Глава 22. 1533 год
Анна стояла у огромных западных ворот Вестминстерского аббатства, дамы суетились вокруг, проверяя, хорошо ли надеты отороченный горностаем сюрко и мантия из пурпурного бархата поверх алого бархатного киртла. Мария прикрепила к драгоценному головному обручу плат, украшенный жемчугом и самоцветами, а Мадж Шелтон в последний раз провела гребнем по длинным волосам Анны.
Она была готова. Архиепископ Кранмер и помогавшие ему епископы и аббаты в богатых одеяниях и митрах двинулись вперед, чтобы приветствовать Анну и сопроводить ее к алтарю по проходу, застланному узорчатым ковром. Она шла под сверкающим пологом из золотой парчи, впереди шествовал Саффолк с сияющей короной Святого Эдуарда Исповедника в руках, а вдовствующая герцогиня Норфолк несла шлейф, который был столь длинен, что камергеру Анны приходилось поддерживать его посередине. Сзади следовали одетые в алое фрейлины, за ними тянулась огромная свита из лордов и леди, йоменов королевской стражи, монахов Вестминстера и детей из Королевской капеллы.
Между алтарем и хорами была воздвигнута платформа, в центре которой установили дорогое кресло – в него и села Анна. В церкви собрались знатнейшие люди королевства. Анна заметила в толпе своих родителей, смотревших на дочь с нескрываемой гордостью, и Джорджа – он подбадривал сестру улыбкой. Поднявшись, чтобы идти к алтарю, Анна огляделась в поисках Генриха и уловила некое движение за решеткой, которая отгораживала стоявшую сбоку от святилища скамью. Хвала Господу, король находился рядом!
С некоторым трудом – все-таки она уже была на шестом месяце беременности – Анна пала ниц на мозаичный пол перед алтарем и не шевелилась, пока произносились краткие молитвы, потом ей помогли подняться и усадили обратно в кресло. Кранмер вышел вперед и помазал ей голову и грудь миром. Потом взял корону Святого Эдуарда, которую с незапамятных времен возлагали на голову каждому правителю Англии, и надел на Анну. Корона была тяжелая, но Анну эта ноша только радовала.
Вот и все, свершилось! Она стала королевой Англии.
Получив в руки золотой скипетр и жезл из слоновой кости с голубем на верхушке, Анна вспомнила слова Кристины Пизанской. Они очень подходили к этому моменту. Как жена могущественного человека, она постарается быть просвещенной и мудрой правительницей. Знание было силой, она научится проникать в суть всего, и ее влияние сделается заметным. А еще нужно обладать храбростью мужчины.
«И у меня есть эта храбрость», – сказала себе Анна, и сердце ее наполнилось восторгом.
Хор запел «Te Deum», после чего снова вперед вышел Кранмер и снял с головы Анны корону, заменив ее другой, отлитой специально для нее: красивым золотым обручем, усыпанным сапфирами, розово-красными рубинами и жемчугом, с золотыми крестами и геральдическими лилиями по краю. В ней Анна и сидела, пока служили мессу.
Она вошла в число великих королев и женщин-правительниц и поклялась себе, что своим правлением почтит память Маргариты Австрийской и Изабеллы Кастильской, будет вдохновляться их примерами и добьется такого же всеобщего уважения, как они.
Фанфары протрубили конец церемонии, отец и лорд Тальбот подошли к Анне и, поддерживая с обеих сторон, медленно повели к выходу из аббатства.
– Теперь благородная Анна носит священную корону! – пели дети из Королевской капеллы.
В Вестминстер-Холле фрейлины поднесли Анне розовой воды, чтобы освежиться, расправили юбки и поудобнее пристроили на голове корону. Готовая к коронационному пиру, Анна восседала одна за установленным на помосте роскошным столом, за спиной у нее стояли графини Оксфорд и Уорчестер. Одна держала салфетку, другая – чашу для омовения рук. Анна была так напряжена от переполнявшего ее возбуждения, что не могла есть. На самом деле ее тошнило, и графиням пришлось заслонять свою госпожу от посторонних глаз, когда ее рвало на подставленный кусок чистой ткани. Архиепископ Кранмер, сидевший на краю главного стола по правую руку от королевы, озабоченно смотрел на Анну.
– С вашей милостью все в порядке? – осведомился он.
– Лучше никогда не бывало! – заверила она. – Просто я пережила слишком много эмоций и переела жирной пищи. В моем положении это не лучшая комбинация. О нет, опять еда! – Она поморщилась.
Затрубили трубы, и новоиспеченные рыцари Бата внесли в зал очередную смену блюд.
– Не выпьет ли ваша милость немного вина? – Это говорил Том Уайетт, исполнявший роль главного виночерпия. Вид у него тоже был озабоченный, и что-то в выражении его лица было от того старого Тома, который когда-то так нравился Анне.
– Благодарю вас, Том, но нет ли тут ячменного отвара?
– Я принесу, – ответил виночерпий и торопливо удалился.
Через два часа Анна все еще сидела за столом и пила ячменную воду. Разместившиеся внизу за длинными столами гости продолжали угощаться, стоял оглушительный гул голосов, раздавались взрывы хохота. Из восьмидесяти предложенных блюд Анна отведала только три, и хотя сахарная фигура в виде сокола – ее эмблемы – вызвала восхищение, даже и от этого лакомства она отмахнулась.
За первым столом справа от себя Анна видела Марию, та отклонилась назад и разговаривала со стоявшим у нее за спиной мужчиной. Лицо кавалера Марии показалось знакомым. Ну конечно, это же Уильям Стаффорд, с которым сестра флиртовала в Кале. Судя по всему, они хорошо проводили время – до Анны доносился смех Марии. В противоположность этой паре Джордж и Джейн игнорировали друг друга, общаясь с соседями по столу.
Прием закончился поздно, гостям приказали подняться и стоять, пока Анна мыла руки и спускалась с помоста. Здесь ей подали вино и конфеты. Она съела пару штук, после чего подозвала к себе лорд-мэра, отдала ему золотой кубок и еще раз поблагодарила его и горожан за предпринятые ради нее старания. Бароны Пяти портов ждали с пологом в руках, готовые проводить Анну до дверей ее покоев, и она наконец покинула зал, уставшая, но переполненная радостными эмоциями. Это был самый замечательный день в ее жизни.
Торжества продолжались еще несколько дней. В честь новой королевы были устроены танцы, турниры, охоты и спортивные состязания. Генрих сиял от удовольствия, а его придворные старались перещеголять один другого в оказании почестей Анне. Хотя, как она подозревала, не оттого, что им так хотелось, а оттого, что король следил за ними ястребиным взглядом. И тем не менее все равно было приятно, что к ней проявляли столько внимания.
