Не выдержав тяжести, куропатка стала падать. Кречет громким клекотом выразил свое негодование. Рудольф сделал то же самое, заявив Мэтью:
– Твоя птица посмела мешать моей.
Мэтью направил лошадь к мышатнице, чтобы забрать ее и добычу.
– Она не моя птица, ваше величество.
Шарка приосанилась и распростерла крылья, стараясь выглядеть как можно крупнее и опаснее. Увидев Мэтью, она хрипло запищала. Мэтью пробормотал что-то отдаленно знакомое и очень похожее на любовный комплимент. Шарка перестала надуваться.
– Шарка принадлежит вам, император. И сегодня она доказала, что достойна носить имя великой богемской воительницы, которым ее нарекли.
Мэтью посадил мышатницу себе на руку. Другой приподнял куропатку, показывая придворным. Путы на лапах Шарки раскачивались на ветру, вызывая позвякивание колокольчиков. Мэтью повернулся по кругу, давая всем полюбоваться маленькой охотницей. Придворные не решались высказываться раньше императора и ждали его ответа.
– Значит, та Шарка была воительницей? – спросила я, нарушая этикет.
– Да, моя дорогая жена. Только воевала она не мечом. Настоящая Шарка была невысокого роста и с таким же вспыльчивым характером, как у этой птички. Но она знала: самое могущественное оружие воина находится не в руках, а между ушами.
Мэтью постучал по голове, стараясь, чтобы смысл его слов дошел до каждого. Рудольф смысл понял и явно был удивлен.
– Судя по твоим словам, Шарка очень напоминала женщин Мала Страны, – сухо заметила я. – И как же она воевала своим умом?
Мне ответил не Мэтью. Его опередила незнакомая молодая женщина:
– Шарка помогла уничтожить отряд вражеских солдат.
Женщина бегло говорила на латыни, но с сильным чешским акцентом. Седобородый мужчина – скорее всего, ее отец, – одобрительно посмотрел на нее. Женщина покраснела.
– А как это случилось? – спросила я, заинтересовавшись историей Шарки-воительницы.
– Она притворилась попавшей в беду. Солдаты ее выручили, и тогда Шарка пригласила их отпраздновать свое освобождение обильным возлиянием.
Другая женщина, значительно старше первой, презрительно фыркнула:
– Мужчины постоянно попадаются в эту ловушку.
Ее горбатый нос вполне мог соперничать с клювом Августы.
Я громко рассмеялась. Престарелая аристократка – тоже, удивляясь своей непосредственности.
– Полагаю, ваше величество, женщины не станут обвинять их героиню в коварстве, – сказал Мэтью.
Он осторожно надел колпак на гордую голову Шарки. Потом зубами затянул ремешок и передал птицу егерю. Придворные одобрительно аплодировали.
Мы переместились в домик, стоящий на самом краю замковых владений. Здание было построено в итальянском стиле. Там участников охоты уже ждали вино и закуски. Я бы предпочла прогуляться по императорскому саду, где начинали распускаться нарциссы и тюльпаны. В домик подошли придворные, не участвовавшие в охоте, включая Страду с его вечно кислым лицом, художника Хуфнагеля и мастера математических инструментов Эразма Габермеля. Я поблагодарила его за компендиум.
– Великий пост близится к концу. Самое время устроить весенний праздник и разогнать скуку, – громко произнес какой-то молодой придворный. – Как вы считаете, ваше величество?
– Предлагаешь театр масок? – Рудольф глотнул вина и выразительно посмотрел на меня. – В таком случае там обязательно должны быть Диана и Актеон.
– Эта тема, ваше величество, слишком банальна и весьма английского свойства, – все с той же печалью в голосе заметил Мэтью, и Рудольф вспыхнул. – Пожалуй, стоило бы взять сюжет с Деметрой и Персефоной. Он больше соответствует времени года.
– Или историю Одиссея, – предложил Страда, злобно поглядев на меня. – Фрау Ройдон могла бы сыграть Цирцею и превратить нас в поросят.
– Интересная мысль, Оттавио, – сказал Рудольф, теребя указательным пальцем свою пухлую нижнюю губу. – Пожалуй, я бы не прочь сыграть Одиссея.
