Настоящее

Сегодня мы идем к Эстер и Руфусу. А завтра утром навещаем Милли. На этот раз точно: Дженис вчера звонила и просила Джека быть обязательно. Кажется, у нее там какой-то семейный обед, который нельзя пропустить, и, если мы не явимся, Милли останется без присмотра. Правда, у меня есть подозрение, что это лишь предлог: мы ведь не навещали Милли уже три недели, и, по-моему, Дженис уже надоели наши отговорки. Удивительно, как Джек этого не учел! Слишком увлекся наказаниями. Что, если Дженис обвинит нас в безответственности? Но предупреждать его я не собираюсь – не в моих интересах.

Мысль о том, что завтра я увижу Милли, вселяет уверенность. Сегодня выход в свет пугает меня меньше, чем обычно. Ужин с друзьями – все равно что прогулка по минному полю: я всегда начеку, постоянно думаю, как бы не проколоться, – ведь все сказанное и сделанное будет использовано против меня. К счастью, я не клюнула на выделенные слова в книге Эстер, и все же нужно следить за тем, чтобы не сказать ей чего-то такого, что Джек сочтет подозрительным.

Утром он принес мне завтрак и забрал книгу. Смешно было представлять, как он внимательно изучает все страницы в поисках чего-нибудь предосудительного – например, сделанных ногтем пометок. Неудача явно вывела его из себя: он почти весь день провел в подвале, а это всегда плохой знак. Да и мне в такие дни совсем тоскливо. Лучше все-таки, когда он ходит из комнаты в комнату – можно хотя бы следить за его перемещениями и по доносящимся снизу звукам угадывать, чем он занимается.

Вот сейчас я, например, знаю, что он на кухне и только что заварил чай: несколько минут назад в чайник лилась вода, а потом был щелчок – вскипел. Зависть. Я в своей тюрьме не могу в любой момент взять и сделать себе чай (один из самых ненавистных запретов). Как же мне не хватает чайника, не хватает чайных пакетиков и молока. Теперь я понимаю, что вначале Джек был еще относительно добрым тюремщиком.

Солнце уже почти опустилось к горизонту. Значит, сейчас около шести вечера. У Эстер нужно быть к семи, и Джек вот-вот за мной придет. Отведет меня в соседнюю комнату (мою бывшую спальню), чтобы я оделась и собралась. Вот и шаги на лестнице. Еще секунда – и в замке поворачивается ключ. Дверь открывается.

Смотрю на Джека и, как всегда, не верю своим глазам: как он может выглядеть таким нормальным? Ни рогов, ни остроконечных ушей – ничего, что указало бы окружающим на сидящего внутри дьявола! Он отступает на шаг, давая мне пройти, и я с нетерпением устремляюсь в соседнюю комнату. Наконец-то можно одеться, причем не в черное. Наконец-то можно обуться во что-то, кроме шлепанцев. Открываю дверь шкафа и жду указаний, что надеть. Молчание. Понятно: по плану я должна поверить, будто мне разрешено выбирать. Но что бы я ни выбрала, он все равно заставит это снять. Что ж, рискну (похоже, разоблачение трюка с книгой придало мне смелости). Беру платье, которое мне совсем не нравится: черное. Снимаю пижаму. Неприятно, что Джек всегда смотрит, как я раздеваюсь и одеваюсь, но тут уж ничего не поделаешь. Право на приватность давно потеряно.

– Ты стала какая-то тощая, – замечает он, пока я надеваю белье.

– Может быть, стоит почаще приносить мне еду? – подсказываю я.

– Может быть.

Застегиваю молнию на платье. Неужели я ошиблась? Разглаживаю юбку.

– Сними его, – приказывает он. – Надень вон то красное.

Попался! С расстроенным лицом (и тайным ликованием) снимаю черное платье и надеваю красное. О нем-то я и думала! Теперь – возможно, из-за цвета – я чувствую себя уверенней. Иду к туалетному столику и усаживаюсь перед зеркалом. Смотрю на себя впервые за три недели. И сразу замечаю брови: надо выщипать лишнее. Ненавижу делать такие вещи на глазах у Джека, но выхода нет. Беру из ящика щипцы и начинаю приводить брови в порядок. Хорошо, что удалось отстоять право на депиляцию. Я смогла убедить его, что с волосатыми ногами не буду выглядеть идеально, и он согласился добавить к моему спартанскому набору туалетных принадлежностей упаковку восковых полосок.

Закончив с бровями, перехожу к макияжу. Губы крашу ярче, чем обычно: этого требует платье. Возвращаюсь к шкафу и оглядываю коробки с обувью в поисках красно-черных туфель на шпильках. Вот они. Обуваюсь, беру с полки подходящую сумочку и передаю ее Джеку. Он открывает ее и заглядывает внутрь – вдруг за прошедшие три недели я ухитрилась материализовать из воздуха ручку и бумагу, написать записку и телепортировать ее туда сквозь стену? Вернув сумку, он оглядывает меня с головы до ног и одобрительно кивает. Да уж, некоторые жены могут только мечтать о таком внимании!

