Глава 20. 1532 год
На этот раз Хивер стал для Анны спасительной гаванью. В мирной тиши занесенного снегом Кента она начала обретать утраченное равновесие. Это был ужасный год, и как хорошо, что он подходит к концу!
К Рождеству она начала испытывать скуку и тревожиться из-за того, что пропускает торжества при дворе. «На следующий год, прошу Тебя, Господи…»
К концу декабря скука пересилила страх возвращения к придворной жизни. Генрих защитит ее. Если она захочет, то вся вооруженная мощь королевской гвардии будет у нее за спиной. В день Нового года Анна отправилась в Гринвич.
Генрих, извещенный о приезде Анны, ждал ее и со страстью заключил в объятия:
– У меня для вас сюрприз, дорогая.
И проводил в апартаменты королевы, чем немало удивил.
– Теперь они ваши, – провозгласил Генрих, делая широкий жест рукой.
В великолепной приемной зале Анну ожидали фрейлины; число их увеличилось, и они обхаживали ее, словно она уже была королевой. Генрих не спускал с любимой глаз, ожидая реакции.
– Это большая честь, – сказала она, думая про себя: «Если бы только я могла войти сюда королевой!» – Ваша милость бесконечно добры ко мне.
Анна задумчиво огляделась и решила, что в будущем станет добрее к Генриху. Вероятно, дядя Норфолк отчасти был прав.
– И готов сделать для вас еще больше, когда смогу, – пообещал Генрих. – А теперь откройте вон ту дверь. – (Она была сделана из дуба и вела в личные покои королевы.) – Это мой новогодний подарок.
Анна ахнула. Вся комната была отделана новой золотой и серебряной парчой и богато расшитым атласом.
– Здесь вы будете держать двор, как королева, – продолжал Генрих.
Анна задыхалась, ее переполняли противоречивые эмоции: она была ошеломлена видом апартаментов и роскошью подарка, но почему, почему это постоянное «как королева»!
– Мой подарок на этом фоне выглядит пустяком, – извиняющимся тоном произнесла она. – Это несколько красивых копий для охоты на дикого кабана, которые прислал король Франциск. И Мария передала вам рубашку, которую сама украсила вышивкой. Когда мой багаж будет разобран, вы все это получите.
– Как мило! Буду с нетерпением ждать оба подарка, – галантно произнес Генрих.
– Могу я взять к себе фрейлиной Марию? – спросила Анна. – Я правда должна пригласить ее.
– Разумеется, – согласился Генрих, хотя было ясно, что ему это не по душе.
Сказать по правде, Анна тоже не питала особых восторгов, но тем не менее было бы странно не пригласить сестру к себе на службу. Что бы ни говорили отец с матерью, она не оставит Марию прозябать в Хивере вдали от чужих глаз.
Пока они с Генрихом обходили просторные комнаты, из которых удалили все следы пребывания бывшей владелицы, Анна не могла удержаться от мыслей о Екатерине. А когда достигли опочивальни с огромной кроватью, завешенной зеленым шелком, подумала, что Генрих провел здесь с Екатериной брачную ночь и еще много ночей, когда приходил разделить с ней ложе. Судя по неловкой тишине, повисшей между ними, король вспоминал о том же.
– Екатерина прислала мне золотой кубок, – помолчав, сказал он, – но я отправил его обратно с приказом больше не делать мне никаких подарков, так как я ей не муж, и она должна это усвоить.
– Как вы думаете, в этом году мы поженимся? – с волнением в голосе спросила Анна.
– Боже, я надеюсь! – отозвался Генрих и с горячностью поцеловал ее руку.
Тем временем оппозиция, похоже, не собиралась слагать оружие.
Кузен Генриха, Реджинальд Поул, сын любимицы Екатерины леди Солсбери, до недавнего времени выступал в поддержку короля в его деле и использовал свое влияние, чтобы авторитетное мнение ученых мужей из Парижского университета сложилось в пользу Генриха. Однако теперь – без сомнения, под давлением своей матери – вдруг совершенно переменился, так сказать, вывернул платье наизнанку.
– Он предупредил меня, что наш брак вызовет опасные последствия, и сказал, что добиваться развода – это ошибка с моей стороны, – бушевал Генрих. – После всего, что я для него сделал: оплачивал образование, возвысил всю семью! Я приказал ему объясниться, но он отказался и сбежал во Францию. Это невероятно. Кровный родственник бросает меня!
Архиепископ Уорхэм тоже вступил в бой. Его неприязненное отношение к Великому делу ни для кого не было секретом, но тяжесть королевской власти давила на него слишком сильно. В феврале архиепископ выразил-таки в парламенте официальный протест против актов, которые умаляли авторитет папы.
– Очевидно, Божьего суда он боится больше, чем меня, – заметил Анне мрачный Генрих.
– Он ваш архиепископ Кентерберийский. Вам следует приструнить его.
– Он умирает, Анна. Я не стану его трогать. – И короля было не сдвинуть с этой точки.
Анна злилась: ведь без содействия архиепископа официального заявления о признании брака Генриха недействительным последовать не могло. Она пребывала в подвешенном состоянии, по-прежнему незамужняя, все та же несостоявшаяся королева, которая оставалась мишенью широко распространившейся ненависти. Распоряжение Генриха хватать без промедления всякого, кто назовет ее потаскухой или еще чем похуже, не давало результата: недоброжелатели Анны не умолкали, и полоумная кентская монахиня продолжала выкрикивать на людях свои зловещие пророчества в адрес короля.
– Она заодно с епископом Фишером, – сказал Анне Кромвель. – Мои люди следят за ней. Не бойтесь, она навлечет на себя кару собственными речами.