Генрих решил, что его наследник должен появиться на свет в Гринвиче – там, где родился он сам, – и подарил Анне для родов невероятно дорогую и роскошную кровать. Нечасто ей приходилось видеть подобные. Кровать была французская, с узорчатой резьбой и позолотой. Много лет назад она стала частью выкупа за одного герцога королевских кровей и с тех пор стояла без дела в королевской гардеробной.
«Это самое великолепное ложе, каким когда-либо владела королева», – думала Анна, блаженствуя на широченной постели.
Новость о смерти одной из ее главных критиков – Марии Тюдор – не тронула новоявленную королеву, но Генрих был опечален утратой сестры и полон сожалений, что она умерла, так и не помирившись с ним.
Лето продолжалось, Анна тяжелела от своей бесценной ноши. Бóльшую часть времени она отдыхала в личных покоях или наслаждалась обществом избранных придворных в зале для приемов. Гости старались развлечь ее музыкой, стихами, игрой в карты или кости и отчаянно флиртовали с ее дамами.
– Мне жаль Тома Уайетта и его товарищей по посольству: им приходится быть за морем в столь веселое время, – заметил Норрис, садясь рядом с Анной и наблюдая за любовными играми парочек.
– Они, наверное, думали, что нравятся этим леди и те страдают в разлуке со своими верными слугами. Да уж, посмотрели бы они на этих ветрениц сейчас, – со смехом проговорила Анна.
Норрис повернулся к ней и одарил милой улыбкой, которую она так любила:
– А как ваша милость? Надеюсь, с вами все хорошо.
– Скорей бы уже разродиться. Я становлюсь такой неуклюжей! Скоро придет пора затворяться в своих покоях.
– Если я могу что-нибудь сделать для вашей милости, распоряжайтесь мной без стеснения.
– Вы очень добры. А как вы сами, Норрис?
Он пожал плечами:
– Довольно хорошо. Работа в личных покоях короля не дает скучать.
– Вам нужно снова жениться, – задорным тоном произнесла Анна.
– Увы, мадам, мое сердце отдано одной необыкновенной женщине, имени которой я назвать не смею, так как она замужем.
Норрис многозначительно взглянул на нее полными обожания глазами, и сердце Анны дрогнуло. Ее жизнь была бы совсем другой, отдай она себя этому верному, благородному и милому джентльмену. И наверное, полюбила бы его так, как никогда не любила Генриха. Но она не сожалела, что выбрала корону. Достаточно было заручиться дружбой Норриса и греться в теплых лучах его доброты.
– Вы мудры, сэр, – сказал Анна, – ведь, будучи замужней дамой, она должна беречь свою репутацию, невзирая на то, любит вас или нет. А мужья иногда бывают очень ревнивы.
Депутация лордов Тайного совета известила Екатерину о решениях Канмера.
– Она отказалась их признать, – рычал Генрих, расхаживая взад-вперед рядом с кроватью, на которой отдыхала Анна. – Я велел сказать ей, что не могу иметь двух жен и не позволю ей называть себя королевой. Екатерине дали ясно понять, что мой брак с вами свершился, одобрен парламентом, что никакие ее действия не могут его аннулировать и что она лишь возбудит мое неудовольствие и навлечет на себя гнев Божий, если продолжит упорствовать в своем неповиновении. И что она сделала? Взяла пергамент, где были изложены мои условия, которые она должна выполнить, и во всех местах, где встречались слова «вдовствующая принцесса», вычеркнула их, настаивая, что она моя верная жена и королева.
– Неужели она никогда уймется?! – воскликнула Анна. – Она потеряла вас. Что еще вы должны сделать, чтобы убедить ее в этом?
– Я отправлю ее дальше на север, в Бакден, и сокращу ее двор. Башня там сырая, построена пятьдесят лет назад. Это заставит ее вести себя разумнее.
– Надеюсь на это! – горячо поддержала его Анна. – Вы должны запретить ей принимать посетителей.
– Я уже отдал такое распоряжение. И писем она тоже получать не будет. Мы не хотим, чтобы Шапуи сговорился с ней и натворил каких-нибудь бед.
– Или принцесса, – вставила словцо Анна. – Я слышала сегодня, что, когда Мария недавно отправилась на лодке за город, люди сбегались приветствовать ее, будто она сам Господь Бог, спустившийся с Небес. Генрих, вы должны остановить ее, пусть она больше не подстрекает людей к подобным демонстрациям. А участников этой демонстрации нужно примерно наказать.
– Не думаю, что Мария их подстрекала, – возразил Генрих. – Просто люди сбежались посмотреть на нее.
– Вы когда-нибудь узрите правду? Она ведет умную игру, усиливая симпатию к себе. Бедная маленькая принцесса, разлученная с матерью… Генрих, ей семнадцать! Меня разлучили с матерью, когда мне было двенадцать, и я не виделась с ней шесть лет. Мария должна считать себя счастливицей.
И Генрих сдался. Там, где речь шла о его дочери, он давал слабину, но Анна вознамерилась добиться от короля строгости к принцессе. Пусть только Мария сделает еще один неверный шаг, и расплата наступит.
В июле король отвез Анну в Хэмптон-Корт, чтобы она провела там последние недели беременности. Они коротали дни в неспешных прогулках по прекрасным садам, устраивали пикники в маленьких банкетных домиках, которых настроил на лужайках Генрих, вместе читали в покоях Анны и весело пировали по вечерам. Король больше не разделял с ней ложе, потому что не хотел тревожить ее покой, и, по правде говоря, она стала такого размера, что предпочитала спать одна. Чувствовала себя Анна превосходно и никогда еще не видела Генриха таким счастливым.
Только в эти последние недели перед родами Анна начала беспокоиться: а что, если ребенок окажется девочкой? Генрих всегда говорил о нем только как о сыне, и она сама тоже привыкла думать, что у них будет мальчик. А вдруг нет? Генрих совершил все, что клятвенно обещал: порвал с Римом, чтобы жениться на ней, короновал ее со всей возможной помпезностью, словно она была правящим монархом. Теперь настал ее черед исполнить свою часть сделки – подарить Генриху сына. В свои сорок два года король нуждался в нем более, чем когда-либо, – и не только ради обеспечения наследования власти, но и для того, чтобы оправдать рискованные шаги, на которые пошел ради нее. Благословение мужским наследником показало бы всему миру, что Господь благоволит к их союзу, и, без сомнения, привлекло бы на их сторону всех колеблющихся и раскольников. К тому же заставило бы умолкнуть раз и навсегда эту надоедливую бакденскую затворницу!
Пол ребенка имел жизненно важное значение. Мысль, что может родиться не сын, была невыносима. День ото дня Анна тревожилась все больше, наслаждаться приподнятым настроением последних недель перед появлением на свет младенца не получалось.
