Глава 8
Полковник Краус частично подтвердил эту информацию. Он мрачно выслушал ряд вопросов, пожал плечами и заявил, что министерство по делам оккупированных земель совместно с СС прорабатывало этот вопрос. Но при чем тут армейская разведка? У нее иные сферы интересов, другие задачи. Марининский дворец он, разумеется, посещал, даже дважды, поскольку ценит и любит искусство. Что может быть прекраснее германского Возрождения? Альбрехт Дюрер, Ганс Гольбейн Младший, Лукас Кранах!.. Каждый немец гордится ими. Разумеется, немецкая живопись должна находиться в Германии, причем не в какой-нибудь частной коллекции, а в знаменитых музеях, где этими шедеврами могут наслаждаться миллионы простых граждан великого рейха. Да, приказ Розенберга пришел поздно, когда войска противника отрезали Перекоп, а на Черном море прочно обосновалась советская морская авиация. Он лично этими вопросами не занимался, но готов подтвердить, что такая проблема действительно существовала, и германское командование пыталось ее решить.
В центре удивились, когда капитан снова вышел на связь. Там пообещали собрать разведданные и всю информацию, имеющуюся по этому вопросу.
Примерно через час радист из армейского отдела СМЕРШ отправил Сиротину сообщение. Советская резидентура в ялтинском порту работала неплохо. Устраивать диверсии в строго охраняемой зоне было проблематично, но информацию агенты собирали.
Теплоход «Карл-Теодор» действительно второго дня вышел из ялтинского порта и взял курс на город Констанцу. Ему удалось пройти примерно 110 морских миль, после чего он был атакован звеном советских штурмовиков «Ил-2».
Летчики по понятным причинам не знали, что везет судно. Красных крестов на палубе не было. Несколько раз самолеты заходили на цель, сбрасывали бомбы, поливали теплоход из пушек и пулеметов.
Недаром немцы как огня боялись этих штурмовиков и даже прозвали их черной смертью. Теплоход был потоплен, никто не спасся. Никакие ящики с сокровищами, понятное дело, не всплыли. Глубина моря в том районе составляла примерно 250 метров. Так что все музейные ценности, увы, оказались на дне.
– Это точно, ошибки быть не может? – спросил Вадим.
– Ошибка исключена, – последовал ответ. – Пилоты снижались до минимальной высоты, ясно видели название судна.
По второму вопросу ясности не было. Объект ВМФ действительно располагался в окрестностях Ялты. Причал, окруженный скалами, пара гротов, где могли прятаться субмарины в случае бомбежки. Солидная глубина у самого берега.
Но советский флот данный объект использовал не очень активно. Для капитального ремонта в тамошних мастерских не хватало мощностей. Слишком сложная дорога к порту. В Крыму имелись другие базы, куда более удобные и оснащенные.
При немцах там тоже не замечено было особой активности. Объект охранялся, но как именно он использовался?
По скудным сведениям разведки, сюда заходили небольшие субмарины, чтобы пополнить запасы горючего и продовольствия. С берега были видны только перископы, пропадающие в скалах. Могли ли немцы подогнать сюда лодку малого водоизмещения и забросить на борт дюжину ящиков? Да, конечно.
Но вот сделали ли они это?
Сумерки укладывались на землю. Музейные работники снова сидели кружком вокруг костра, вяло ели кашу из котелков.
«Странные люди, – подумал Вадим. – Радоваться надо, что спаслись. Но нет, переживают за свои сокровища».
Пожилой мужчина выглядел очень плохо. Он глухо кашлял, горло его было обмотано толстым шарфом. Юля свернулась клубочком, тоскливо смотрела на костер. Матильда Егоровна пила, обжигая губы, чай из алюминиевой кружки. Она как-то испуганно посмотрела на офицера контрразведки.
«А ведь они боятся, что их обвинят в сотрудничестве с нацистами, – подумал Вадим. – Пусть не сегодня, не завтра, а позже, когда все станет по-старому и утрясется. Самое ужасное, что могут, не станут разбираться, с чем это связано, почему эти люди остались в адских условиях на своих рабочих местах».
