Прошлое

Когда Милли рассказала, что Джек столкнул ее с лестницы, стало ясно, что бежать нужно как можно скорее. Хоть я и взяла с нее обещание хранить тайну, никаких гарантий не было; Милли запросто могла случайно проболтаться Дженис или даже высказать все Джеку. Думаю, ему просто не приходило в голову, что она вполне способна сообразить: ее падение не было несчастным случаем. Милли вообще часто недооценивают. Легко поверить, будто ее речь отражает ее интеллект, – но на самом деле она намного умней, чем кажется. Я, конечно, не представляла, что бы он сделал, узнав о ее осведомленности; наверно, тут же опроверг бы все обвинения (как было со мной) и заявил, что она ревнует меня к нему и выдумывает небылицы, пытаясь нас разлучить.

В тот ужасный период я держалась лишь благодаря Милли. Она вела себя с Джеком удивительно непринужденно, и порой мне казалось, что она все забыла – или по крайней мере смирилась с тем, что произошло. Но едва я начинала убеждать себя, что это к лучшему, Милли выступала со своей коронной фразой: «Джек, я тебя люблю, но я не люблю Джожа Куни». Будто читала мои мысли и хотела показать, что держит слово. Я тоже должна была сдержать обещание, поэтому начала планировать следующий ход.

После неудачи с доктором следующую попытку я решила совершить на людях. Чем больше народу, тем лучше. Почувствовав, что готова, уговорила Джека взять меня с собой в магазин – надеялась на помощь продавца или публики. Когда мы вышли из машины, я буквально в нескольких ярдах от себя увидела полицейского и уже было подумала, что мои молитвы услышаны. Я дернулась, пытаясь вырваться, но Джек крепко вцепился мне в руку, и уже одно это явно говорило в мою пользу; полицейский торопливо побежал на мои крики о помощи, и я окончательно уверилась: я спасена.

– Все в порядке, мистер Энджел? – обеспокоенно спросил полицейский, возвращая меня с небес на землю.

Мое дальнейшее поведение полностью подтвердило то, о чем Джек заранее предупредил полицию: у его супруги уже давно проблемы с психикой, и она периодически срывается в общественных местах, обвиняя его в том, что он держит ее в заточении. Пока я отчаянно билась в его железных руках, он во всеуслышание (вокруг собралась уже большая толпа) предлагал полицейскому поехать посмотреть на дом, который я называю тюрьмой. Публика, довольная спектаклем, перешептывалась: «Сумасшедшая!» – и бросала на Джека сочувственные взгляды. Потом подъехала полицейская машина. По дороге домой я безутешно рыдала на заднем сиденье, а приставленная ко мне сотрудница бормотала какие-то успокаивающие слова. Полицейский тем временем расспрашивал Джека о его работе с избитыми женщинами.

Позже, когда все закончилось, я размышляла о случившемся в своей комнате, с которой уже успела мысленно распрощаться. Тот факт, что он так легко согласился взять меня с собой за покупками, подтверждал сделанное в Таиланде открытие: он ловит кайф, позволяя мне думать, будто я его перехитрила, и оставляя меня ни с чем в последний момент. С наслаждением готовит мое поражение, разыгрывая роль любящего, безропотно сносящего все нападки супруга, радуется моему горькому разочарованию, а потом, когда опускается занавес, доставляет себе очередное удовольствие – наказывает меня. А поскольку он знает наперед все мои действия, я с самого начала обречена на провал.

Милли я увидела только через три недели. Джек сочинил, будто я была слишком занята: встречалась с друзьями. Это объяснение удивило и больно ранило ее, а я в его присутствии не могла ничего возразить. Твердо решив больше ее не подводить, я стала тише воды ниже травы, чтобы Джек позволял нам видеться каждую неделю. Но моя покорность не радовала его, а как будто даже раздражала. Однажды он заявил, что за мое хорошее поведение снова разрешит мне рисовать, и я сначала подумала, что мне померещилось. Усомнившись в его благих намерениях, я никак не выразила свою радость и без энтузиазма составила список всего необходимого. Я не позволяла себе верить, что могу все это получить. Однако на следующий день он, как и обещал, явился с пастелью и красками самых разных цветов, а еще принес мой мольберт и чистый холст, и я обрадовалась им, как старым друзьям.

– У меня лишь одно условие, – произнес он. – Я сам выбираю тему.

– В каком смысле? – нахмурилась я.

– Ты будешь рисовать то, что я скажу. И ничего кроме.

Я настороженно взглянула на него, пытаясь понять, что он затеял на этот раз. Очередная психологическая игра?

– Зависит от того, что именно ты хочешь, – ответила я.

– Портрет.

– Портрет?

– Да. Ты ведь уже рисовала портреты?

– Немного.

– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты нарисовала портрет.

– Твой?

– Да или нет, Грейс?

Я нутром чуяла: нужно отказаться, но мне так отчаянно хотелось снова рисовать! Заполнить бесконечные дни чем-то, кроме чтения! Мысль о том, чтобы писать портрет Джека, вызывала отвращение, но я успокаивала себя тем, что он вряд ли собирается позировать мне часами. По крайней мере, я на это надеялась.

– Только если я буду работать по фотографии, – вывернулась я.

– Договорились. – Он опустил руку в карман. – Хочешь начать прямо сейчас?

Я пожала плечами:

– Почему бы и нет?

Достав фотографию, он сунул мне ее под нос:

– Одна из моих клиенток. Красивая, правда?

Испуганно вскрикнув, я попятилась назад – подальше от него и от этой фотографии, но он наступал и с глупой ухмылкой приговаривал:

– Давай, Грейс, не стесняйся! Рассмотри получше! В ближайшую пару недель тебе придется разглядывать ее во всех подробностях.

