Часть третья. Самая счастливая
Глава 21. 1533 год
Встав утром со стульчака и вымыв руки, Анна почувствовала нарастающий внутри восторг. Месячные задерживались уже на неделю, грудь стала чувствительной, и сегодня, проснувшись, она впервые почувствовала тошноту. Она носит ребенка, в этом не могло быть сомнений.
Анна поспешила отыскать Генриха, но он заседал со своим советом. Она нетерпеливо и беспокойно стала ждать на галерее, пока он не выйдет. Наконец это произошло. Анна торопливо подошла к королю, державшиеся позади него лорды обратили на нее любопытные взгляды.
– Я должна поговорить с вашей милостью, – тихо сказала Анна, едва способная сдерживаться.
Что скажет Генрих, когда она объявит ему, что у нее под поясом спит наследник Англии?
– Конечно, дорогая, – согласился он. – Джентльмены, мы встретимся завтра в то же время.
И к тому моменту все изменится!
Король отвел Анну в находившуюся неподалеку часовню. В глазах его был вопрос.
– У меня будет ребенок! – выпалила Анна.
Лицо короля изменилось – на нем засияла лучезарная улыбка.
– Благодарю Тебя, Господи! – выдохнул он, затем поклонился распятию на алтаре и снова повернулся к Анне. – Вы понимаете, что это означает? Это оправдание всего, что я сделал. Небеса улыбаются нам обоим. Наш брак будет воистину благословенным. О моя дорогая, я так горжусь вами! – Заключив Анну в объятия, Генрих очень бережно и нежно поцеловал ее и наставительно добавил: – Вы должны беречь себя. У вас под поясом ценнейшая ноша. Благодарю вас, Анна, благодарю! Вам не понять, как важна для меня эта новость. – Он положил руку ей на живот. – Сын – наследник Англии и ее спаситель, не меньше. Теперь мы освободимся от угрозы гражданской войны.
– Я счастливейшая из женщин! – ликовала Анна. – Моим королевским девизом будет такой: «Самая счастливая», он будет напоминать мне об этом дорогом сердцу моменте.
– Нам нужно срочно пожениться, – забеспокоился Генрих. – Я сейчас же пойду и переговорю с Кранмером.
В покои Анны Генрих вошел радостным:
– Кранмер сказал, нет никаких препятствий к браку и мой союз с Екатериной окончательно аннулирован и недействителен. Он обещает официально подтвердить все в суде. Дорогая, нам незачем ждать и ни к чему терять время. Люди должны быть уверены, что наш ребенок зачат в законном брачном союзе. Нам нужно пожениться немедленно.
В день празднования обращения святого Павла, двадцать пятого января, Анна поднялась с постели затемно. Анна Саваж была уже одета и ждала свою госпожу, чтобы наряжать ее к свадьбе. Дворец еще был погружен в дремоту.
Анна выбрала наряд из белого атласа, а волосы пожелала оставить распущенными в знак символической девственности королевы. Чудесное платье с низким квадратным вырезом, свисающими рукавами, заостренным книзу корсажем и тяжелыми юбками. Его шили с расчетом произвести впечатление, но эта свадьба должна была состояться тайно, так что Анна позволила своим дамам спрятать эту красоту под просторной бархатной накидкой на меху.
Анна Саваж несла шлейф за своей госпожой, пока та молча поднималась по пустынной винтовой лестнице в маленькую часовню, расположенную на самом верху башни. Здесь дам ожидал духовник короля доктор Ли в полном облачении. Потом появился и сам Генрих в сопровождении своих джентльменов, с которых взял клятву держать все в тайне: Норриса, который встретился с Анной немного хмурым и укоризненным взглядом; Томаса Хиниджа из личных покоев короля и Уильяма Бреретона. Анна Саваж сняла со своей госпожи накидку. Анна грациозно сделала реверанс перед Генрихом, тот взял ее руку и поцеловал.
– Вы прекрасны, – сказал король, впившись в нее взглядом.
Они вместе встали на колени перед алтарем, и доктор Ли начал нараспев произносить слова, совершая Святое таинство брака. Король неотрывно смотрел в глаза Анне, когда они давали обеты.
– Я, Генрих, беру тебя, Анна…
– Я, Анна, беру тебя, Генрих…
– Тех, кого соединил Господь, да не разлучит никакой человек! – провозгласил доктор Ли и объявил их мужем и женой.
Анна едва могла сдержаться. Ей хотелось прокричать всему миру, что она теперь супруга Генриха и королева, но этот порыв пришлось подавить. Ждать публичного оглашения их брака осталось недолго, ведь пройдет несколько недель, и ее беременность станет заметной. Она удовлетворилась сделанным друзьям признанием, что теперь уверена в скором браке с королем не меньше, чем в собственной смерти.
После того как Анна стала его супругой, Генрих вознамерился не допускать никаких возражений против свершившегося брака. Дабы предотвратить любые выражения несогласия, он отослал Екатерину в замок Эмптхилл, расположенный в сорока шести милях от Лондона, желая тем сломить ее упорство.
Анна радостно боролась с тошнотой, которая преследовала ее с первых дней беременности. Единственным действенным средством было поедание яблок – у нее вдруг развилось к ним пристрастие. Однажды, выходя из своих покоев с группой придворных, Анна увидела шедшего ей навстречу по галерее Тома Уайетта. Он остановился и сухо поклонился, избегая ее взгляда. Она проучит его. Ишь как холодно стал держаться, это он-то, с таким пылом увивавшийся за ней в былые времена!
– Том, у вас есть яблоки? – игриво спросила Анна. – Мне страшно хочется яблок, никогда еще со мной такого не случалось! Король говорит, это признак того, что я жду ребенка, но дело не в этом. – При взгляде на лицо Тома она прыснула со смеху.