Эта мерзкая монахиня из Кента выбрала день коронации Анны, чтобы напророчить гибель королю и новой королеве. На сей раз представители власти вскинулись, и Элизабет Бартон предстала перед Кранмером для допроса.
– Он не должен был отпускать ее, ограничившись одним предупреждением, – жаловалась Анна. – Эта женщина уже проигнорировала его угрозы.
– Дорогая, не растравляйте себе душу, – с озабоченным видом заклинал Анну Генрих. Они сидели в банкетном домике на пригорке, откуда открывался вид на личный сад, и угощались холодным цыпленком, пирогом с начинкой, салатом и блюдом из вишен. – Утром по моему приказу ее снова арестовали, и Кранмер еще раз ее допросил. Она призналась, что никогда в жизни не имела никаких видений.
– И что вы с ней сделаете?
– Отпущу. Она сама себя опорочила.
– Это ее не остановит. Безумная или нет, она и раньше никогда не молчала.
– Если она и дальше станет распространять нелепицы, побуждающие к мятежу, то почувствует на себе все силу моего гнева, – заявил Генрих. – Но давайте не будем говорить о неприятных вещах. Вы ведь не хотите потревожить ребенка. Я придерживаюсь мнения, что мысли и чувства женщины могут повлиять на младенца в утробе, это кажется мне обоснованным.
– Не знаю, – с улыбкой сказала Анна, – но скачет он так, будто готовится к турниру! – Она положила ладонь Генриха себе на живот.
– Ей-богу, там будущий король, которым мы будем гордиться! – воскликнул он. – Дорогая, я знаю, что не могу быть с вами, когда родится наш сын, но хочу находиться поблизости. В этом году я не поеду на дальнюю охоту и останусь неподалеку от Лондона.
– Для меня это большое утешение. – Анна пожала руку Генриха.
Он улыбнулся:
– Я распоряжусь, чтобы в каждой церкви совершались молебны о вашем благополучном разрешении от бремени, и попрошу своих любящих подданных молиться Иисусу, чтобы тот, если на то будет Его воля, послал нам принца. Я консультировался с врачами, и все они уверяют, что родится мальчик.
Откуда им знать? Они ни разу не осматривали ее, только спрашивали, как она себя чувствует, и уговаривали о себе заботиться. Деторождение – дело женщин! Анна уже наняла повитуху, которая находилась при дворе, объедалась вкусными блюдами и дни напролет бездельничала, наслаждаясь дворцовой роскошью. Но этой женщине дала прекрасные рекомендации леди Уорчестер.
Когда они закончили трапезу, Генрих повел Анну к астрологу, которого сам пригласил. Она слышала об Гловере, поскольку тот прославился на всю страну предсказаниями будущего. Гловер был не первым из провидцев, с кем советовался Генрих. Как и Анну, короля сильно волновал пол ребенка. Разумеется, все убеждали его, что родится мальчик, но суждение этого Гловера, снискавшего в народе большое уважение, имело особое значение.
Астролог, мужчина с волосами цвета воронова крыла, худым лицом и кустистыми бровями, был полностью погружен в свой собственный мир. Гловер показал Генриху и Анне таблицы небесных конфигураций, потом заглянул в какой-то стеклянный сосуд и долго-долго молчал, прежде чем повернулся к Анне:
– Я вижу, что ваша милость носит ребенка женского пола и правителя страны.
У Анны перехватило дыхание.
– Двоих детей? – резко спросил Генрих. – Принца и принцессу?
– Нет, ваша милость. Я вижу только одного ребенка.
– Как может младенец женского пола быть принцем? – удивился Генрих.
– Мое видение не открывает этого.
– Вы шарлатан! – тоном обвинителя заявил король. – Все говорят, что будет сын!
– Господин король, я знаю только то, что говорит мое стекло, – не сдавался Гловер.
– Не расстраивайтесь из-за него, дорогая, – сказал Генрих Анне, когда астролог удалился. – Он пройдоха!
– Так и есть, – согласилась она, желая поскорее забыть этот неприятный эпизод.
– Генрих, я размышляла о крещении принца. Есть ли в королевской гардеробной специальные крестильные мантии и покрывала?
– Возможно. Екатерина использовала очень дорогую крестильную пелену, которую привезла с собой из Испании, чтобы заворачивать в нее наших детей для совершения обряда.
– Думаете, эта вещь все еще у нее?
Какая сладкая месть – завернуть своего сына в эту пелену.
– Вероятно, – предположил Генрих.
– Вы попросите у нее?
Король по-волчьи осклабился:
– С удовольствием.
Ответ на просьбу пришел быстро. Господа не порадует, если Екатерина последует дурному совету и окажет содействие в столь ужасном деле.
– Как она смеет! – возмущалась Анна.
– Дорогая, она верно говорит, эта пелена – ее личная собственность. Не думаю, что в данном случае могу настаивать.
Как обычно, Генрих оказался беспомощным перед злобой Екатерины.
– Но это пренебрежение!
К изумлению Анны, Генрих на нее накинулся:
– Прежде всего, мы не должны были ее ни о чем просить. Анна, у меня есть более насущные дела. Я только что узнал, что папа объявил ничтожными все решения Кранмера, а наш брак незаконным и недействительным. И теперь весь христианский мир пребывает в убеждении, что мы с вами живем в грехе. Мало того, он пригрозил мне отлучением от Церкви, если я не расстанусь с вами к сентябрю.
– Вы можете не обращать на него внимания! – воскликнула Анна. – Теперь он вам больше не нужен!
– Я и не собираюсь! – крикнул Генрих. – Господь, которому известно мое чистое сердце, всегда благоприятствует моим начинаниям.
Но Анна видела, что за этими громкими словами таился страх. В глазах верных христиан Генрих был раскольником-прелюбодеем, которого вскоре могут лишить благодати Господней. И его враги наготове – только и ждут момента броситься в атаку… Ах, как же важно, чтобы Анна родила сына и показала всем: Бог улыбается Генриху.
– Вчера вечером король много раз танцевал с леди Кэри, – сказала Джейн Рочфорд.
– Они старые друзья, – отозвалась Анна, передавая корзинку с шелковыми нитками Нэн Гейнсфорд.
Ходили слухи, что леди Кэри спала с Генрихом до того, как вышла замуж за сэра Николаса Кэри, но это было давным-давно, еще до истории с Бесси Блаунт. Тем не менее Джейн поглядывала на Анну искоса, со злорадным выражением, будто говоря: «Мне известно кое-что такое, чего вы не знаете».
– Что вы хотите этим сказать, Джейн? – живо спросила Анна.
Джейн, казалось, не хотела выдавать свой секрет, но Анна подозревала, что на самом деле фрейлина наслаждается этой ситуацией.
