Глава 18. 1530 год
В Хивере Анна думала только о том, что происходит при дворе, какие события она пропускает, и тревожилась от мыслей о Генрихе, который в ее отсутствие проводит время с Екатериной и их дочерью. Как только миновала Двенадцатая ночь, добровольная изгнанница тут же вернулась в Лондон.
Генриха Анна застала в унынии.
– Без вас тут был ад, – сказал он. – Когда я вспоминаю, сколько времени жду судебного решения, признаюсь, нахожу себя в столь сильном затруднении, что просто не могу больше так жить.
Анна накрыла ладонью его руку:
– Давайте доверимся университетам.
Генрих колебался:
– Если сохраняется хоть один шанс, что папа рассудит дело в мою пользу, я не стану искать решения на стороне.
Анна впала в отчаяние. Генрих слишком долго был добрым сыном Церкви и ее защитником против ересей. Он мог сколько угодно бахвалиться и сыпать угрозы, но все же оставался ортодоксом. Чего стоила верность Генриха Церкви в сравнении со страхом Климента спровоцировать императора? Когда-нибудь король поймет, что человек в тройной короне так же слаб и способен ошибаться, как любой смертный.
Анна торопилась в личные покои Генриха, удивляясь, зачем ему понадобилось так срочно ее видеть.
– Его милость расстроен, – предупредил Норрис, встречая ее у входа.
Их глаза на мгновение встретились, и в них промелькнуло давно знакомое взаимное понимание. Анна отвела взгляд и пошла к Генриху, у которого находился доктор Баттс. При ее появлении врач поклонился.
– Кардинал очень болен, – сообщил Генрих, поднимая на нее потрясенное лицо. – Я отправил доктора Баттса его проведать и, сказать по правде, был очень расстроен тем, что он мне сообщил. Не дай, Господи, чтобы Уолси умер! Я бы не хотел потерять его даже за двадцать тысяч фунтов!
Анна обомлела. Он никогда не перестанет любить Уолси. Этого она и боялась. Но какая теперь разница, ведь кардинал на краю могилы.
Заговорил доктор Баттс:
– Я опасаюсь, леди Анна, что ему осталось не больше четырех дней, если он не получит утешения от его милости и от вас.
В глазах Генриха стояли слезы.
– Я пошлю ему этот перстень. – Он снял украшение с пальца и отдал доктору. – Кардинал хорошо его знает, потому что сам преподнес этот перстень мне. Передайте ему, что я не держу зла на него в своем сердце. Пусть не падает духом. Да продлит Господь его дни! – Король сжал руку Анны. – Моя дорогая, молю вас, из любви ко мне пошлите кардиналу какой-нибудь подарок и несколько слов утешения.
Это не повредит, сейчас нет. И нужно проявлять сострадание к умирающим, даже к врагам. Анна отцепила от пояса маленький блокнотик в золоченой обложке и передала его доктору Баттсу со словами:
– Я тоже желаю ему выздоровления.
Помогли ли кардиналу слова утешения и знаки внимания короля и его пассии, или искусство доктора Баттса сделало свое дело, но Уолси день ото дня становилось лучше, и краткий всплеск симпатии к нему в душе Анны угас. Она снова начала твердить Генриху, что это кардинал в ответе за ту невыносимую ситуацию, в которой они оказались; вплетать в их разговоры намеки на обиды, которые нанес им Уолси, и всячески возбуждать гнев короля. Сначала Генрих не поддавался на ее уловки, но вскоре Анна заметила, что избранная тактика приносит успех. Воспоминания о том, как обманывал его Уолси, растравляли душу короля. И Анна улучила нужный момент.
– Сочувствие к кардиналу со стороны вашей милости весьма похвально, – сказала она, – но он не стоит вашей снисходительности. Я прошу вас не встречаться с ним. Знаю, вы не удержитесь и пожалеете его, но такому изменнику, как он, не пристало появляться перед вами.
– Но, дорогая… – начал Генрих.
– Не называйте меня дорогой! – злобно оборвала его Анна. – Иногда я думаю, что вы любите его больше, чем меня! Что ж, вам придется выбирать между нами. Я терпела это ожидание достаточно долго.
– Милая моя, – взмолился Генрих, вскакивая, чтобы обнять ее, – будьте благоразумны! Разве мое неудовольствие не достаточное наказание для него?
Анна отстранила от себя короля:
– Кто-нибудь другой и за менее значительные проступки уже отправился бы на плаху! Но вам не нужно заходить так далеко, Генрих. Я прикажу укладывать вещи.