Критика раздавалась и в ближайшем окружении. В Пасхальное воскресенье Анна сидела рядом с Генрихом на королевской скамье в гринвичской Королевской часовне, и тут духовник принцессы Марии брат Уильям Пето взошел по ступеням на кафедру и направил соколиный взгляд на Генриха:
– О король, услышьте мои слова! Истинно говорю вам, брак, который вы затеяли, незаконен. Внемлите мне, дабы, поддавшись заблуждению, не навлечь на себя наказание Ахава, кровь которого лизали собаки.
Генрих побагровел от гнева. Не успел священник закончить свою обличительную речь, как король встал, схватил Анну за руку и вышел, ступая грузно и широко. На следующей неделе он велел одному из своих капелланов произнести проповедь с осуждением брата Пето.
– Он собака, клеветник, низкий, жалкий мятежник и предатель! – метал громы и молнии священник. – Ни один подданный не должен так непочтительно разговаривать со своим государем!
– А что, если государь имел дерзость отказаться от законной супруги? – подал голос кто-то из собравшихся на проповедь. Это был другой монах.
– Молчать! – взревел Генрих.
– Пусть этот человек и брат Пето предстанут перед моим советом! – приказал он после службы Кромвелю.
В тот же день Анна услышала, что брат Пето посажен в тюрьму. Его товарищ отделался словесным внушением. «Слишком легко», – злобно подумала Анна.
А теперь еще отец пришел ужинать с ней и Генрихом, и вид у него был, против обыкновения, встревоженный.
– Честно говоря, сир, – сказал он, разламывая хлеб, – я сомневаюсь, стоит ли все это того.
Генрих сдвинул брови:
– Что это того стоит?
– Решимость вашей милости жениться на Анне, каким бы лестным это ни было.
– Отец! – вскрикнула шокированная Анна. – Вы с ума сошли?
– Иногда я думаю, что лишусь рассудка, – признался Томас Болейн. – Мы в вечном долгу перед вашей милостью за великую честь, которую вы нам оказали, но мы ворошим гадючье гнездо.
К изумлению Анны, Генрих протянул руку и похлопал ее отца по плечу.
– Имейте терпение, дружище, – ободряюще произнес король. – Я доведу до конца начатое. Мой брак незаконен, кого бы я ни решил сделать своей следующей королевой. И Английская церковь крайне нуждается в реформировании. Мое Великое дело только выставило на всеобщее обозрение разложение Рима. И клянусь Богом, сэр, я сделаю Анну своей женой, вопреки любому противодействию!
– Смело сказано, ваша милость, – одобрительно произнес сэр Томас, заметно оживляясь. – Вы должны простить мне тревогу за дочь. Все эти отсрочки вызывают невыносимое напряжение. А происшествие в Дарем-Хаусе? – покачивая головой, продолжал сэр Томас. – Оно потрясло нас.
– Меня оно тоже потрясло, – Генрих подал знак, чтобы принесли еще вина, – но вы можете быть уверены: я никому не позволю причинить вред Анне. Она всегда будет находиться под моим особым покровительством. Тем не менее отсрочки и меня тоже утомляют. Возможности жениться на Анне я жду уже пять лет, и у меня до сих пор нет наследника. Я сказал парламенту: мне скоро сорок один год, а в этом возрасте желание в мужчине уже не возникает так быстро, как в ретивой юности.
Анна угрюмо глядела на него, размышляя, не иссохли ли ее собственные жизненные соки, ведь ей уже тридцать один. До сих пор засидевшейся в девах Анне не приходило в голову, что Генрих, носивший расшитые и украшенные драгоценностями гульфики, которые выпирали из-под дублета, и докучливо требовавший некоторого сексуального удовлетворения, мог оказаться не столь уж энергичным в смысле проявления мужской силы.
– Не беспокойтесь, – сказала Анна, – то, чего все мы так долго желали, скоро исполнится.
Весной духовенство на Соборе официально отреклось от верности папе, и Генрих наложил на священников большой штраф в качестве наказания за их былую преданность не тому повелителю – Риму.
На следующий же день, сославшись на слабое здоровье, сэр Томас Мор ушел в отставку с поста лорд-канцлера.
Ближе к вечеру Генрих, погруженный в уныние, встретился с Анной в ее приемном зале.
– Со здоровьем у него все в порядке. Его тревожит совесть. Он говорит, что не может поддерживать меня в моем деле. – Король вздохнул. – Много бы я отдал за то, чтобы заручиться его помощью.
– Он удалился и от общественной жизни? – с надеждой спросила Анна.
– Да, он уехал домой, в Челси, к семье и книгам. Я назначу вместо него канцлером Томаса Одли. Он и свечу для Мора держать не достоин, зато верный сторонник моего дела. – Генрих наклонился и поцеловал Анну. – Не падайте духом, дорогая. Нам осталось ждать недолго. Уорхэм стоит на пороге смерти. Как только он уйдет, я поставлю на его место Кранмера. И тогда, Анна, вы увидите, все пойдет куда быстрее.
Как будто для подтверждения серьезности своих слов, король вызвал портных, которые явились, нагруженные прекрасными одеяниями.
– У моей королевы должно быть все только самое лучшее, – заявил Генрих, когда один из швецов демонстрировал платье из дорогой ткани с золотым орнаментом. Показали и еще одно – из черного бархата с жемчужной каймой, в комплекте с которым шел французский капор; и третье – королевского пурпурного цвета. Но больше всего Анну порадовала просторная ночная рубашка из черного атласа с бархатной оторочкой того же цвета.
– Это для нашей брачной ночи, – промурлыкал ей на ухо Генрих. – Под нее ничего не надевайте.