Валентин Сурков курил и вздрогнул, когда на него улеглась тень капитана СМЕРШ. Потом он задымил так энергично, словно Вадим уже отобрал у него самокрутку.
– Есть новости, товарищ офицер? – слабым голосом спросил старик Шабалдин. – Юленька сказала, что вы хотели навести справки.
– Пока ничего определенного, товарищ директор, – сказал Вадим, присел на корточки, поворошил веточкой тлеющую головешку. – Вопрос позволите, товарищи? Вы уверены, что немцы вывезли из музея все ценности? Ведь это не только экспозиции в многочисленных залах. Есть запасники, изделия, отправленные на реставрацию.
– Эх, молодой человек!.. – Шабалдин покачал головой и закашлялся. – Увы, за истекшие два с половиной года мы не отправили на реставрацию ни одной картины. Мастерская закрыта. Немцев этот вопрос мало беспокоил, хотя мы не раз его поднимали. В сорок первом году часть ценностей была потеряна. Это замечательные полотна, скульптуры, нумизматические коллекции. Пропала прекрасная библиотека графа Черкасова. Что-то сгорело, что-то разворовали, сломали, утопили. Все, что осталось, мы включили в новый реестр. Кто же знал, что им и воспользуются фашисты, когда станут собирать экспонаты для вывоза в Германию? В запасниках, увы, два раза случались пожары. Однажды после буйной офицерской вечеринки с участием женщин непристойного поведения загорелся Розовый зал, пострадали Суриков и Серов, а также две античные скульптуры. Кое-что нам удалось припрятать, не без этого. Приходилось рисковать. Нас расстреляли бы, вскройся этот факт. Несколько полотен находятся в тайнике, устроенном в зимнем саду. Кое-какую посуду мы пристроили под фонтаном.
– Пьяные полицаи как-то пришли, – мрачно сообщила Матильда Егоровна, кутаясь в шаль. – Тыкали штыками в Крамского, отдирали лепнину со стен. Аркадий Петрович так рассвирепел!.. Мы думали, он своими руками их задушит.
– Да, имелось неумолимое желание такого рода. – Старик усмехнулся. – Женщины оттащили. Хорошо, что в соседнем зале немецкий офицер прогуливался. Он решил покрасоваться перед Юленькой, да так гавкнул на этих негодяев, что они хвосты поджали и убежали.
– Вас убили бы, Аркадий Петрович, – заявила Юля. – Просто случай помог. Вадим Викторович, именно вмешательство товарища Шабалдина не раз помогало остановить кражу или осквернение наших раритетов. Это такой мужественный человек!..
– Не смущайте меня, Юленька, – сказал старик. – Что вы выдумываете? Все мы выполняли свою работу, два с половиной года хранили наши экспонаты, но, к сожалению, не смогли предотвратить то, что случилось в последние дни.
– Я коллекцию монет припрятал в саду под клумбой, – проворчал Сурков. – Немцы все стаскивали к входу. Я коробку ногой с крыльца скинул, когда никто не видел, а потом, как стемнело, закопал.
– Вы тоже молодец, Валентин, – сказал Шабалдин. – Что бы мы делали без этого человека, товарищ капитан. Он и шофер, и сторож, и мастер по мелкому ремонту. Если надо, может с полицаями договориться.
– Вам платили жалованье? – спросил Вадим.
– Да, мы понимаем, что это звучит отвратительно, – подумав, сказал Шабалдин. – Возможно, мы в чем-то виноваты. Со стороны виднее. Я далек от того, чтобы кого-то обвинять, но нас все оставили. Если бы не самоотверженность наших сотрудников, не чувство долга, любовь к своей работе, порой доходящая до фанатичности… – Шабалдин недоговорил, закашлялся.
Все остальные понуро молчали.
– Нам платили в среднем по шестьдесят марок, – опустив голову, сказал Сурков. – Не до шику, но на жизнь хватало. Руководство получало больше, рядовые сотрудники – меньше.
– Аркадий Петрович все свои сказочные богатства тратил на то, чтобы нас прокормить, – пробормотала Матильда Егоровна. – Покупал какую-то одежду моей старенькой маме, добывал дефицитные лекарства.