– Нет! – крикнул король, как только она двинулась к двери. – Нет, Анна. Не оставляйте меня! Во что превратится моя жизнь без вас? Я вас люблю! И обещаю, что не приму назад кардинала. Я сделаю все, что вы хотите, только останьтесь со мной.
И тут она, конечно, смягчилась, и между ними снова воцарилась гармония. Если Генриха и возмущало то, что его вынуждают капитулировать, вида он не подавал. От мысли о возможности потерять Анну его страсть распалялась пуще прежнего.
Норрис проводил ее к выходу.
– Вы слышали, что сказал король? – спросила она.
Он улыбнулся:
– Я не мог не слышать, миледи Анна.
– Я расквитаюсь с кардиналом раз и навсегда, – пробормотала она, – даже если это обойдется мне в двадцать тысяч крон на подкуп!
– Этого не потребуется, – заверил ее Норрис. – Слишком многие готовы на все, лишь бы не допустить возвращения Уолси к власти.
Анна не сказала ему, что послала соглядатая, который должен был под видом слуги проникнуть в дом Уолси и отыскать любые улики, хотя бы отдаленно подтверждающие преступления кардинала. Джордж усердно помогал ей устраивать эту ловушку, и шпиона отправили с полным кошельком золота.
Вскоре тот подслушал разговор личного врача кардинала, сообщившего своему коллеге, что Уолси состоит в переписке с папой. Будучи преданным королю, слуга, естественно, поспешил известить обо всем Тайный совет. Врача арестовали.
Рассказывая об этом Анне за ужином, Генрих сердился:
– Кардинал просил папу отлучить меня от Церкви и наложить интердикт на Англию, если я не оставлю вас и не буду обращаться с Екатериной с должным уважением.
Гнев Анны был непритворным.
– Теперь вы видите, каков он! Гнуснейший из предателей. Когда я думаю о годах, которые мы из-за него потратили без толку и какая пошла обо мне слава… – Анна уже плакала. – Честно говоря, я так больше не могу. Я устала и часто думаю, что было бы лучше покончить со всем этим. Тогда мы оба смогли бы устроить свои жизни.
Генрих тоже плакал:
– Дорогая, прошу вас, не говорите, что оставите меня!
– Вы не представляете, каково мне, – всхлипывала она. – Весь свет думает, что я сплю с вами, а некоторые даже убеждены, что я нарожала вам бастардов. Моя репутация разрушена благодаря Уолси и этому жалкому Клименту. Как, по-вашему, я себя при этом чувствую? Уолси должен заплатить за свои козни! Вам следует арестовать его.
– Но я не могу этого сделать! – воскликнул Генрих, вытирая глаза и приходя в себя. – Письмо, о котором говорил врач, невозможно найти, а без него процесс против кардинала не начать. Я бы сделал для вас все, Анна, но преследовать Уолси без доказательств вины противно моей чести и справедливости.
– Разве слов одного человека не достаточно? – в отчаянии крикнула она. – Людей обезглавливали на основании показаний свидетелей.
– Их было больше, чем мы имеем в данном случае, – возразил Генрих.
Анна не могла больше давить на него. Она проиграла, но завтра будет новый день.
– Простите меня, если я не сдержалась. Все потому, что мне больно думать, как вас обманули и предали.
– Вы не понимаете, как растравляете мою рану, Анна, – сказал Генрих.
Анна шла по Уайтхоллу следом за Норрисом в апартаменты короля, не ожидая, что ее примут. Генрих простил Уолси! О чем он думает?
– Вам следовало вместо этого арестовать его! – крикнула она, укоряя Генриха за безрассудство, однако тот остался неколебим как скала.
– Вы ведь не хотите, чтобы от моего имени вершилась несправедливость? – с вызовом спросил он.
– Вы не должны демонстрировать такую благосклонность к нему! – бросила она в ответ. И все продолжалось в том же духе, шло по порочному кругу: он – ей, она – ему, отчего у Анны оставалось ощущение усталости и разбитости.
