Глава 9
Он уже свыкся с постелью из мешковины и еловых лап. Военный человек и не такое вытерпит. К тому же хвойный запах неплохо перебивал пот. Чувство выполненного долга расхолаживало капитана, притупляло бдительность. Он спал мертвецки, разметавшись по своей перине.
Нора под скалой была небольшая, одноместная. С вечера Вадим поставил в изголовье упитанную свечку, которых в отряде хватало. Запах стеарина расслаблял его, помогал уснуть. Опять же освещение какое-никакое. К первым бликам рассвета свеча почти прогорела, но в ней еще теплилась жизнь.
Кто-то подполз к нему на коленях, стал трясти.
– Вадим Викторович, товарищ капитан, это я, Юля. Проснитесь, Вадим!..
Он распахнул глаза, подскочил. Женский силуэт смутно выделялся на фоне выхода. Юля сидела на коленях, подалась вперед. Предутренняя серость растекалась по лагерю. На базе стояла глухая, просто неприличная тишина.
Рука капитана непроизвольно нащупала приклад «ППШ».
– Что случилось, Юля? – Голос его предательски хрипел, в глазах еще двоилось.
– Послушайте, Вадим, может, в этом и нет ничего необычного. Я не знаю. – Девушка волновалась. – Мы спим вчетвером в одной палате… тьфу, пещере. Вы понимаете – я, Аркадий Петрович, Валентин Сурков, Матильда Егоровна. Мы точно были вместе, когда укладывались. Потом я ночью проснулась, Суркова не было – вышел куда-то. Может, по нужде, такое ведь бывает. Я долго ворочалась, он не возвращался. Потом опять проснулась, пять минут назад. Его все нет. У нас такая же свеча горит. Матильда Егоровна жаловалась, что боится спать в темноте, каменные стены давят. Может, ему плохо стало или с часовыми болтает. Но Валентин не из говорливых, он мрачный, себе на уме.
Волнение девушки передалось капитану. В его голове завозились всякие нехорошие мысли.
«В принципе можно незамеченным выйти из лагеря, проскользнуть мимо сонных часовых. Если ты наблюдательный человек, помнишь, как поднимался в гору, то почему не спуститься? У тебя вся ночь в запасе, ты не рассчитывал, что Юля проснется, обнаружит твое отсутствие. Вряд ли кто сунется пересчитывать спящие головы».
– Что с ним не так, Юля, вспомните?
– Я не знаю, Вадим, не уверена. Но всякие мысли непрошеные в голову лезут. Ведь именно Валентин принес известие о том, что немцы нас расстреляют, когда закончат эвакуацию музейного комплекса. Я не могла понять, зачем расстреливать? Какие тайны мы можем знать? Грабеж шел фактически открыто. Но он заразил всех своими страхами, склонял к бегству в горы, к партизанам. Кто-то из наших в Ялту отправился, к родственникам. Мы четверо по берегу прошли и на север, в горы подались. Я сейчас лежала, и снова мысли дурацкие покоя не давали. Вроде немцы нас преследовали, но не догнали, как-то медленно шли. Пару дней назад я видела, как Валентин выходил из полицейского участка. Всякое, конечно, бывает, по разным причинам туда вызывают.
«Только этого не хватало! Добьются оккупанты своего – не мытьем, так катаньем!» – подумал капитан.
Он отстранил Юлю, шепнул ей, чтобы сидела тут, прихватил с собой автомат и высунул нос из своего логова.
Предутренняя мгла окутывала базу, расположенную в распадке. Слева и справа вздымались скалы, щербатые, искривленные. Остатки вчерашних кострищ, немытые котелки на рогатинах, столы и табуреты, сколоченные из чего попало.
Напротив, у командирской пещеры, шевелился часовой. Он ворошил тлеющие угли, боролся со сном и мечтал о том, что скоро обнимет подушку, набитую лапником.
Чуть правее покачивался еще один. Этот парень охранял мирный сон ценного полковника Крауса.
За пределами лагеря были выставлены несколько дозоров. Мимо них так просто не пройти.
Капитан всматривался, слушал.
Партизанская база фактически представляла собой пятачок, обнесенный скалами. По краям овраги, за ними море кустарника, в котором недолго застрять, если не знаешь тропы. Две безлесные горы нависают над головами.