В ту весну хитрыми дипломатическими маневрами Генриху удалось переманить на свою сторону короля Франциска и увести его от императора. Летом Англия и Франция подписали договор о союзе против Карла V.
– Теперь я могу рассчитывать на поддержку Франциска в моем Великом деле, – торжествовал Генрих. – Осенью я встречусь с ним в Кале, чтобы обсудить это. И вы, дорогая, поедете со мной.
Терпение Генриха в отношении Екатерины иссякло. Изгнанная от двора, но тем не менее живущая в почете и достатке, она оставалась непреклонной. Король надумал ослабить ее решимость, лишив общества дочери, но это спровоцировало общественное возмущение, так что он уступил и позволил принцессе Марии навещать мать, о чем широко оповестили публику.
Екатерина продолжала настаивать на том, что она истинная королева, и было ясно: Мария все больше заражалась упрямством матери.
– В будущем я разделю их! – рычал Генрих. – Мария взрослеет, ее могут склонить к интригам с императором против меня. – Разумеется, помимо этого, он хотел наказать Екатерину.
«И поделом ей», – думала Анна.
Перспектива снова побывать во Франции Анну обрадовала. Она занялась выбором дам, которых хотела видеть в числе сопровождающих. Одной из них станет сестра Мария, которая теперь жила при ее дворе.
Но потом – будет ли конец препятствиям, встающим на ее пути? – Мэри Тальбот, графиня Нортумберленд, подала в парламент прошение о разводе с Гарри Перси. Генрих тяжелым шагом вошел в комнату Анны и сообщил ей это известие.
– Графиня утверждает, что существовала предварительная договоренность между вами и ее мужем, – сказал он, ревниво глядя на свою избранницу. – Это правда?
Они никогда не говорили о ее отношениях с Гарри Перси.
– Мы дали друг другу глупое обещание, не понимая, что делаем, – призналась Анна. – И знаю, что благодаря вмешательству кардинала дело уладилось. Он сказал, что Гарри Перси уже помолвлен.
Несколько мгновений Генрих молчал.
– Вы любили его? – спросил он после долгой паузы, напряженно вглядываясь в Анну.
– Всего лишь юношеское увлечение, – не моргнув, ответила она. – Я не любила его так, как люблю вас. – По крайней мере, в последнем она не солгала.
– Что ж, с этим делом нужно разобраться, – сказал Генрих, очевидно удовлетворенный ее ответом, и поднялся, чтобы уйти. – Я поручу Уорхэму и архиепископу Йоркскому допросить графа.
– Вы мне не верите? – спросила Анна.
– Ну что вы, дорогая, но если я женюсь на вас, то должен убедиться, что вы свободны от всех прежних компрометирующих связей, потому как не смею подвергать сомнению законность наших детей. Так что графа допросят в присутствии герцога Норфолка и моих адвокатов, просто чтобы обезопасить нас.
Гарри отрицал существование каких бы то ни было прежних брачных сговоров. Он даже поклялся Святым Причастием, хотя и лжесвидетельствовал. Конечно, признаваться в любви к будущей супруге короля опасно. «Noli me tangere, ведь Цезарева я!» И парламент отказал его жене в удовлетворении прошения. Анне стало жаль их обоих. Графиня наверняка несчастна в браке, раз предприняла столь отчаянный шаг. Анне была отвратительна мысль, что Гарри пойман в ловушку брачных уз без любви и взаимопонимания. Он не заслуживал такой участи.
В августе пришла новость о кончине архиепископа Уорхэма.
– Мне следовало бы скорбеть об уходе старика, но он был больше полезен Богу, чем своему королю, – сказал Генрих, обхватывая Анну руками и радостно кружа ее. – Теперь никто не сможет сказать нам «нет», дорогая! Сегодня же вечером я составлю распоряжение о назначении Кранмера архиепископом Кентерберийским. Я делаю вид, что считаюсь с Римом, дабы никто в христианском мире не мог усомниться в правах моего нового архиепископа.
Анне с трудом верилось во все это. Когда Генрих отпустил ее, она постаралась осознать, какие последствия влекла за собой смерть Уорхэма. Теперь, наверное, и правда до свадьбы остались считаные недели. Ведь Кранмер не колеблясь объявит союз Генриха с Екатериной недействительным, к тому же он именно тот человек, который энергично возьмется за проведение религиозных реформ, которые так важны и для него самого, и для Анны.
Генрих смотрел на нее, словно хотел проглотить. Она поймала на себе взгляд короля и прочла в нем годы подавляемого желания. Снаружи, за открытым окном, солнце садилось за деревья, бросая мягкий лучистый свет на очарованный мир и золотисто-рыжие волосы короля. Они были одни в этот благоуханный летний вечер. Генрих сделал к ней шаг, и она оказалась в его объятиях.
– Я люблю вас, Анна. – Голос Генриха потяжелел от страсти. – Будьте моей, дорогая! Теперь нас ничто не остановит.
«Почему нет? – подумала она, обвивая руками мощный торс короля и прижимаясь щекой к шершавому, расшитому золотыми нитями дублету. – Мы так долго отказывали себе! И пусть я не люблю его так, как он любит меня, но, по крайней мере, этот человек меня возвеличил».
Анну вдруг охватило желание слиться с Генрихом воедино, дать что-то взамен за долгие годы по большей части односторонних ухаживаний и за недостаток любви, которой она одаривала своего обожателя очень скупо.
– Вашей милости хочется увидеть меня в той прекрасной ночной рубашке? – проворковала она, глядя в горевшие огнем желания глаза Генриха.
– Дорогая! – голос его дрожал.
– Подождите здесь. Я скоро вернусь, – пообещала она.