«И не мечтай», – мысленно возразила я. Не хватало еще только сцены в спальне, где Одиссей требовал с Цирцеи не лишать его насильно человеческого облика.
– Можно и мне кое-что предложить? – спросила я, стремясь предотвратить беду.
– Конечно-конечно, – великодушно разрешил Рудольф и ободряюще похлопал меня по руке.
– В истории, которую я хотела бы предложить, кому-то нужно будет сыграть роль Зевса – владыки богов, – сказала я, осторожно убирая руку.
– Из меня получился бы вполне правдоподобный Зевс, – с юношеским рвением заявил Рудольф. – А ты сыграешь Каллисто?
Ни в коем случае. Рудольф, силой овладевающий мной и оплодотворяющий меня… такое может присниться лишь в кошмарном сне.
– Нет, ваше величество, – ответила я императору. – Если вы настаиваете на моем участии в представлении, я сыграю богиню луны. – Я замолчала, взяв Мэтью под руку. – А Мэтью, чтобы искупить свое недавнее замечание, сыграет Эндимиона.
– Эндимиона? – переспросил Рудольф, сразу перестав улыбаться.
– Бедняга Рудольф! Его опять обвели вокруг пальца, – шепнул мне Мэтью, затем, нарочито повысив голос, обратился к императору: – Эндимион, ваше величество, – это прекрасный юноша, которого околдовали и погрузили в сон, чтобы сохранить его бессмертие и целомудрие Дианы.
– Мне известна эта легенда, герр Ройдон! – рявкнул Рудольф.
– Прошу прощения, ваше величество. – Мэтью отвесил императору изящный, но неглубокий поклон. – Диана в представлении будет выглядеть просто обворожительно. Она явится на колеснице, чтобы с тоской взглянуть на любимого человека.
К этому моменту лицо Рудольфа сделалось пунцовым. Нам дали понять, что более нас не задерживают, и мы быстро спустились с холма, переступив порог «Трех воронов».
– У меня всего одна просьба, – сказал Мэтью, когда мы очутились дома. – Хоть я и вампир, апрель в Праге – месяц холодный. С учетом температуры воздуха костюмы для Дианы и Эндимиона должны быть более основательными. Полумесяц для тебя и тряпка вокруг моих чресл не годятся.
– Я едва успела предложить тебя на роль, а ты уже начинаешь выдвигать художественные требования… Актеры, что с них взять! – добавила я, подражая какому-нибудь разгневанному режиссеру.
– Когда набираешь труппу из любителей, еще и не такое услышишь, – улыбнулся Мэтью. – Пока я знаю лишь, как празднество должно начинаться.
Глядите! Вот облаков края разверзлись,
И выплыла на небо редкой красоты луна,
Что вечно серебрит Нептуна кубок…
– Китс здесь будет неуместен! – засмеялась я. – Во-первых, он поэт романтической школы, а во-вторых, до его появления на свет осталось двести лет.
Выше поднялась,
Сияя ослепительно и страстно… Моя ошеломленная душа
Взлетела к ней, слилася с шаром серебристым
И странствовала вместе, в облака ныряя.
Так продолжалось, пока луна не скрылась в шатре туманном, темном.
Закончив декламировать Китса, Мэтью заключил меня в объятия.
– А искать шатер, скорее всего, придется мне, – встрял Галлоглас, топая вниз по лестнице.
– И еще овец. Или астролябию. Эндимион мог быть как пастухом, так и астрономом, – сказал Мэтью, взвешивая оба варианта.
– Егерь Рудольфа ни за что не расстанется со своими диковинными овцами, – поморщился Галлоглас.
– Вместо астролябии Мэтью вполне сгодится мой компендиум… Кстати, где он?
Чтобы Джек не превратил эту вещицу в свою игрушку, я держала компендиум на каминной доске, задвинув к самой стене. Сейчас там было пусто.
– Энни и Джек показывают компендиум Швабре. Они думают, что эта штучка заколдована.
Только сейчас я заметила три нити: серебряную, золотую и серую. Они тянулись от камина вверх по лестнице. Торопясь поскорее добраться до детей и узнать, в каком состоянии компендиум, я наступила себе на подол. Когда же я наконец добралась до Энни и Джека, нижняя кромка моего подола обзавелась несколькими «фестонами».