Тишина звенела в ушах Вадима. Он на корточках выбрался наружу. Насторожился часовой напротив, поднял голову. Капитан помахал ему рукой, и тот снова уткнулся в угли. Что-то не давало Сиротину расслабиться. Тишина нереальная, словно уши заложило.
И вдруг протяжный свист, по нарастающей, все ближе и громче. Мина оглушительно рванула посреди лагеря! Грохот, яркая вспышка, снопы искр. Взрывной волной снесло часового, сидящего у кострища. Вадим повалился плашмя, дыхание у него перехватило.
Вторая мина тоже предупредила свистом о своем появлении. Полетели во все стороны ошметки глины, грубо сколоченные лавки. За ней грохнули третья, четвертая. Они летели одна за другой, взрывали землю, ломали скалы. Разнесло на кусочки второго часового. Бедняга только и успел присесть.
В ушах у Вадима звенело. Достала-таки взрывная волна. Он энергично отползал обратно в пещеру.
В лагере кричали люди. Заспанные, оторопевшие партизаны выскакивали из своих убежищ. Некоторые падали, пораженные осколками. Остальные пятились обратно в пещеры, но эти укрытия оказались ненадежными. От скал отваливались целые пласты, груды камней перекрывали проходы, дым и известковая пыль стояли столбом.
Мины продолжали падать. Работала целая батарея, установленная под горой.
«Хорошо бьют, – мелькнула мысль в голове капитана. – Не стали пристреливаться, сразу попали. Значит, это немцы».
Одна из мин разорвалась недалеко от входа в пещеру. Вадим и Юля кашляли, задыхались в дыму.
– Господи, что это такое?! – Перепуганная девушка вцепилась ему в рукав, не отпускала.
«Накаркал ты, товарищ капитан! Мол, все уже кончилось, Юлия Владимировна. Живите спокойно».
– Лежите, Юля, не высовывайтесь, отползите к стене!
Все свое должно быть с собой. Вещмешок на спину, автомат туда же. Документы из абвера… шут с ними, все, что там написано, уже известно советскому командованию! К тому же пещеру, в которой капитан допрашивал Крауса, завалило на его глазах.
Он снова пополз к выходу. На улице прояснялось, темноты уже не было. Минометчики продолжали извращаться, обстрел не унимался ни на секунду. По разгромленному лагерю метались люди.
– Все к северному выходу! Уходим выше в горы! – надрывал глотку Сазонов.
«Немцы нас на самый пик загонят», – подумал Вадим.
В дыму мельтешили полуодетые партизаны, матерился Чернуля. Кругом валялись растерзанные тела, оторванные руки-ноги. Напротив пещеры бился в конвульсии Шендрик. Глаза его уже остекленели.
Наконец-то обстрел прекратился. Партизаны подбирали раненых и тащили их к северным воротам, которые представляли собой занимательное явление. Две массивные скалы стояли внахлест, со стороны казалось, что это одно целое. Только подойдя поближе, можно было обнаружить извилистый проход. Тропа убегала в лес и пропадала в нем.
Передышка продолжалась недолго. Южнее лагеря загремели выстрелы. Не всех дозорных немцы сняли. Но сопротивляться было бессмысленно. Остатки партизанского воинства откатывались к северной тропе, которую противник еще не перекрыл.
По ним стреляли уже со скал. В рассветной синеве мелькали на гребне фигуры в комбинезонах мышиного цвета. Горные егеря подтянулись? Партизаны снизу открыли по ним огонь. Началась дикая огненная дуэль.
– Юля, оставайтесь здесь! – крикнул капитан, выкатился наружу, передернул затвор.
Все пространство между скалами плавало в дыму. От гари щипало нос. Шендрик отмучился, можно было не проверять.
Сверху стреляли снайперы. Партизаны, прикрывающие отход, засели в расщелинах, огрызались ответным огнем. Несколько егерей под прикрытием пытались прорваться в лагерь, но все полегли.
Вадим прижался спиной к скале, укрылся за выступом. Пули стучали по камням, рикошетили. Наверху за гребнем засел пулеметчик, постреливал короткими очередями. В дыму перебегали партизаны. Еще не все они вышли из-под обстрела. Дуэль становилась ожесточеннее.