– Нет, – отрезала я. – Это я рисовать не буду.

– Конечно, будешь. Ты ведь обещала, помнишь? А знаешь, что случится, если ты не сдержишь слово? – Я смотрела на него в оцепенении. – Да-да, я о Милли. Ты ведь хочешь ее увидеть?

– Если такова цена, то не хочу, – твердо ответила я.

– Прости, я хотел сказать: «Ты ведь хочешь еще когда-нибудь ее увидеть?» Я уверен, ты не желаешь, чтобы она сгнила в какой-нибудь психушке.

– Не смей ее и пальцем трогать! – крикнула я.

– Тогда займись рисованием. Порвешь фотографию или испортишь ее – Милли заплатит. Схалтуришь или притворишься, что не получается, – Милли заплатит. Я каждый день буду проверять, как ты продвигаешься. Если увижу, что работаешь слишком медленно, – Милли заплатит. Когда закончишь, начнешь рисовать следующую. Потом еще одну. И так далее – пока я не решу, что мне их достаточно.

– Достаточно для чего? – всхлипнула я, сознавая свое полное поражение.

– Увидишь, Грейс. Обещаю, я потом все тебе покажу.

Рисуя первый портрет, я плакала не переставая. Часами разглядывать и воспроизводить на холсте избитое, окровавленное лицо, скрупулезно изучать сломанный нос, разорванную губу и почерневший глаз было настоящей пыткой; меня часто и мучительно тошнило. Я должна была побороть разрушительное действие этих чудовищных картин, иначе могла бы лишиться рассудка. И я нашла способ. Я придумывала женщинам с фотографий имена и представляла, какими они были раньше, стараясь не замечать ран и ушибов. Следующие портреты дались заметно легче. Помогала и мысль о том, что Джек никогда не проигрывал, а значит, эти женщины – его бывшие клиентки – сумели освободиться от своих мучителей. Это придавало мне решимости. Смогли они – смогу и я.

Месяца через четыре после свадьбы Джек решил, что мы уже достаточно времени провели в уединении и, если продолжать так и дальше, люди начнут задавать вопросы. Одним из первых выходов в свет стал ужин у Джайлса и Мойры. Поскольку это были его друзья, я вела себя четко по инструкции: сдерживая тошноту, изображала нежно любящую жену. Было ясно, что, если я не завоюю его доверие, он снова запрет меня в комнате невесть на какой срок, и тогда шансов на освобождение почти не останется. Когда он сообщил, что мы ужинаем с его коллегами, я поняла, что не ошиблась с тактикой. Коллеги, не друзья! От этой мысли меня захлестнула волна адреналина; я была уверена, что мне выпала отличная возможность – ведь коллегам Джек еще не запудрил мозги и они скорее поверят в мою историю. К тому же, учитывая его блестящую карьеру, среди них обязательно должны быть завистники, жаждущие всадить нож ему в спину. Однако мне предстояло проявить чудеса изобретательности, ведь Джек установил для меня жесткие правила поведения на людях. Никуда не отлучаться одной, даже в туалет; не выходить из комнаты в чьей-либо компании, даже просто отнести тарелки; ни с кем не перешептываться; всегда иметь довольный и счастливый вид.

На обдумывание плана ушло немало времени. Я отказалась от идеи просить о помощи в присутствии Джека: он тут же ловко отметет все обвинения; лучше попробовать передать кому-нибудь письмо – если все четко и спокойно расписать, будет не так просто выставить меня сумасшедшей истеричкой. Помня обо всех его угрозах, я решила, что письмо – самый безопасный способ. Но где взять хоть небольшой клочок бумаги? Не просить же у Джека – он сразу почует неладное и не только откажет, но и начнет следить за мной еще пристальнее.

Как-то среди ночи меня осенило – можно вырезать слова из книг, которыми он меня заботливо снабдил. Я взяла из несессера маникюрные ножницы и нарезала: «пожалуйста», «помогите», «меня», «удерживают», «силой», «вызовите», «полицию». Оставалось решить, как зафиксировать слова в нужном порядке; не придумав ничего лучше, я просто сложила их стопкой: сверху «пожалуйста», а снизу – «полицию». Стопка вышла совсем крошечной, так что ее легко было принять за мусор и выкинуть, и потому я решила зажать ее заколкой для волос, которую нашла в косметичке. Я рассудила, что любой, кто найдет скрепленную заколкой кучку бумажных обрезков, обязательно захочет взглянуть, что там такое.

Нельзя было допустить, чтобы заколку обнаружили в присутствии Джека. После долгих размышлений я решила подбросить свой призыв о помощи куда-нибудь на стол в самом конце ужина – тогда его найдут уже после нашего ухода. Я не знала, где будет ужин, однако надеялась, что у кого-то дома: в ресторане заколка скорее затерялась бы среди объедков.

В назначенный день все мои усилия пошли прахом. Я так зациклилась на том, где лучше оставить бесценное послание, что забыла придумать, как спрятать его от Джека. Я даже не особенно тревожилась, пока он за мной не пришел. Наблюдая, как я обуваюсь и беру с полки сумку, он спросил, почему я нервничаю. Я сказала, что волнуюсь из-за предстоящего знакомства с его коллегами, но вышло неубедительно (ведь многие из них были на нашей свадьбе). Он не поверил. Осмотрел мою одежду, заставил вывернуть карманы и потребовал показать сумку – в которой и нашел заколку, отчего, естественно, пришел в неописуемую ярость. Последовало обещанное наказание. Джек переселил меня в каморку без какого-либо намека на комфорт и стал морить голодом.