Габермель изготовил свой маленький шедевр из серебра и меди. Детишки раскрыли компендиум на манер книги. Его внутренние крылья были полностью распластаны. Рудольф желал, чтобы у меня был прибор, позволяющий следить за движением небесных тел. Однако Габермель превзошел себя. Это механическое чудо состояло из солнечных часов, компаса и устройства, позволяющего вычислять время в разные сезоны года. Более того, в компендиуме имелась хитроумная лунная вольвелла – набор подвижных концентрических кругов. С ее помощью можно было узнать дату, время, знак зодиака, управляющий в данный момент, и фазу лЛуны. Это дополнялось широтной картой, где по моей просьбе были обозначены Роанок, Лондон, Лион, Прага и Иерусалим. На одно крыло я могла прикрепить последнее достижение технологий конца XVI века – дощечку для записей, которые затем можно было аккуратно стереть и писать заново. Записи делались на бумаге, прошедшей особую обработку.
– Гляди, Джек, опять крутится, – сказала Энни, глядя на компендиум.
Швабра – кроме Джека, все в доме называли щенка только так – затявкал, возбужденно виляя хвостом. Затявкаешь тут, когда лунная вольвелла начала вращаться сама по себе.
– Спорю на пенни, что эта штука будет крутиться до самого полнолуния, – сказал Джек, плюнул себе на ладонь и протянул руку Энни.
– Никаких споров! – инстинктивно вырвалось у меня.
Я опустилась на корточки рядом с мальчишкой.
– Джек, когда это началось? – спросил Мэтью, отпихивая Швабру.
Джек пожал плечами.
– Это началось, когда вашу игрушку принесли от герра Габермеля, – сообщила Энни.
– А она так крутится весь день или только в определенное время? – спросила я.
– Один или два раза. И компас поворачивается один раз. – Вид у Энни был опечаленный. – Зря я вам сразу не сказала. Эта вещь… магическая. По ощущениям чую.
– Ничего страшного, – улыбнулась я. – Бед этот подарок нам не принес.
Я дотронулась до центра вольвеллы и приказала ей остановиться. Устройство подчинилось. Когда вращение прекратилось, серебряные и золотые нити вокруг компендиума стали медленно растворяться в воздухе. Серая осталась и почти сразу затерялась среди множества других разноцветных нитей, наполнявших наш дом.
– Что все это значит? – спросил Мэтью.
Утихомирив детей, я отняла у них неподобающую игрушку. Я нашла ей новое место – на плоском балдахине нашей кровати.
– Кстати, у многих есть привычка что-то прятать наверху балдахина. Джек перво-наперво сунется туда.
– Нас кто-то разыскивает, – сказала я.
Последовав совету Мэтью, я сняла компендиум с балдахина и теперь искала подарку Габермеля новое место, где бы он не бросался в глаза.
– Разыскивает? В Праге?
Мэтью потянулся за компендиумом и, получив его из моих рук, спрятал под дублет.
– Нет. Во времени, – ответила я мужу.
Мэтью шумно сел на кровать и выругался.
– Это моя вина, – смущенно призналась я. – Я хотела соткать предупреждающее заклинание на случай, если кто-нибудь вздумает украсть компендиум. Словом, хотела, чтобы Джек не вляпался в беду, забавляясь этой игрушкой. Надо все начать сначала и придумать новое заклинание.
– Почему ты думаешь, что нас разыскивают из другого времени? – спросил Мэтью.
– Лунная вольвелла – вечный календарь. Колесики вращались так, словно пытались донести сведения, не предусмотренные их техническими возможностями. Я сразу вспомнила, как в «Ашмоле-782» кружились слова.
– Возможно, дерганье стрелки компаса – указание на то, что ищущий нас сам находится в другом месте. Как и лунная вольвелла, стрелка компаса не может найти истинный север, поскольку стремится сделать это для двух направлений сразу: для нас в Праге и еще где-то, – сказал Мэтью.
– Думаешь, это Изабо или Сара, поскольку кому-то из них понадобилась наша помощь?
Не кто иная, как Изабо, прислала Мэтью старинный экземпляр «Доктора Фауста», чтобы помочь нам переместиться в 1590 год.