Тот развернулся и пошел прочь. Анна искала его весь день, намереваясь извиниться, но Уайетт так и не попался ей на глаза.
– Я думаю, после Пасхи мне нужно отправиться в паломничество к Богородице Уолсингемской, – сказала Генриху Анна.
– А я думаю, вам нужно побольше отдыхать, а не болтаться по стране, – ответил он. – Поезжайте к Богородице и возносите Ей благодарения, когда разрешитесь от бремени. Она поймет.
– Но я чувствую себя прекрасно, разве что тошнит по утрам, – возразила Анна.
– Нет, дорогая, – строго сказал Генрих, – вы не будете подвергать нашего сына даже малейшему риску.
Столь решительный отказ дал Анне понять, что теперь, став супругой Генриха, она обязана во всем его слушаться. Будучи возлюбленной, она могла управлять им, а он имел власть над ней только как король, правда пользовался этим редко, обычно разыгрывая роль преданного слуги. Теперь они женаты, и Генрих, кажется, считал, что может быть господином Анны так же, как был господином для Екатерины. Что ж, придется ему поразмыслить об этом! Паломничество – мелочь, она не станет упорствовать, но в будущем не позволит командовать собой ни одному мужчине, будь он король или супруг.
Они вместе принимали гостей на роскошном банкете в приемном зале Анны в Уайтхолле, и все собравшиеся догадывались, что это свадебный пир: Генрих вел себя как жених, вился вокруг Анны и не мог удержаться от ласк. К концу вечера он был настолько пьян, что бóльшую часть его слов было не разобрать, однако тетка Анны, герцогиня Норфолк, одарила его суровым взглядом, когда он начал размахивать руками, указывая на роскошную обстановку, и спрашивать ее:
– Разве леди маркиза не получила богатое приданое, и выгодный брак, и все, что мы видим? Вся столовая утварь тоже принадлежит леди.
Вот так тайна! Анна сильно ткнула Генриха локтем, чтобы тот замолк.
Король тайком отправил Джорджа во Францию, чтобы известить Франциска о женитьбе на Анне. Только посланец отбыл, как в Англию доставили буллу ничего не подозревающего папы, которая утверждала Кранмера в чине архиепископа Кентерберийского. Сразу после этого в соборе Кентербери был совершен обряд посвящения в сан доброго доктора богословия. Генрих и Анна втайне опасались, что Климент отвергнет Кранмера, но, какие бы сведения о нем ни доходили до его святейшества, казалось, папа был склонен не доводить дело до бесповоротного разрыва Генриха с Римом.
Джордж вернулся ко двору в начале апреля, после чего король созвал Тайный совет и оповестил его членов о том, что два месяца назад заключил брак с Анной и она носит наследника английского престола.
– Видели бы вы их лица! – рассказывал он Анне, когда пришел к ней обедать после заседания. – Ошеломленная тишина, а потом запоздалый шквал поздравлений. Лорды посоветовали мне сообщить о произошедшем Екатерине. Послезавтра я отправлю в Эмптхилл Норфолка и Саффолка.
– Я им не завидую, – сказала Анна. – Вы знаете, как она воспримет эту новость.
– Мне все равно, как она ее воспримет! Я не допущу, чтобы эта леди и дальше создавала мне проблемы. Ей следует смириться с тем, что я женат, и отныне она должна воздерживаться от использования титула королевы и именовать себя, как вдова Артура, вдовствующей принцессой Уэльской.
Ни Анна, ни Генрих не удивились, когда два герцога вернулись и сообщили, что Екатерина не подчинилась их требованию и заявила, что, пока жива, будет называть себя королевой.
– Ей-богу, я заставлю ее замолчать! – гневно воскликнул Генрих.
– А что она может сделать? – спросила Анна. – Она изолирована от своих сторонников, просто всеми покинутая, несчастная женщина, протестующая без толку. Никто ее не услышит.
– Вся Европа ее слушает! – бушевал Генрих. – Этот проныра-посол наверняка заслал агентов к ее двору. И хотя император сейчас занят войной с турками, мы не можем предсказать, какая последует реакция, когда он узнает о нашем браке. Может начаться война. Дорогая, я не шучу.
Анна притихла, она начала осознавать, к чему мог привести их с Генрихом брачный союз.
– Это может произойти, – сказал Генрих, – а особенно если Екатерина пожалуется Карлу. И хуже всего то, что на ее сторону встанет масса моих невежественных подданных.
– Если она верная жена, какой себя выставляет, тогда ее первый долг – перед вами; и она, конечно, не сделает ничего такого, что послужит вам во вред, – заверила его Анна.
– Да, но что, если она посчитает своим первейшим долгом убедить меня в ошибочности моих сомнений.
– Генрих, она делала это много лет. А у императора полно других забот.
– Знаю, но он все равно может создать нам проблемы. Почему Екатерина не хочет просто принять вещи такими, каковы они есть? Я никогда не вернусь к ней. Будем надеяться, что решение Кранмера убедит ее в этом.
На следующий же день Генрих распорядился, чтобы Кранмер принялся за изучение Великого дела и привел его к окончательному разрешению.
В канун Пасхального воскресенья Анна должна была предстать перед публикой в качестве королевы. В то субботнее утро, одетая в платье из алого бархата, увешанная бриллиантами и другими драгоценностями, она прошествовала через весь дворец Гринвич на мессу в сопровождении шестидесяти фрейлин и слуг в ливреях с вышитым на них новым девизом: «Самая счастливая». Во всех королевских дворцах каменщики, плотники, стекольщики и швеи занимались тем, что меняли инициалы Екатерины на начальные буквы имени Анны, а испанский гранат – на сокола в короне, которого новая королева выбрала своей эмблемой. Медленно двигаясь на мессу мимо изумленных придворных, которые толклись в залах и галереях, Анна умышленно держала руки поверх слегка округлившегося живота, намекая, что там, у нее внутри, спит будущий принц.
