Глава 19. 1531 год
Испанка леди Уиллоуби смотрела на Анну свысока, задрав свой аристократический нос. Из всех придворных дам Екатерины эта демонстрировала наибольшее неуважение. Женщина прямая и откровенная, леди Уиллоуби не делала секрета из своего отношения к разводу короля. Поэтому, когда Анна встретилась с ней в галерее в день своего возвращения из Хивера в Гринвич, прием ей был оказан столь же холодный, как воздух за стенами дворца.
– О, леди Анна, – сказала баронесса, отступая в сторону и давая возможность пройти Анне и ее нагруженным багажом слугам, – мы надеялись, вы останетесь в Хивере.
– А я, – не уступила в вежливости Анна, – хотела бы, чтобы всех испанцев утопили в море!
– Такие речи – неуважение по отношению к нашей доброй госпоже королеве, – с упреком в голосе произнесла леди Уиллоуби.
Анна решила сбить спесь с этой вздорной особы и резко бросила в ответ:
– Мне до нее нет никакого дела. Она не настоящая королева, и я предпочла бы видеть ее на виселице, а не признавать своей госпожой!
И проплыла мимо, не дав обидчице шанса ответить.
Как обычно, Генрих приветствовал ее возвращение ко двору с распростертыми объятиями, и они обедали наедине в личных покоях короля.
– Мне так хотелось, чтобы вы провели Рождество здесь, дорогая, – сказал он. – Торжества прошли великолепно, и двор был полон гостей. Но лучше всего, что со мной была Мария. Она теперь стала настоящей юной леди, очень образованной и воспитанной.
Анна почувствовала, как в ней нарастает гнев.
– Это та самая Мария, которая отказалась повиноваться вам и поддержала свою мать? – сорвалась она. – Удивляюсь, что вы так хвалите ее, когда она забыла свой долг по отношению к вам!
Генрих смотрел на Анну в упор, и его шею заливала краска, что было опасным признаком.
– Иногда я думаю, что это вы забываетесь, – сказал он. – Мы много дней провели в разлуке, и я жаждал увидеть вас, а вы меня уже корите.
– Я была очень рада видеть вас! – выкрикнула Анна. – Но вы, кажется, обманываете сами себя. Или принцесса изменила свое мнение и стала послушной?
– Нет, но, Анна, она моя дочь, и я очень люблю ее. Со временем она все поймет. Она молода, и ей пока не хватает мудрости, чтобы разбираться в подобных делах. Вам следует быть немного добрее, правда. Екатерина никогда в жизни не говорила мне столь обидных слов. – В глазах Генриха стояли слезы.
– Ну что же, я уверена, она будет рада получить вас обратно! – едко произнесла Анна.
– Давайте не будем ссориться, дорогая, прошу вас. Я разберусь с Марией, обещаю, но так, как посчитаю нужным. Мне сейчас не нужны новые неприятности. Климент приказал явиться в Рим, чтобы я защищал свое дело в суде.
– Вы поедете? – Анна сжала руку Генриха, желая дать понять, что простила его.
В эти дни она постоянно ловила себя на том, что невольно доводит короля до края терпения, а потом спохватывается и понимает: надо показать ему и более мягкую сторону своего характера.
– Нет! И я намерен проигнорировать бреве, которое он издал: приказал отослать вас от себя и запретил моим подданным соваться в это дело. По правде говоря, Анна, я начинаю приходить к убеждению, что Английской церкви будет лучше во главе со мной, королем.
«Хватит рассуждать! – мысленно вспылила Анна. – Сделайте что-нибудь!»
А вслух сказала:
– Я долго обдумывала это, и вы знаете, что у других в мыслях то же самое.
– К примеру, у Кромвеля, – подхватил Генрих. – Мы с ним весьма интересно и содержательно дискутировали на этот счет. Он полагает, что оторвать Церковь Англии от Рима – значит дать ей массу преимуществ. Но пусть лучше он сам вам расскажет.
Король тотчас же послал за Кромвелем и пригласил этого здоровяка с бычьей шеей разделить с ними трапезу, распорядившись подать новых блюд и вина.
– Это неожиданная честь для меня, сир, – с улыбкой сказал Кромвель, – и какое удовольствие, что леди Анна тоже здесь. – Он склонил голову в ее сторону.
– Расскажите ей то, что говорили мне, – попросил Генрих, опуская нос в тарелку с паштетом из оленины и тушеной зайчатиной.
Кромвель повернулся к Анне:
– Папа тянет с решением дела его милости. Зачем ждать вердикта Рима? Каждый англичанин – хозяин в своем доме, так почему же королю не быть хозяином в Англии? Разве обязан он делить власть с иноземным прелатом? Я сказал ему, не имея намерения выказать неуважение, что он только наполовину король, а мы лишь наполовину его подданные.