– Нет, – убежденно возразил Мэтью. – Они бы нас не выдали. Это кто-то другой.
Серо-зеленые глаза мужа остановились на мне. В них я снова увидела знакомое беспокойство и не менее знакомое сожаление.
– Ты так смотришь на меня, словно я тебя предала, – сказала я, садясь рядом с ним на кровать. – Если не хочешь, чтобы я участвовала в императорском театре масок, я откажусь.
– Дело не в затее Рудольфа. – Мэтью встал, отойдя на несколько шагов. – Ты по-прежнему от меня что-то утаиваешь.
– Мэтью, а мы все что-то утаиваем. Иногда это пустяки, не заслуживающие внимания. Иногда вещи значительные, как, например, членство в Конгрегации.
Его обвинения больно меня задели. Я ведь до сих пор слишком мало знала о нем.
Мэтью стремительно подошел ко мне, взял за плечи и поднял на ноги:
– Ты никогда мне этого не простишь.
Его глаза почернели. Пальцы больно давили мне на предплечья.
– Ты обещал терпимо относиться к моим секретам, – сказала я. – Прав, значит, рабби Лёв. Одной терпимости недостаточно.
Мэтью отпустил мои плечи и снова выругался. На лестнице послышались тяжелые шаги Галлогласа и сонные бормотания Джека.
– Я отведу Джека и Энни в дом Болдуина, – сообщил Галлоглас, подойдя к нашей двери. – Тереза с Каролиной уже ушли. Пьер отправится со мной. Пес – тоже… Мальчишка пугается, когда вы ссоритесь, – добавил Галлоглас, понизив голос. – А он за свою недолгую жизнь навидался достаточно страха. Решите свои недоразумения, иначе я увезу детей в Лондон, а вы живите тут одни.
Синие глаза Галлогласа свирепо блестели.
Мэтью с кубком вина сел у огня, мрачно глядя на игру пламени. Едва только дом опустел, он проворно вскочил и направился к двери.
Я инстинктивно выпустила свою дракониху, скомандовав ей: «Задержи его». Дракониха окутала Мэтью серым туманом, летая у него по бокам и над головой. Возле двери она обрела плоть, упершись шипастыми краями крыльев в косяк. Когда Мэтью подошел слишком близко, из пасти драконихи вырвался предостерегающий язык пламени.
– Ты никуда не пойдешь! – объявила я, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.
Мэтью вполне мог справиться со мной, но вряд ли вышел бы победителем из схватки с моим духом-хранителем.
– Моя дракониха немного напоминает Шарку: ростом невелика, но вспыльчивая. Я бы не стала ее злить. – (Мэтью повернулся ко мне и поглядел холодными глазами.) – Если ты сердишься на меня, скажи за что. Если я сделала нечто такое, что тебе не нравится, тоже скажи. Если хочешь разорвать наш брак, имей мужество сделать это четко и однозначно, чтобы я… смогла оправиться. Но если ты и дальше будешь смотреть на меня так, словно сожалеешь о нашем браке, ты меня попросту разрушишь.
– У меня нет желания разрывать наш брак, – сдавленно произнес Мэтью.
– Тогда будь моим мужем. – Я шагнула к нему. – Знаешь, о чем я думала на охоте, наблюдая за полетом этих прекрасных птиц? «Вот так выглядел бы и Мэтью, получи он свободу быть самим собой». А когда ты надевал на голову Шарки колпак, подавляя ее охотничьи инстинкты, я увидела в ее глазах очень знакомое выражение. Чувство сожаления, которое я постоянно вижу в твоих глазах с того самого дня, когда у меня случился выкидыш.
– Причина не в ребенке. – Во взгляде Мэтью снова появилось предостережение.
– Да. Не в ребенке. Она во мне. И в тебе. И еще в чем-то настолько пугающем, чего ты не в состоянии признать. Вопреки твоей власти над жизнью и смертью твой контроль не всеохватен. Ты не можешь уберечь от беды ни меня, ни тех, кого любишь.
– По-твоему, потеря ребенка обнажила этот факт?
– А что еще могло бы его обнажить? Чувство вины, снедавшее тебя после смерти Люка и Бланки, едва не стало причиной твоей гибели.
– Ошибаешься.
