Глава 7
К закату группа без потерь вернулась в Глуховский распадок. Настроение у участников дерзкой операции было приподнятое, несмотря на дикую усталость.
На завершающем участке пути им пришлось волочь полковника на себе и отпаивать коньяком, оставшимся в первой бутылке. В противном случае они рисковали не донести его. Сердце у начальника армейской разведки не на шутку пошаливало.
Его осматривал медик, пока Вадим в командирской пещере вводил Сазонова в курс дела.
Командир отряда сильно удивлялся. Мол, надо же, доставили пьяного полковника. Неужто прямо с банкета?
– Считайте, что с банкета, – ответил Сиротин. – Гуляют немцы по случаю проигрыша в войне. Держите, Василий Лукич. – Он сунул командиру вторую, и последнюю, бутылку коньяка. – Будет время, выпьете с Овчаруком за победу, за тех, кого с нами нет. Можете и мне граммульку оставить.
– Восхищаюсь я вами, Вадим Викторович, – уважительно пробормотал Сазонов. – Признаться честно, думали с Никитой, что на верную гибель идете. Да еще лучших людей моих с собой прихватили. Снимаем шляпы, Вадим Викторович, вы настоящий специалист своего дела. Чем еще мы можем вам помочь?
– Вы уверены, что здесь безопасно? В свете некоторых событий полицаи и их немецкие хозяева, мягко говоря, взбешены.
– В Глуховский распадок им не пройти, – уверил капитана Сазонов. – Мы перекрыли все лазейки. Да и не до нас теперь будет немцам. С каждым днем угроза наступления наших войск становится очевиднее. Они бросают все силы к Керчи и Бахчисараю, не могут набрасываться на каждый партизанский отряд. У них проблемы куда серьезнее.
– Вот здесь я с вами соглашусь, – сказал Вадим. – В ближайшие дни воздержитесь от проведения боевых акций в Ялте и Элидии, поберегите людей. Наша армия сама справится. Когда начнется наступление, тогда и поддержим, ударим в тыл бегущим фрицам. Все указания получим из центра по рации. Теперь пожелания, Василий Лукич. Мне нужны условия для работы. Пара хорошо проветриваемых помещений, звукоизоляция, рация с полным набором запасных аккумуляторных батарей и внешняя охрана на случай непредсказуемого поведения полковника Крауса. Пленный должен быть здоров, чист, накормлен. При этом он обязан понимать, что единственный способ сохранить свою жизнь – это сотрудничество с советской контрразведкой. Мне нужно как минимум двадцать четыре часа, чтобы закончить работу. Радист не потребуется. Я сам этому делу обучен. Но все мои просьбы и приказы должны выполняться беспрекословно.
Он поспал четыре часа, а последующие сутки работал как проклятый. Он изучал документы, доставленные в отряд, – личные дела, рапорты, отчеты, докладные. Краткие сведения об агентах капитан записывал на отдельных листах.
С полковником он беседовал по мере надобности. Сиротин не хотел угрожать, пытать, добывать сведения раскаленным железом. Он верил в доверительные отношения как залог плодотворной работы. Полковник устал, трудно расставался с привычным укладом, замыкался в себе, но не отказывался от еды и от чая.
Установление контакта занимало время, но Сиротин не спешил. Он знал, что со дня на день наши войска перейдут в наступление, а расстояния в Крыму отнюдь не сибирские.
Полковник понемногу начинал говорить, требовал гарантий, просил предоставить ему информацию о положении дел на фронтах. На подобные сведения Вадим не скупился, будущее германской армии рисовал в самых мрачных красках. Полковник и сам это понимал, умел отличать правду от преувеличений.
– Хитрость не пройдет, герр оберст, – сразу предупредил его Вадим. – Вам незачем юлить, набивать себе цену и что-то утаивать. Молите бога, что вы не служите в СС. В противном случае я не стал бы с вами даже разговаривать. Я знаю, что ваше ведомство не очень чтит СС, большинство сотрудников недолюбливает Адольфа Гитлера и НСДАП. Армейская разведка не устраивает массовый геноцид в Европе и Советском Союзе. Именно поэтому вы сидите напротив меня, пьете чай с сушками, и я из кожи вон лезу, чтобы вам понравиться. Кстати, господин полковник, у ведомства, которое я представляю, имеются сведения о том, что абвер скоро будет расформирован и передан РСХА, которым заведует Гиммлер. Тогда-то и полетят головы добросовестных служак, ошибочно полагающих, что они выполняют присягу. Вам же не хочется служить под началом Гиммлера, к тому же участвовать в заведомо проигрышной кампании?