Охнул Чернуля, прикрывавший отход товарищей, вывалился из расщелины. Он был еще жив, пытался заползти обратно. Из простреленного бока хлестала кровь. Он получил несколько попаданий в спину, дернулся и затих.
Вадим скрипел зубами. Глухая ярость охватила его.
Не только он заметил, что Чернуля погиб. Мужики загорланили, стрельба уплотнилась. С ревом пикирующего бомбардировщика рухнуло со скалы тело в защитном комбинезоне. Покатилось еще одно, вызывая небольшой камнепад.
Вадим долго ловил в прицел пулеметчика, которого почти не видел. Ему пришлось качество заменить количеством. Он извел на этого фрица щедрую горсть патронов. Пули выбивали крошки из камней, выли, уходя рикошетом. Одна из них перебила пулеметную сошку, другая чиркнула по каске, третья попала в грудь пулеметчика, когда тот отшатнулся. Капитан услышал глухой вскрик. Его противник падал в слепую зону.
Вадим опрометью бросился к соседней пещере, рядом с которой валялись камни, вывернутые комья глины. Часть карниза обвалилась. Ему пришлось как червяку вкручиваться внутрь. Лучше бы силы поберег.
В пещере все было завалено, перемешано. Мина взорвалась у входа, не оставила людям никаких шансов. Шабалдина и Матильду Егоровну нашпиговало осколками. Порванные тела, море крови. В голове бессменного директора художественного музея торчал зазубренный осколок мины.
Вадим пятился, снова прижимался к скалам. Рядом свистели пули. Он тоже стрелял.
Паре немецких солдат удалось проникнуть внутрь лагеря. Они лежали за камнями. Все пространство вокруг них партизаны увлеченно насыщали свинцом.
Вадим оглянулся. В северной части лагеря еще перебегали люди. Оттуда доносились истошные крики. Он припустил прыжками вдоль стены, увертываясь от пуль, распластался за камнями.
Здесь тоже не было ничего хорошего. Нору под каменной громадой, где содержался пленный полковник, завалило полностью. Вряд ли он там выжил. Вот уж точно не повезло герру оберсту. А Вадим такого ему наобещал.
Он, виляя, побежал обратно, рухнул рядом с норой.
– Руку давай! – Капитан как-то непринужденно перешел на «ты» и выволок из пещеры упирающуюся женщину.
Юля обезумела от страха, протяжно выла. На лице ее застыла маска из каменной пыли. Вроде целая.
– Беги! Я тебя прикрою.
– Вадим, подожди. – У нее от страха стучали зубы. – А как же Аркадий Петрович, Матильда Егоровна?
– Беги, говорю! – проорал он.
Она спотыкалась, оглядывалась. Капитан подталкивал ее в спину локтем, сам пятился задом, стрелял по всему, что шевелилось в скалах. Фигуры в комбинезонах перебегали, накапливались. Кто-то из немцев бросил гранату-колотушку. Она взорвалась с недолетом, а дым неплохо прикрыл отступающих партизан.
Терпение Вадима иссякло. Он схватил Юлю за руку, потащил дальше.
– Товарищ капитан, уходите скорее, уводите женщину, мы прикроем! – прокричал из-за вывернутого булыжника Семен Белоусов. – По тропе, за всеми, не ошибетесь. Только осторожнее, там обрывы.
Вадим влетел в канаву, заслонил собой девушку.
Неподалеку прогремел взрыв. Немцы наседали, продвигались вперед. Горстка партизан пятилась, несла потери.
– Семен, что с Сазоновым? – прокричал Вадим.
– Ранен в ногу. Ничего смертельного, его уже вынесли, – ответил тот и хлестнул короткой очередью. – Овчарук где-то здесь, вроде живой был.
Никита Овчарук лежал неподалеку от выхода, стрелял из ручного пулемета. Он поднялся, пробороздил три метра на корточках и ввалился в разрыв между скалами. На базе осталась лишь кучка партизан. Основная масса уже ушла. Выбраться из ада удалось от силы двум десяткам.
Внутри остались Сиротин с девушкой и еще четверо партизан. Они перебегали к выходу. У них уже кончались патроны.
Вадим скосил глаза. Юля скрючилась на дне канавы и смотрела на него с кромешным ужасом. Ее зубы выбивали чечетку.