– Мне не хотелось бы ничего говорить. Возможно, это вообще ничего не значит, но… К тому же ваша милость ждет ребенка…
– И что с того? – потребовала ответа Анна. Другие дамы переглянулись.
– Я видела, как он поцеловал ее, – сказала Джейн.
Анна будто получила оплеуху и взъярилась:
– Поцеловал ее? Так что, это выходило за рамки простой учтивости?
– Мне показалось, это больше, чем просто учтивость, – ответила Джейн.
Анна обвела испытующим взглядом испуганные лица женщин, стоявших вокруг:
– Кто-нибудь из вас видел это?
Нэн Сэвилл с виноватым видом произнесла:
– Да, ваша милость.
– Только один раз?
– Я видела, как он поцеловал ее три раза, – снова подала голос Джейн.
– Ну что же, – попыталась оправдать короля Анна, – вероятно, это был придворный флирт. А теперь займемся делом: какой узор мы должны вышить на этом алтарном покрывале?
Как ей удалось дожить до вечера и вести себя так, будто ничего особенного не произошло, Анна и сама не знала, но к пяти часам она больше не могла выносить эту муку и отпустила всех прислужниц, сказав, что ей нужно отдохнуть. Потом послала за Норрисом – человеком, которому доверяла больше других. Из всех людей именно он должен знать, действительно ли Генрих ей неверен.
– Что я могу сделать для вашей милости? – стоя перед Анной, спросил Норрис.
Для соблюдения приличий в соседней с гостиной спальне, но вне пределов слышимости находилась Мария.
– Сэр Генри, могу я спросить вас кое о чем в строжайшей тайне? – стараясь не заплакать, произнесла Анна.
– Разумеется, мадам. – На лице Норриса отобразились напряженное внимание и тревога.
– Король изменяет мне с леди Кэри?
Норрис смутился. Замялся.
– Ваше лицо дало ответ за вас, – сказала Анна, и из ее глаз полились слезы.
– О моя дорогая леди! – В мгновение ока Норрис опустился на одно колено и взял ее за руки. – Ни за что на свете я не стал бы расстраивать вас.
– Но я должна знать! – всхлипнула Анна. – Если об этом шушукаются мои дамы, то скоро заговорит и весь двор. Он никогда не изменял мне. Восемь лет был верен.
Норрис заглянул в глаза Анне. Он продолжал держать ее за руки, и она все отдала бы за то, чтобы он заключил ее в объятия и успокоил от всего сердца. Ничто другое не могло утешить Анну. Гораздо сильнее, чем сердце, была задета гордость, потому что сердце ее никогда по-настоящему не принадлежало Генриху. Но ведь король обожал свою Анну! Она же особенная – не такая, как Екатерина, которой он изменял много раз.
Непростительным был обман и то, что он сделал ее предметом насмешек для всего двора, особенно для врагов, которые будут смеяться в кулаки или даже более открыто.
Анна не поддалась порыву растаять в кольце сильных рук Норриса и найти в них забвение. Она не опустится до уровня Генриха.
– Они любовники? – спросила она, отнимая у сэра Генри свои руки и доставая платок.
– Вы просите меня нарушить клятву служебной верности. Я обязан хранить секреты короля в любых делах.
– Я должна знать! – настаивала Анна. – Просто намекните, да или нет. Слухи в любом случае поползут и до меня донесутся. Он спал с ней?
Кивок Норриса был едва различимым. Глаза его наполнились сочувствием.
– Благодарю вас. Пожалуйста, пойдите к королю и попросите навестить меня, когда освободится. И прошу вас, Норрис, не делайте ему ни намека.
Не прошло и часа, как появился Генрих в прекрасном расположении духа и с чашей отборных яблок.
Анна сердечно приветствовала его, потом отослала своих дам в соседнюю комнату. Когда дверь за ними закрылась, она, внезапно изменив тон, обратилась к королю:
– Верно ли то, что говорят мои фрейлины о вас и леди Кэри?
Веселость Генриха как рукой сняло. Он прищурился:
– Я танцевал с ней, это все. За кого вы меня принимаете?
– Вас видели целующим ее! И слухи, которые до меня дошли, обвиняют вас в большем. Вы это отрицаете?
– Я это отрицаю! – На лицо Генриха начала наползать устрашающая краснота.
– Значит, вы лжете. Мне известно из достоверных источников, что вы с ней спали. Некоторые дамы не могут не давать воли языкам.
– Вы скорее поверите слухам, чем слову короля? Ради Бога, Анна, вы допрашиваете меня!
– Я имею на то причины – смиритесь с этим! – в ярости выкрикнула она и ощутила, как в утробе подскочило от страха бедное дитя. – Вы хвалитесь своей честью, но чего она стоит, когда вашей королевской волей управляет пенис?
– Не забывайте, кто я! – разъярился Генрих. – Когда я думаю о том, что сделал для вас! Как боролся против всего мира, чтобы получить вас, и оказал вам честь, взяв в жены! Как осыпал вас подарками… Посмотрите, какую я дал вам кровать. Ей-богу, Анна, вы бы не имели всего этого сейчас, если бы говорили мне такие слова. Вы моя жена и должны закрыть глаза и все сносить, как это делали более достойные персоны.
– Значит, вы признаетесь, – прошипела она.
Лицо Генриха было мрачнее грозовой тучи, голос леденил.
– Мадам, вам следует запомнить, что в моей власти унизить вас в одночасье, и притом сильнее, чем я вознес вас.
Он вышел, оставив ее ошеломленной. Никогда он так с ней не разговаривал. Да еще сравнил с Екатериной, причем не в ее пользу! Как он мог? Анна разразилась рыданиями, вбежали фрейлины. Они успокаивали ее, опасаясь за ребенка.
«Если бы его отец тоже думал об этом», – горько сетовала про себя Анна.
Все это пустые угрозы, сказала она себе. В душе Генрих испорченный ребенок, который хочет иметь все, чего желает, и чтобы никто ему не противоречил. Он вернется и будет просить у нее прощения, она в этом не сомневалась.
Но он не вернулся. Три бесконечных дня Генрих не навещал Анну, а когда, дыша воздухом со своими дамами, она наткнулась на него, упражнявшегося в стрельбе из лука по мишеням, то приветствовал холодно. Она дождалась, пока король не закончит свое занятие, и пошла с ним обратно во дворец. Слуги держались позади. Анна догадывалась, что Генрих предпочел бы, чтобы ее не было рядом, но не хотел устраивать ссору на публике.
– Год назад вы были моим любящим слугой, – понизив голос, сказала Анна. – Тот человек никогда не говорил бы со мной так, как вы сделали это третьего дня.