Полковник рассказывал о работе абвера в Крыму. Особо впечатлительных достижений у этой конторы тут не было. Разгром нескольких подпольных организаций, внедрение своих людей в партизанские отряды, арест офицера советской разведки, работавшего в штабе 17-й армии.
Сведения о численности противника у советского командования имелись, но требовали уточнения. В принципе данные разведки подтверждались.
Полгода назад 17-я немецкая армия эвакуировалась с Таманского полуострова, усилила группировку в Крыму. В текущий момент прорабатывался вопрос эвакуации ее штаба в Румынию морским путем. Иллюзий у немецкого командования не было.
Сейчас на полуострове были блокированы пять немецких и семь румынских дивизий, а также энное количество специальных частей – инженерные, охранные, строительные, саперные. Полк специального назначения «Бергман», 9-я дивизия ПВО, включая зенитный бронепоезд «Михель», артиллерийский полк, три полка береговой обороны, несколько дивизионов штурмовых орудий, два бронетанковых полка. В Крыму заперты примерно 200 тысяч человек силы и большое количество вооружений.
Единственное, что неплохо удалось абверу, – создать агентурную сеть. В нее вербовались в основном местные жители, не скомпрометировавшие себя явным сотрудничеством с гитлеровским режимом. Явки, пароли, конспиративные квартиры. У каждого собственная зона ответственности: портовое хозяйство, железные и шоссейные дороги, энергетика, водные ресурсы, системы связи. После возвращения советской власти эти люди будут собирать информацию о передвижениях войск, проводить диверсии и теракты, готовить почву для триумфального возвращения великой германской армии.
Он выжал из полковника все, что мог, снова на несколько часов провалился в сон, потом не отходил от рации. Капитан долго стучал ключом, передавал в центр личные данные агентов.
Иногда приходил Белоусов, приносил еду, сообщал последние известия. В городе суматоха, немцы эвакуируют учреждения – одни в Румынию, другие в Севастополь. Море контролируют наша авиация и торпедные катера. Несколько судов уже подбили. Не за горами повальная паника. Эх, нанести бы исподтишка пару ударов!..
– Сегодня ночью пойдем в город, – сообщил Белоусов. – В надежном месте припрятаны кое-какие продукты. Нужно поднять все это несчастье в распадок. А то еще пара дней – и пять десятков человек перейдут на подножный корм.
– И давайте без отсебятины, Семен, – посоветовал Вадим. – Понимаю, велик соблазн разнести какую-нибудь немецкую колонну, но не забывайте, что голодные товарищи вас ждут. Не убежит ваша колонна, скоро все спустимся.
– Да мы понимаем, товарищ капитан, – сказал Семен. – Ладно, провизию притащим без приключений. А Петьку Чернулю с собой брать не будем, ну его на фиг.
Пришла радиограмма из центра. Дескать, благодарим за выполнение задания, ваша информация имеет огромное значение. Базу не покидайте до прихода наших войск. Полковника Крауса изолировать, откормить, подлечить, никаких мер физического воздействия не применять. Такие фрукты слишком ценны, чтобы ими разбрасываться.
Впервые за много дней он спал без задних ног, с чувством выполненного долга, как ребенок, у которого нет проблем и вся жизнь впереди.
Проснулся капитан лишь к обеду. Он долго не мог понять, где находится и почему такая пустота в голове.
В лагере было шумно. Группа Белоусова опоздала с возвращением на два часа, и взволнованный Сазонов чуть не послал по их души спасательную команду. Но парни вернулась, принесли продукты.
Задержались они по уважительной причине. Им пришлось выводить из города нескольких гражданских. Люди пытались выйти сами, отсидеться в горах. Они добрались до окраины улицы Грибоедова, где их и заметили партизаны, колдующие у заброшенного зернохранилища. Поодаль курсировали полицаи на мотоциклах, кого-то высматривали. Белоусову и его ребятам пришлось отсиживаться, а потом поднимать этих штатских в горы. Они еще и вещи с собой тащили!