Впечатляющий по силе аргумент! И Генрих, судя по лицу, жадно впитывал в себя слова гостя.
– Я сама не могла бы придать этой мысли лучшую форму, – заявила Анна, потеплев к Кромвелю.
– Римская церковь владеет здесь огромными богатствами и собственностью, – продолжил тот. – Если мне развяжут руки, я смогу сделать его милость богатейшим сувереном из всех, когда-либо правивших в Англии.
Глаза Генриха заблестели.
– Уверен, разрыв с Римом станет популярным шагом, – подхватил он. – Истинному англичанину претит платить Риму Петрово пенни. Это обременительный налог.
– Вашей милости было бы легче бороться с разложением среди духовенства, если бы вы стали во главе Английской церкви, – заметила Анна.
– Ей-богу, я мог бы справиться с этой напастью! – согласился Генрих, загоревшийся идеей. – Мне следует править своим королевством без вмешательства Рима или любой другой иноземной силы.
Анна трепетала от волнения, слыша от короля такие речи. Но, вспоминая прошлый опыт, сомневалась, насколько далеко он готов зайти?
Генрих удивил ее. В конце января он созвал в Вестминстере Собор духовенства Кентербери и Йорка. Всем было ясно: грядет нечто грандиозное, потому что важные церковные реформы производились только с одобрения Собора.
Через неделю король выступил перед парламентом и заявил, что Церковь Англии признает его своим единственным защитником и верховным главой.
– Ни парламент, ни Собор не ослушаются меня! – сказал он после этого Анне.
Каждый день король позволял отсутствовать на заседаниях тем членам парламента, которые поддерживали королеву. Потом старейший из архиепископов – Уорхэм объявил, что Собор готов признать короля верховным главой Церкви Англии, насколько это допускает закон Христов.
– Они настояли на подобной формулировке, – сказал немного расстроенный Генрих Анне, когда приехал к ней в Уайтхолл в тот же вечер. – Все слегка выходили из себя, пока мы вели переговоры. Но дело сделано, дорогая. Отныне Английская церковь больше не признает папу, или епископа Рима, – я распорядился, чтобы отныне его называли так и только так. Он не будет пользоваться верноподданством моих епископов и не имеет никакой духовной власти в Англии.
У Анны от радости закружилась голова. На такое она даже не надеялась. Она сознавала: ни один английский король никогда не решался на столь рискованное предприятие. Ее уважение к Генриху резко возросло. Он продемонстрировал отменную храбрость, взявшись за дело, которое по сути своей являлось революцией. Англия тысячу лет подчинялась Риму, и теперь извечный порядок будет опрокинут. Перспектива вырисовывалась великолепная, хотя и пугающая. Предугадать последствия было трудно.
– Вместе, Анна, мы выстроим новую Церковь! – торжественно произнес Генрих, и глаза его засияли. В этот момент она любила его, любила по-настоящему.
Парламент, не теряя времени, одобрил новый статус короля, и грандиозная новость была провозглашена по всей Англии. Подданным Генриха сообщили, что их суверен теперь фактически король и папа в своей стране, имеющий полномочия следить за материальным и духовным благополучием народа.
Анна пришла в полный восторг, когда о том же объявили при дворе. Она у всех на глазах обняла Генриха.
– У меня такое чувство, словно я обрела рай! – воскликнула счастливая Анна, потом поймала на себе враждебный взгляд Шапуи и вызывающе улыбнулась.
Отец и Джордж были в экстазе. И когда во время состоявшегося позднее приема уважаемый Джон Фишер, епископ Рочестера, стал утверждать, что главенство короля над Церковью Англии противно Божественному закону, кровь в груди сэра Томаса вскипела.
– Епископ, я могу доказать вам, вооружившись авторитетом Писания, что Господь, покидая этот мир, не оставил на земле преемника, или викария, – заявил он.
– А кто же тогда сказал Его ученику: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата Ада не одолеют ее»? – возразил старик.
– Давайте сегодня не будем спорить, – вмешался король. – Посмотрите, милорд епископ, большинство дворян присоединились к моему торжеству и немалое число ваших братьев-священников тоже. Пойдемте, милорд Уилтшир, выпейте со мной. – Генрих и Анна оставили Фишера размышлять над сказанным и присоединились к Кромвелю.
– Моего канцлера здесь нет. – Генрих тщетно озирался по сторонам. – Я надеялся увидеть его.
– Томас Мор не одобрит этого, – заметил Кромвель. – У него, вероятно, возникло расстройство желудка.
Но тут появился Мор. Он торопливо вошел в приемный зал со стопкой бумаг под мышкой. Лицо Генриха озарилось радостью и облегчением.