Двое партизан оторвались от скалы и припустили на выход. Добежал один, второй взмахнул руками и рухнул ничком. Засаленная фуфайка мигом пропиталась кровью.
– Капитан, валите отсюда на хрен! – взревел Белоусов. – Макарыч, прикроем молодых!
Партизаны ударили в два ствола. Немцы, идущие в атаку, залегли. Двое упали. Партизаны продолжали расточать остатки боекомплекта.
Макарыч – седовласый, но явно выносливый мужчина – бросил по навесной траектории последнюю гранату и оскалил прокуренные зубы. Грохнул взрыв, потонули в хаосе выкрики на немецком языке.
Вадим схватил в охапку скулящую женщину – вроде и обуза, но почему такая легкая? – выбрался из канавы, помчался прыжками. Пульсирующая боль разрывала затылок. Голова капитана словно чувствовала пулю, подлетающую к ней.
Вот и узкий проход между скалами. Он бросил в него женщину, прыгнул сам. Юля ударилась плечом, закричала от боли. Вадим схватил ее под локоть, погнал впереди себя.
Узкая тропа безбожно петляла, ветки деревьев-коротышек хлестали капитана по лицу. Края дорожки круто обрывались в обе стороны. Впереди едва намечался просвет. За спинами Вадима и Юли гремели выстрелы, а перед ними никого не было – все ушли.
Они бежали, защищаясь руками, как по какому-то зловещему сказочному лесу. Корни вились под ногами, цеплялись за обувь.
Капитан снова недоглядел. Он лишь на мгновение выпустил ее руку. Юля тут же не вписалась в изгиб тропы. Ее нога съехала по склону и зацепилась за корень изогнутого дерева. Девушка замахала руками, издала протестующий возглас.
Вадим схватил ее за рукав, но время ушло. Сначала она скользила вниз, смотря на него выпуклыми глазами, потом запнулась, упала и покатилась вниз, давя низкорослые кусты и пучки можжевельника. Капитан застыл как соляной столб. Через пару мгновений кустарник за ней сомкнулся.
Сиротин вышел из оцепенения и начал осторожно спускаться за ней, переставляя ноги как лыжник. Но тоже не устоял, потерял равновесие и покатился вниз, собирая ссадины, листву, изрыгая проклятия.
Он пробил терновник, протаранил девушку, которая пыталась подняться. Она дрожала, мотала головой. Вроде оба целые – ушибленные, расцарапанные, но это мелочи.
Юля поднялась, но Вадим тут же повалил ее и прижал палец к губам. Упали так упали, назад дороги нет.
Наверху разрозненно хлопали выстрелы. По тропе пробежали Макарыч и Белоусов. Оба ругались как заправские портовые грузчики, крыли матом пустоголовых командиров и наглых фашистских захватчиков.
Слава богу, выжили! Окликать их было бессмысленно – то же самое что погубить всех четверых.
Вадим и Юля лежали, вжавшись в землю, и с какой-то злостью смотрели друг на друга. Выстрелы продолжали сотрясать лес. Теперь непонятно было, кто и в кого палил.
– Ну и что ты наделала? – проворчал капитан.
Да уж, положение создалось интересное. Ладно, хоть выжили.
– А ты почему меня не поймал? – прошептала она.
– Как я тебя поймаю? Ты что, рыба? – буркнул он.
Юля опять поднималась. Ему снова пришлось схватить ее за шиворот и привести в начальное положение.
– Ты не понимаешь… – забормотала она. – Там же Матильда Егоровна, Аркадий Петрович. Мы не можем их оставить, что с ними будет? Ты же не бессердечный, Вадим.
Он прижал ее к земле и в трех словах рассказал о том, что увидел в пещере. Она смотрела на него и плакала, шмыгала носом. Чумазое личико сморщилось как высушенный абрикос. Слезы текли без остановки. Юля размазывала их кулачком, отчего ее побледневшая мордашка окончательно приняла камуфляжную расцветку.