Некоторые из свидетелей этого шествия выглядели шокированными, другие будто не знали, смеяться или плакать. Большинство кланялись, когда Анна проходила мимо, остальные лишь молча таращились.
После мессы Генрих с Кромвелем ожидали возвращения Анны в ее личных покоях. После пережитого испытания она обрадовалась, увидев короля.
– Вас хорошо принимали? – спросил он.
– Думаю, кое-кто из ваших дворян не испытывает особого воодушевления оттого, что у них теперь новая королева, – ответила она.
– Я слушал мессу с личной галереи, – сказал Кромвель. – Некоторые говорили, что его милость зашел слишком далеко и вдовствующая принцесса – истинная королева. – Он повернулся к Генриху. – Немногие посмеют оказать сопротивление этому браку. Разве что люди вроде епископа Фишера.
– Посадите его под домашний арест, – приказал Генрих. – Я хочу, чтобы он не вмешивался, когда Кранмер вынесет решение. – Король наклонился и поцеловал Анну. – Не беспокойтесь, дорогая. Я распоряжусь, чтобы мои лорды и джентльмены пришли и оказали вам почести, а кроме того, сообщу им о своем намерении со всей торжественностью короновать вас после Пасхи.
Это был момент высочайшего триумфа, Анна так долго его ждала.
– Вы не могли сообщить мне лучшей новости, – с улыбкой произнесла она, и душа ее воспарила.
– Мы устроим такие празднества для народа, каких не было с момента моей коронации, – сияя, пообещал король. – Мои подданные смягчатся, а сам я таким образом заявлю всему миру, насколько ценю вас. Вы будете коронованы как правящая королева, Анна, а не просто как консорт. Все глаза будут устремлены на вас одну, я не стану отвлекать внимание на себя. Я приеду в Вестминстерское аббатство и буду наблюдать за церемонией из-за решетки.
– Удостаивалась ли когда-нибудь женщина подобной чести? – улыбнулся Кромвель.
Анна со слезами на глазах обняла Генриха:
– Доброта вашей милости ко мне беспредельна. Я вам чрезвычайно признательна. Благодарю вас, благодарю!
– Сколько бы почестей я ни оказал матери моего сына, все будет мало, – заявил Генрих.
Трон королевы уступал размерами трону короля. Они стояли рядом, под узорчатыми балдахинами с королевскими гербами Англии. Вновь одетая в церемониальное платье, на этот раз предназначенное для первого появления во главе двора в качестве королевы, Анна уселась сбоку от Генриха и расправила тяжелые юбки. Приемный зал был заполнен придворными и просителями, изгибавшими шеи, чтобы увидеть, как она держится.
Анна с неудовольствием увидела, что первым человеком, который вышел вперед и поклонился, был Шапуи.
– Я обещал дать ему аудиенцию, – пробормотал Генрих. – И не могу отказать, не нанеся обиды.
Шапуи ни разу не взглянул в сторону Анны. Когда Генрих кивком пригласил его подойти ближе, посол, понизив голос, сказал:
– Сир, я не могу поверить, чтобы государь столь мудрый и добродетельный, как ваше величество, согласился удалить от себя королеву. Раз ваше величество не считается с мнением людей, вам следовало бы уважать Господа.
Лицо Генриха от злости залилось краской.
– Господь и моя совесть находятся в добром согласии, – возразил он. – Вы уязвляете меня!
– Тогда я прошу у вашего величества прощения, – извинился Шапуи.
Генрих гневно взирал на него:
– Если весь свет почитает этот развод таким сверхъестественным, тогда он должен находить странным и то, что папа дал мне разрешение на брак, не имея власти этого делать. Более того, мессир, я хочу иметь наследника, которому передам свое королевство.
– У вашего величества есть дочь, одаренная всеми возможными достоинствами и добродетелями. К тому же она пребывает в том возрасте, когда возможно деторождение, – напомнил ему Шапуи. – Природа обязывает ваше величество оставить трон принцессе Марии.
– Я желаю иметь сыновей! – прорычал Генрих, теперь уже не на шутку рассердившись.
– Ваше величество уверены в том, что они будут? – дерзко спросил Шапуи.
Анна затаила дыхание.
– Разве я не такой же мужчина, как другие?! – рявкнул взбешенный Генрих. – Вы не посвящены во все мои секреты!
Шапуи отвесил поклон, но не отступился:
– Я должен предупредить ваше величество, что император никогда не признает леди Анну королевой. Расторжение брака, которое вы обеспечили себе в Англии, не может иметь законной силы.
– Это не был брак! – огрызнулся Генрих.
– Но ваше величество не раз подтверждали, что королева была девственницей, когда вы поженились.
– Ха! Мужчина, когда шутит на пиру, чего не сболтнет. – Он угрожающе наклонился вперед. – Все ваши возражения бесполезны. Леди Анна, как вы называете ее, моя королева. Император не имеет права вмешиваться. Я могу устанавливать в своем королевстве любые законы, какие захочу. А теперь, мессир Шапуи, аудиенция окончена.
Когда Шапуи откланялся, Генрих шепнул Анне:
– Не слушайте его, дорогая. Он вечно грозит и горячится, я все это слышал уже много раз.
После того как все служащие и прочие члены двора Анны принесли клятву верности, она пригласила их на первое заседание совета. Сидя на троне во главе стола и оглядывая собравшихся, она отметила, что Генрих постарался на славу и ей было чем гордиться. Двор, который он составил для нее, мог сделать честь самой великой королеве. Здесь собрались все близкие Болейнам люди, жаждавшие служить Анне, а главные должности заняли ее единомышленники.