Анна лежала на смятой постели, испытывая легкую боль и одновременно триумф. На улице стражник прокричал два часа ночи, в остальном все было тихо. Она потянулась и посмотрела на то место, где только что был Генрих. На подушке сохранился отпечаток его головы, на простыне – следы его семени, вытекавшего из нее. Нежно поцеловав на ночь любимую, король ушел составлять назначение Кранмера и обещал вернуться, как только управится с делом. Он хотел отправить документ в Рим на рассвете.
Их первое соитие оказалось совсем не таким, как ожидала Анна. Было немного больно, удовольствие отсутствовало, ощущалось только трение двух потных тел. Прежде она ни разу не видела мужчину голым и в состоянии сексуального возбуждения, хотя представляла, как это выглядит, потому что слышала множество шуток и сопровождавшихся хихиканьем доверительных разговоров о мужской наготе. Однако реальный облик Генриха не вполне совпадал с тем, что она себе воображала. Его член был меньше, чем производимое гульфиком впечатление.
Генрих сам стянул ночную рубашку с плеч Анны и некоторое время удерживал ее, чтобы рассмотреть тело возлюбленной, в первый раз ему открывшееся. Затем потащил Анну на кровать, глаза его потемнели от страсти. И тем не менее – этого она точно не могла себе представить заранее – король нервничал. Он без конца дотрагивался до своего мужского достоинства, теребил его. А потом вошел в нее, болезненно, тяжело дыша и бешено дергаясь взад-вперед. Все закончилось очень быстро.
«И это оно?» – спросила себя Анна, когда они с Генрихом лежали вместе после акта любви; он обхватил ее сильными руками и зарылся лицом в ее волосы.
И это воспевают в своих творениях поэты и сочинители песен? Ради этого Генрих порвал с Римом? Если так, должно быть, мужчины ощущают все как-то иначе! Нет, она не была так уж сильно разочарована, хотя предпочла бы, чтобы это произошло после свадьбы. Значение имели власть, основание династии и продвижение реформ. А секс – лишь средство достигнуть желаемого; и теперь в ее руках могло оказаться все. Она принадлежала Генриху; они даже могли зачать сына, который увенчает их благословенный союз. Внутри у Анны разрасталось ощущение триумфа.
После любовного соития Генрих долго прижимал Анну к себе. Несколько раз повторил, что любит, и благодарил за позволение обладать ею. Встав с постели, чтобы написать письмо, король поцеловал ей руку и промурлыкал нежные прощальные слова. Он все сделал правильно. Тогда почему ее гложет беспокойство? Будто что-то не в порядке… Может, наступила и прошла кульминация долгих лет ожидания, отказов и отсрочек? Или она что-то сделала не так? Ее роль была пассивной, она позволила ему взять инициативу на себя. А разве не этого ожидают от женщины? И тут Анна вспомнила некоторые детали своей жизни при французском дворе: рельеф на дне золотой чаши, стенные росписи, непристойные книги, которые ходили по рукам. Нет, она вела себя неправильно. Женщины должны играть активную роль. Это способ поддерживать в мужчине интерес, когда он уже завоевал вас.
Анна попыталась представить себе, как делает подобные вещи с Генрихом и для него. Это заставило ее понять, насколько мало она его знает. Что сделает для него любовь особенной? Стоит ли ей спросить или лучше удивить его? «Просто сделай это», – сказала она себе, улыбаясь.
Потом, непрошеной, пришла предательская мысль: насколько восхитительнее было бы предаться любви с Норрисом. Если бы он оказался в ее постели, она бы точно что-нибудь почувствовала. Но этого никогда не случится, она не должна даже думать о таком. Тем не менее, когда через час Генрих вернулся, снова заявил права на нее и достиг кульминации в ее объятиях, Анна позволила себе представить на его месте Норриса, и тогда в ней зашевелилось желание.
Анна надеялась, что утром Генрих останется с ней в постели и она сможет порадовать его, как задумала, но, когда проснулась, он был уже на ногах и натягивал на себя ночную рубашку. Потом наклонился и поцеловал ее:
– Доброе утро, дорогая!
– Доброе утро, ваша милость, – улыбнулась она и с наслаждением потянулась.
– Я хотел бы остаться, но должен уйти, – сказал Генрих, поправляя на голове колпак. – Сегодня утром я уезжаю в Хансдон.
– В Хансдон? Зачем?
– Навестить Марию.
Анна села, хорошее настроение улетучилось.
– Удивляюсь, что вы проявляете к ней такую благосклонность, учитывая, какой своевольной она была.
Генрих наклонился обуть тапочки. Он сидел к ней спиной:
– В сердце своем она хорошая, любящая дочь. Мягкими словами и уговорами я верну ее к послушанию.
– Она таких милостей не заслуживает! – возразила Анна. – Ей шестнадцать, и она должна лучше знать свои обязанности. Будь я ее отцом, я бы высекла ее и положила конец этому сумасбродству.
– Дорогая, дайте мне шанс. Я поговорю с ней.
– Вы уже говорили с ней, и без всякого результата! Я надеялась, что именно этот день вы проведете со мной.
Генрих повернулся и сжал ее руку:
– Обещаю, что не останусь там надолго. К вечеру я вернусь, и тогда, моя милая, мы снова сможем побыть вдвоем. – Глаза его засветились.
– Очень хорошо, – уступила Анна, – но смотрите прижмите ее к ногтю. Она может оказаться не менее опасной, чем мать.
– Я ее отец. Она будет повиноваться мне, вот увидите.
После того как Генрих, любовно поцеловав Анну, уехал в Хартфордшир, она вместе с Джорджем отправилась в дворцовый сад смотреть игру в шары.