– Томас! – воскликнул он и обнял Мора, который даже не успел поклониться.
– Жажду получить прощение у вашей милости. Меня задержали в канцелярии, а потом пришлось дожидаться барки в Вестминстере. – Мор любезно улыбался, но взгляд у него был настороженный.
К ним подошел Норфолк.
– Клянусь святой мессой, мастер Мор, я и не надеялся увидеть вас здесь! – воскликнул он и ударил канцлера по плечу. Они были давними друзьями.
– Я верный слуга короля, – сказал Мор. – Мое место здесь.
– А что думает ваше лордство о новом титуле его милости? – с вызовом спросил Кромвель у Норфолка.
Генрих уперся взглядом в дядю своей возлюбленной, и Анна тревожно втянула ноздрями воздух. Норфолк, как и все Говарды ревностный католик, был противником реформ.
– Не спрашивайте меня! – фыркнул герцог. – Пусть это дело решают те, у кого есть мозги в голове, как у его милости.
– Вот слова истинного англичанина! – засмеялся Генрих. – Надеюсь, все мои подданные окажутся столь же мудрыми, как вы, милорд. И не будут походить на этого дурака Фишера. – Он повернулся к Анне, ее отцу и Кромвелю, оставив Норфолка и Мора беседовать друг с другом. – Его нужно остановить, – понизив голос, сказал король.
– Я переговорю с ним потихоньку, – обещал Кромвель.
– Этот доходяга-епископ был чертовски груб со мной, – встрял Томас Болейн.
– Он может быть опасным противником, – предупредила Анна. – Люди уважают его как великого теолога. Не забывайте, он бесстрашно защищал королеву, не получая от этого никаких выгод.
– Он продолжает писать книги в ее защиту, – недовольно буркнул Генрих. – Сторонники Екатерины считают его святым. Моя бабушка тоже так полагала, он был ее духовником. Но под внешностью святого – стальная воля. Кромвель, сделайте так, чтобы он держал рот на замке.
Фишер был только одним из несогласных.
– Но таких может набраться легион, – горячо сказала Анна Джорджу, когда на следующее утро они, несмотря на февральский ветер, осмелились выйти прогуляться в сад.
– Вчера вечером, уже после того, как король пытался утихомирить епископа, тот излагал свои взгляды всякому, кто готов был его слушать, – поделился с сестрой Джордж. – Распространял крамолу, не меньше. И некоторые внимали ему, особенно те, кто симпатизирует королеве.
– Его надо заставить умолкнуть! – воскликнула Анна. – Никому не дозволено бросать вызов владычеству короля. Я поговорю с его милостью.
– Теперь он может лишить епископа сана, – напомнил ей Джордж.
Да, она поговорит с Генрихом.
Лицо короля было мрачным.
– Кто-то пытался отравить епископа Фишера, – сказал он Анне однажды вечером после заседания совета. – Мы арестовали виновного, негодяя по имени Ричард Роуз, повара епископа. Он добавил какой-то порошок, который ему дали, в овсянку, приготовленную для милорда, его гостей и слуг. Двое из них умерли, семнадцать тяжело больны. Невозможно поверить, что человек способен совершить такое. Отравление – это страшное преступление, и оно заслуживает жестокого наказания. – Губы короля надменно изогнулись от возмущения.
– А епископ Фишер? Он пострадал? – спросила Анна.
Да простит ее Бог, но она подумала, что было бы очень кстати, если бы святой прелат оказался прикованным к постели и замолчал на некоторое время.
– Нет, благодарение Господу. Он как раз решил поститься. Однако нет сомнения в том, что яд предназначался ему. Роуз сначала сказал, мол, считал эти порошки слабительным и добавил их шутки ради, но потом переменил показания и стал утверждать, что ему дали отраву, заверив, что большого вреда не будет: ну, может, кого-то стошнит, не больше. Но он не раскрыл, кто ему такое сказал.
Анна похолодела. «Теперь все свалят на меня! Епископ – известный противник развода короля. Люди станут говорить, будто я пыталась убить его».
– Вы надавили на Роуза, чтобы тот назвал имя передавшего порошок? – вслух спросила она.
– Да, его допрашивали. И сегодня снова подвергнут испытанию, на этот раз более суровому. – Глаза Генриха сузились. – Думаю, он заговорит.
Генрих ушел на заседание совета, и Анна поспешила поделиться своими опасениями с Джорджем. Он слушал ее со все возрастающим гневом.
– Роуза снова допрашивают, пока мы тут разговариваем, – сообщила Анна брату. – До сих пор он брал всю вину на себя.