Она больше не могла держать под контролем ни свои страхи, ни вспышки гнева и жила в постоянной тревоге: вдруг Генрих вернет назад Уолси, а тот, зная о ее враждебности, постарается устранить недоброжелательницу. Анна понимала, что доводит Генриха до крайних пределов терпения, но не могла придержать язык. Войдя однажды в личные покои короля, она застала его за разговором с сэром Джоном Расселом, придворным, за плечами которого была блестящая карьера, и услышала, как собеседник побуждает Генриха проявить доброту к кардиналу:
– Он прекрасный государственный деятель, сир, и никто не служил вам более верно, даже если он не сумел довести до конца ваше…
– Сэр Джон, – прервала его Анна, – меня удивляет, что вы хвалите в глаза королю человека, обвиненного в таком количестве нанесенных его милости обид и оскорблений. Прощение не означает, что о них забыли.
Ждать ответа изумленного сэра Джона Анна не стала. Прекрасно сознавая, что Генрих сверкает на нее взглядом, она удалилась и поклялась себе, что больше никогда не заговорит с сэром Джоном.
Однако Генрих пошел за ней.
– Анна, я вас очень люблю, но не позволю третировать моих джентльменов, – с укором произнес он; стоявшие рядом придворные ухмыльнулись. – И да, прощение не означает, что совершенные человеком проступки забыты – мною, ибо в данном случае значение имеет мое мнение.
– Тогда я тоже прошу у вашей милости прощения, – едко проговорила Анна, сделала изысканный реверанс и пошла прочь, прежде чем он успел сказать что-нибудь еще.
Разумеется, Генрих явился к ней, как только смог, весь раскаяние и испуг: вдруг она снова начнет грозить, что бросит, – и Анна грациозно приняла его извинения. Как обычно, после ссоры Генрих был более страстен, чем когда-либо, поэтому она позволила ему поцеловать и приласкать себя.
Анну беспокоило, что она так легко срывается и дает волю языку, но сдержаться не могла. Казалось, она все время борется с демонами. И главным из них сейчас был Уолси.
Перебранки продолжались, подпитываемые нежеланием Генриха прибегнуть к помощи трактата Кранмера, который уже был завершен. Вскоре наступила весна, за ней пришло лето, а король все колебался: ему не хотелось совершать последний отчаянный рывок, способный привести к разрыву с Римом. Сколько Анна ни подталкивала его, сколько ни изводила капризами и придирками, сдвинуть короля с мертвой точки не удавалось.
– Вы были так одушевлены предложенным Кранмером решением, – напомнила она Генриху.
– Да, но я думаю о том, какие могут быть последствия, если я встану на этот курс. Сейчас я собираюсь приказать своим лордам, духовным и светским, чтобы они обратились в Рим с прошением о решении дела в мою пользу.
– И вы думаете, это тронет папу? – Анна была полна презрительной насмешливости. – Генрих, мне двадцать девять, и я не молодею. Если вы надеетесь обрести сыновей, вам надо действовать более решительно, а не слать петиции.
– Анна, если я выберу какой-нибудь иной путь и не стану ждать решения папы, император может объявить войну. Вы понимаете, сколько врагов я нажил в стремлении к нашему браку? Не только за границей, но и здесь, в моем королевстве, при моем дворе! Вы хоть представляете, чем я рискую ради вас? Своей популярностью, безопасностью Англии, самого моего трона!
– Это не имеет значения! – страстно возразила она, понимая: нужно остановить его, чтобы не думал о ней как о причине всех проблем. – Значение имеем мы и наш брак. Знаете, я читала о древнем пророчестве, что в наше время одна королева должна сгореть на костре. Это могу быть я! Я знаю, меня ненавидят, и сокрушаюсь об этом. Но даже если мне придется перенести тысячу смертей, моя любовь к вам не уменьшится ни на йоту!
Тут Генрих поцеловал возлюбленную и на время позабыл о своих тревогах. Однако слова короля немного отрезвили Анну, она решила отныне проявлять к нему чуть больше почтения и постараться стать снова той женщиной, в которую он когда-то влюбился.
Генрих отправился в Хансдон навестить свою дочь принцессу Марию. Девочке исполнилось четырнадцать, а с тех пор, как возникло Великое дело, при дворе она появлялась редко, потому что оба родителя хотели оградить ее от душевных переживаний.
– Я скучаю по ней, – говорил Генрих Анне, – и хотел бы быть уверенным, что она не заразится упрямством Екатерины.
Домой он вернулся в дурном расположении духа.
– Прекрасно, когда собственная дочь начинает говорить отцу, что тот поступает неправильно, – ворчал он. – И забывает о своем долге перед ним! Екатерина поработала над своей дочерью. Мария повторяет все те же старые, набившие оскомину доводы. Я сказал ей, что приеду вновь, только когда она начнет смотреть на вещи правильно. Дерзкая девчонка заявила, что готова слушаться меня во всем, кроме того, что противоречит ее совести.