«Теперь мы полностью сливаемся с лесом, – невесело подумал Вадим. – Воистину неисповедимы людские судьбы. Товарищ Шабалдин два с половиной года рисковал жизнью, боролся за сохранность музейной коллекции, поддерживал людей, окружающих его. Пусть не воевал в окопе, но тоже имел свой фронт. Он выжил, выполнил долг, не уронил достоинство. Вернулся к своим, когда уже казалось, что все беды кончились, и на тебе!»
По тропе снова бежали люди, звучала гортанная немецкая речь:
– Надо их догнать. Курт, Вильгельм, вперед! Они далеко не уйдут. Будьте осторожны, тут повсюду ловушки.
Снова разразились суматошная пальба и истошные вопли. Похоже, немцы кого-то догнали. Но будь они хоть трижды егерями, все равно вряд ли одержат верх в этом горно-лесном хаосе. Прогремел взрыв. После него немецкая ругань неслась отовсюду, слева и справа.
Вадим опять на всякий случай приложил палец к губам. Юля кивнула, облизнула пересохшие губы. Слезинки еще стояли в ее глазах, но она смирилась со свершившимся фактом.
Капитан перевернулся на спину, извлек магазин из автомата, прикинул на вес. Патронов там осталось немного, но еще один диск лежал в вещмешке.
«Голова после такой тряски фактически не работает, – подумал Сиротин. – Надо прорываться к своим, догонять, но как? Мы не знаем, куда ушли партизаны. Горы велики. Наверху немцы, умеющие маскироваться и сидеть в засадах. Выбираться на тропу предельно рискованно, но выбора у нас нет».
– Побудь тут, я скоро вернусь. Покарауль мой вещмешок, – проговорил капитан.
Девушка заволновалась. Мол, что, зачем, куда? Вадим объяснил ей, как уж мог, что самое ужасное уже случилось. Он будет где-то рядом.
Вадим выбрался из кустарника и пополз наверх. На разгромленной базе еще какое-то время гремели выстрелы, потом оборвались.
Порыв ветра донес до него немецкую речь:
– Я что-то слышу, Отто.
– Огонь!
Вадим свернулся в клубок за деревом.
Солдаты, находившиеся на тропе, стреляли из автоматов наобум. Они сменили магазины и снова поливали свинцом склон. Пули сшибали ветки, рвали кусты, рыхлили землю под носом капитана контрразведки. Взлетала прошлогодняя листва. Одна из пуль попала в ствол, отколола кусок древесины с корой.
Вадим стиснул зубы и молился за девушку, которая осталась внизу. Шальная пуля спрашивать не будет.
Солдаты прекратили огонь, чуть помолчали, потом один осведомился у другого:
– Гюнтер, а ты точно что-то слышал?
Со стороны базы неслись встревоженные крики:
– Что случилось? Почему стреляем?
– Все в порядке! – проорал в ответ солдат. – Проверка на партизан!
Вадим обернулся. Что-то шевельнулось внизу, в гуще растительности. Он увидел ее глаза, испуганные, наполненные какой-то щемящей обреченностью. Живая, не задетая!
Он сделал ей знак, сгинь, мол, немного выждал и пополз наверх.
Хождение по тропе еще не прекратилось. Поскрипывала земля под массивными подошвами.
Человек остановился, вдруг взволнованно задышал и буркнул:
– Что за черт?
Таиться и дальше было глупо. Вадим оттолкнулся пяткой от корневого узла, рванулся вперед, схватил рукой за щиколотку, резко дернул ее на себя. Солдат не удержался, упал и испуганно вскрикнул. Капитан схватил его за ноги, потащил вниз, уцепил за горло двумя руками и стал душить.
Немец как немец, скорее молодой, чем старый. Рожа породистая, истинный ариец, мать его за ногу.
Солдат выкатывал глаза, кудахтал, рвался на волю как птица из клетки. Шею отъел такую, что сразу и не задушишь. Но капитан старался, багровел от натуги. Его пальцы все сильнее давили на сонную артерию. Глаза фашиста стекленели, началась конвульсивная дрожь. Вскоре тот окончательно унялся. Изо рта, сведенного судорогой, вывалился синий язык.
Вадим забрал себе автомат, пару запасных магазинов. Кожаный ранец ему тоже приглянулся. Капитану пришлось повозиться, чтобы стащить лямки с мертвеца. Потом послал его ногой вниз по склону. Покойник пробил тушей кустарник и скрылся с глаз.