– Ты слышал про Уорхэма? – спросила Анна, когда они уселись на траву в отдалении от других зрителей.
– Слышал! Дела быстро поворачиваются в твою сторону, сестрица.
– Знаю. Но король все так же снисходителен к принцессе. Сегодня он поехал навестить ее и поговорить, но, уверена, ничего не добьется. Эта маленькая мадам слеплена из того же теста, что и мать. Упаси меня Господь, но я готова задушить ее! Когда стану королевой – а этого теперь ждать недолго, – возьму ее в свою свиту и однажды перекормлю за обедом! Или выдам замуж за какого-нибудь проходимца!
– Я мог бы им стать, если бы искал себе жену! – игриво сказал Джордж. – Уж я бы проучил ее!
– Было бы неплохо, – поддержала его Анна, желая, чтобы брат освободился от своего несчастливого брака с вечно кислой Джейн.
Когда Генрих вечером вернулся домой, он довольно рассеянно обнял Анну. Кто бы мог подумать, что они стали любовниками только прошлой ночью? Король был напряжен и мрачен.
– Не говорите ничего. – Анна со вздохом налила ему вина. – Разговор с принцессой оказался нелегким.
Раздался ответный вздох Генриха.
– Она так же упряма и непреклонна, как мать. Я предупредил, чтобы она позаботилась о своем будущем, ведь грядут большие перемены. Но, дорогая, я не хочу обсуждать неестественное поведение Марии. Я решил, что перед нашим визитом во Францию произведу вас в пэры. Вы будете сопровождать меня как миледи маркиза Пемброк. Это королевский титул, его носил мой дядюшка Джаспер. Ни одной женщине в Англии еще не даровали пэрство в собственном праве, так что считайте себя особенной.
– Сир, это большая честь. – Анна обняла его и поцеловала от всего сердца. «И награда, конечно». – Я благодарю вашу милость.
Анна перебирала в уме возможные последствия. Такой титул не только повышал ее статус для предстоящей поездки, но и таким образом будущей королеве присваивалось дворянство.
– Я хочу, чтобы вы увидели, в каких словах составлен патент на присвоение пэрства, – сказал Генрих, передавая Анне бумагу, на которой нацарапал несколько фраз.
Текст начинался так: «Монарху следует окружить свой трон множеством пэров, избранных из лучших людей обоих полов, особенно теми, в ком течет королевская кровь». Анне понравилось это напоминание о ее происхождении от Эдуарда I. Однако она встревожилась, увидев, что кое-что опущено в пассаже, где упоминались ее дети, к которым может перейти титул матери.
– Разве тут не должно говориться «законно рожденным потомкам»? – спросила Анна.
– Я размышлял об этом, но нужно побеспокоиться о будущем всех наших детей на случай, если я умру, не успев жениться на вас, – объяснил Генрих, встав у нее за спиной и потершись носом о ее шею.
Анна расслабилась, у нее отлегло от сердца. На какой-то момент ужаснулась, что, овладев ею, король подумывал о том, чтобы выделить ей содержание и обеспечить статус любому бастарду, которого она родит. Ведь то же самое может прийти в голову и другим, когда патент будет зачитан на церемонии возведения в дворянство. Но скоро они поймут, как глубоко заблуждались.
Это свершилось в Виндзоре в первый день сентября – Анна получила пэрство. Зазвучали фанфары, и она вошла в приемный зал следом за главным герольдмейстером, который держал в руке патент на дворянство, и своей кузиной Марией, дочерью Норфолка, несшей мантию из алого бархата с горностаевой опушкой и золотой венец. По бокам от Анны шли графини Ратленд и Сассекс, а позади тянулся длинный шлейф из придворных дам и кавалеров. Для этой торжественной церемонии Анне выдали традиционный костюм знатной англичанки, выполненный в стиле, который был введен в употребление столетия назад: сюрко из алого бархата с отороченными горностаем короткими рукавами, а под ним – облегающее платье с длинным рукавом; волосы Анна, как королева, оставила распущенными, и они, длинные и блестящие, свободно падали на плечи.
Впереди восседал на троне король, рядом с ним находились Норфолк, Саффолк, французский посол и лорды из Тайного совета. Приблизившись к Генриху, Анна трижды сделала реверанс, потом опустилась на колени, и Стефан Гардинер, который был назначен епископом Винчестера в качестве награды за его старания в Риме, зачитал патент, дающий ей новый титул. Генрих встал, улыбаясь Анне. Накинул ей на плечи церемониальную мантию, возложил на голову венец, после чего передал в руки патент.
– Я смиренно благодарю вашу милость, – тихо произнесла Анна, поднялась на ноги и снова сделала реверанс, после чего под новый взрыв трубного гласа покинула зал.
Потом Генрих вместе с ней слушал мессу в капелле Святого Георгия, где в честь Анны пропели «Te Deum».
И как только она могла думать, что жизнь ее не складывается? Ведь именно такое славное будущее рисовалось ей в воображении.
Генрих был преданным, как всегда, даже больше, ведь они стали любовниками во всех смыслах и были ими каждую ночь. Казалось, король не может оставить ее ни на час.
До визита в Кале оставалось всего несколько недель. Генрих возлагал на него большие надежды.
– Никогда и ничего я не желал так сильно, – заявил он. – Франциск рассчитывает встретиться с папой в начале следующего года, и я рад этой возможности увидеться с королем французов прежде и лично рассказать ему о решении университетов. Это даст Клименту повод задуматься!
Даже теперь Генрих надеялся, что Климент в последнюю минуту примет решение в его пользу.
– Дорогая, я хочу, чтобы во Франции вы носили украшения королевы, – сказал он Анне.