– Она что же, не уважает своего отца и короля? – возмущенно спросила Анна.
– Никогда прежде она не перечила мне, – сокрушался глубоко опечаленный Генрих. Раньше Анна часто видела его с Марией в покоях Екатерины и не забыла об этом. Генрих обожал свою дочь, а она – его.
Прошение лордов было отправлено в Рим. В Генрихе снова зародилась надежда, но Анна ничего не ждала. Недели проходили, и ни слова в ответ. В сентябре Климент, который старательно избегал вынесения окончательного решения, предложил, чтобы королю было позволено иметь двух жен.
– Двух жен! – взорвался Генрих. – Неужели теперь Церковь одобряет двоеженство?
– Как он может предлагать такое? – ахнула потрясенная до самых глубин своего существа Анна.
– Он пишет, что может разрешить это и скандал будет меньше, чем в случае аннулирования брака.
Втайне Анна радовалась. Опустившись так низко, Климент утратил всякое доверие Генриха и, если есть на свете справедливость, всего света вообще.
– Для меня с ним все кончено, – сказал Генрих, глаза его при этом были как сталь. – Мне всегда следовало полагаться на свою совесть, которая есть более высокий и справедливый судья, чем разложившийся Рим. Бог, мне это ведомо, руководит моими действиями. Климент заставил меня ждать три мучительных года, и теперь он узнает, что мое терпение истощилось. Пошлите за Кранмером!
Томас Кромвель неожиданно столкнулся с Анной, когда та прогуливалась вдоль берега реки в Гринвиче и размышляла, сколько может пройти времени, прежде чем университеты выскажут свое мнение. Теперь Кромвель являлся членом королевского Тайного совета. Генрих отзывался о нем очень высоко, впечатленный ревностным стремлением нового сподвижника порадеть на пользу короля. Анне этот человек не был особенно приятен, но они разделяли общее стремление к реформам и одобряли перевод Библии, так что, если Кромвель жаждал применить свои замечательные таланты и содействовать аннулированию брака, она была более чем готова отставить в сторону свои сомнения на его счет.
Анна полагала, что Генрих едва ли станет снова так сильно полагаться на канцлера, как полагался на Уолси, – теперь король обрел подлинную самостоятельность, – но она знала о растущем влиянии Кромвеля. Пока он понимает, что ее воля – закон для короля, они будут ладить.
Кромвель поклонился:
– Леди Анна, я подумал, вы захотите узнать. Совету представили новые свидетельства против кардинала.
– Новые свидетельства, мастер Кромвель?
Тот огляделся по сторонам. Поблизости никого, кто мог бы подслушать их разговор, не было. В этот холодный первый день ноября большинство придворных не показывали носа на улицу и сидели вокруг каминов и жаровен. Кромвель понизил голос:
– У нас есть послания Уолси, подтверждающие, что он писал императору и королю Франции, прося их содействовать его примирению с королем. Глупый шаг со стороны человека, осужденного по Статуту премунира, не правда ли, леди Анна? Апелляция к иноземным правителям будет истолкована как измена, и ему придется за это ответить.
– Король верит в виновность кардинала?
Всего несколько дней назад Анна слышала, как Генрих говорил, что Уолси был лучше любого из его теперешних советников, и хвалил изгнанника за отличное исполнение церковных обязанностей в Йорке.
– Да. Уже во время нашего разговора был выписан ордер на арест. – В свинячьих глазках Кромвеля промелькнула мимолетная искра сожаления.
– Вам жаль вашего бывшего господина, – заметила Анна.
– Он был хорошим руководителем, – задумчиво произнес Кромвель, потом его губы сложились в знакомую, по-бычьи упрямую линию. – Но мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь думал, будто я испытываю хоть малейшую симпатию к человеку, который совершил измену. Вам, наверное, доставит удовольствие новость, что арестовать кардинала от имени короля отправлен граф Нортумберленд.
К Гарри Перси теперь перешел титул и владения его отца! Наконец-то восторжествовала справедливость, хотя бы отчасти.
– Это очень подходящее для него поручение, не так ли? – тихо спросил Кромвель, и вдруг Анна вспомнила, как стояла в объятиях Гарри под сенью липы неподалеку от монастыря Черных Братьев и за ними наблюдал какой-то человек в черном.
– Вы видели нас! – воскликнула она. – Вы знали!