– Теперь мы женаты. Муж не слуга. Как моя супруга, вы обязаны повиноваться, и вы не в том положении, чтобы критиковать меня. Я этого не потерплю!
Его слова ужаснули Анну. Неужели рядом с ней тот человек, который восстал против всего христианского мира, чтобы получить ее? Они поженились всего шесть месяцев назад, и он уже ей неверен. И он ждет, что она будет достойно хранить молчание! Ну что ж, она замолчит. У дверей Анна сделал реверанс и удалилась в свои покои. Генрих за ней не последовал.
По прибытии в Гринвич между супругами сохранялось напряженное затишье. Анна затворилась в своих апартаментах, чтобы ждать рождения ребенка.
Генрих немного оттаял. На барке, которая везла их из Хэмптон-Корта, он сказал Анне, что устроит живую картину и турнир, чтобы отпраздновать появление на свет наследника, а утром, перед тем как она скрылась с людских глаз, поцеловал ее в первый раз после их размолвки.
– Я приду навестить вас и буду постоянно молиться Господу, чтобы тот даровал вам счастливое разрешение от бремени, – сказал он.
Анна почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Это должно было происходить не так.
– Все будет хорошо, – подбодрил ее Генрих.
– Что вы будете делать, пока я нахожусь в уединении? – спросила она.
– Буду охотиться в округе. Я не уеду далеко. Хотел сказать вам, что уже подготовил письма к дворянам с сообщением о рождении принца.
Анна предпочла бы, чтобы он с этим повременил. Зачем искушать Судьбу?
– Анна… – Король тронул ее за подбородок. – Я люблю вас. Не забывайте об этом.
На сердце сразу полегчало, и она вместе со всем своим двором пошла на мессу. После этого Анну торжественно проводили в приемный зал, где она сидела под королевским балдахином и ей подали вино со специями и пирожные. Затем камергер Анны попросил, чтобы все молились за благополучный исход родов. Прозвучал трубный глас, и Анна прошла в свою гостиную и дальше – в спальню, Палату Дев, как ее называли, потому что стены здесь были увешаны гобеленами с изображением святой Урсулы и двенадцати тысяч девственниц. Тут, затмевая собой все, стояла огромная французская кровать. Анна с удовольствием опустилась на нее, пока дамы задергивали дверь тяжелой шторой. Большинство из них были назначены исполнять разные придворные должности, так как ни один мужчина, за исключением короля и духовника Анны, не должен входить в покои королевы, пока она пребывает в уединении.
Вместе с изысканной пищей и всем прочим, чего желала фантазия Анны, они приносили ей и последние сплетни. Герцог Саффолк в свои почти пятьдесят собирался жениться на четырнадцатилетней девушке, с которой был помолвлен его сын! Анна хохотала в голос, когда услышала имя невесты – Кейт Уиллоуби, единственная дочь самой верной подруги вдовствующей принцессы, этой драконши леди Уиллоуби! Стоило ожидать, что этот брак станет настоящим фейерверком, ведь Саффолк издавна поддерживал короля…
Рано утром семнадцатого сентября у Анны начались роды. Послали за повитухой. Все идет хорошо, заявила та, даже когда схватки превратились в невыносимую муку с краткими передышками. Казалось, это тянется много часов, но около трех пополудни, когда Анна уже подумала, что больше не вынесет, повитуха сказала, что ребенок выходит.
– Прижмите подбородок к груди, ваша милость, дышите глубоко и тужьтесь!
Анна тужилась, тужилась и тужилась. Родовые муки – верное название!
– Я вижу головку! – воскликнула акушерка. – Теперь уже недолго!
Стоявшие вокруг кровати дамы всячески подбадривали Анну. Она снова напряглась и почувствовала, как между ног проскользнул ребенок. Наступила тишина – потом раздался громкий плач.
Девочка. Анна была убита, сломлена разочарованием и страхом, что скажет Генрих. Он так уверился в предсказаниях докторов и астрологов, которые пророчили появление на свет мальчика. Только Уильям Гловер узрел правду.
Возложит ли Генрих вину за это на нее? Станет ли считать рождение дочери знаком неудовольствия Божьего?
Послали за королем. Анна лежала в напряжении на гигантской кровати, вымытая, освеженная, переодетая в чистую батистовую рубашку с красиво расшитой горловиной, и в страхе ждала появления Генриха. Рядом – в просторной позолоченной колыбели, украшенной гербами Англии, лежал спеленутый младенец, накрытый мантией из алого бархата и в атласном чепчике на головке. Анна один раз взяла малышку на руки, удивляясь, какая она крошечная. А опустив взгляд, увидела рыжие тюдоровские волосики, римский нос Генриха и свои собственные узкое личико и заостренный подбородок. Лицо казалось старым для такого юного создания.
– Девочка сильная и здоровая, – сказала повитуха.
Все женщины нахваливали ребенка, говорили, что ее благополучное появление на свет предсказывает длинную череду сыновей. А кормилица радостно восклицала, ах, как быстро ухватилась малышка за грудь и начала сосать. Анна чувствовала какую-то странную отчужденность. Она слышала, что матери испытывают лихорадочную любовь к своим новорожденным детям. С ней этого не произошло. Или была слишком разочарована, слишком охвачена ощущением краха всех надежд? Маленькое создание, лежавшее в колыбели, будет постоянным напоминанием об этом.
Снаружи послышалось приглушенные звуки какой-то суматохи, потом шторы на дверях раздвинулись и вошел Генрих в охотничьем костюме, пропитанный запахом приволья.
– Дорогая! Слава Богу, вы перенесли роды благополучно! – Он склонился над постелью и поцеловал Анну, потом заглянул в колыбель. – Привет, малышка! – Он взял на руки спящего младенца и нежно поцеловал маленькую головку. – Да благословит тебя Господь!
– Сир, – прошептала Анна, – мне так жаль, что я не родила вам сына.
Генрих оторвал взгляд от ребенка. В его глазах не было укоризны.
– Вы подарили мне здоровое дитя. Вы и я, мы оба полны жизненных сил, и, по милости Божьей, сыновья у нас еще будут.
Анна не могла сдерживаться. Облегчение было настолько велико, что она начала плакать.
– Дорогая… – Генрих передал младенца повитухе и взял Анну за руки. – Я горжусь вами. Я скорее стал бы просить у дверей милостыню, чем покинул бы вас.
– Благодарю вас! – улыбаясь сквозь слезы, произнесла Анна.
Король отпустил ее руки и потребовал обратно ребенка.
– Мы назовем ее Елизаветой в честь моей матери, – сказал он.
– По счастливому совпадению это имя и моей матери, – поддержала его Анна. – Прекрасный выбор.