Свиту придворных дам возглавляла племянница короля леди Маргарет Дуглас. Раньше она служила почетной придворной дамой у принцессы Марии, но, кажется, с удовольствием заняла тот же пост при Анне. Маргарет, наполовину шотландка, дочь старшей сестры Генриха Маргариты, была отменной красавицей и поэтессой. Обрадовало Анну и присутствие в свите Элизабет Браун, графини Уорчестер, которая хранила верность Анне, хотя ее сводный брат, сэр Уильям Фицуильям, казначей королевского двора, выказывал враждебность по отношению к новой госпоже своей сестры. Из Каменного замка, чтобы составить ближний круг Анны, приехала и ее давняя приятельница с хиверской поры леди Уингфилд.
Анне не слишком приятно было видеть среди своих дам властную тетушку Элизабет, но так как дядя Анны, сэр Джеймс Болейн, явился из Норфолка, чтобы стать ее канцлером, она не могла отказать от места в свите его супруге. И разумеется, здесь же находилась вечно недовольная Джейн Рочфорд, назначения которой было не избежать. Мария могла бы нейтрализовать антипатию Джейн, потому что тоже не любила невестку, но Анна чувствовала себя неуютно, имея при дворе сестру. Теперь она поняла, что родители были правы: Мария останется вечным напоминанием о том, что могут найтись люди, которые посчитают брак Генриха с Анной таким же кровосмесительным, как его союз с Екатериной. Анна чувствовала себя обязанной пригласить сестру, она знала, что просто не может поступить иначе, но предпочла бы убрать ее с глаз долой. Дай Бог, чтобы никто не узнал о связи Марии с королем.
В числе фрейлин находились также деятельные и хорошо выученные кузины Анны леди Мэри Говард и Мадж Шелтон, милая Нэн Сэвилл, застенчивая Нэн Гейнсфорд и бойкая Френсис Деверё, дочь графа Оксфорда. Пестуньей девушек была почтенная миссис Стонор, из Хивера на помощь своей бывшей воспитаннице прибыла и миссис Орчард.
Анна понимала, что теперь, когда она стала королевой, очень важно опровергнуть наветы клеветников и исправить свою незаслуженно дурную репутацию. Люди должны увидеть ее покровительницей религии и учености, живым воплощением добродетели. Имея это в виду, она звонким голосом обратилась к своим придворным:
– Милорды, леди и джентльмены, пока вы служите мне, я ожидаю от вас добропорядочного поведения. Джентльмены, вы должны воздержаться от посещения борделей под страхом немедленного удаления от двора. Вам следует подавать другим пример благочестия ежедневным посещением мессы и демонстрацией безупречных манер. Леди, вы тоже должны быть беспорочны. Я желаю, чтобы у вас на поясе всегда висело вот это. – Она кивнула камергеру, который раздал всем женщинам, находившимся в зале, изящные маленькие сборники молитв и псалмов.
Отныне и впредь, распорядилась Анна, она сама и ее дамы будут ежедневно проводить по несколько часов, занимаясь шитьем одежды для бедняков.
Раздалось несколько недовольных вздохов, на некоторых лицах промелькнуло удрученное выражение, однако прошла всего неделя, и старая вышивальщица, служившая до Анны двум королевам, повернулась к новой госпоже и сказала:
– Мадам, я еще не видела, чтобы среди придворных леди и джентльменов был заведен лучший порядок!
Это бесконечно порадовало Анну. Она надеялась, что ее враги тоже заметят нововведения.
Жизнь королевы Анны состояла не только из шитья и благотворительности, хотя эти занятия отнимали бóльшую часть времени. Много лет она ковала дружбу с остроумными, обходительными и образованными придворными, на которых можно было положиться в том, чтобы никогда не приходилось скучать, и теперь они сформировали ядро ее ближнего круга. Джордж, Норрис, Уэстон, Бреретон, Брайан и другие джентльмены из личных покоев короля стекались в апартаменты королевы, чтобы насладиться увлекательными разговорами и флиртом с ее дамами и девушками. Ничто не доставляло Анне большего удовольствия, чем затевать содержательные беседы и обмен остротами; в ее покоях формальности отставляли в сторону – она на этом настаивала. Иногда, когда Генрих освобождался от своих обязанностей, он присоединялся к этому кружку. Король приносил лютню и играл для всей компании, или танцевал с дамами, или искренне интересовался сборником любовных стихотворений, который составляли Маргарет Дуглас, Мэри Говард и Мадж Шелтон.
Когда король отсутствовал, атмосфера была более непринужденной. Образовывались парочки: Нэн Гейнсфорд и Джордж Зуш; Френсис Деверё и кузен Анны, Генри Говард, граф Суррей, наследник Норфолка; Маргарет Дуглас и другой кузен, младший брат Норфолка, Томас Говард. Анна надеялась, что Генрих даст согласие на их браки. Это усилило бы связь ее родни с королевским двором. Она не сомневалась, что ей удастся убедить короля согласиться на союз Суррея с Френсис.
Иногда Суррей приводил своего большого друга, незаконнорожденного сына Генриха, герцога Ричмонда, высокого, долговязого юношу, похожего на отца, но лишенного отцовского шарма вследствие гордыни, взбалмошности и обиды на свой статус бастарда. Герцог Ричмонд проявлял интерес к Мэри Говард. Анна подумала, что об этой паре тоже можно поговорить с Генрихом. Выдать замуж кузину за сына короля – это был бы последний штрих, все равно что украсить пером шляпку.