Капитан чувствовал себя неловко. Он скомкал беседу и покинул компанию.
Завершался очередной день. В лагере догорали костры, гремели ведра и котелки. Партизаны расползались по норам.
– День прошел, да и хрен с ним, – выдал где-то поблизости неугомонный Чернуля. – Завтра наши в наступление пойдут. Отвечаю, мужики. У меня видение было.
Вадим завернул за скалу, пролез через кустарник и спустился в овраг, по дну которого протекал ручей. Он сполоснул лицо, вытер руки о штаны и удрученно покачал головой. Мол, упростились вы до предела, товарищ капитан. Потом Сиротин сел на поваленное дерево и закурил.
Сквозь перекрещенные ветки подглядывала луна, тихо журчал ручей под ногами. Суета партизанской жизни здесь совсем не чувствовалась. Он даже отключился на пару минут. Вздрогнул, когда поблизости переломилась ветка.
– Простите, это я. Вы позволите присесть рядом?
– Да, Юля, пожалуйста. Вам не пора спать?
– Скоро пойду. Пока не спится.
Она сидела рядом, скромно сложив руки на коленях. В лунном свете прорисовывались курносая мордашка, запавшие глаза. Отмытые волосы венчал берет, натянутый зачем-то на самые уши.
– Вы не смущайтесь, курите, – прошептала девушка. – Я привыкла дышать табачным дымом. Немцы не церемонились, когда приходили в музей. Не все, конечно. Даже среди них встречались воспитанные люди. Мне кажется, вы хотели что-то сказать, но не решились в присутствии Аркадия Петровича. – Она повернула к нему лицо.
В глазах ее поблескивал печальный лунный огонек.
– Теплоход «Карл-Теодор» разбомбила советская авиация на полпути между Крымом и Румынией, – не стал он кривить душой. – Теплоход затонул вместе с пассажирами и грузом.
– Боже мой! – Юля закрыла лицо руками и застыла.
– О судьбе второй части коллекции ничего не известно. Есть серьезное опасение, что немцы вывезли ее на подводной лодке. Но подтверждений пока нет.
– А если не вывезли? – В глазах ее блеснула искорка и погасла. – Скажите, Вадим, это можно как-то уточнить?
– Сходить в порт и спросить? – Он пожал плечами. – Боюсь, Юля, что задачка сложнее, чем кажется.
«Но нет ничего невозможного», – вдруг подумал капитан, чем крайне удивил самого себя.
– Да, это глупо, немцы не станут ждать. – Юля погружалась в оцепенение. – Мы ни в коем случае не должны это говорить Аркадию Петровичу. Такие новости его убьют. Значит, все было напрасно. Два с половиной года мы пытались сохранить коллекцию, пусть не всю, но самую значительную часть. Нам многое удалось. Мы часто шли наперекор совести и страху.
– Я постараюсь все выяснить, Юля, – сказал Вадим и снова удивился своим словам.
Она недоверчиво посмотрела на него и сказала:
– Спасибо, Вадим. Будет хоть какая-то определенность. Знаете, почему-то я верю вам. Мне кажется, что вы не такой, как другие. Но я могу, конечно, ошибаться, принять за реальность ваше напускное сочувствие и желание помочь. – Она смутилась и отвернулась.
Ему самое время было возразить, но он молчал.
«Вдруг мои опасения оправданны и этот капитан – обычный пустобрех? Когда все закончится, именно он будет первым, кто призовет к суровому ответу весь коллектив музея, посмевший сотрудничать с немцами?» – раздумывала Юля.
– Вы прожили в оккупации больше двух лет, – сказал Вадим. – Как так получилось?
– А куда мне было деться? – Девушка с надрывом засмеялась. – Полуостров Крым – та же самая подводная лодка. Нарубить деревьев, связать плот и уплыть на нем? Наверное, я слишком ответственная, не могла бросить Шабалдина и музей, до последнего выполняла свои профессиональные обязанности так, как их представляла. У меня нет родителей. Аркадий Петрович стал мне за отца, квартирка на Грибоедова – домом. Я влюбилась в Крым, когда приехала сюда в начале сорок первого. Не надо мне Москвы и Ленинграда. Пришла во дворец в свой первый рабочий день и обомлела.