Она много раз видела их, когда прислуживала Екатерине, и знала, что эти драгоценности передавались от одной супруги монарха к следующей; некоторые были очень старыми, имели огромную историческую ценность и бередили чувства многих людей. Когда она станет королевой, они будут принадлежать ей, но получить эти сокровища сейчас – и таким образом дать понять Екатерине, что она больше не имеет на них права, – это вдруг приобрело первостепенное значение.
– Я покажу всему миру, что наш брак все равно что свершился, – сказал Генрих и отправил гонца к Екатерине с требованием отдать украшения.
Однако гонец вернулся с пустыми руками: Екатерина отказалась уступить их без письменного распоряжения короля, потому что он-де велел ей ничего ему не присылать. Анна стояла в своих личных покоях, щеки у нее пылали, а гонец повторял слова Екатерины: «Отдавать драгоценности ради того, чтобы ими украшала себя та, что является позором для всего христианского мира и обесславит короля, если тот возьмет ее с собой во Францию, обидно и оскорбительно для королевы и ляжет тяжелым грузом на ее совесть».
– Я сейчас же напишу приказ! – в гневе прокричал Генрих.
Не прошло и двух дней, как украшения оказались в распоряжении Анны. Но это не стало достаточным возмещением за испытанное унижение. Сердце ныло.
– Если мне дозволено надевать украшения королевы, могу я пользоваться и ее баркой? – спросила она.
Будет очень приятно плавать вверх и вниз по Темзе на этом богато отделанном, позолоченном судне, тогда все поймут: в нем сидит будущая королева.
Генрих согласился, но после того как Анна распорядилась, чтобы герб Екатерины сняли с барки и сожгли, а на его место приделали ее собственный, с его лица сошла улыбка.
– Это было не слишком тактично, – с усталым видом упрекнул Анну король, который только что долго беседовал с послом императора. – Шапуи жалуется, что судно изуродовали самым непочтительным образом. Он надеется, что вы удовлетворитесь баркой, украшениями и мужем королевы. Ради Бога, Анна, не провоцируйте его без нужды.
– Я не собиралась никого оскорблять, – ответила она, – но некоторые разрушения были неизбежны. Пришлось сперва отодрать гербы, а потом сжечь обломки. И заметьте, я очень довольна мужем королевы! – Она взяла в ладони лицо Генриха и поцеловала.
– Дорогая, мы столкнулись с проблемой, – смущенно произнес Генрих, опустившись на кровать рядом с Анной. – Уже несколько недель мои послы обсуждают, какая дама из королевского дома будет принимать вас во Франции. Новая королева Франциска Элеонора – сестра императора, и, естественно, ее симпатии на стороне Екатерины. Франциск чувствует, что не может приказывать ей, а кроме того, я скорее готов познакомиться с дьяволом, чем встретиться с дамой в испанском платье! – Генрих взял Анну за руку. – Я попросил, чтобы почести были оказаны сестрой Франциска, королевой Наварры, которой вы когда-то служили.
Маргарита! Как радостно было бы снова увидеть эту умную, одухотворенную женщину после стольких лет разлуки.
– Это было бы великолепно, – ответила Анна.
Генрих смешался:
– Боюсь, она отказалась. Я бы ни за что на свете не стал вам говорить, но вы можете услышать об этом от кого-нибудь во Франции. Она сказала, что не хочет иметь дело с женщиной, поведение которой – скандал для христианского мира.
Анна готова была заплакать. И это та самая Маргарита, которая держалась столь просвещенных взглядов и защищала правление добродетельных женщин? Та самая Маргарита, которая демонстрировала дружеские чувства к Анне?
Генрих лег и обнял ее:
– Во Франции многое изменилось с тех пор, как вы жили там.
– Я знаю. Король больше не проявляет такой терпимости в делах религии, как прежде.
Анна не сомневалась, что Маргарите пришлось отрешиться от своих передовых взглядов. Три года назад ее протеже сожгли как еретика в Париже вместе со всеми его книгами. Она не имела власти спасти несчастного. Ее саму допрашивали. Похоже, Маргарита изменилась и в других отношениях. Но Анна продолжала считать ее другом.
– Если не найдется дамы моего ранга, которая меня примет, я не смогу покинуть Кале и отправиться во Францию, – заметила она.
– Знаю, дорогая, и Франциск старался найти решение, которое удовлетворило бы всех. Он даже предложил, чтобы почести вам оказала герцогиня Вандомская.
– Но она его любовница! – воскликнула Анна.
– Мне это известно, и я сказал ему, что это будет бесчестьем и оскорблением для вас и наших английских леди. Очень жаль, дорогая, но я без всякого желания принял решение, что вы должны остаться в Кале, когда я поеду встречаться с Франциском. – (Анна задрожала от гнева и досады.) – Не расстраивайтесь так. Позже Франциск прибудет для встречи с нами в Кале, – утешал ее Генрих. – И бóльшую часть времени мы проведем вместе. Это будет как медовый месяц. – Его рука двинулась к ее груди. – Кромвель сказал, люди поговаривают о том, что мы поженимся во Франции.
– А вы, разумеется, этого не хотите? – спросила Анна.
– Нет, моя дорогая, – заверил ее Генрих.
– Я бы никогда не согласилась на такое. Я хочу, чтобы наша свадьба состоялась здесь, в Англии, где выходили замуж и всходили на трон другие королевы.
– Так и будет, я обещаю, – промурлыкал он, привлекая ее к себе.