Мэтью запустил руки в мои волосы, развязывая собранные в узел косы. Запахло ромашкой и мятой. Так пахло мыло, которым я мыла голову. Зрачки Мэтью расширились, сделавшись совсем черными. Он жадно вдыхал мой запах, и постепенно в глазах снова появился зеленый оттенок.
– Тогда скажи что.
– Вот это.
Мэтью впился в кромку моего корсажа, порвав ткань надвое. Затем порвал шнурок, удерживающий широкий вырез моего платья. Оно сползло на плечи, обнажив верхнюю часть груди. Мэтью провел пальцем по голубой вене, что виднелась под кожей и уходила вниз.
– Каждый день моей жизни – это битва за контроль над собой. Я сражаюсь с гневом и отвратительным, тошнотворным состоянием, которое наступает потом. Я сражаюсь с голодом и жаждой, поскольку считаю, что не вправе отбирать кровь у других существ. Даже у животных, хотя уж лучше у них, чем у тех, кого потом снова увижу на улице. – Он посмотрел мне в глаза. – Я постоянно воюю со своим невыразимым желанием обладать твоими телом и душой, причем обладать так, как понимают только вампиры. Теплокровным этого не понять.
– Ты хочешь моей крови, – прошептала я, удивляясь внезапному пониманию. – Значит, ты лгал мне.
– Я лгал себе.
– А ведь я не раз говорила, что готова тебя напоить. – Схватившись за воротник платья, я разорвала его еще больше, потом наклонила голову, обнажив яремную вену. – Пей мою кровь. Мне не жалко. Я лишь хочу тебя вернуть, – сказала я, борясь с подступающими слезами.
– Ты моя истинная пара. Я бы никогда не согласился добровольно пить твою кровь. – Холодные пальцы Мэтью вернули воротник на место. – Я решился на это в Мэдисоне, но тогда я был слишком слаб и не смог удержаться.
– Чем тебя не устраивает моя шея? – смутилась я.
– В шею вампиры кусают только чужих и тех, кто им подвластен. Но только не любимых и уж не свою пару.
Мне вспомнились наши прежние разговоры о вампирах, крови и сексе.
– Доминирование и насыщение. Получается, большинство покусанных вампирами – обычные люди. Стало быть, в легендах о вампирах есть зерно истины.
– Свою пару вампиры кусают вблизи сердца, – сказал он.
Мэтью раздвинул края разорванного платья и губами прильнул к моей коже чуть выше сердца. Сюда он целовал меня в нашу брачную ночь, переполненный чувствами и страстями.
– Я-то думала, ты хотел меня поцеловать, а это была заурядная жажда крови, – невесело усмехнулась я.
– В желании вампира испить крови из этой вены нет ничего заурядного. – Губы Мэтью сдвинулись на сантиметр ниже и вновь прижались к голубой жилке.
– Но если подобное желание не связано с доминированием и насыщением, с чем тогда оно связано?
– С честностью. – Глаза Мэтью снова почернели. – Вампиры не могут быть полностью честными. Каждый хранит слишком много секретов. Есть такие, о которых мы никогда не говорим вслух. Большинство наших секретов слишком запутанны, и другому их не понять, сколько бы ни пытался. И потом, в моем мире существуют запреты на разглашение тайн.
– Ну да. «Это не моя тайна, и я не вправе о ней говорить». Такое я уже слышала, и не раз.
– Пить кровь того, кого любишь, означает понимать, что от любимого ничего не утаишь. – Мэтью опустил голову и снова коснулся моей вены. – Мы называем эту вену сердечной. Кровь здесь слаще. Здесь ощущаешь свое полное обладание другим и свою принадлежность другому. Но чтобы пить отсюда кровь, нужен полный контроль, дабы не поддаться вихрю сильных чувств. А они непременно появляются.
В его голосе я уловила знакомую печаль.
– Ты себе не доверяешь, боясь, что это перейдет в бешенство крови, – догадалась я.
– Ты меня видела во время приступа. Мной двигало стремление уберечь тебя. А кто представляет для тебя бо́льшую опасность, чем я?
Дернув плечами, я сбросила платье, после чего сняла рукава, оставшись голой по пояс. Затем освободилась от нескольких своих юбок.