Беженцы сидели у костра, оборванные, грязные, лишенные всяческих сил. Они выдохлись настолько, что какое-то время не могли разговаривать.
Пожилой мужчина с всклокоченной седой шевелюрой временами брался за сердце, как-то досадливо качал головой, слепо щурился. Зрение подводило его. На морщинистом лице этого человека четко проступала интеллигентность в десятом колене.
Второй мужчина был попроще, средних лет, с исцарапанным лицом, на котором застыла скорбная маска. Он пытался улыбаться, но лицо его перекашивалось.
Молодая женщина и дама постарше тоже выглядели неважно. Под глазами девушки залегли круги, кожа посерела. Волнистые волосы представляли собой унылое зрелище. Возможно, в прошлой жизни она была привлекательной, но сегодня от былого шарма не осталось и следа. Усталость гнула ее к земле, она свернулась клубком, туманились глаза.
Особа постарше более-менее держалась. Ей было далеко за сорок, она осунулась, щеки ввалились. Мятое пальто висело на ней мешком. Женщина постоянно вздыхала.
У капитана создавалось ощущение, что эта компания не очень-то радовалась своему чудесному спасению. Этих людей что-то тревожило, не давало покоя.
Он, как и все, ходил поодаль, присматривался к людям. Партизаны пытались разговорить женщин. Те плакали, закрывались руками. Парни смущенно переглядывались, пожимали плечами.
– Эй, оставьте людей в покое! – заявил Сазонов. – Овчарук, распорядитесь, чтобы им дали воду, покормили и спать положили. Всех в одну пещеру. Да мне плевать, в какую именно. Вон их сколько!
Недостатка в подземных норах тут действительно не существовало. Беженцы из Элидии уснули в одной из них.
В остальном этот день ничем не отличался от предыдущих. Полковник Краус томился в заточении. Бойцы занимались своими делами.
Василий Лукич Сазонов лежал в своей пещере, перелистывал какие-то паспорта, удостоверения личности, временные немецкие пропуска. Завидев офицера контрразведки, он начал неохотно подниматься, но Вадим махнул рукой. Мол, лежите уж.
В углу пещеры на пеньке сидел Овчарук и пускал дым в потолок. Цигарка из газетной бумаги тлела с хищным шипением, словно собиралась взорваться.
– Все эти люди – сотрудники художественного музея, – сказал Сазонов. – Того, что на Весенней. Это Марининский дворец, бывшие графские владения, когда-то переданные в собственность самодержцу.
– Знаю. – Вадим кивнул. – Символ проклятого царизма и всемирное культурно-историческое наследие. До войны наши граждане в его залах могли насладиться творениями великих мастеров, приобщиться к быту властителей-узурпаторов.
– Да, примерно так. – Сазонов ухмыльнулся. – Там имелась постоянная экспозиция, часто привозились коллекции из других музеев. Перед войной открылась выставка работ, доставленных из ленинградского Русского музея. По преступному головотяпству все это досталось немцам. Оккупанты, как ни странно, дворец не разрушили, выставку не закрыли. Музей продолжал работать. Наши граждане ходили туда редко. Основными посетителями были немцы и их румынские союзники. Штат музея оккупанты сохранили. Они даже зарплату какую-то выдавали сотрудникам, представляете? Мы еще разберемся, зачем эти люди согласились работать с немцами.
– Оставьте, Василий Лукич. Вы же умный человек. – Вадим нахмурился. – Не согласись они сотрудничать, во что бы превратилось наше культурное достояние? Давайте не будем всех чесать под одну гребенку. Каждый такой случай следует рассматривать в особом порядке. Музейная работа очень сложная. Вы даже представить не можете, сколько стоит отдельно взятая работа того же Яна ван Эйка или, допустим, Роберта Компейна. Какой ущерб будет нанесен стране, если все это затеряется, пропадет, сгорит или осядет в частной коллекции.
– Я даже не могу представить, кто такие эти товарищи, перечисленные вами, – заявил Сазонов.
– Мастера ранней фламандской живописи, – ответил Вадим. – Василий Лукич, цена одной их картины, которую некоторые посчитают за мазню, эквивалентна полному оснащению и приготовлению к бою танкового полка. Искусство – страшная сила, не забывайте. Вы правильно сказали про преступное головотяпство. А ведь это может быть и злым умыслом. Что известно по этим людям?