– Я был доверенным лицом кардинала. Мне известно, что произошло. Не было никакой помолвки с Мэри Тальбот. Она обсуждалась, это верно, но настоял на ней Уолси. Таким образом он отомстил вам, Болейнам, за то, что вы глумились над ним. Будьте благодарны, что он остановился на этом. Глупца Бекингема он привел на плаху.
Анна глядела на своего собеседника во все глаза:
– Значит, мы с Гарри были помолвлены законно?
– Да, у вас имелись свидетели. Но кардинал официально аннулировал помолвку. У Перси не оставалось иного выбора, кроме как смириться, либо ему пришлось бы испытать на себе гнев короля. Мне жаль вас, леди Анна. Это было жестоко по отношению к вам. Но теперь вы сможете расквитаться.
– Вы считаете, я не вправе желать этого? – спросила потрясенная открытием Анна. Оказывается, ее мнение об Уолси было верным с самого начала.
– Кто стал бы осуждать вас, – ответил Кромвель.
Погода стояла хмурая, но Анна находилась на улице – наблюдала за тем, как Генрих упражняется в стрельбе из лука по мишеням у Хэмптон-Корта – огромного, раскинувшегося на большой территории дворца, который Уолси построил, а потом подарил королю, так экстравагантно выразив свою преданность суверену. Король поразил мишень в самый центр – попал в глаз быку, как тогда говорили, и тут к нему подошел и низко поклонился джентльмен, служивший вестником у Уолси, – Джордж Кавендиш.
– Ваша милость, кардинал умер, – сообщил он.
Генрих моментально спал с лица.
– Умер? – эхом откликнулся он.
– Да, сир. Он болел много месяцев, и, пока его везли в Лондон, слег в Лестере, где монахи дали ему приют в аббатстве. Он скончался этой ночью.
Кавендиш едва не плакал. Слуга был предан своему господину. На Анну он не взглянул.
Генрих сглотнул и хриплым голосом спросил:
– Он говорил обо мне перед кончиной?
Кавендиш смутился.
– Что он сказал? – потребовал ответа Генрих. – Говорите!
– Сир, простите меня. Он сказал, что, если бы служил Богу так же усердно, как вашей милости, Господь не покинул бы его на закате дней.
Повисла напряженная пауза.
– Лучше бы он остался в живых! – выпалил Генрих и удалился, гордо выпрямив спину.
Анна предоставила Генриха самому себе. Она решила выждать время, пока тот освоится с новостью. Но король сам явился к ней и сказал:
– Бог рассудит его.
При этом вид у него был такой, будто он проплакал не один час.
– Вы призвали бы его к земному суду, – напомнила Анна. – Он, должно быть, знал, что окажется в Тауэре.
– Был ли он изменником? – спросил сам себя король.
– Вы сами знаете, что был.
– Я знаю только то, что говорят о нем враги.
– У вас есть доказательства! В посланных им письмах.
– Но были ли его намерения предательскими? – Короля терзали сомнения.
– А какими еще они могли быть?
Тут Генрих посмотрел на Анну, глаза его увлажнились, потом лицо посуровело.
– Да, он был предателем, держался заодно с Римом. Можно сказать, Господь совершил свой суд.
Анна подумала, действительно ли Генрих сподобился бы казнить князя Церкви. Если бы вопрос стоял так, он, наверное, простил бы Уолси, как делал много раз прежде. Он любил кардинала.
Чего не скажешь о других придворных. Кардиналу страшно завидовали, им возмущались, так что его смерть обрадовала многих. Проводя время с Генрихом, Анна едва могла скрыть ликование – она испытывала чувство огромного облегчения: никогда больше Уолси не вернется и не спутает ее планы.
Отец и Джордж чувствовали себя триумфаторами.
– Счастливое избавление! – шипел дядя Норфолк.
Джордж и весельчак Фрэнсис Уэстон схватили Анну за руки и потащили в сторону кабинета устроителя пиров.
– У меня есть отличная идея для представления масок, – объяснил Джордж. – Фрэнсис меня поддерживает.
– Маски? Сейчас?
– Лучшего времени и быть не может. Я назову картину «Сошествие в ад кардинала Уолси».
Анна подумала, что-то скажет Генрих, но восторг двух приятелей был заразителен, к тому же они поддались общему настроению, преобладавшему в тот момент.