«Да уж, девушка явно не пролетарских кровей», – подумал Вадим.
– Ходила по залам, разглядывала картины и вдруг отчетливо поняла, что здесь мое призвание и ничего другого не будет. Когда пришли немцы, мы уже приготовились к расстрелу. Но нет, обошлось. Всех собрал так называемый бургомистр Сидор Караваев. Он переметнулся к немцам, а до войны работал в горисполкоме по хозяйственной части. Дескать, германское командование оказывает вам невиданную честь. Музей должен работать. Штат сокращается, каждому придется трудиться за троих. У всех будут пропуска, надежные охранные документы, стабильная зарплата и даже социальные льготы. Взамен германское командование требует добросовестной работы на благо рейха. Аркадий Петрович молодец. Он выбил для нас документы, аналогичные тем, что получали фольксдойче – этнические немцы, проживающие на оккупированных территориях. То есть нас теоретически не могли схватить, бросить в лагерь, расстрелять без причины, подвергнуть на улице насилию. Документы с особой меткой, понимаете?
– Да, я видел, как вас патруль на Весенней чуть не оприходовал, – сказал Вадим и усмехнулся. – Простите.
– Это они недавно такие стали. Понимают, что развязка близко, бесятся, перестают подчиняться начальству. Если вы думаете, что у меня имелся покровитель, то глубоко ошибаетесь. Никого нет. Я скорее умру, чем закручу интрижку с немецким офицером, пусть он даже образец высокой морали, гуманист и интеллигент в пятом поколении. Несколько раз я попадала в неприятные ситуации, но обходилось. Немцы зазывали меня на банкеты, торжественные мероприятия. Я тоже старалась отвиливать. Не скажу, что ко мне относились очень плохо.
– Тогда вам не в чем их упрекнуть, – вырвалось у Вадима.
– Они приставали, заигрывали, расточали намеки и предложения. Я ссылалась на застарелый фамильный туберкулез, на запущенный педикулез. Мне крайне не хотелось бы заразить господ офицеров. – Она тихо засмеялась. – Не поверите, в большинстве случаев это работало. Фашисты пятились от меня так, словно я была заминирована. Мне приходилось носить бесформенную одежду и страшные ботинки. Волосы я мыла только по большим праздникам, завязывала в узел.
Почему он вдруг стал ее внимательно слушать? Не любил Сиротин подобные душещипательные истории. Они имеются у каждого бойца и мирного жителя, попавшего в жернова войны.
Девушка тихо повествовала о том, как жила в оккупации.
8 ноября 1941 года на Южный берег Крыма пришли немцы. С ними вылезла всякая пена. Полицейские подразделения едва не превышали по численности немецкие боевые части. Откуда столько недовольных советской властью, трусов, предателей трудового народа, недобитого кулачья и пособников буржуазии?
Оккупанты тут же приступили к «окончательному решению еврейского вопроса». На третий день полицаи забрали Яшу Гринберга, не пожелавшего убыть в эвакуацию. Они бросили его в машину и увезли. Он шутил напоследок. Мол, я скоро вернусь, надоем еще своим нытьем.
Наутро бледный Репнин сообщил, что видел своими глазами, как Яшу, его больных родителей и еще три десятка евреев полицаи расстреляли в овраге за улицей Рассветной.
Казни продолжались несколько дней. Видимо, оккупанты выполняли план, спущенный им сверху. Потом они свезли трудоспособных евреев в гетто под Магарачем. Их заставляли работать. Каждую неделю кого-нибудь расстреливали.
Лагерь для военнопленных располагался на Боткинской улице. Тысячи советских солдат сидели за колючкой, умирали от голода и холода. Несколько раз Юля с подружками туда пробиралась, перебрасывала через колючку хлеб.
Охрана была из местных полицаев, стреляла без предупреждения. Приходилось увертываться, скатываться в овраг.