– Они говорят, что немцы уже несколько дней вывозят ценности из музея, отправляют в порт. Последние два дня оккупанты не разрешали сотрудникам покидать музей, заставляли упаковывать предметы экспозиции. Кто-то пустил слушок, что перед отъездом немцев всех расстреляют, возможно, небезосновательный. Четверым удалось покинуть дворец и выбраться берегом к городским окраинам. Двое даже чемоданы с собой прихватили. Там они и нарвались на людей Семена. Немцы пытались их вернуть, но особого рвения не проявляли – не столь уж важные птицы. Это Шабалдин Аркадий Петрович. – Сазонов начал перелистывать бумаги. – Бессменный директор музея и хранитель коллекции. Не еврей, поэтому немцы оставили его на должности. Человеку глубоко за шестьдесят, он на этом посту с двадцатых годов. Сурков Валентин Ефремович, в армию не попал по причине искривленного позвоночника, в музее с сорок первого года. Был сторожем, водителем, грузчиком, занимался всякими подсобными работами. Принят на место некого Репнина, погибшего в ноябре сорок первого. Некрасова Юлия Владимировна, младший научный сотрудник, шестнадцатого года рождения, москвичка, незадолго до войны направлена на работу в Марининский дворец. Детей нет, не замужем, уверяет, что с немцами не сотрудничала, просто занималась своей работой. Четвертая особа – Костицкая Матильда Егоровна, сорок пять лет, уроженка Крыма, одинока, детей нет. Муж скончался в тридцать восьмом году, как она уверяет, от запущенной пневмонии. Искусствовед, старший научный сотрудник, по совместительству смотритель музея.
– Что вы собираетесь с ними делать?
– Хотел бы я знать. – Сазонов пожал плечами. – Пока ничего, пусть живут, сил набираются. Позднее будем разбираться, как вы выразились, с каждым случаем по отдельности.
Примерно через час, когда день клонился к вечеру, Вадим опять блуждал по лагерю. Горели костры, партизаны варили кашу.
Из берлоги Сазонова доносился взволнованный, дрожащий женский голос. Заинтригованный Вадим подошел поближе, стал слушать.
– Вы не понимаете, товарищ Сазонов. Они вывозят все. Этого нельзя допустить. Груженые машины каждый день отправляются в порт. Если я для вас не авторитет, то прислушайтесь к мнению Аркадия Петровича. Он не будет напрасно жаловаться! Надо что-то делать, остановить их, пока они не разграбили музей до основания.
– Юлия Владимировна, вы понимаете, чего от нас просите? – проворчал Сазонов. – Мы не можем сбросить в порт десант, остановить и развернуть все немецкие транспорты, идущие морем в Румынию. Сами говорите, что все уже разграбили.
– Нет, пока еще не все! – воскликнула женщина. – Я же пытаюсь вам объяснить!.. Нельзя позволить им сделать такое! Это шедевры мирового изобразительного искусства, всенародное достояние, золотой фонд не только российской, но и мировой живописи! Почему вы не хотите понять? Это фламандцы Антон ван Дейк, Якоб Йорданс, Пауль Рубенс, два бесценных полотна Питера Брейгеля. Итальянец Веронезе – «Завтрак Венеры», Тинторетто – «Христос перед распятием», Пармиджанино – «Дама с младенцем», Якопо Пантормо – «Портрет графини Венчини». Это все, чем гордится русская живопись: Суриков, Серов, Верещагин, Левитан, Айвазовский, Поленов, Крамской, Шишкин, Грабарь, Ге… – Она выдохлась, закашлялась.
– Чего ге? – не понял Сазонов.
– Боже мой! – вскричала женщина. – Не расстраивайте меня совсем, Василий Лукич!
– Николай Николаевич Ге, мастер русского портрета, – сообщил Вадим, входя в пещеру. – Фамилия такая, довольно необычная, досталась от деда-француза. Действительно, Василий Лукич, могли бы на досуге полистать альбом с репродукциями. Русский как-никак человек.
– А мы с Василием Лукичом только Петрова знаем, – заявил Никита Овчарук. – Точно, командир?
– Какого еще Петрова? – проворчал пристыженный Сазонов.
– Водкина. – Овчарук украдкой подмигнул Вадиму.