– У нее мой нос, – заметил Генрих, снова целуя ребенка и укладывая его в колыбель, потом подозвал девушек, которые должны были качать люльку. – Теперь я оставлю вас отдыхать, дорогая. Я должен подготовить все к крещению.
– А что будет с письмами, которые вы написали? – спросила Анна.
– Там есть место, чтобы исправить «принц» на «принцесса». Их отправят сегодня же вечером.
– Когда вы устроите турнир?
– Еще не решил. – Впервые Генрих немного погрустнел. – Но мы проведем роскошный обряд крещения. Пока у нас не появится сын, Анна, Елизавета – моя наследница, и все должны признать ее таковой.
Елизавете исполнилось три дня, Анна следила за тем, как малышку заворачивают в отороченную мехом горностая пурпурную мантию с длинным шлейфом. Потом вдовствующая герцогиня Норфолк в сопровождении длинной процессии понесла ее на руках в церковь монастыря Черных Братьев, где вскоре состоится обряд крещения. Отец Анны будет поддерживать длинный шлейф своей внучки, а Джордж включен в число тех, кто должен держать королевский полог над ее головой.
Анна в накинутой на плечи церемониальной мантии с горностаевым подбоем возлежала на своей огромной французской кровати. Генрих, облаченный в костюм из золотой парчи, пришел и сел рядом в ожидании возвращения дочери. Они не присутствовали на крестинах, это был триумф крестных. Генрих выбрал четверых: архиепископа Кранмера и вдовствующую герцогиню, а также двух сторонников Екатерины – маркизу Дорсет и маркиза Эксетера.
– Это создаст видимость их одобрения, – злорадствовал Генрих.
Пока они ждали, Генрих описывал Анне гобелены, которые были вывешены на наружных стенах дворца по всему пути процессии; фонтан из чистого серебра, установленный на высокой трехступенчатой платформе под алым атласным балдахином с золотой бахромой; рассказывал, какие будут проведены церемонии и кто из знатных гостей будет присутствовать. Анна одобрительно слушала. Никакие почести не были забыты.
Наконец они услышали отдаленный звук фанфар.
– Ее несут назад, – сказал Генрих.
Вскоре принцессу доставили в опочивальню королевы и положили на руки королю. Он благословил дочь, потом передал Анне, которая сделала то же и впервые назвала ребенка крестильным именем, что являлось привилегией матери. Крестным и главным гостям подали закуски, затем Генрих отправил Норфолка и Саффолка передать его благодарности лорд-мэру и олдерменам за участие и помощь в организации церемонии.
– Вечером будет фейерверк? – спросила Генриха Анна.
– На этот счет я не распорядился, – со смущенным видом ответил король.
Анна понимала: если бы крестили принца, палили бы изо всех пушек. На следующий день она с огорчением узнала, что на улицах Лондона тоже никто не зажигал праздничных костров, и ужаснулась, когда Джордж, пришедший навестить сестру и племянницу, сообщил ей об аресте двух монахов, которые сказали, что принцессу крестили в недостаточно горячей воде.
– Как они могут говорить такое о невинном ребенке? – удивлялась Анна.
– Не обращай внимания, – посоветовал Джордж. – Шапуи сказал мне в лицо, мол, нам не следует ждать, что люди будут праздновать. Он заявил, что тебя и твоих родных мало кто любит.
– Поручаю тебе передать ему, чтобы он повесился, – прошипела Анна.
– Передам что-нибудь в этом роде! – фыркнул Джордж.
Генрих не особенно часто навещал Анну. Несмотря на громогласные заявления, сделанные им по поводу рождения Елизаветы, Анна была убеждена: король считал, что супруга не оправдала его надежд. Задавался ли он вопросом: а стоило ли так много ставить на карту ради нее? И не вопрошал ли в отчаянии: почему Господь отказывает ему в сыне? Тем не менее Генрих ясно давал понять Анне, что не намерен терять лицо и так же непоколебимо, как прежде, уверен в правильности женитьбы на ней и отказа от Екатерины.
Словно в доказательство этого, он вдруг приказал арестовать и поместить в тюрьму монахиню из Кента и ее сподвижников.
– Что с ней будет? – поинтересовалась Анна, впервые после родов садясь в кресло.
– Ее допросят. Она наговорила достаточно и даже больше необходимого для обвинения в измене.
Это было ново в Генрихе, и Анна такие изменения одобряла. Он проявлял слишком много терпения и всепрощения к своим противникам. Теперь она радовалась, видя его намерение покончить с ними.
В постели он тоже вел себя более решительно. Как только Анна восстановилась после родов и была воцерковлена, король появился в дверях ее спальни.
– Давайте сделаем сына, которого вы мне обещали, – сказал он, устремляясь к ней с вожделением во взгляде.
Анне пока не хотелось, чтобы Генрих начал предаваться с ней любви. Она сбросила вес, набранный за время беременности, но живот и груди потеряли упругость, а на бедрах, в тех местах, где кожа сильно растянулась, появились сизые прожилки. Боялась проникновения внутрь себя так скоро после родов, и совсем не желала снова беременеть. А кроме того, продолжала терзаться мыслями о любовных утехах Генриха с леди Кэри. Продолжается ли их связь? Спрашивать Анна не осмеливалась и, как предписал супруг, хранила величавое молчание.
Однако она знала свой супружеский долг и понимала насущную необходимость родить королю сына, поэтому отдалась ему и была удивлена силой его желания. Может быть, он с августа не знал женщин? По крайней мере, одно было ясно: он все еще желает ее.
Анну беспокоила неспособность полюбить собственную дочь. Она без особых сожалений оставляла Елизавету на попечение нянек в снабженной всем необходимым детской. Иногда из чувства вины отдавала распоряжение, чтобы принцессу принесли к ней в спальню и положили на подушку у ее ног: пусть все видят, какая она преданная мать, и не догадываются о тяжелом разочаровании, которое испытывала и никак не могла изжить.
Нередко Анна размышляла: любила бы она Елизавету больше, если бы та родилась мальчиком? Прониклась бы теплым чувством к сыну с таким старческим личиком, делавшим младенца отстраненно-независимым, какое было у ее дочери? Маргарет, леди Брайан, которая умело верховодила в детской принцессы Марии и была назначена Генрихом заправлять в детской Елизаветы, отчитывалась, что принцесса в целом хороший ребенок, но склонна впадать в бурные истерики, если ей отказывают в чем-либо, чего она хочет.
– Но девочка опережает в развитии свой возраст, мадам, и хорошо сосет.
Анна успокаивала свою совесть, покупая ребенку милые игрушки – лошадку-качалку, тряпичную куклу, деревянное кольцо, чтобы грызть, когда режутся зубки, – и заказывая для дочери украшения: браслет для тоненьких запястий, маленькую нитку жемчуга и книжечку с псалмами в золотой обложке, которая понадобится принцессе, когда та подрастет. Анна делала все, что, по ее представлениям, должна делать хорошая мать. И молча страдала, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь посчитал ее бессердечной и бесчувственной.