– А если он говорит правду? Он мог сам купить эти порошки, аптекарь ему описал, каково их действие, но Роуз добавил слишком много.
– Или его предупредили, что, если он заговорит, его семье придется несладко. Джордж, это было намеренное покушение на жизнь епископа – наверняка; уж очень оно пришлось ко времени. И я не могу удержаться от мысли, что за этим стоит кто-то из наших друзей – кто-то достаточно могущественный, чтобы запугать Роуза и заставить его молчать.
Джордж обвил ее рукой:
– Сестра, думаю, ты слишком увлеклась игрой воображения.
– Но какие мотивы мог иметь Роуз, чтобы совершить подобное?
– Обозлился на кого-нибудь?
Анна встала:
– Хотелось бы мне в это верить. – Во дворе зазвенел колокольчик. – Мне пора. Скоро Генрих вернется с заседания совета.
– Дайте мне знать, если Роуз заговорит, – попросил Джордж.
Ужасный червь подозрения копошился в мозгу Анны. Отец был зол на Фишера. После приема он рвал и метал, осыпал епископа всевозможными ругательствами. И сама она делилась с Джорджем тревогами насчет того, насколько опасен может быть Фишер. К тому же Генрих сказал, что старика нужно остановить. Но не так же! Нет, Анна не могла поверить, что отец способен опуститься столь низко, чтобы пойти на убийство, к тому же с помощью яда, оружия женского, для использования которого не нужна грубая сила. Разумеется, он до такого не опустится!
Джордж, конечно, тоже не способен на подобное злодеяние. Неужели он так сильно ее любил, что мог решиться на убийство? Разве он настолько глуп, чтобы не понимать, какие будут последствия?
Порывистый и своевольный, Джордж – по его собственному признанию – уже совершал насилие. Из всех членов семьи Анны именно на Джорджа слава и возвышение повлияли сильнее всего. Он стал даже более амбициозным, чем она сама или их отец. Мог ли Джордж пойти на преступление, ошибочно полагая, что таким образом расчищает ей путь? Нет, Анна в это не верила.
Роуз не заговорил. Он так и не назвал человека, который дал ему порошок.
Через несколько дней Генрих пришел к Анне. Он говорил неохотно, будто с трудом выдавливал из себя слова.
– Лорд-канцлер Мор говорит, что ходят возмущающие спокойствие слухи, будто вы, моя милая, ваш отец и ваш брат причастны к попытке отравления Фишера, – с оттенком презрения в голосе произнес король.
– Все это грязная ложь! – воскликнула встревоженная Анна. – Я бы никогда…
– Дорогая, я знаю, – успокоил ее Генрих. – Боже, я уйму эти злые языки, даже если мне придется их отрезать! Никто не смеет клеветать на вас. Я сказал Мору… сказал, что на вас несправедливо возлагают вину за все, даже за плохую погоду.
Кто-то намеренно старается очернить ее, в этом Анна не сомневалась. Само использование яда уже имело целью вывести на сцену в качестве подозреваемой ее, женщину. А какая еще женщина имела основания желать, чтобы Фишер умолк?
– Суда не будет, – сообщил Анне Генрих, после того как Роуза допросили в четвертый раз.
– Но вы говорили…
– Анна, я должен снять подозрения с вас и ваших близких.
– Я бы предпочла, чтобы Роуза допросили на открытом судебном процессе и мое имя больше не трепали на всех углах, – заявила Анна. – Он должен признать свою вину.
Генрих сидел неподвижно. Он не мог поднять на нее глаз.
– Что он сказал сегодня? – потребовала ответа Анна.
– Он мало что добавил, хотя на него давили. Упорно твердил, что действовал в одиночку. – И все равно Генрих избегал встречаться с Анной взглядом, сидел и теребил пальцами свой дублет. – Дорогая, слухи распространяются. Парламент, верховный суд королевства, издаст Акт с обвинением в государственной измене против этого негодяя, что продемонстрирует, как серьезно я отношусь к его проступку. И поскольку я питаю жестокое отвращение к подобным гнусным деяниям, то предложу парламенту принять новый закон, который будет расценивать намеренное убийство с помощью яда как государственную измену. Для меня они равны и вызывают одинаковое возмущение. Совершившие столь тяжкий грех будут сварены заживо. Ужасное наказание за ужасное преступление.
Ладонь Анны взлетела ко рту. Какое варварство! Невообразимые мучения. И Генрих мог отдать такое распоряжение! Однако Анна понимала, почему он столь беспощаден. Наказание должно устрашить и отбить охоту к подобным преступлениям у других. Она надеялась, как же она надеялась, что Роуз претерпит эти мучения не за чужую вину в качестве козла отпущения.
Сэр Фрэнсис Брайан уехал в Смитфилд смотреть на казнь Роуза и вернулся назад с чувством тошноты.