Женщина повернулась, мазнула капитана беглым взглядом. Волосы под беретом теперь были чистые. Она хлопнула глазами, нахмурилась. Лицо этого мужчины показалось ей знакомым.
– Здравствуйте. – Она сглотнула. – Я, кажется, вас где-то видела несколько дней назад.
– Позавчера, если точнее, – подсказал Сиротин и улыбнулся. – Дело было днем. Вы шли по Весенней улице в сторону центральной площади. К вам пристал полицейский патруль.
– Да, все правильно. – Она помедлила и продолжила: – Обычно не приставали, только облизывали голодными глазами. Я показывала пропуск, подписанный комендантом Горманом, и этого хватало. А сейчас они злые, даже командиров не слушаются. Подошел немецкий офицер, и полицаи отстали от меня.
– Вы не запомнили лицо офицера?
– Боже мой! – Она прижала к груди руки с худыми пальцами. – Я помню эти глаза. – Девушка задрожала, резко попятилась. – Василий Лукич, да это же!.. Нет, этого не может быть. – Девушка растерянно посмотрела на Вадима и облегченно выдохнула: – Да, поняла. А сперва подумала…
– Я хороший немецкий офицер, – заявил Вадим. – Все в порядке, не надо нервничать. Капитан Сиротин, контрразведка СМЕРШ Приморской армии. Вы Юлия Некрасова, если не ошибаюсь?
– Да, это я. – Взгляд девушки затуманился. – Подождите, товарищ Сиротин. Да, я поняла, вы просто переоделись. Я тогда успела сбегать домой, потом дала крюк через порт. В центре Элидии раздавались выстрелы, там что-то взрывалось. Мы в музее надеялись, что это наступление Красной армии, но нет. Вы имели отношение к этой стрельбе?
– Опосредованное. – Вадим любезно улыбнулся. – Ничего особенного, Юлия Владимировна. Я частично слышал ваш разговор, примерно в курсе назревшей проблемы. Можете охарактеризовать ее масштабы? Желательно сначала, но коротко, не растекаясь мыслью по древу. Хотелось бы выслушать и мнение директора, но раз его здесь нет…
– Аркадий Петрович ужасно себя чувствует, – сказала женщина. – Он подпишется под каждым моим словом. Мы работаем вместе больше трех лет. Боюсь, что у Аркадия Петровича воспаление легких. Дай бог, чтобы это было не так. Он еле поднялся сюда. Сейчас лежит, с ним медик, кажется, начинается делирий. Я очень тревожусь за его состояние.
– Оклемается, Юлия Владимировна, – отмахнулся Овчарук. – Наш Мезенцев и не таких на ноги поднимал. Вы говорите, не отвлекайтесь.
– Хорошо, я самую суть. – Девушка стала разминать худые пальчики так, словно они замерзли. – К началу войны наш дворец был переполнен. Помимо своих коллекций в двух огромных залах экспонировалась выставка из Русского музея. Это в основном передвижники. Было такое течение в русской живописи второй половины девятнадцатого века. Только в этих залах выставлялось больше ста работ. Мы звонили в Ленинград, слали уведомления, чтобы их забрали, но Русский музей отказался. Там ссылались на распоряжение первого секретаря здешнего обкома. Дескать, не стоит рисковать. Сложная транспортировка, да и судьба Ленинграда не ясна. В итоге вот что получилось. – Девушка развела руками. – Ленинград остался наш, а Крым отдали.
– Все верно, – сказал Сазонов и поморщился. – Я водил знакомство кое с кем из крымского руководства. Там четко люди говорили: Крым не отдадим. Все ценности музеев останутся здесь, нужно только упрятать их в подвалы от бомбежек. А когда очнулись, поняли, что немцев не остановить, такая паника началась!.. Неудивительно, что про музейные ценности вспомнили в последнюю очередь.