Сиротин забросил «ППШ» за спину, прислушался и пополз вверх на тропу. Как же вовремя, черт возьми!
Трое мужчин вышли из-за поворота. Они шли к партизанской базе. Первым шагал солдат в камуфлированном комбинезоне, физически развитый, украшенный свинцовой щетиной, в каске с маскировочной сеткой. За ним держался офицер в чине обер-лейтенанта.
Последним – кто бы мог подумать! – топал лично господин Сурков Валентин Ефремович. Его предательство теперь превратилось в твердый факт. Он с подобострастным видом семенил за офицером и что-то тихо говорил ему. Обер-лейтенант надменно слушал, иногда кивал. Наверное, он немного понимал по-русски.
Слава партии родной, их было только трое! Во всяком случае в обозримом пространстве.
Сиротин оторвался от дерева, вскинул «МП40». Солдат оторопел, щетина на его щеках встала дыбом. Автомат выплюнул три пули, которых вполне хватило. Немец разинул рот, закатил глаза и кувыркнулся вниз. Вот и правильно. Нечего тут мешаться.
Остальные тоже оторопели. Офицер раньше времени убрал пистолет в кобуру, стал судорожно исправлять ошибку, рвать застежку.
«За Чернулю», – подумал Вадим, выпуская очередь.
Офицер схватился за живот. Его вдруг обуяли колики, малосовместимые с жизнью. Сколько мучений в лице, какая досада!
Суркова словно кто-то к земле прибил железнодорожными костылями. Он мог бы спрыгнуть вниз. Не успел бы, скорее всего, но все равно попытка не пытка. Однако этот тип застыл, парализованный страхом смерти.
А ведь какая шельма! Выскользнул из лагеря с началом ночи, просочился мимо постов. Дорогу-то запомнил, когда наивные партизаны вели его в лагерь.
Немцы все заранее спланировали. Солдаты ждали агента у подножия гор. Легкие минометы они поднимали на себе. Тяжело, зато результат налицо.
Не время выяснять, что подвигло этого человека на предательство.
– Пожалуйста, прошу вас, не стреляйте. – Изменник насилу разлепил склеившиеся челюсти.
«Меня заставили», – подумал Вадим.
– Я не сам, мне пришлось, меня заставили, – пробубнил Сурков. – Это не то, что вы подумали. Я сейчас все объясню.
– Не надо. Ты и сам, Валентин Ефремович, понимаешь, за что приговорен к расстрелу, – спокойно, почти ласково сказал Вадим. – Ты не только партизан, но и своих коллег продал, которые с тобой последней крохой хлеба делились.
– Не надо! – взвизгнул Сурков.
Его словно током шибануло. Он подскочил, задергался, метнулся в сторону. По склону этот подонок катился уже трупом, обильно орошая кровью сохлую листву.
Вадим замер, навострил уши.
– Солдаты, все в порядке? – донеслось из-за деревьев.
Этот человек особо не волновался. Ведь стреляли из немецкого автомата.
– Да, проверка на партизан! – по-немецки крикнул Вадим.
Не столь оригинально, но не выдумывать же остроумные словесные обороты.
Он спрыгнул с тропы, подобрал ранец и заспешил вниз, виляя между деревьями. Капитан одолел кустарник и рухнул на колени, чтобы перевести дыхание. Пара минут в запасе есть, но явно не больше.
Юля привстала. Она смотрела на него большими глазами, наполненными надеждой. Мятый берет девушка сжимала в кулаке, волосы ее были жутко всклокочены, к носу прилипла веточка.
Вадим просто не мог не улыбнуться.
– Ты как? – чуть помедлив, спросила она.
Сиротин покосился на труп немецкого солдата, который валялся неподалеку в весьма непринужденной позе. Угораздило же его сюда докатиться.
– Все отлично, девочка. – Капитан решил воздержаться от подколки в ее адрес. – Партизаны ушли, мне пришлось кое-что доделывать за них. Не знаю, как ты отнесешься к этой новости, но предателя Суркова больше нет и никогда не будет. Давай считать, что его вообще на свете не было.
– Давай. – Юля задрожала, из глаз ее опять закапали слезы. – Что будем делать, Вадим? – Она с усилием сглотнула слюну. – Пойдем искать партизан? Они ушли дальше в горы.