– Его подвесили на цепях к блоку и макали в котел, – рассказывал Брайан. – Он орал во все горло, и некоторые женщины, которые были на сносях, падали в обморок. Несчастный долго не умирал.
Анну передернуло. Она встретилась взглядом с Джорджем. В глазах у обоих застыл ужас.
Мнения европейских университетов относительно Великого дела наконец были собраны. Их окончательный вердикт привезли, когда Анна и Генрих играли в карты в ее покоях.
– Двенадцать за меня, и четыре за королеву, – сказал Генрих, торжествуя. – Это стоило мне целого состояния, но оно потрачено не напрасно.
Анна надеялась, что не все отзывы были куплены и хотя бы некоторые университеты принимали свои решения по совести. Хотя какая разница, если результат, которого они оба желали, наконец достигнут?
– Дорогая, вы только подумайте, – говорил Генрих, – самые утонченные и образованные умы Европы объявили мой брак кровосмесительным и противным Божественному закону, так что он может быть аннулирован и признан недействительным. Прежде всего, папа Юлий не имел права давать на него разрешение.
– Значит, наш брак совершится? – спросила Анна.
– Через некоторое время, – ответил Генрих. – Я надеюсь, Климент обратит внимание на эти вердикты и аннулирует мой брак, чтобы эта брешь была залатана.
Анна не верила своим ушам: правильно ли она его поняла? Неужели и теперь он по-прежнему собирается согласовывать свои действия с Римом? Ведь он назначил себя главой Английской церкви! И что же, он и правда думает, что теперь папа с распростертыми объятиями примет его обратно в свою паству? Анна отчаялась, потеряла всякую надежду. В сердце своем король оставался верным сыном Римской церкви.
Когда Генрих зачитал вердикт университетов в парламенте и опубликовал его, поднялся неизбежный ропот протеста.
– Самые громкие голоса раздаются со стороны женщин, которые скорее своенравны, чем умны или образованны, – отчитывался Кромвель. – Они обвиняют вашу милость в том, что вы подкупили ученых докторов. Будет разумно подождать, пока не утихнет этот шум, прежде чем действовать дальше.
– Моя книга заставит умолкнуть злые языки, – заявил Генрих. «Зерцало истины» было готово к публикации. – Или мы изыщем более действенные способы добиться тишины.
Книгу Генриха по большей части встретили презрительными насмешками, и Анна никогда еще не была столь непопулярна. Слухи и пересуды, окружавшие историю с Роузом, не смолкали. Когда Анна появлялась на публике, люди шипели ей вслед: «Убийца!»
Все более глубокая печаль поглощала Анну. Она рассчитывала, что, как только университеты выскажутся, Генрих отдаст распоряжение архиепископу Кентерберийскому, тот объявит брак короля недействительным, и тогда они поженятся. Но Генрих ничего не предпринимал, даже сейчас он искал более привычные пути к осуществлению желаемого. В настоящее время король изо всех сил старался спровоцировать Екатерину, чтобы та покинула его и тем дала основания для развода. Когда заболела принцесса Мария и Екатерина билась в отчаянии, желая увидеться с ней, Генрих сказал несчастной королеве, что, если хочет, она может ехать и не возвращаться оттуда. Но Екатерина была неглупа и решила остаться при дворе. Она сказала королю, что не покинет его ни ради дочери, ни ради кого бы то ни было другого на свете. О, она была умна!
Генрих применил иную стратегию. Когда пришло письмо из Ватикана с сообщением, что его дело может быть рассмотрено только в Риме, и нигде больше, король кричал и топал ногами: он никогда на такое не согласится.
– И мне плевать на Климентовы отлучения! – бушевал он, направляясь к Екатерине, чтобы заставить ее отозвать свое обращение к папе.
– Я говорила вам, что она откажется, – устало произнесла Анна, когда король вернулся от королевы в ужасном настроении.
– Она пожалеет об этом, – горячился Генрих. – Я отправлю к ней депутацию членов Тайного совета, пусть призовут ее к благоразумию.
Однако Екатерина отказалась быть разумной. Она твердила, что не подчинится никакому другому решению, кроме принятого Римом. Анне хотелось хорошенько встряхнуть эту несносную женщину.
– Так не может продолжаться! – вспылила она. – Она постоянно вам перечит.
– Согласен, но император – это сила. Шапуи наблюдает за каждым моим шагом. Я не должен спровоцировать войну.
– Император занят битвой с турками на Востоке, – заметила Анна. – Ему не до того, чтобы идти войной на Англию.