Переход в Кале прошел гладко. Они отправились из Дувра с первым светом зари на красивом корабле, называвшемся «Ласточка». В главной каюте Марк Смитон развлекал Генриха, Анну и некоторых избранных придворных виртуозной игрой на лютне. Анна стояла у решетчатого окна со своей сестрой Марией, смотрела, как удаляется английский берег, и видела Тома Уайетта, который бесстрастно глядел на нее поверх голов собравшейся на пристани толпы. Когда их взгляды встретились, он отвернулся. Анна про себя подивилась: оказывается, страсть может превратиться в безразличие.
В Кале они прибыли в десять утра того же дня и были встречены громовым королевским салютом. Состоялся прием, которым распоряжался лорд Бернерс, комендант Кале, после чего Генриха и Анну в сопровождении длинной процессии отвели в церковь Святого Николая на мессу. Затем они проследовали в Казначейский дворец, где на Анну произвели неизгладимое впечатление отведенные ей покои в семь комнат со спальней, примыкавшей к спальне Генриха. Пока слуги распаковывали багаж, они с Марией осматривали дворец – огромное сооружение с длинной галереей, теннисным кортом и обширными садами с обеих сторон. Анна не сказала Марии, что они с Генрихом стали любовниками, предоставив сделать собственное заключение на этот счет, исходя из того, как были устроены спальни.
В ту ночь Генрих пришел к Анне. С их первой совместно проведенной ночи он всегда брал инициативу в их любовных занятиях на себя, и она еще ни разу не отважилась сделать это сама. Но теперь они были во Франции – атмосфера царила беззаботная, и Анна решила: пора что-нибудь предпринять. Так вот, когда Генрих потянулся к ней, она прижала любовника к постели и начала покрывать легкими поцелуями его тело, используя язык, чтобы доставить ему удовольствие. Он ахнул и почти сразу разрядился. Они лежали, тяжело дыша, и Анна уютно пристроилась у его бока.
– Я хотела порадовать вас, – прошептала она.
Он не ответил. Неужели уснул? Но нет, в мерцающем свете единственной свечи, которую они не затушили, Анна видела, что Генрих смотрит на нее и слегка хмурится.
– Где вы научились это делать? – спросил он.
– При французском дворе по рукам ходили книги, в которых были картинки, как люди по-разному занимаются любовью, – ответила Анна, понимая: он, видимо, решил, что ее научил какой-нибудь прежний любовник и она вовсе не так целомудренна, как внушала ему. – Я никогда не делала этого, Генрих! Просто вспомнила, и мне захотелось доставить вам удовольствие.
Наступила тишина, в продолжение которой, к своему ужасу, Анна осознала, что вовсе его не порадовала. Конечно, Екатерина никогда бы… Но были же у него любовницы…
– Дорогая, – наконец снова заговорил Генрих, – если мы хотим зачать сына, то таким образом ничего не добьемся. И Церковь неодобрительно смотрит на подобные занятия. Я ценю ваше желание порадовать меня. Но лучше бы вы пустили меня побыть внутри вас.
– Тогда я в распоряжении вашей милости, – игриво отозвалась она, понимая, что ошиблась в расчетах. Никогда больше она не станет проявлять инициативу в постели с королем.
Генрих поцеловал ее.
– Запомните это! – произнес он более теплым тоном.
Досадно было сидеть в Кале, когда Генрих отправился дальше в Булонь, чтобы провести четыре дня с королем Франциском. Но Анна не теряла времени даром: ездила на охоту с соколами, играла в карты и кости, пировала, поглощая присланные французским королем деликатесы – карпа, морскую свинью, паштет из оленины, отборные груши и виноград. И старательно уклонялась от неприкрытого любопытства Марии, которой хотелось знать, в каком состоянии находятся ее отношения с Генрихом.
Король вернулся в радостном настроении.
– Франциск сочувствует нам, – сообщил он Анне. – Я пригласил его приехать сюда в пятницу.
Анне не особенно хотелось привечать Франциска, этого великого развратника, и Мария, которая надеялась не встречаться с ним, вздрогнула при известии о его визите, но согласилась сопровождать Анну в обществе других дам, рассчитывая, что многочисленность свиты обеспечит ей безопасность. Под руководством Анны женщины репетировали представление масок, которое будет показано Франциску. Прево Парижа доставил присланный французским королем в подарок Анне бриллиант, и она выразила по этому поводу удовлетворение.
В честь прибытия короля Франции был дан салют из трех тысяч ружей. Два дня по требованию Генриха Анна не показывалась, но вечером третьего почтила своим присутствием стол для почетных гостей во время обильного ужина и банкета, который давал Генрих в главном зале Степл-Инн, где остановился Франциск. Зал, завешанный золотыми и серебряными тканями, выглядел великолепно. Украшавшие его золотые венки были унизаны блестящим жемчугом и драгоценными камнями, отражавшими свет двадцати серебряных канделябров с сотней восковых свечей на каждом. Внушительная выставка золотой посуды на семиярусном буфете служила демонстрацией богатства Генриха; впечатление дополняли его костюм из пурпурной золотой парчи, шейное украшение с четырнадцатью рубинами и две гигантские нити жемчуга, на одной из которых висел знаменитый рубин Черный Принц. На пиру подали семьдесят блюд из разных сортов мяса, дичи и рыбы, приготовленных по английским и французским рецептам.
После этого Анна, одетая в костюм из золотой парчи со вставками алого атласа, подкладкой из серебряной парчи и золотой шнуровкой, вывела Марию, Джейн Рочфорд и еще четырех дам разыгрывать представление масок. В заключение Анна подошла к Франциску, сделала реверанс и спустилась с ним на площадку для танцев, куда Мария и ее компаньонки пригласили короля Генриха и других лордов.
– За прошедшие десять лет вы не изменились, миледи маркиза, – сделал комплимент Франциск. – Мы скучали по вас при французском дворе.