Мадж Шелтон старалась привлечь внимание Норриса, впрочем без всякого успеха. Анна подозревала, что тот приходит на эти сборища ради нее одной. Между ними сохранялось то же не признанное ни им, ни ею взаимное влечение, но ситуация изменилась. Теперь Анна могла предаться невинному флирту с ним и другими окружавшими ее мужчинами, не забывая, однако, о том, что она жена Цезаря и должна быть безупречной. Нарастающие признаки беременности, похоже, совсем лишили ее сексуальности. Генрих продолжал каждую ночь разделять с ней ложе, но выказывал героическую сдержанность. Он ласкал ее, целовал, просил доставлять ему удовольствие с помощью рук, но не проникал в нее, боясь навредить ребенку.
Первым человеком при дворе Анны стал, разумеется, Джордж, ему она доверяла больше всех. Генрих осыпал его милостями: Джордж теперь был констеблем Дувра, смотрителем королевской своры охотничьих собак, и его часто отправляли за границу с дипломатическими поручениями. Придет время, Анна в этом не сомневалась, и Генрих дарует ему пэрство в собственном праве.
Она начала испытывать симпатию к Уильяму Бреретону после того, как тот однажды принес ей щенка грейхаунда.
– Моя сука ощенилась, и этот самый лучший. Его зовут Уриан, – сказал он Анне, когда та взяла щенка на руки, издавая радостные возгласы.
– Маленький дьявол, – шутливым тоном произнесла она, потому что в Бургундии Урианом называли сатану.
– Ваша милость, его назвали в честь моего брата, который служит в личных покоях его милости. Поверьте, он настоящий маленький дьявол!
Вскоре Анна и Уриан стали неразлучны. Пес всегда пристраивался у ее ног или следовал за ней по пятам.
Анна знала Бреретона и с другой стороны. Он был намного старше всех, кто часто появлялся в ее покоях, человек с положением, представитель герцога Ричмонда на должности управляющего Валлийской маркой – территорией на границе Англии и Уэльса, где обладал большой властью. Анна слышала, как Кромвель, который не любил Бреретона, говорил о нем как о человеке, который слишком много на себя берет, но она намеревалась проследить, чтобы Бреретон оставался среди любимцев короля. Она зависела от таких верных сторонников, как он.
О браке Анны теперь было объявлено по всей Англии, но не везде эту новость приняли хорошо. Любовь к Екатерине и принцессе Марии продолжала вздыматься валами, громко звучали и сетования на то, что возвышение Анны до статуса королевы может означать войну с императором и крах прибыльной торговли, которую Англия успешно вела с империей.
Тайному совету приходилось разбираться со шквалом публичных протестов против нового брака короля. Генрих не посвящал Анну в детали, но при дворе они были общеизвестны, и находились люди вроде подруги Екатерины, наполовину испанки леди Эксетер, которые, судя по всему, с большим удовольствием передавали их фрейлинам королевы.
– Что говорят обо мне? – требовательно спросила Анна Джорджа, когда они сели обедать в ее покоях.
Их беседу прервал королевский подавальщик: как обычно пунктуальный, он явился пожелать королеве от имени мужа приятного аппетита.
Анна любезно улыбнулась ему:
– Я благодарю его милость. – Когда посланец Генриха удалился, она повернулась к брату. – Только не вздумай отделаться, сказав, что идут мятежные разговоры! Мне нужна суть.
– Ты и правда хочешь знать? – спросил Джордж с тревогой в темных глазах. – Король убьет меня, если я расскажу.
– А я убью тебя, если не расскажешь! – возразила Анна. – Предупрежден – значит вооружен.
Джордж сдался:
– Некоторые глупцы сильно взбудоражены твоим замужеством. Один священник предстал перед судом за то, что назвал тебя позором христианского мира и еще кое-чем похуже. Другой хвалил тебя своей пастве и был обруган женщинами. А когда за тебя впервые молились в лондонских церквях как за королеву, прихожане покинули службу. Король лично сделал выговор лорд-мэру. Хочешь услышать больше? – (Анна внимала брату с растущим смятением, но согласно кивнула.) – Настоятель собора в Бристоле был отстранен от должности за то, что запретил священникам молиться за тебя. Одна женщина, кричавшая «Боже, спаси королеву Екатерину!» и назвавшая тебя – прости – пучеглазой шлюхой, отправлена в тюрьму, так же как миссис Амадас.
Анна немного знала Элизабет Амадас, поскольку ее супруг был хранителем королевской сокровищницы.
– Что она говорила? – спросила она, чувствуя легкое головокружение.
– Я едва смею повторить ее слова. Она предсказала, что тебя сожгут как падшую женщину. Обвинила Норриса в том, что он был сводником между тобой и его милостью. И – мне трудно говорить это – утверждала, будто мать и Мария были любовницами короля, а отец сводничал и для них, и для тебя.
Анна пришла в ужас. Обвинения против матери были чудовищны, но смехотворны. Гораздо хуже, что каким-то образом любовная связь Генриха с Марией стала известна публике.
– Откуда миссис Амадас узнала про Марию?
– Понятия не имею. – Джордж пожал плечами. – Чего я не могу простить, так это клеветы на нашу добродетельную мать. Конечно, в юности у нее была особая репутация.
– Что ты имеешь в виду?
– У нее были любовники. Отец говорил мне. Из-за этого отношения у них не сложились.
– Но обвинять ее в том, что она спала с королем! Не намекают ли они, что я плод их запретной любви? Как такое возможно? Ему было десять лет, когда я родилась! Это грязный навет! А вот с Марией он был близок, и, если при дворе идут подобные разговоры, скоро об этом узнает весь свет. Джордж, дело серьезное. Это может все испортить, ведь никто не знает, что мы получили разрешение.
– От папы, власть которого здесь больше не признается. Оно стоит не больше, чем разрешение, данное Екатерине.
– Я должна поговорить с королем! – воскликнула Анна. – Не бойся, я скажу, что заставила тебя рассказать мне все это.
Анна метнулась из своих покоев в спальню, откуда дверь вела в комнаты Генриха. К счастью, он был у себя, читал.