– Нет. – Он принял решение. – За партизанами не пойдем. Мы, мягко говоря, не местные, не знаем, где их искать. К тому же у нас есть жирный шанс нарваться на озлобленных немецких солдат. Уходим в город. Надо проработать одну задумку по твоей, кстати, теме. Пора уже. Через минуту здесь будет жарко.
Они отдалились метров на семьдесят, когда позади разразилась пальба. Стреляли немцы, обнаружившие трупы. Вадиму пришлось опять схватить девушку за шиворот, повалить на дно канавы, ждать, набираться терпения.
Битых два часа они спускались с горы через рощи буков и грабов, обходили скопления скал, подозрительные канавы. Девушка едва волочила ноги, но шла. Капитану почти не приходилось подгонять ее.
Выстрелы давно стихли. Посторонние личности их путь не пересекали. Только птицы прыгали по веткам, чирикали, радуясь приходу весны.
Привал они сделали лишь один раз, в удобной низине под скалой. Девушка приводила в порядок дыхание, чистила пальто, ворча под нос, что теперь его проще выбросить, нежели привести в божеский вид.
– У тебя есть еще одно, – напомнил Вадим. – Тоже не бог весть какое, но в нем ты по крайней мере не катилась с горы.
– Откуда ты знаешь? – Юля втянула голову в плечи.
– Работа такая, – объяснил Вадим и засмеялся.
Он видел это пальто на улице Весенней.
Девушка сообразила, расслабилась и сказала:
– Да, ты прав, у меня очень разнообразный гардероб. Он не должен привлекать внимания немцев и полицаев к моей персоне, но не всегда вызывает у них тошноту. Впрочем, не забываем про легкую хромоту, которую я иногда практикую, и запущенные педикулез с туберкулезом. – Юля тихо засмеялась.
Вадим извлек из ранца мертвого солдата серый хлеб в защитной пленке, галеты, плитку горького шоколада. Фляжка с водой у него имелась собственная.
– Не могу есть, – пожаловалась Юля. – Прости. Давай перекусим в следующий раз.
– Это ты поешь в следующий раз, – отрезал Вадим. – А я именно сейчас.
Он жевал отсыревшие безвкусные галеты, запивал их ключевой водой. Девушка свернулась клубочком и наблюдала за ним с какой-то затаенной грустью.
– Ты еще до войны переехала в Крым, – заметил Сиротин. – И с тех пор, наверное, ни разу не бывала в горах. Ты их боишься и ведешь себя так, словно попала на другую планету. Это нормально? Не ходила в турпоходы? Вы с коллегами не устраивали вылазки на природу?
– Я делом занималась, товарищ капитан, – заявила Юля. – У меня было очень много работы, которую я люблю. Личная жизнь отсутствовала, на участке я разводила исключительно крапиву, дом был запущен. Каждую свободную минуту я бежала в музей. Я живу этим, Вадим. Копаюсь в старых пыльных эстампах, гравюрах, с головой ухожу в книги, составляю какие-то бесчисленные реестры и описи. Могу часами бродить по выставочным залам, наслаждаться работами великих мастеров, разглядывать под лупой структуру полотна.
– Сочувствую. – Вадим усмехнулся. – Я не эксперт в области живописи и прочего антиквариата. Бродить часами – это для меня чересчур. Тебе ни разу не предлагали принять участие в партизанском движении?
– Предлагали. – Юля поежилась. – Приходили несколько раз на дворцовую территорию люди с гор. Аркадий Петрович их как-то представлял мне, толком не помню. Предлагали поучаствовать в освободительном движении, собирать информацию о немецких солдатах и офицерах, приходящих в музей, прислушиваться к их разговорам.
– Ты, конечно же, отклонила это заманчивое предложение?