Спускаемся вниз. В холле он достает из шкафа мое пальто и помогает мне одеться. Потом, на улице, открывает передо мной дверцу машины и, дождавшись, пока я сяду, закрывает, а я невольно отмечаю его прекрасные манеры. Ужасно, что при всем при этом он такой бессердечный ублюдок.

На пороге Джек вместе с огромным букетом цветов и бутылкой шампанского вручает Эстер ее книгу. Полагаю, он стер все пометки. Эстер спрашивает, что я думаю о прочитанном; отвечаю то же, что и Джеку: сложно было продираться через текст, обычно я такое не читаю. Она, кажется, расстроилась, даже как-то чересчур. Неужели это все-таки она подчеркнула слова? Стараясь скрыть тревогу, я напряженно вглядываюсь в ее лицо. Нет, не похоже, что я упустила свой шанс. Сердце понемногу возвращается к обычному ритму.

Диана и Адам уже здесь. Присоединяемся к ним. Рука Джека лежит у меня на талии. После аперитивов все переходят к столу, и мне – то ли от всех его знаков внимания, то ли оттого, что повезло с платьем, – начинает казаться, будто я – самая обычная женщина, веселящаяся на вечеринке, а не узник на прогулке под конвоем. Возможно, я просто выпила слишком много шампанского. Мы смакуем приготовленные Эстер потрясающие блюда, и я чувствую, как Джек сверлит меня взглядом. Я слишком много ем и говорю гораздо больше обычного.

– Ты сегодня какой-то задумчивый, Джек, – замечает Эстер.

– Да вот, подсчитывал, через сколько дней к нам переедет Милли.

Призывает к порядку. Разумеется, никто, кроме меня, этого не понимает.

– Ну, уже недолго осталось, – отвечает она.

– Семьдесят пять дней. – Он вздыхает в предвкушении. – Ты знала, Грейс? Всего семьдесят пять дней, и Милли въедет в свою уютную красную спальню и станет частью нашей семьи!

Я как раз собиралась глотнуть вина, но сердце падает так быстро, что бокал, вздрогнув и уронив несколько капель, замирает на полпути.

– Нет, не знала, – отвечаю я, моментально трезвея; время уходит, а я тут наслаждаюсь жизнью! Как можно было даже на минуту забыть о своем отчаянном положении? Всего семьдесят пять дней – так мало! С чего я решила, что сумею придумать план побега за семьдесят пять дней, если не сделала этого до сих пор – за те триста семьдесят пять дней, что уже прошли, наверно, с нашего медового месяца? Раньше я не сомневалась: несмотря на весь тот кошмар в Таиланде, вопреки всем ужасам, пережитым после возвращения, я успею освободиться до приезда Милли. Я пыталась – и пыталась неудачно, но после каждого провала у меня еще оставалось время. А за последние полгода я и палец о палец не ударила!

– Ты чего застыла, Грейс? – Джек с улыбкой кивает на мое вино. Я смотрю на него в оцепенении. Он поднимает бокал: – Давай с тобой выпьем за Милли и ее переезд к нам, – и, оглядев присутствующих, прибавляет: – Кстати, почему бы нам всем за нее не выпить?

– Отличная идея! – Адам тоже поднимает бокал. – За Милли!

– За Милли! – звучит нестройный хор голосов, а я тем временем пытаюсь побороть нарастающую панику. Почувствовав пытливый взгляд Эстер, поспешно поднимаю бокал; надеюсь, она не заметит, как дрожит моя рука.

– Тогда, чтоб два раза не вставать, – произносит Адам, – следующий тост, – гости смотрят на него с любопытством. – За Диану, которая ждет ребенка! Братика или сестричку для Эмили и Джаспера!

– Это просто превосходная новость! – восклицает Эстер, пока над столом разносятся поздравления. – Правда, Грейс?

К своему ужасу, я начинаю рыдать.

Повисает напряженное молчание. При мысли о том, как накажет меня Джек за потерю самоконтроля, я реву еще сильней. Отчаянно пытаюсь остановить поток слез, но без толку. Сгорая от стыда, поднимаюсь со стула; Диана пытается меня успокоить, но я ее почти не замечаю. Чувствую чьи-то руки – конечно, это Джек, а что ему остается? Он обнимает меня и, прижав к себе мою голову, шепчет что-то убаюкивающее. Вот так у нас с ним все могло бы быть; и я же не сомневалась, что так оно и будет! Тело сотрясает новая волна рыданий. Все это уже слишком, и я впервые чувствую, что готова сдаться. Готова умереть, потому что больше не вижу свет в конце тоннеля.

– Я больше так не могу, – громко всхлипываю я. Пусть все слышат, мне все равно.