– Дорогая? Что случилось? – спросил король, вскакивая на ноги.
Она разрыдалась и повторила слова Джорджа.
– И теперь люди узнают, что есть препятствие к нашему браку! – воскликнула она.
– Я уже подумал об этом, – сказал король, прижимая ее к себе так нежно, будто она была стеклянным сосудом, который может разбиться. – Я проконсультировался с Кранмером, он говорит, что получение разрешения от папы может в корне подорвать мои претензии к Екатерине и я буду выглядеть лицемером. Я заметил ему: чрезвычайно важно, чтобы легитимность нашего брака не оспаривалась, и он порекомендовал провести это дело через парламент. А что касается протестов, они утихнут. Мои подданные признают вас королевой. Теперь успокойтесь, дорогая, и отдохните. Вы должны подумать о нашем сыне.
Издание нового акта, который дозволял брак с сестрой бывшей любовницы, состоялось не так скоро. Однако и это не положило конец распространению слухов о Марии. Общественное неодобрение замужества Анны усиливалось. А после того как парламент постановил, чтобы Екатерину больше не называли королевой, но именовали вдовствующей принцессой, протесты зазвучали еще громче.
Генрих назначил коронацию Анны на Троицу, первый день июня. Он сам написал в лондонский Сити и распорядился, чтобы мэр и его люди подготовили по этому случаю живые картины, а также созвал дворян и духовенство для участия в торжествах.
Анна ходила с улыбкой на лице. Тошнота ослабла, ребенок шевелился у нее под набрюшником, и она чувствовала себя как никогда хорошо. Счастливая, она выбирала материалы для платьев и мантий, которые понадобятся для участия в живой картине во время переезда из Гринвича в Тауэр, церемониального въезда в Лондон и самой коронации. Анна не могла дождаться этого момента. Венчание на царство осенит ее королевской святостью и отделит от обычных смертных, что, возможно, утихомирит ее врагов.
Тем временем Кранмер созывал толкователей Божественного закона и каноников на специальный церковный суд в монастырь Данстейбл в четырех милях от Эмптхилла. Екатерине было велено предстать перед ним.
Генрих не сомневался, что Шапуи изо всех сил старается подтолкнуть императора к войне и внушает Екатерине, что это наилучший способ вернуть мужа.
– Стоит Кранмеру вынести вердикт, и у Карла появится повод, в котором тот нуждается, – с беспокойством говорил он.
– Он никогда не признает меня королевой! – кипела Анна.
– Признает! – задиристо восклицал Генрих. – Под замок мне Шапуи не посадить, но я могу надеть на него намордник!
Имперского посла вызвали на заседание Тайного совета и предупредили, чтобы он больше не совался в дела Екатерины. Анна сомневалась, что это возымеет действие, хотя на некоторое время Шапуи, вероятно, притихнет. Однако Генрих был не властен заглушить взрыв возмущения, возникший в Европе, когда распространилась новость о его вторичной женитьбе. По всему христианскому миру раздавались голоса в защиту Екатерины, истинной королевы Англии. Анну же называли разнузданной выскочкой.
Однажды за обедом с Анной и Генрихом Кромвель негодующе сказал:
– Всюду насмешки. Один из моих корреспондентов в Антверпене сообщил, что – не стоило бы говорить об этом в присутствии ваших милостей – изображение ее милости было постыдным образом пришпилено к вашему, сир. В Нидерландах и Испании с большим удовольствием отпускают шутки по поводу вашей милости и королевы. В Левене распущенные и озлобленные студенты нацарапали непристойные стишки на дверях и углах домов. Я не стану посвящать вас в содержание этих виршей.
Генрих бросил на стол салфетку:
– Проинструктируйте моих послов за границей, как противостоять этому злоречию. Скажите им, пусть настаивают на том, что Анна – законная королева, и отказываются говорить с теми, кто отдает этот титул Екатерине.
– Вы полагаете, это заглушит протесты? – спросила Анна.
– Может быть, и нет, но вердикт Кранмера уж точно это сделает.
Но сколько его ждать? Уже наступил май, и всем было видно, что Анна ждет ребенка.
– Скоро я буду похожа на слона, – ворчливо говорила она отцу. – Придется вставлять клинья в юбки. Все платья малы.
– Перестаньте жаловаться и благодарите Господа, что находитесь в таком положении, – недовольно оборвал ее сэр Томас.
Анна вспылила:
– В прошлом году вы и не мечтали, что я окажусь в таком положении! Вы сомневались, стоит ли все это подобных страданий.
– Говорил, потому что устал и волновался за вас, – попытался успокоить ее отец. – Благодарение Господу, вы не послушались меня, и я рад, что вы так хорошо выглядите.
– Мне было бы еще лучше, если бы суд объявил мой брак законным, – заметила Анна.
– Вам известно, что Екатерина отказывается выполнить приказание Кранмера и говорит, что для нее нет другого судьи, кроме папы? Слава Богу, Кранмер объявил ее нарушительницей судебных правил и будет вести дело сам!
– Аминь, – сказала Анна.
Двадцать третьего мая Кранмер провозгласил союз Генриха и Екатерины недействительным и противоречащим Божественному закону.
– Наконец свободен! – вскричал Генрих, подбросил в воздух свой берет и расцеловал Анну. – Слава Богу! Слава Богу! – Он немедленно приказал распространить брошюру, которую написал самолично, чтобы проинформировать своих верных подданных об истинном положении вещей в вопросе о его брачных союзах. – Я прослежу, чтобы Екатерина получила экземпляр, – злобно добавил он.
Депутация членов Тайного совета была отправлена к принцессе Марии, дабы оповестить ее о решении Кранмера.
– И? – потребовала отчета Анна, когда Генрих пришел к ней в тот вечер. Она видела из окна, как возвращались лорды.