– Я считаю, что каждый должен заниматься тем, что у него получается лучше всего. – Юля не пряталась, смотрела ему в глаза. – Я все равно не могла раздобыть никакой информации. Немецкие офицеры не решали свои вопросы в музее. Они приходили туда отдохнуть, отвлечься. Особо не разговаривали, порядок не нарушали. Хотя всякое бывало. Однажды пьяный артиллерийский офицер бросился с ножом на полотно Саврасова, стал его кромсать, кричал про смерть евреям, коммунистам, всему ненавистному русскому. У нас охраны как таковой не было, его свои же оттащили, на пинках спровадили к выходу. Бывало, немецкие офицеры предлагали мне поучаствовать в вечеринках, склоняли к прогулкам, к откровенному разврату. Аркадию Петровичу приходилось бежать на помощь, заступаться. Его фигура, как ни странно, имела вес среди чиновников оккупационной администрации. Немцы понимали, что другого такого специалиста им не найти.
Минут через двадцать они лежали на краю террасы, укрывшись за охапками низкорослого можжевельника. Красноватая древесина источала приятный запах.
Перед их глазами развернулась идиллическая панорама морского берега. Они спускались именно там, где нужно. С подножия гор сползали северные предместья Элидии.
Улицы в этой части города почему-то носили имена русских классиков: Чехова, Добролюбова, Грибоедова. Они тянулись волнообразно, крыши низкорослых строений повторяли их конфигурацию. Здесь находился частный сектор.
Намного дальше, за центральными кварталами, ближе к морю, проступали башни Марининского дворца, величавый шпиль церкви Во имя усекновения главы Иоанна Предтечи. За ними начиналось море, уходило за горизонт, переливалось оттенками бирюзы.
Вадим всматривался в ближайшие кварталы. Бинокль сегодня не помешал бы, хотя на зрение капитан пока не жаловался. Строения жались в кучки, где-то отступали от пустырей и свалок, сползали по склонам.
По дороге тряслась грузовая машина, вписалась на малой скорости в узкий поворот.
Полицейский патруль возник между деревьями. Мужчины с винтовками за плечами лениво брели по тротуару.
– Вон там я живу. – Юля развела пахучие ветки, показала пальцем. – Третья по счету улица от горы. Отсюда плохо видно.
– К тебе мы сегодня не пойдем. Возможно, в доме у тебя засада. Или ее там нет, но проверять мы точно не будем. Улица Зыряновская где?
– Как раз под нами, – сообщила неплохую новость Юля. – Она короткая, на самой окраине, соединяет улицу Чехова и еще какую-то. Я не помню. Смотри внимательно от свалки до водонапорной башни.
Теперь он прекрасно видел эту улицу. Да, одно название. Проезжая часть вся в колдобинах, повсюду грязь. Несколько электрических столбов, на задворках кучка скал, пара полуразвалившихся строений, явно не использующихся. Вся улица – шесть участков.
Дома в этой части города были сложены из ракушечника, материала дешевого и не требующего доставки.
– Зачем нам эта улица? – спросила Юля.
– Сазонов подкинул конспиративный адресок. Зыряновская, дом четыре. Бережных Павел и Наталья. Работают на немцев в гаражном хозяйстве, но вроде наши люди. Василий Лукич уверял, что надежные. Вот только какой из этих домов четвертый?
– Подожди. – Юля задумалась. – Там всего шесть участков, по три на каждой стороне дороги. Четвертый, как ни крути, посредине, откуда бы ни шел счет строений.
– Сгоревшее здание мы по понятным причинам исключаем, – заявил Вадим. – Пожар был не вчера и не сегодня. Пепелище заросло бурьяном, там негде жить.
– В таком случае выбор невелик. Это дом с черепичной крышей.
– С остатками таковой, – поправил девушку Вадим.
Данный участок ничем не отличался от соседних. В доме проживали не самые зажиточные люди. Огород они еще не вскапывали, мусор с грядок не сгребали. Деревья вдоль ограды стояли некрасивые, неухоженные. Захламленный двор окружали дощатые постройки. Подобраться к участку можно было с пустыря, миновав плетень и гору гнилой древесины.
Вадим насторожился. Хлопнула дверь, на крыльцо вышел лысоватый мужик в замшевой безрукавке. Он закурил самокрутку и поволокся в сарай, подтягивая мотню болтающихся штанов.
– Что-то не так? – спросила Юля, всматриваясь в его лицо.
– По словам Сазонова, семейство Бережных работает каждый день до шести вечера. Кроме воскресенья.
– Ну, не знаю, Вадим. – Юля повела плечами. – Это, наверное, не мое дело, но сегодня воскресенье.
Он тихо засмеялся. Эх, капитан!..