– Нет! – Глаза Мэтью почернели еще сильнее. – Рядом нет никого на случай, если…
– Если ты не сможешь остановиться и выпьешь всю мою кровь? – Я сбросила последнюю юбку. – Уж если ты себе не доверял, находясь рядом с Филиппом, сомневаюсь, что присутствие Галлогласа и Пьера за дверью повысило бы степень твоего доверия.
– Это не тема для шуток.
– Согласна, – сказала я, беря его за руки. – Это тема для мужей и жен. Это вопрос честности и доверия. Мне нечего от тебя скрывать. Если после порции моей крови у тебя исчезнет навязчивая потребность выискивать мои секреты, которые существуют только в твоем воображении, тогда сделай это поскорее.
– Учти, вампиры не ограничиваются одним разом, – предостерег меня Мэтью, пытаясь отстраниться.
– Я это знаю, – не смутилась я, запуская пальцы в его волосы на затылке. – Бери мою кровь. Бери мои тайны и секреты. Делай то, что тебе настойчиво велят твои инстинкты. Здесь нет никаких колпаков и пут. В моих объятиях ты можешь чувствовать себя совершенно свободным, даже если это единственный уголок твоей свободы.
Я притянула голову Мэтью. Его губы коснулись моей кожи. Первая его реакция была осторожной. Мэтью обхватил мои запястья, словно надеясь отпрянуть при первой же возможности. Но вампирские инстинкты были сильны, а потребность в питье крови ясно ощутима. Связующие нити мира изменили свой рисунок и распределились вокруг меня, создавая пространство для столь сильных чувств. Я осторожно высвободила руки. Мои груди подрагивали от каждого вдоха.
Вид у Мэтью был настолько испуганным, что у меня защемило сердце. Но страх не подавил желания. Страх и желание. Неудивительно, что они фигурировали в сочинении Мэтью, обеспечившем ему поступление в колледж Всех Душ. Кто лучше вампира способен понять войну между этими чувствами?
– Я люблю тебя, – прошептала я, намеренно опуская руки.
Остальное Мэтью должен был проделать сам. Моя роль в этом процессе начисто исключалась.
Ожидание было настоящей пыткой. Наконец он опустил голову. Мое сердце заколотилось. Потом я услышала протяжный вдох Мэтью.
– Мед. От тебя всегда пахнет медом, – изумленно пробормотал он.
Через мгновение его острые зубы прокусили мне кожу.
В прошлый раз, когда в Сет-Туре я почти заставила обессиленного Мэтью пить мою кровь, он действовал осторожно. Место укуса он смазал несколькими каплями своей крови, чтобы я не ощущала боли. Сейчас все было по-иному. Вскоре кожа онемела от прикосновения губ Мэтью. Он выгнул мне спину, держа меня обеими руками. Я оказалась в воздухе, ожидая, пока он насытится и между нами не останется ничего, кроме любви.
Где-то через полминуты Мэтью остановился и удивленно посмотрел на меня, словно обнаружил нечто неожиданное. Его глаза сделались совсем черными. На короткий миг мне показалось, что бешенство крови вот-вот вырвется на поверхность.
– Все хорошо, любовь моя, – прошептала я.
Мэтью снова приник ко мне и продолжил пить кровь, пока не почувствовал, что ему достаточно. Это длилось чуть больше минуты. Как и в Сет-Туре, он с нежным почтением поцеловал место укуса и застенчиво посмотрел на меня.
– И что ты обнаружил? – спросила я.
– Тебя. Только тебя.
Его застенчивость быстро сменилась любовным голодом. Мэтью принялся меня целовать, и очень скоро наши тела сплелись. Если не считать нашего короткого слияния у стены, у нас почти два месяца не было интимных отношений. Поначалу это вызывало скованность. Мы вспоминали, как двигаться в общем ритме. Мое тело сжималось все плотнее и плотнее. Достаточно было его легкого скольжения внутри меня, крепкого поцелуя, и я бы «улетела».
Но вместо этого Мэтью остановился. Наши глаза встретились. Мы безотрывно смотрели друг на друга. Таким я видела мужа впервые: беззащитным, исполненным надежд, прекрасным и свободным. Сейчас между нами не было никаких тайн, никаких эмоций, сдерживаемых из опасения, что некая сила зашвырнет нас в темные углы, где надежда жить не способна.