– Она отказалась повиноваться, – с удрученным видом сообщил король. – Сказала, что не признает королевой никого, кроме своей матери, после чего по моему приказанию ей запретили общаться с Екатериной любыми способами, пока она не одумается.
Анна кипела от ярости.
– Какая почтительная, сознающая свой долг дочь! Вы вскормили настоящую змею.
– Будем надеяться, отлучение от матери приведет ее в чувство, – пробормотал Генрих, мрачно поджав губы.
Через пять дней после признания брака Екатерины недействительным Кранмер объявил союз короля с леди Анной состоятельным и законным.
– Это заняло шесть лет! – воскликнул Генрих. – Долгих шесть лет! Но, дорогая, наконец мы обрели то, чего больше всего желали. Теперь вы моя по закону, и наш сын родится в браке, который никто не подвергнет сомнению.
Анна радостно дала ему заключить себя в объятия. Решение пришлось очень кстати, ведь завтра она должна отправиться в Лондон на коронацию. Час, о котором она мечтала, уже почти настал.
Приготовления к церемонии поручили дяде Норфолку как граф-маршалу Англии. Отношения с племянницей у него были натянутые – они почти не разговаривали с тех пор, как Анна услышала дядины похвалы смелости Екатерины, высказанные Шапуи. Какая обидная неблагодарность! Ведь Анна только что уговорила Генриха дать согласие на браки дочери Норфолка Мэри Говард с графом Ричмондом и его сына – с Френсис Деверё, к тому же в первом случае заставила короля отказаться от приданого. Однако, несмотря на враждебность и постоянное брюзжание, дядюшка спланировал все безупречно.
Лорд-мэр Лондона, олдермены и шерифы должны были явиться в Гринвич, чтобы на барке сопровождать Анну в Тауэр, где она проведет ночь перед церемониальным въездом в Лондон.
– Вы прекрасно выглядите, – сказал Генрих, когда Анна вышла к нему в наряде из золотой парчи; однако, пока они дожидались прибытия отцов города, король беспокоился насчет Томаса Мора.
– Я послал ему приглашение на коронацию и деньги на новое платье, – в раздумье проговорил он. – Надеюсь, он приедет. Сегодня утром я отправил в Челси трех епископов, чтобы убедить его. Если он явится и тем признает наш брак, протесты оппозиции поутихнут.
Ради Генриха Анна молилась, чтобы Мор согласился. Но, увидев мрачные лица вернувшихся епископов, поняла: их миссия не увенчалась успехом.
– Что сказал сэр Томас? – нетерпеливо спросил Генрих.
– Он не приедет, сир. Он сказал: есть такие, кто жаждет лишить нас девственности, а сделав это, не преминут пожрать нас. Но он постарается сделать так, чтобы его не лишили девственности.
Генрих вскинул голову:
– Так вот чем он отплатил мне за дружбу! Что ж, пусть так, но этот неблагодарный слуга не испортит ваш день, дорогая!
Было три часа. Явился лорд-мэр. Времени на разговоры не осталось. Генрих поцеловал Анну на прощание. Сам он прибудет в Тауэр на крытой барке.
Анна взошла на борт отнятого у Екатерины судна в сопровождении Марии и других дам, а также отца и группы привилегированных дворян. На водах Темзы тихо покачивались украшенные вымпелами кораблики лондонских гильдий, со многих судов доносилась музыка – ее исполняли ватаги менестрелей. Вдоль берегов собрались огромные толпы народа, что обрадовало Анну. Барка начала торжественное движение по реке, расшитые золотом геральдические вымпелы развевались на ветру. На лодке, плывшей слева, разыгрывалась живая картина с дикарями и ужасными чудовищами, изрыгавшими огонь, отчего девушки из свиты Анны вскрикивали. Однако слышалось очень мало приветственных кличей: толпа была как-то странно молчалива; некое оживление наступило лишь в тот момент, когда чудища кончили плеваться огнем и их сбросили в воду. Тут как раз вдали показался Тауэр, и Анна испытала облегчение.
Она сошла на берег у Королевской лестницы, где ее встретил лорд-камергер и проводил к королю, ожидавшему за боковыми воротами в башне Байворд.
– Дорогая! – воскликнул он и любовно поцеловал Анну. Трубы и гобои воспевали ее прибытие, а пушки оглушительно стреляли с пристани Тауэра.
Анна поблагодарила мэра и горожан за их старания при организации такой восхитительной живой картины, после чего Генрих отвел ее в королевские апартаменты.
– Я приказал Кромвелю обновить их для вас. На переделки и ремонт ушло больше тысячи фунтов, чтобы вы разместились с подобающей роскошью.
Комнаты королевы были убраны в античном стиле. Анна с изумлением оглядывала позолоченные лепные фризы с изображением резвящихся херувимов, новые дорогие гобелены, на которых запечатлели картины из жизни королевы Эстер. Изготовить их распорядился Генрих в знак признания свойственного Анне стремления к реформам.
– Ваш главный зал, – сказал он, – а вон там находится кабинет, который будет служить молельней. – Король провел Анну в столовую, украшенную огромным камином и отделанную красивыми деревянными панелями. За ней располагалась опочивальня с королевской постелью, завешенной красным бархатом, и встроенная в стену уборная. – Это были комнаты моей дорогой матери, – оглядываясь вокруг, задумчиво произнес Генрих. – Она умерла здесь. Конечно, теперь все выглядит совсем по-другому. Я надеюсь, вам нравится.
Анна взяла его за руку:
– Это великолепно! Поблагодарю мастера Кромвеля за отличную работу.
Следующий день они провели в Тауэре, а вечером Генрих совершил обряд посвящения восемнадцати рыцарей Бата, объяснив Анне, что этот древний ритуал исполняется только при коронации правящих монархов, но специально для нее было сделано исключение. В числе прочих король удостоил этой чести Фрэнсиса Уэстона.