– Мне это известно, но будьте уверены, он проявляет пристальный интерес к происходящему здесь. И я не могу угадать, что он предпримет, если Екатерина попросит его вмешаться. Не забывайте, его владения обширны. Подумайте, какую армию он может собрать. Но вы правы, дорогая, эта ситуация не может тянуться и дальше.
В то лето они попеременно проводили время то в Виндзоре, то в Хэмптон-Корте, каждый день охотились, ловили рыбу в Темзе и наслаждались хорошей погодой. Екатерина и Мария приехали вместе с ними в Виндзор, но, к радости Анны, не покидали апартаментов королевы. После того как Екатерина незадолго до отъезда из Гринвича перед всем двором назвала ее бесстыжим созданием, Анна не могла ручаться за свою сдержанность.
В конце июня Генриху исполнилось сорок. Какой-то юношеский задор еще сохранялся в нем, хотя за последнее время король раздался вширь, а волосы под беретом стали редеть. Зрелость шла ему. Высокий, элегантный, мускулистый и грациозный, он до сих пор привлекал к себе взгляды. Некоторые считали его совершенным образцом мужской красоты, но не Анна. Она не была очарована великолепием короля – слишком долго длилось ее знакомство с человеком, который скрывался под впечатляющей наружностью.
Достигнув сорокалетия, Генрих стал задумываться о том, как летит время. В его возрасте достойному мужу полагалось иметь сына, который уже был бы способен орудовать мечом на поле брани. Король часто говорил о своем желании отправиться в новый Крестовый поход против турок, но не мог этого осуществить, пока не обеспечит себя преемником. Желание иметь наследника являлось постоянной темой разговоров и предметом размышлений, мысль эта стала настолько неотвязной, что Анна начала опасаться, а не поздно ли ей вообще вынашивать детей. Ей уже исполнилось тридцать. Вот еще предмет для беспокойства!
– С меня хватит, – проворчал Генрих однажды вечером в июле, когда ввел Анну в приемный зал в Виндзоре и увидел уже сидевшую там Екатерину. – Я уеду от нее, так будет лучше.
Приняв участие в обычном фарсе – реверансе перед королевой – и пройдя к своему месту подальше от центра главного стола, Анна выбросила из головы слова Генриха как очередные пустые угрозы, полагая, что тут нечему радоваться. Однако король доказал ошибочность ее мнения.
– Упрямство Екатерины превратило мои угрызения совести в посмешище. Благодаря ей о моем Великом деле болтают по всему христианскому миру, – ворчал он позже. – Она покрыла меня позором, принесла мне бесчестье. Честное слово, я больше не стану терпеть ее непослушание. Когда мы через два дня переедем в Вудсток, я оставлю эту женщину здесь.
– Вы действительно оставите ее навсегда? – Анна не могла поверить своему счастью.
– Да, дорогая. Мне уже давно нужно было это сделать.
Наконец-то! Наконец-то!
– Вы предупредите ее заранее?
Генрих покачал головой:
– Я не могу вынести еще одну стычку. Когда мы уедем, я пошлю гонца, который передаст ей: мне угодно, чтобы она покинула замок в течение месяца и отправилась в дом, который сама для себя выберет. Она все поймет.
Да, она поймет, однако Анна не могла удержаться от мысли, что это был несколько трусливый способ осуществить задуманное расставание с супругой. Окажись Анна на месте Генриха, она сказала бы Екатерине пару ласковых на прощание! Но король всегда боялся своей испанки и ее могущественных родичей.
Ранним утром прекрасного летнего дня Генрих и Анна верхом покинули Виндзор, оставив Екатерину в неведении, какой судьбоносный шаг предпринял Генрих.
Два дня спустя перед ним, нервно переминаясь с ноги на ногу, стоял гонец и отчитывался: когда он передал королеве известие, что король ее покинул, королева попросила передать его величеству прощальные слова. Гонец откашлялся:
– Ваша милость, она сказала: «Куда бы я ни уехала, я остаюсь его женой и буду возносить за него свои молитвы».
Генрих взбесился:
– Отправляйтесь назад! Скажите королеве, что мне не нужны ее прощальные напутствия! Своим упрямством она причинила мне проблем без счета. Я знаю, она сильно полагается на императора, но пусть поймет, что Господь Всемогущий пока еще сильнее. Пусть прекратит донимать меня и займется своими делами. Я больше не хочу получать от нее никаких посланий.
Гонец удалился, заметно дрожа.
Но дело было сделано, и оптимизм Анны дал новые побеги. Екатерина убрана с дороги – какое долгожданное облегчение! – и настало время обустроить по-настоящему королевский двор. Она попросила Эдварда Фокса быть при ней алмонером – подателем милостыни и назначила людей на другие посты. Генрих продолжал осыпать ее подарками. Часто у дверей покоев Анны с новыми приношениями появлялся добродушный сэр Уильям Бреретон, джентльмен из личных покоев короля, все еще красивый в свои пятьдесят с хвостиком; послы, прибывавшие ко двору, тоже не оставляли ее без даров. Весь мир сознавал: месяца через три-четыре она станет королевой.