Полицаи проявляли бдительность. Если пленный припрятывал еду, брошенную ему, они выдергивали его из толпы и избивали до полусмерти ножками от стульев. Данное оружие почему-то было весьма популярно у этих сволочей.
Люди продолжали жить в своих домах, но под строгим контролем. По квартирам и участкам ходили специальные уполномоченные из местных жителей, все вынюхивали, высматривали, зачитывали постановления, издаваемые оккупационными властями.
В городе действовал комендантский час. Вечером и ночью патрули могли расстрелять любого человека, вышедшего на улицу без пропуска.
Люди голодали. Продуктов не хватало, все шло на нужды армии и полиции.
– Ели зеленуху – это такая черноморская рыбка, – рассказывала Юля. – Подростки ловили, подкармливали нас. Однажды добыли килограммов пятнадцать сухой кукурузы в початках, выменяли на старую одежду. Радости было немерено. Пинцетами выковыривали зерна, мололи в муку, потом варили ее с солью и жарили лепешки на сухой сковородке, чтобы какой-то вкус получался. Немцы с полицаями сперва не очень лютовали, призывали строить новую Россию без тиранов-большевиков. Звали на работу, требовали доносить на знакомых и соседей по первому подозрению в связях с подпольщиками. Даже танцы в городском клубе несколько раз устраивались. Они как-то смешно выглядели, проходили под прицелом автоматчиков. Однажды пацанов поймали. Забрались дураки ночью на почту, разворошили посылки, которые немцам приходили из Германии. Они загрузили съестное в мешок, а когда выбирались, на часовых с собаками нарвались. Их расстреляли на городской площади, чтобы другим неповадно было воровать. Родители в истерике бились, полицаи хохотали, руки им скручивали. Пацаны плакали, просили пощадить. После этого случая участились диверсии, полицаев резали неизвестные люди, однажды в окно администрации гранату бросили. Режим ужесточили, народ хватали по первому подозрению или доносу. Тотально отлавливали молодых парней, которые могли стать партизанами. Одних расстреливали без суда и следствия, других в лагеря отправляли.
Она рассказала, как оккупанты уничтожили всех евреев под Магарачем, расстреляли военнопленных в лагере на Боткинской. Как умирали коллеги по музею. Водитель Репнин был пойман патрулем в разгар комендантского часа. Он имел пропуск, но в этот день забыл его в музее. Пожилая Анна Васильевна Бахмутова загнулась от чахотки. Труп молодой Лизы Царицыной, обглоданный собаками, валялся в ее собственном дворе. Над ним причитала ополоумевшая мать.
– Но знаете, что было самое страшное, Вадим? – Юля съежилась, втянула голову в плечи. – Не зверства фашистов и их приспешников, не голод, не холод, не ужасы оккупации, к которым все же привыкли. А те два дня полного безвластья в сорок первом, когда ушли наши, а немцы еще не появились. Дикий страх сжимал горло, город словно вымер. Одни уехали, другие попрятались. Только ветер дул по улицам, носил мусор. И никого нигде, даже канонада прекратилась. Это изматывало, сводило с ума. Хотелось покончить с собой, чтобы избавиться от этого мучительного ожидания. Люди молили бога хоть о какой-то определенности. Еще свежа была в памяти катастрофа с теплоходом «Ливадия», которая произошла на наших глазах. Скажите, Вадим, когда все кончится? – Она устремила на него немигающий взгляд.
– Все уже кончилось, Юлия Владимировна, – ответил он и улыбнулся. – Возможно, вы не заметили, но так оно и есть. В город до прихода наших войск вы уже не спуститесь. Живите спокойно, осталось несколько дней. Потом все будет хорошо, обещаю. Мы оградим вас от возможных неприятностей.
У него вдруг возникло желание ее обнять. Ни к селу и ни к городу. Хотя как сказать? Она, наверное, почувствовала это, подалась к нему, прерывисто выдохнула.
Наваждение прошло. Вадим кашлянул, выбросил в воду окурок. Третью сигарету подряд вытянул.
– Пойдемте спать, Юлия Владимировна. Пора уже. Ночь не резиновая.