В конце ноября монахиню из Кента признали виновной в измене, и она была наказана в назидание другим вместе с несколькими монахами-францисканцами и священниками, которые поощряли ее юродство. Всех отступников подвергли публичной каре: провели по улицам Лондона к Павлову кресту, где они стояли на эшафоте с зажженными свечками в руках, пока против них читали охульную проповедь.
Однако симпатии наблюдавшей за экзекуцией толпы оказались на стороне Святой кентской девы, как ее называли, и люди выкрикивали ей слова поддержки. Отрадно было думать, что свидетельства ее измены, оглашенные с кафедры собора Святого Павла, прозвучали с достойной убедительностью и что толпа видела, как обвиняемых затолкали в Тауэр ожидать вынесения приговора. Генрих пытался убедить свой неподатливый Тайный совет согласиться на то, чтобы парламент издал против заключенных Акт с осуждением в государственной измене. Он не хотел, чтобы их судьбу решали в открытом суде, опасаясь возможных демонстраций протеста.
К тому времени Анна уже лелеяла в душе тайну. Она была уверена, что снова понесла. Только один раз после рождения Елизаветы, в середине октября, она видела у себя алый цвет женственности. К концу ноября вероятность беременности стала уже очень велика.
– Я жду ребенка, – сообщила она Генриху.
– Дорогая! – Он пришел в экстаз. – Это лучшая новость за долгое время! – Король заключил Анну в объятия и прижался губами к ее губам. – Когда это произойдет?
– Летом. Вероятно, в июле.
– Скорей бы! – Глаза Генриха сияли. – Как вы себя чувствуете?
– Очень хорошо, – заверила она мужа, гордая и успокоенная.
Если у Генриха были сомнения в том, что Господь одобряет их брак, эта новость должна их развеять.
В декабре, когда Елизавете исполнилось три месяца, Генрих устроил для нее двор в Хатфилде. Дворец хорошо сообщался с Лондоном и в то же время находился на достаточном удалении от зловонного, часто зараженного разными инфекциями городского воздуха. Под руководством Маргарет Брайан и при содействии армии нянек, прачек, распорядителей и слуг принцессу увезли из Гринвича на север кружным путем, чтобы люди видели ее и осознавали, что это наследница короля.
Наблюдая за отъездом дочери, Анна ощущала знакомую боль вины, но испытывала облегчение. Когда у нее появится сын, она и Елизавету станет любить больше, уверяла себя молодая мать.
Среди девушек на службе у Елизаветы была и Кэтрин Кэри, дочь Марии от Генриха. Она только-только появилась при дворе. Несмотря на очевидное сходство с отцом, король никогда не признавал ее, и она ничего не знала об их кровном родстве. Анна любила племянницу и радовалась тому, что смогла обеспечить ей хорошее место. Кэтрин с восторженным трепетом приняла известие о том, что будет служить принцессе – в отличие от другой дочери Генриха, Марии, которая беззастенчиво отказывалась признавать титул Елизаветы. Из Хартфорда, где бывшая наследница проживала со своим двором, она написала Тайному совету, что будет называть Елизавету сестрой, и никак иначе.
Генрих пришел в ярость.
– Ее следует лишить титула и всех атрибутов принцессы! – кричал он. – Она не моя законная дочь и не может быть наследницей. Она мой бастард, не более того. Отныне пусть ее называют леди Мария.
И король без колебаний отправил депутацию Тайного совета поставить Марию в известность о понижении ее статуса. Анна внутренне аплодировала: наконец-то он проявил твердость по отношению к своей строптивой дочери.
Советники вернулись в Гринвич с мрачными лицами. Мария настаивала на том, что она, и только она, есть истинная дочь короля, рожденная в законном браке. Она сказала, что не станет порочить свою мать, Святую Церковь и папу, и заявила, что обесчестит своих родителей, если ложно признает себя бастардом. Отцу она написала письмо, моля о его благословении.
– Я скорее прокляну ее! – прорычал Генрих, читая послание Марии. – Она надеется, что я не причастен к сообщению, переданному ей советом. Она не сомневается в том, что я признаю ее своей законной дочерью, рожденной в законном браке.
– Вы же не оставите это так? – с вызовом спросила Анна.
Но Генрих не мог: Мария пользовалась популярностью, в то время как ее собственное дитя многие считали бастардом. Екатерину убрали с глаз, заточив в Бакдене, и Мария становилась центром притяжения для тех, кто противостоял королю. Так что решимость этой бунтарки следовало сломить любыми способами, честными или не очень.
– Я напишу ей, не беспокойтесь, – заверил Генрих. – И не оставлю ей ни малейших сомнений, что это была моя воля – лишить ее титула принцессы. И еще скажу, что отдаю ее дворец Бьюли вашему брату Рочфорду.
– Какая щедрость со стороны вашей милости. – Анна опустила глаза, чтобы Генрих не заметил в них триумфального блеска. – Мне бы хотелось получить ее украшения для Елизаветы.
– Вы их получите. Бастарду не позволительно носить то, что по праву принадлежит законной наследнице.
Подбодренной словами короля Анне в голову пришла идея.
– Не включить ли Марию в штат придворных Елизаветы, где она будет под присмотром верных нам людей?
– Великолепное решение! – одобрил все еще не успокоившийся Генрих. – Ее двор следует распустить. Эта создательница проблем леди Солсбери может катиться к дьяволу, а Мария пусть отправляется в Хатфилд и служит Елизавете. Это научит ее послушанию. Я заставлю ее преклонить колени перед моей истинной наследницей.
Ликование в душе Анны смешалось с облегчением.
– А кто будет ее наставницей вместо леди Солсбери?
– А кто при дворе Елизаветы больше всего подходит на эту должность?
– Моя тетка, леди Шелтон. Она исключительно лояльна нам.
– Да будет так. Я издам распоряжение.
Анна лелеяла мысль о своем триумфе над Марией, когда прибыло послание от Екатерины с просьбой к королю о дозволении переезда в более здоровый дом, так как ее жилище в Бакдене сырое и холодное, зима приближается, а ее здоровье начинает ухудшаться.
Она сама навлекала на себя эти невзгоды. Если бы Екатерина послушалась голоса разума, то могла бы жить в роскоши и иметь рядом с собой любимую дочь. Но может быть, суровые меры, принятые Генрихом, начали достигать цели. Без сомнения, прилежный Шапуи уже сообщил Екатерине о планах относительно Марии. Одно дело – страдать самой, и совсем другое – видеть, как без нужды страдает обожаемое дитя. Если мать сломается, дочь тоже не устоит.