– Вы бы лучше поостереглись, племянница, – ворчал дядя Норфолк, сидя рядом с Анной, пока та смотрела игру в теннис. – Вы стали слишком высокомерны.
– Думаю, вам самим лучше последить за собой! – огрызнулась Анна.
– Именно это я и делаю. Я вижу, как вы обращаетесь с его милостью; слышу, как вы с ним разговариваете. Вам кажется, что вы можете управлять им, но не забывайте, что он король. Глупо смотреть на него как на простого мужчину. Продолжайте в том же духе – и станете причиной краха всей вашей семьи.
– Не будьте смешным, дядя, – отмахнулась Анна. – Его милость меня любит. Он ни на что не жалуется.
– Он пожаловался мне. На то, что вы ему сказали.
– А мне и словом не обмолвился, – заметила уязвленная Анна.
– Он боится вас. И непременно настанет день, когда он возненавидит за это самого себя. Так что будьте осторожны. Умерьте вашу заносчивость, добавив к ней немного уважения.
– Кто бы говорил! – бросила она в ответ.
Сэр Генри Гилдфорд, ревизор королевского двора, вел бесконечную беседу со своими приятелями в почти пустых личных покоях суверена, когда Анна, лелея в душе возмущение против Норфлока и Генриха, явилась туда, чтобы учинить королю допрос по поводу его жалоб. Сэр Генри уже давно выказывал дружелюбие к ней и был любим Генрихом, поэтому Анна удивилась, услышав, как он говорит Норрису, что очень сожалеет, но не может одобрить развод без санкции папы и восхищается стойкостью, с какой держится королева. Норрис, заметив Анну, предупреждающе кивнул сэру Генри, который резко обернулся.
– Миледи Анна, – сказал он, кланяясь.
Она была не в настроении прощать обиды. Подобные разговоры имели подрывной характер, и их следовало прекратить.
– Весьма прискорбно слышать столь нелояльные мнения, высказываемые в личных покоях его милости, – резким тоном произнесла она. – Если я попрошу короля, он уволит вас с вашей должности.
– Вам не стоит медлить с этим, – зло ответил сэр Генри. – Мне не нравится то, что творится в королевстве. Когда его милость вернется, я выражу ему свое возмущение.
– Что тут происходит? – вмешался знакомый высокий голос, и появился Генрих, вспотевший, в теннисном костюме и короткой бархатной куртке, с ракеткой в руке.
– Сэр Генри подает в отставку, – пояснила Анна.
– Нет! – возразил Генрих. – Я не позволяю. Пойдемте поговорим, Гилдфорд. – И он повел ревизора в комнату, служившую ему кабинетом.
Анна смотрела им вслед. Сквозь закрытую дверь она услышала, как Генрих сказал что-то в том духе, мол, не стоит обращать внимания на женскую болтовню. Анна едва не начала извергать из себя огонь.
Она повернулась к Норрису и попыталась заполнить наступившую тишину, хотя чувствовала, что голос вот-вот сорвется:
– Я слышала, король сделал вас управляющим Северным Уэльсом и богатым человеком. Говорят, вы состоятельнее многих аристократов. Поздравляю!
– Вы несчастливы, – понизив голос, произнес Норрис. – Стоит ли все оно того, леди Анна?
Теперь она уже давилась слезами: любимый человек выражал ей сочувствие – это уже было слишком.
– Молю Бога, чтобы стоило, – сказала Анна, понимая, что разговор опасно балансирует на грани интимности. – Мне нужно идти. Я увижусь с королем в другое время.
В те дни ей не нравилось выходить за пределы дворца. Людская ненависть была очевидна и доходила до неприличия. Слыша, как из толпы ей вслед летят оскорбления, Анна пугалась не меньше, чем злилась. Во время любых прогулок ее обязательно сопровождал эскорт, состоявший из королевской стражи. Не играло ей на руку и то, что епископ Фишер и прочие друзья королевы, хотя постепенно и сокращавшиеся численно, постоянно писали памфлеты и неумолчно выражали протесты против развода.
Незадолго до начала новой сессии парламента Анна передала Фишеру короткое послание с предупреждением, чтобы тот не появлялся на заседаниях, если не хочет повторно перенести недуг, поразивший его в феврале. Только когда гонец ушел, она поняла: фраза, которая по замыслу должна прозвучать сарказмом, на самом деле навлекала на нее подозрения. Но было слишком поздно возвращать гонца. О Боже, пусть думают, что хотят!