– Эвакуировали другие дворцы и музеи, – сказала Юля. – Из Ялты, Массандры, Феодосии. Про нас забыли! Пятого ноября прибыли сотрудники НКВД, сказали, чтобы мы срочно готовили коллекции к эвакуации. Завтра придет транспорт, и все музейное хозяйство отправится в Грузию. У нас и так осталось мало сотрудников. Мы работали как проклятые, все самое ценное свезли в порт. На наших глазах погиб теплоход «Ливадия». Его потопил немецкий самолет. – Губы девушки задрожали. – Тут творилось что-то невообразимое. Прибежал офицер НКВД, сказал, что наш транспорт не придет по техническим причинам, никакого другого судна тоже не будет. А немцы уже подходили. Нас бросили, понимаете? Группа НКВД кинулась охранять горком, а мы остались в порту, в основном женщины. Наше счастье, что мародеры и уголовники не узнали, что находится в наших ящиках. Иначе нас просто вырезали бы! Часть коллекции мы погрузили в автобус из музейного гаража, остатки поместили в стационарные портовые контейнеры, заперли. Впоследствии часть груза из контейнеров пропала, что-то удалось спасти. Самое ценное мы рассовали по подвалам дворца, но спрятать так, чтобы никто не нашел, было невозможно. Вы не представляете этот ужас. Красная армия уже ушла, а немецкая еще не подтянулась. Почти двое суток мы сидели в подвешенном состоянии, по одному бегали домой, чтобы убедиться, что там все в порядке. Под вечер восьмого ноября немцы без боя вошли в Ялту, а потом и в Элидию. Влезли в музей, смеялись, глазели, языками цокали…
– Юлия Владимировна, прошу прощения, – мягко перебил ее Вадим. – Мы вам всячески сочувствуем, но личная драма есть у каждого из нас. Вы живы. Давайте не будем так нагнетать трагедию, хорошо?
– Простите. Наверное, вы правы. – Девушка опустила голову. – Немцы появились вечером, а утром прибыл некий уполномоченный офицер. Он сносно изъяснялся по-русски, построил всех, кто остался в музее, и объявил задачу: дворцово-парковый комплекс должен работать, сиять, экспонаты – стоять и висеть на своих местах. Германские специалисты проведут полную инвентаризацию. Не буду рассказывать, как нам жилось эти два с половиной года. Мы не прислуживали немцам. – Девушка заносчиво задрала нос. – Мы выполняли свою работу, которую никто за нас не сделал бы, сохраняли наши ценности! Немцы действительно вели учет. Многое из того, что было разворовано в сорок первом, удалось вернуть в музей. Не хочу обелять фашистов, но за комплексом они следили. В этом нет ничего странного. На примере нашего дворца немцы хотели показать всему миру, как берегут историческое наследие. За сохранность ценностей отвечали СС и ведомство Розенберга, министра по оккупированным территориям. В музее работали какие-то немецкие ученые. Они называли себя искусствоведами, но больше всего их волновала стоимость картин. Из разговоров мы понимали, что готовится вывоз в Германию всех наших шедевров. Немцы составляли описи, некоторые вещи упаковывали и увозили в неизвестном направлении. Мы ничего не могли сделать. Аркадий Петрович вмешался, когда эти вот искусствоведы сняли со стены в Голубом зале «Искушение Христа» Йорданса. Они просто надавали ему тумаков, и мы два дня лечили его примочками. Но все-таки большинство предметов искусства до недавнего времени оставалось в Крыму. Часть хранилась в запасниках, другая выставлялась на обозрение. Немцы корчили из себя знатоков, приезжали целыми группами, ходили по залам с умным видом. Несколько раз после них пропадала серебряная посуда восемнадцатого века.
– Не поздно они спохватились по поводу вывоза экспонатов? – проворчал Сазонов. – Наши окружили их со всех сторон. По суше не выбраться, над морем господствует наша авиация.
– Так же как мы в сорок первом, – буркнул Вадим. – До последнего не верили, что Крым придется отдать, ждали чего-то несбыточного. Так и немцы. Они надеются, что вот-вот случится перелом, с неба спустятся резервы, вступит в бой мифическое оружие возмездия. Хрен им! Не случится и не вступит.
– Да, из разговоров офицеров мы делали вывод, что ожидается некий приказ министра Розенберга, – сказала Юля. – Он поступил поздно, но был категоричным: все крымские ценности отправлять в рейх. Началась суматоха. Нам звонили коллеги из Феодосии, из Массандры. Они говорили, что немцы тотально грабят музеи, свозят ценности в порты, не только в ялтинский, но и в феодосийский, керченский.
– Что случилось в последние два дня, Юлия Владимировна?