– Ты меня чувствуешь? – спросил Мэтью.
Сейчас он был центром спокойствия наших переплетенных тел. Я кивнула. Мэтью улыбнулся и с величайшей осторожностью возобновил движения:
– Диана, я внутри тебя. Я даю тебе жизнь.
Те же слова говорила ему я, когда он пил мою кровь, возвращаясь из пропасти смерти в наш мир. Вряд ли Мэтью тогда их слышал.
Сейчас он двигался во мне, повторяя эти слова как заклинание. То была самая простая и чистая форма магии из всех, что существуют в мире. Мэтью уже был вплетен в мою душу, а теперь мы вплелись друг в друга телами. Мое сердце, постоянно разбивавшееся от каждого печального прикосновения и сострадательного взгляда, впервые за эти месяцы вновь становилось цельным.
Когда наступило утро и солнце неторопливо выплыло из-за горизонта, я дотронулась до переносицы Мэтью:
– Интересно, смогу ли и я когда-нибудь читать твои мысли.
– Ты их уже читаешь, – ответил он, целуя мне кончики пальцев. – Это началось в Оксфорде, когда ты получила фотографию родителей. Тогда ты не осознавала своих действий. Но ты продолжала отвечать на вопросы, которые я не мог задать вслух.
– А можно мне снова попробовать? – спросила я и не слишком удивилась бы, услышав «нет».
– Конечно. Будь ты вампиршой, я бы уже предложил тебе свою кровь, – ответил Мэтью, опуская голову на подушку.
Я сосредоточилась, успокоила мысли и сформулировала простой вопрос: «Как мне узнать сердце Мэтью?»
Между моим сердцем и местом, где у Мэтью, будь он ведьмаком, находился бы третий глаз, замерцала серебристая нить. Она укорачивалась, притягивая меня к этому месту, пока мои губы не прижались к холодной коже Мэтью.
В мою голову хлынула лавина образов и звуков. Они расцветали и гасли, как гроздья фейерверков. Я увидела Джека и Энни, Филиппа и Изабо. Потом появился Галлоглас и целая галерея совершенно незнакомых лиц. В жизни Мэтью эти люди занимали важное место. Потом я увидела Элеонору и Люка. Меня охватила радость победы – это Мэтью сумел разгадать какую-то научную загадку. Я слышала его радостные крики, когда он верхом несся в лес – охотиться и убивать. Увидела я и себя. Я улыбалась Мэтью.
И вдруг я увидела лицо герра Фукса – вампира, встретившегося мне в Еврейском городе. Сердце отчетливо уловило слова: «Мой сын Бенжамен».
Я даже присела на корточки. У меня тряслись губы.
– Что случилось? – насторожился Мэтью.
– Герр Фукс! – Я смотрела на мужа, боясь, что он подумал о худшем. – Я и не подозревала, что это Бенжамен, твой сын.
В Бенжамене не было и намека на бешенство крови.
– Это не твоя вина. Ты ведь не вампирша, а Бенжамен показывает лишь те стороны своей личности, какие хочет показать. – Мэтью пытался меня успокоить. – Я ведь должен был почувствовать его присутствие рядом с тобой. Хотя бы легкий запах. Какой-нибудь намек на то, что он поблизости. Вот откуда у меня появилась мысль, будто ты что-то утаиваешь от меня. Я ошибался. Посмел усомниться в тебе, mon coeur. Прости меня.
– В таком случае Бенжамен должен был сразу понять, кто я. Я же несла на себе твой запах.
– Он и понял, – бесстрастно произнес Мэтью. – Завтра я поищу его. Но если Бенжамен не хочет, чтобы его нашли, мне остается лишь предупредить Галлогласа и Филиппа. Они сообщат остальным членам семьи о появлении Бенжамена.
– Предупредить? – спросила я, чувствуя, как у меня по всему телу побежали мурашки.
– Бенжамен, охваченный бешенством крови, весьма опасен. Но куда опаснее Бенжамен, находящийся в здравом рассудке, а именно таким он был в Еврейском городе. Поневоле вспомнишь слова Джека: «Самые жуткие чудовища всегда похожи на обыкновенных людей».