Затравить бывшую королеву до смерти не входило в планы Анны, хотя она продолжала думать, что уход Екатерины в мир иной решил бы все проблемы. Однако еще небольшая доза того же лекарства наверняка образумит упрямицу, и она поймет, в чем для нее благо.
Надо было спросить Кромвеля. Казалось, он знает все. Анна вызвала его в свой личный кабинет.
– Скажите мне, – начала она, – вам известны какие-нибудь большие дома, которые находятся в плохом состоянии, но все же обитаемы?
– Это для вдовствующей принцессы? – поинтересовался Кромвель.
– Вы, похоже, читаете мои мысли, – улыбнулась Анна.
– Нет, мадам, я читал ее письмо к королю.
«Кажется, он действительно в курсе всех дел».
Анна объяснила, в чем состоит ее замысел, и Кромвель ненадолго задумался.
– Епископский дворец в Сомерсхэме рядом с Или окружен водой и болотами, – сказал он. – Вашей милости, наверное, будет приятно предложить этот вариант королю.
Анна отправилась прямиком к Генриху и сказала ему, что Кромвель предложил новое жилище для Екатерины:
– Надолго ли она там задержится, зависит от нее самой. Когда Екатерина прибудет в Сомерсхэм и поймет, что ее положение не улучшится, если она не послушается ваших распоряжений, тогда она может сдаться.
– Дорогая, боюсь, ваши надежды опровергаются накопленным опытом, – заметил Генрих. – Думаю, она скорее взойдет на костер, чем признает свою неправоту.
– Это безумие! У нее могла быть приятная жизнь в уединении.
– Если Екатерина не перестанет упорствовать, я прикажу объявить ее такой же безумной, как ее сестра Хуана. Люди в это поверят.
Шапуи, на удивление хорошо осведомленный, разумеется, выразил протест.
– Он жалуется, что Сомерсхэм – самое нездоровое и пагубное место в Англии, – обиженно пропыхтел Генрих. – Он нагородит всякой чепухи императору, если я не подыщу Екатерине какое-нибудь другое жилище. Я подумываю о ее замке Фотерингей. Пять-шесть десятков лет назад это была королевская резиденция. Я подарил его ей, и она пыталась привести дом в порядок. Но он уже тогда начал разрушаться и, несмотря на произведенные работы, сейчас находится в худшем состоянии, чем Сомерсхэм.
– Отправьте ее в Фотерингей, – подстрекала Анна.
Однако Екатерина, похоже, верно оценивала состояние когда-то подаренного ей замка. Из Бакдена пришел ответ: она туда не поедет.
– Тогда пусть убирается в Сомерсхэм, – постановила Анна, и Генрих издал приказ.
И снова Екатерина отказалась ехать.
– Я ей покажу, как бунтовать! – шумел Генрих.
Он распорядился сократить штат ее слуг, оставив только самых необходимых, и настоял на том, чтобы они называли Екатерину не королевой, но только вдовствующей принцессой. Чтобы принудить бывшую супругу к покорности и препроводить в Сомерсхэм, Генрих отправил в Бакден герцога Саффолка и отряд королевской стражи. Саффолку ехать не хотелось. Анна догадывалась, что он предпочел бы провести Рождество при дворе со своей юной невестой. Однако он отбыл на север, и Анна затаила дыхание, надеясь, что такая демонстрация вооруженной силы убедит Екатерину сдаться.
– Сэр Джон Сеймур просит, чтобы вы приняли к себе на службу его дочь. – Генрих передал Анне письмо. – Она служила при дворе вдовствующей принцессы и была с ней в Бакдене, пока сэр Джон не вызвал ее домой.
– Я помню Джейн Сеймур, – сказала Анна, воспроизводя в памяти тихую, честную девушку с бледным лицом, настороженным взглядом и поджатыми губами.
– Отец явно сожалеет о том, что отправил ее к Екатерине, и беспокоится, не потерял ли из-за этого мое благоволение, и еще его тревожит невозможность подыскать для дочери мужа. Но, как он объясняет, нелегко найти для Джейн новое место. Никто не хочет брать к себе девушку, которая была связана с Екатериной.
– Джейн Сеймур дружна с ней?
– Насколько я помню, она такая маленькая мышка, которая и мухи не обидит. Сэр Джон мне предан. Всегда отлично справлялся со службой. Так что его дочь будет делать то, что он ей прикажет.
– Вот и прекрасно. Я возьму ее к себе фрейлиной, – согласилась Анна.
Джейн Сеймур было двадцать пять, она отличалась скромностью и почтительностью. Обязанности исполняла умело и расторопно, вела себя осмотрительно и соблюдала этикет, не давая поводов для недовольства. Но Анне эта девушка не нравилась. Первые дружественные приветствия королевы были приняты ею любезно, но без теплоты, и вообще, Джейн, казалось, существовала словно бы в стороне от жизни двора, так и не став его частью. Когда в гостиной Анны затевались игры и развлечения, она редко показывалась, жила, не поднимая головы, замкнутая в себе. Нет сомнения в том, что она все еще лелеяла в душе верность своей прежней госпоже. Тем не менее враждебности к себе Анна не замечала, разве что отчужденность. Анна старалась, как могла, привечать новую фрейлину, но это оказалось нелегкой задачей.
Правда, сейчас ее гораздо больше занимали тошнота ранней стадии беременности и происходящее в Бакдене. В первом письме Саффолк сообщил, что Екатерина заперлась в своей комнате и не открывает дверь. Ни угрозы, ни мольбы не убедили ее смириться. Герцог не смел применить силу и ограничился тем, что распустил слуг Екатерины, оставив всего нескольких для обеспечения нужд затворницы. Во втором письме Саффолк описывал, как он стоял под дверью Екатерины и умолял ее выйти. Несмотря на все уговоры, она отказалась, говоря, что не поедет в Сомерсхэм, если только он не свяжет ее веревками и не отвезет туда насильно. «Она самая упрямая женщина из всех, какие только бывают!» – жаловался герцог, добавляя, что нашел ситуацию в Бакдене совсем не такой, как ее представлял себе король, и обещал объясниться пространнее, когда вернется ко двору.
Далее пришло известие о том, что вокруг Бакдена собралась толпа деревенских мужиков, вооруженных косами и садовыми ножницами. Они просто стояли на поле и с грозным видом наблюдали за происходящим. Саффолк опасался, что, если он станет принуждать Екатерину покинуть замок, они пойдут в атаку.
Разъяренный Генрих велел Саффолку возвращаться ко двору.
– Он ничего не может сделать, – объяснил король Анне. – Я не пойду на позорную стычку. Представьте, что будет, если Екатерина пострадает. Император в десять минут явится сюда во главе армии, и все турки побоку!