– Немцы вели себя как их предки, германские вандалы. – Юля передернула плечами. – Хотя я не могу отвечать за другие музеи, видела только свой. Они подгоняли машины к крыльцу, топали по залам в сапогах, срывали картины. Если тяжело, вырезали холсты из рам, скручивали их в рулоны. Бронзовую и серебряную посуду швыряли в саквояжи, чемоданы. Выносили даже мебель, парчу, кроватные покрывала, шторы. В тот день, когда вы меня видели, я больше не могла на это смотреть. Господи!.. – Юля задрожала. – Сама не верю, что это сделала. У крыльца стояли грузовые «опели», немцы таскали экспонаты в кузов и просто бросали. Им даже в голову не приходило, что есть определенные правила хранения и транспортировки предметов искусства. В холле навалили целую гору. Я умыкнула Шишкина, знаменитый «Утренний лес», обернула полотно вокруг себя, завязала бечевкой. Сверху натянула пальто. Если бы те полицаи заметили картину, то расстреляли бы меня на месте. Им только повод дай. Очень неудобно было идти. Спасибо вам, выручили. Но я же не знала, что вы наш. Я живу дальше, на улице Грибоедова. Это маленькая квартирка в двухэтажном доме. В начале сорок первого ее выделило мне руководство музея. Я спрятала Шишкина под половицами. Хоть что-то смогла сделать. Он до сих пор там… надеюсь. Потом параллельной улицей вышла на восточную окраину Элидии. У администрации и полицейского участка стреляли. Примерно через полчаса я была в порту. У меня есть пропуск для прохода в порт. Немцы выдали их всем музейным работникам. Я делала умный вид, ходила с папкой, будто пересчитывала какие-то контейнеры, а сама смотрела по сторонам. У четвертого причала стоял небольшой теплоход «Карл-Теодор». Я запомнила название. Солдаты в мундирах СС грузили на него наши ценности. Грызлись офицеры, что-то не могли поделить. Прибежал работник порта, испуганный такой, показывал на небо. Но часть коллекции немцы все равно погрузили, теплоход ушел. Осталась примерно дюжина больших ящиков, маркированных красной краской. Они лежали отдельно. Я знаю, что в них все самое ценное. Полотна европейских мастеров семнадцатого и восемнадцатого веков, позднее германское Возрождение, голландцы, фламандцы. Работы Айвазовского, Крамского, Репина, гравюры, эстампы Брейгеля. Этим двенадцати ящикам нет цены. Они равносильны всем прочим сокровищам Крыма!
– Значит, немцы не рискнули отправлять теплоходом эту часть коллекции? – спросил Вадим.
– Да, – подтвердила девушка. – Я шаталась вдоль причала, рисковала привлечь к себе внимание. Подошел портовый погрузчик, ящики свалили в прицеп и повезли куда-то в восточную часть гавани. Я пошла за ними. Там закрытая территория, начинаются береговые скалы. За железными воротами что-то вроде складской территории. Подходить было рискованно. Меня все равно остановили бы часовые.
– Мужики, вы местные. Что там может быть? – спросил Вадим.
– Не поверите, товарищ капитан, но уже в середине тридцатых годов там была закрытая зона ВМФ. Немцы воспользовались тем, что было построено до них, – проговорил Овчарук.
– Гавань для подводных лодок среднего водоизмещения, – уточнил Сазонов. – Туда действительно ведет извилистая дорога от гавани. Думаю, с полкилометра. Там гроты, причалы, небольшой ремонтный цех. Не бог весть какой таинственный объект, но пару субмарин вместить может.
– Я так и думал, – сказал Вадим. – Сочувствую, Юлия Владимировна, но похоже на то, что мы тут бессильны. Большую часть вашей коллекции немцы отправили «Карлом-Теодором» в Румынию. Остальное они могли вывезти на подводной лодке, что, безусловно, надежнее и безопаснее. Если это произошло позавчера, то… – Он не стал продолжать, все и так было ясно.
Женщина побледнела, поискала глазами, куда присесть, и не нашла.
– Ужасно! Как я расскажу об этом Аркадию Петровичу? Он не выдержит таких известий.
– Не рассказывайте, – посоветовал ей Вадим. – Я все понимаю, Юлия Владимировна. Но давайте не будем нервничать раньше времени. Я попробую навести справки. Пока нельзя утверждать, что самое страшное уже произошло.