Утром Анна поднялась рано, чтобы подготовиться к церемониальному въезду в Лондон. Для этого события она выбрала традиционный сюрко и подходящую к нему мантию из переливающегося белого шелка с горностаевой опушкой. На голову надела чепец, а поверх него – золотой обруч, усыпанный драгоценными камнями. Волосы оставила распущенными в знак девственности, обязательной для королевы, правда в случае с Анной девственность была символической – белое платье не скрывало округлости живота.
Дамы помогли Анне забраться в обтянутые парчой носилки, которые везли две лошади, покрытые попонами из белого дамаста. Шестнадцать рыцарей Пяти портов заняли места вокруг носилок. Они держали на позолоченных шестах полог из золотой парчи, к которому были прикреплены серебряные колокольчики, позвякивавшие над головой Анны. Огромная процессия из лордов, священников, офицеров и придворных уже покидала Тауэр, направляясь к лондонскому Сити. Когда носилки Анны были подняты на Тауэрский холм, следом потянулась огромная свита из фрейлин в экипажах и верхом. Люди толпились на улицах, но по большей части просто стояли и наблюдали, некоторые с явно враждебным видом.
Лондонский Сити не пожалел затрат на почетный прием Анны. Она проезжала по вновь засыпанным гравием улицам, под триумфальными арками, мимо зданий, увешанных алыми и малиновыми полотнищами. Из каждого окна высовывались дамы, которым не терпелось хоть краешком глаза посмотреть на Анну. Играла музыка, дети произносили речи, вино текло из фонтанов и городских водных источников, и все это создавало настроение праздника. Хоры распевали в ее честь:
Анна грядет, знатнейшая женщина в мире,
Анна грядет сиятельная, воплощение добродетели,
В белоснежных носилках она как богиня,
Вот королева Анна, хранительница вашего будущего.
– Честь и хвала нашей королеве Анне! – возглашали хористы. – Ради которой ангел сошел с Небес, чтобы увенчать соколицу короной.
На Корнхилле три грации пожелали Анне сердечной радости, долгого успеха и неизбывной плодовитости.
– Процветания королеве Анне, иди и правь! – выкрикивали они.
Актер, исполнявший роль Париса в живой картине, устроенной на Чипсайде, когда его попросили выбрать самую красивую из трех богинь – Юноны, Паллады и Венеры, бросил взгляд на Анну и заявил, что, увидев ее, не может сделать выбор в пользу ни одной из них. Во дворе собора Святого Павла хористы пели гимн, в котором воспевалась коронация Девы: «Приди, любовь моя, ты будешь коронована!»
Какой-то ребенок прочел стихи, которые напомнили Анне о бесплодии ее святой тезки – Анны, матери Девы Марии. На одном стяге красовалась надпись на латыни: «Королева Анна, когда ты родишь сына королевской крови, для твоих людей настанет золотой век».
– Аминь! – громко произнесла Анна и улыбнулась.
Внутри городских стен собралась многотысячная толпа, но, как и прежде, люди в основном молчали, оказывая Анне холодный прием. Она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, чтобы приветствовать горожан, но заметила всего нескольких снявших головные уборы, а возгласов «Боже, храни вашу милость!» раздалось вообще не больше десятка. Шут, скакавший впереди носилок Анны, зло выкрикнул: «У вас у всех головы запаршивели, что ли? Не смеете шапки снять?!» Но еще хуже было то, что при виде использованных в декоре переплетенных инициалов короля и королевы толпа выдавала насмешливое: «Ха! Ха!» Вспоминая происшествие в Дарем-Хаусе, Анна отчаянно молилась, чтобы горожане ограничились в выражении своей неприязни словесными оскорблениями. Сидя в открытых носилках, она чувствовала себя ужасно уязвимой – доступной мишенью для любого, кто вздумал бы покуситься на ее жизнь.
Спокойнее стало, только когда процессия покинула Сити через Темпл-бар и направилась к Вестминстеру. Когда носилки доставили внутрь Вестминстер-Холла, Анна спустилась с них, взошла по широким ступеням на высокий помост и уселась под балдахином. Здесь был устроен банкет. Подали сахарные скульптуры, вино и гиппокрас, от которых она отказалась, велев передать угощение своим дамам. Анне следовало бы наслаждаться триумфом, но она чувствовала себя напряженной до тошноты и едва могла прикоснуться к еде, а к моменту окончания пира, когда пришло время благодарить лорд-мэра и всех прочих лордов и леди, была утомлена до изнеможения. Большим облегчением стала возможность наконец удалиться со своими дамами в Белый зал Вестминстерского дворца, где Мария и Джейн Рочфорд освободили госпожу от тяжелой мантии, после чего вывели из дворца и усадили в барку, которая быстро доставила ее во дворец Йорк.
Здесь Анну ожидал Генрих, которому не терпелось услышать рассказ о том, как прошел день.
– Вам понравилось, как выглядел Сити, дорогая?
– Сир, сам Сити был достаточно хорош, – ответила она, погружаясь в кресло, – но я видела много покрытых голов и слышала крайне мало приветствий. – (Генрих тихо выругался.) – Вы не сможете заставить их полюбить меня, – заметила Анна. – Но я была бы счастлива, если бы вы смогли сделать так, чтобы они перестали меня ненавидеть. Увы, даже ваша милость не властны распоряжаться чувствами людей. – Она не призналась Генриху, какой испытывала страх. – Я должна лечь. Очень устала, да и ваш сын что-то расшалился. У меня завтра важный день.
Король был воплощение заботливости.
– Конечно, дорогая. Я пошлю за вашими дамами. Вы должны о себе заботиться.