Сам он растолстел, черты его мрачного лица огрубели. Анне неприятно было брать Франциска за руку, но она продолжала улыбаться, решившись очаровать предводителя французов, ведь он желал быть другом Генриху и мог оказаться полезным. Новый союз с Францией создаст мощный противовес любым угрозам со стороны императора.
Генрих, смеясь, обходил танцовщиц и снимал с них личины. Остановившись перед Анной, он убрал маску и с ее лица.
– Теперь вы можете видеть, как красива миледи! – сказал он Франциску.
Анна милостиво приняла комплимент, а Генрих тем временем увлек ее в новый танец. Она заметила, что Мария оживленно говорит о чем-то со своим партнером, молодым человеком, которого Анна не знала.
– Кто это? – спросила она Генриха.
– Юный Стаффорд, мой дальний родственник. Он здесь в моей свите.
Казалось, партнеры ладят. Анна наблюдала, как сестра флиртует со Стаффордом, который, судя по виду, был на несколько лет младше Марии. Приятно было видеть сестру довольной после долгих лет печального вдовства.
После отъезда французов во главе с Франциском, который обещал сделать все, что в его власти, для примирения Генриха с папой, в Английском канале разыгрался сильный шторм, а потому Генриху с Анной пришлось задержаться в Казначейском дворце еще на две недели. Это не имело значения. Генрих радовался вынужденному перерыву в делах государства и целиком посвятил себя Анне. Они подолгу, не спеша обедали и ужинали, совершали поездки за пределы городских стен, чтобы полюбоваться разбегающейся во все стороны сельской округой Кале – небольшой части Англии на окраине Франции, и занимались любовью каждую ночь и каждое утро. Анна даже надела бриджи и обыграла Генриха в теннис. Никогда еще она не чувствовала такой близости с ним.
Идиллия закончилась однажды в полночь в середине ноября, когда Генрих решил, что им следует использовать возможность, которую давал благоприятный ветер, и отплыть в Англию. Переход получился жуткий – двадцать девять часов ада в бушующем море, и Анна, которая хорошо переносила качку, была вне себя от радости, когда завидела вдали скалы Дувра.
Чинно и неторопливо королевский поезд двинулся на восток через Кент. Остановились в Лидсе – прекрасном замке, который словно вырастал прямо из озера, а потом поехали верхом в Каменный замок, где задержались погостить у старинной подруги Анны Бриджит Уингфилд; они были знакомы с детства и часто встречались в Хивере. После сытного обеда Генрих и Анна вместе с хозяйкой, сэром Фрэнсисом Брайаном и Фрэнсисом Уэстоном занялись их любимой карточной игрой «Папа Юлиан», и стонущий Генрих в пух и прах проигрался Анне.
Потом все сидели у огня и беседовали, угощаясь вином со специями. Уэстон говорил, какое счастье он обрел в недавнем браке с Анной Пикеринг и как он ждет не дождется встречи с ней.
– Вы намекаете, Уэстон, что распутница наконец утихомирилась? – пошутил Брайан.
– Я хочу домой, в Саттон-Плейс, – вздохнул Уэстон.
– Я слышала, это красивый особняк, – сказала Анна.
– Великолепный, – заверил ее Генрих. – Я подарил его отцу Фрэнсиса за его добрую службу. Он должен гордиться вами, Фрэнсис.
– Он гордится, сир, кроме тех случаев, когда выговаривает мне за то, что я обыграл вас в карты.
– Тут он прав, – усмехнулся король. – Ну давайте, Фрэнсис, раз Марк уже в постели, сыграйте нам что-нибудь на лютне.
Уэстон взял в руки инструмент:
– Эта песня для вашей милости и леди Анны. – И он запел густым баритоном:
Кто в деве милости искать решится,
Тот с чистым сердцем должен дать девице
Любовь – душой и веру – честным делом,
Иначе будем мы жалеть, что преуспел он.
Однако любовь посылает нам Бог,
Никто от нее уберечься не смог;
Двоим совершенство она дает,
Неужто чураться мы станем ее?
Генрих украдкой обвил рукой возлюбленную и взглянул на нее, приподняв бровь.
– Это ваша песня, – заметила Анна. – Никто не превзойдет вас, когда дело касается прекрасного союза музыки и стиха.
– Ничего особенного, – промурлыкал ей на ухо король. – Лучше пойдемте в постель, когда он закончит.
Во дворце Уайтхолл готовились к Рождеству. Анна обнаружила на столе в своих покоях тонкую книжицу. Это оказалась брошюрка о пророчествах с грубыми картинками, и кто-то оставил ее открытой на одном очень страшном рисунке, изображавшем женщину с отрубленной головой. Приглядевшись, Анна поняла, что нарисована она. Подпись предупреждала: такая участь ждет ее, если она выйдет замуж за короля. Нэн Сэвилл, подошедшая к Анне сзади и увидевшая рисунок, ужаснулась:
– Если бы я поверила в такое предсказание, то не стала бы держаться за него, будь он даже император.
Анна захлопнула книгу:
– Тише, Нэн, это пустяк. И я намерена заполучить его, чтобы в моих детях текла королевская кровь, что бы со мной ни случилось.
Несмотря на эту браваду, рисунок Анну расстроил, и она отправила книгу в огонь. Кто подложил ее? Доступ в личные покои Анны был открыт только избранным слугам и близким к хозяйке людям или тем, кого она сама допустила к себе. Анна подумала, не сделала ли это Джейн Рочфорд? Упомянула при ней о книге, но не заметила никакой ответной реакции.
Дни шли, и Анна забыла об этом инциденте. Приближалось Рождество. В этом году, благодарение Господу, она проведет его не в хиверской ссылке, но во главе двора рядом с Генрихом.