Теперь Анна редко заглядывала в Дарем-Хаус, но там оставались кое-какие вещи, и в ноябре она отправилась туда отобрать те, что пригодятся, когда она станет королевой. Увы, подобная перспектива продолжала казаться довольно отдаленной. Анна побуждала Генриха заставить парламент обратиться с просьбой к архиепископу Уорхэму, чтобы тот объявил его брак недействительным, но король не проявлял охоты. Уорхэм уже был пожилым человеком и хотел на закате дней пожить спокойно. Генрих полагал, что старик долго не протянет, и не желал оказывать на него давление, но Анна, вздыхая, думала: «Почему бы этому трясущемуся старому дураку не написать заявление о расторжении брака или не отчалить потихоньку к своему Создателю?»
Сидя одна среди великолепия своих покоев и поглощая приготовленный для нее обед, она снова и снова прокручивала в голове эту мысль, когда услышала отдаленные крики. Они становились громче и громче.
– Что это? – спросила Анна слугу, который безучастно стоял за ее креслом.
– Я не знаю, миледи, – встревоженно ответил тот, потому как шум к этому моменту начал звучать угрожающе. Голоса, много голосов, и явно озлобленных.
Потом раздался звон разбитого стекла, и Анна подскочила.
– Позовите стражу! – приказала она, стараясь не поддаваться панике.
А потом различила среди общего шума возгласы: «Смерть шлюхе!», «На костер распутницу!»
Внезапно в комнату, потрясая церемониальными пиками, ворвались королевские стражники.
– Поторопитесь, леди Анна! Там собралась толпа, тысяч семь или восемь человек, они пришли за вами. Нужно уходить, быстрее! Следуйте за мной!
Неудержимо дрожа, Анна побежала за стражниками на нетвердых ногах, которые будто превратились в желе, сначала на половину, где жили слуги, потом через кухню в прилегавший к ней, спускавшийся к реке садик. В любой момент могли настигнуть преследователи с жаждой насилия в глазах. Они разорвут ее на части, Анна в этом не сомневалась. Дыхание стало резким и прерывистым, но пристань была уже близко, а там пришвартована барка. Слава Богу, ноги донесли сюда!
Крики стали громче и отчетливее. Толпа уже в саду! Охраны в доме не осталось, и разъяренные люди беспрепятственно ворвались внутрь. Оглядываться Анна не решалась.
– Быстрее! – торопили стражники.
Финальным рывком беглецы достигли лодки. Подобрав юбки, Анна прыгнула на борт, следом за ней – стража; барочник оттолкнул судно от берега, и как раз вовремя. Толпа сгрудилась на берегу, люди бросали вслед барке насмешки и потрясали кулаками, но намеченная жертва была уже вне досягаемости, посреди Темзы.
– Господа, я благодарю вас, – задыхаясь, сказала Анна. – Если бы не вы, я была бы мертва. – Она тряслась как в лихорадке, содрогаясь при мысли о том, что могло произойти.
– Леди Анна, мы отвечаем перед королем за вашу безопасность, – ответил стражник, высокий, сильный парень в красивой красной ливрее с вышитыми на ней инициалами короля. – Мы поклялись защищать вас ценой своей жизни.
Барка уже совершала разворот в сторону Гринвича, а люди на причале продолжали бурно жестикулировать и кричать.
– Поглядите на них, это просто животные, – заметил гребец.
Анна смертоносным взглядом василиска уставилась на собравшуюся на берегу чернь:
– Ого, большинство из них женщины! Но один с бородой и в чепце. Смотрите, там мужчины, переодетые в женские платья!
– Сборище трусов, – процедил сквозь зубы стражник. – Король должен узнать об этом.
Генрих разъярился, когда Анна добралась до Уайтхолла и бросилась, бледная и дрожащая, в его объятия.
– Они за это заплатят! Все до единого! – кричал король, крепко прижимая к груди Анну, словно готов был никогда ее не отпускать.
К тому моменту, как солдаты добрались до Дарем-Хауса, толпа уже давно рассеялась, и не было никакой возможности выследить участников нападения. Услышав об этом, Анна пала духом. Отныне при каждом выезде в Лондон она будет думать, не затаился ли где-нибудь один из тех извергов и не выжидает ли удобного момента для нападения.
На Рождество придется опять уехать в Хивер, а она-то надеялась в этот раз провести праздники королевой! Однако чудесное избавление от неминуемой смерти так потрясло Анну, что она решила удалиться из Лондона. Генрих, конечно, возражал, но Анна сказала, что не чувствует себя здесь в безопасности и ей нужно время, чтобы прийти в себя. Король неохотно отпустил ее.