Поэтому Анна нарядилась особенно соблазнительной демоницей и присоединилась к остальным участникам празднования кончины Уолси, которые тыкали игравшего роль кардинала актера вилами, подталкивая его к геенне огненной, музыканты играли невпопад, а весь двор дружным хохотом выражал одобрение. И Генрих, что удивительно, не протестовал, но смеялся вместе со всеми, пряча за весельем свою печаль. А вот Кромвель отвернулся от всеобщего ликования. Анна это заметила.
С глубокой скорбью Анна выслушала новость о смерти от лихорадки Маргариты Австрийской. Только в прошлом году Маргарита искусно вела переговоры и добилась соглашения между Францией и Испанией, ставшего известным под названием Дамский мир, – сама она представляла интересы императора Карла, а мадам Луиза выступала со стороны короля Людовика.
– Это была великая женщина, – сказал Генрих.
– Она давала вдохновение, – подхватила Анна. – И доказала – как и Изабелла, – что женщина может управлять государством не менее успешно, чем любой мужчина.
То же самое рассчитывала сделать Анна.
Екатерина лежала тяжело больная в Ричмонде. Казалось, неприлично надеяться, что она вслед за Уолси сойдет в могилу и Великое дело в одночасье разрешится. Тем не менее Анна невольно рассчитывала на такой исход. Генрих, терпение которого в отношении Екатерины истощилось, выказывал к ней мало сочувствия и оставался с Анной в Хэмптон-Корте.
– Я не стану рисковать, еще подхвачу от нее инфекцию, – заявил он. – В Ричмонде чума.
Он довольствовался тем, что посылал Екатерине оскорбительные письма, убеждая ее уйти в монастырь. Хотя королева и была слаба, однако упорно отказывалась сделать это.
Скоро, Анна не сомневалась в этом, университеты выскажут свое мнение. И через несколько коротких месяцев – даже недель – она может стать королевой. Разумеется, раздадутся критические замечания: мол, ее род далеко не так древен и знатен, как род Екатерины или большинства других королев Англии, которые правили до нее. Недостаточно было принадлежать к потомкам древних королей через Говардов со стороны матери – главное значение имело, кто твой отец; и найдется немало людей, которые будут тыкать в нее пальцами и утверждать, что она слишком низкого происхождения и недостойна стать королевой. Однако в семье Анны из поколения в поколение передавалось предание, что Болейны – потомки норманнского лорда, обосновавшегося в Англии в XII веке.
Она обсудила этот вопрос с главой Геральдической палаты и поручила ему составить свое фамильное древо. К удовольствию Анны, герольд протянул ее родословную до великого лорда Евстахия, графа Булонского, который женился на представительнице английской королевской семьи и внучка которого вышла замуж за короля Стефана.
Генрих просмотрел масштабную таблицу, демонстрировавшую вереницу предков Болейнов, и нахмурился.
– Что за мошенник составил это? – спросил он, весьма огорчив Анну. – Это все выдумки. Сыновья Евстахия стали правителями Иерусалима. – Генрих хорошо знал свою королевскую родословную.
– Был еще другой сын, от которого происходит моя семья.
– Гмм, – промычал Генрих, слова Анны его не убедили. – Лучше не трубить об этом на всех углах.
– Но это правда! – возмутилась Анна.
– Я сказал – нет. Не хочу, чтобы вас подняли на смех. – И он остался непоколебим.
Так же недоволен был король и девизом, который Анна выбрала и приказала вышить на новых ливреях, заказанных для ее слуг: «Быть посему, и пусть негодуют негодующие». Это было послание всем тем, кто вздумает оспаривать ее право стать королевой.
Однако Генрих не выказал одобрения:
– Вы действительно хотите стать предметом насмешек, Анна? Вам, как никому другому, должно быть известно, что девиз императора: «Негодуйте негодующие, да здравствует Бургундия». Вы ведь жили при дворе его тетки. Люди уже отпускают шутки. Я видел, как вчера Шапуи усмехался, глядя на одну из этих эмблем.
У Анны запылали щеки. Она забыла девиз, знакомый еще с того времени, когда жила в Бургундии, но теперь обмерла и мигом распорядилась, чтобы эмблемы, вызывающие ненужные ассоциации, спороли.
Екатерина не умерла. Пути Господни неисповедимы, королева выздоровела и на Рождество приехала в Гринвич к Генриху вместе с принцессой Марией. Анна снова была вынуждена праздновать – если такое слово здесь уместно – эти дни в Хивере. Еще год прошел впустую! Но он будет последним. Генрих заверил ее, что в следующем году они непременно поженятся.