– Я знаю, – приговаривает он, – знаю. – На долю секунды мне кажется, будто он признает, что зашел слишком далеко, и я даже начинаю верить, что теперь все наконец-то наладится. – Думаю, мы должны им объяснить. Согласна? – Он обводит всех взглядом и объявляет: – На прошлой неделе у Грейс был выкидыш. К несчастью, уже не первый.

Общие возгласы изумления. На секунду-другую воцаряется тишина. Затем все наперебой начинают говорить пониженными голосами, выражая свои соболезнования. И хотя их теплые, сочувственные слова относятся к придуманному выкидышу, мне становится легче и удается взять себя в руки.

– Прости, – бормочу я в плечо Джека в надежде смягчить гнев, который на меня потом обрушится.

– Ну что за глупости! – Диана поглаживает меня по плечу. – Тебе стоило сказать нам. Ужасно, что Адам так бесцеремонно объявил о моей беременности!

– Я больше не могу. – Я по-прежнему обращаюсь только к Джеку.

– Нужно принять это. Тогда будет легче.

– Мы можем не впутывать в это Милли? – отчаянно спрашиваю я.

– Боюсь, что нет, – отвечает он серьезно.

– Не говорите Милли! Зачем ей это знать? – изумляется Эстер.

– Конечно, нечего ее расстраивать! – нахмурившись, подхватывает Диана.

– Да, вы правы. – Джек поворачивается к ним. – Нет смысла рассказывать Милли о выкидыше. А теперь будет лучше, если я отвезу Грейс домой. Эстер, я надеюсь, ты не рассердишься, что мы вот так срываем вечеринку?

– Нет-нет, все в порядке, – поспешно возражаю я: здесь безопасно, и я не хочу уезжать; я знаю, что ждет меня дома. Освобождаюсь из объятий Джека, с ужасом отмечая, что мне было приятно. – Мне уже лучше, правда. Я хочу остаться.

– Замечательно! Я очень рада, Грейс. Садись, пожалуйста, – смущенно смотрит на меня Эстер. Стало быть, хотела уколоть меня своей репликой. А теперь, когда я разрыдалась, чувствует себя виноватой за то, что ткнула меня носом в беременность Дианы. – Извини меня, – тихо прибавляет она, когда я снова сажусь за стол. – Я очень тебе сочувствую.

– Ничего страшного. Давай не будем об этом.

За кофе, понимая, как глупо было потерять над собой контроль, я лезу из кожи вон, чтобы хоть как-то реабилитироваться и не лишиться возможности увидеть завтра Милли. Нежно поглядывая на Джека, объясняю присутствующим причины своего срыва: ужасно сознавать, что ты не в состоянии дать любимому человеку то, чего он хочет больше всего на свете, – ребенка. Когда мы встаем из-за стола, собираясь уходить, уже ясно, что все восхищаются тем, как быстро и мужественно я оправилась. Кажется, Эстер я теперь нравлюсь больше. Это хорошо – пусть даже причина в мнимом несовершенстве моей матки.

Обратная дорога отрезвляет. В машине Джек сурово молчит – значит, мне придется заплатить за оплошность по полной программе, несмотря на то что я там всех очаровала. Неужели я не увижу завтра Милли? Это будет уже слишком. По щекам беззвучно катятся слезы; какая же я стала слабая… Вот мы и дома. Джек отпирает дверь, и мы заходим.

– Знаешь, у меня никогда раньше не было сомнений насчет того, кто я, – задумчиво произносит он, снимая с меня пальто. – Но сегодня, когда я тебя обнимал, а все вокруг бормотали сочувственные слова, я на долю секунды почувствовал, что значит быть нормальным.

– Ты еще можешь стать нормальным, Джек! Можешь, если захочешь! Я уверена, что тебе можно помочь!

– Дело в том, Грейс, – продолжает он, усмехнувшись моему порыву, – что мне не нужна помощь. Мне нравится быть таким, какой я есть. Даже очень. А через семьдесят пять дней, когда к нам присоединится Милли, моему счастью вообще не будет предела. Жаль, что завтра мы к ней не едем. Я уже соскучился.

– Джек, пожалуйста!

– Не могу же я закрыть глаза на твою вопиющую несдержанность. Хочешь увидеть Милли завтра? Тогда ты знаешь, что должна сделать.

– Может, тебя просто бесит, что я не попалась в твою жалкую ловушку? – огрызаюсь я, понимая, что он специально расстроил меня за ужином, упомянув о переезде Милли.

– Жалкую ловушку?

– Именно. Жалкую. Не смог придумать ничего лучше, кроме как закрасить слова в книжке?

– Ты и правда становишься чересчур сообразительной, – цедит он. – Так что, как ни крути, а наказать тебя нужно.

Я обессиленно мотаю головой:

– Я не могу. С меня хватит. Я серьезно, Джек. Достаточно!

– А мне недостаточно. Совсем недостаточно. Я еще, можно сказать, даже не начал. Видишь ли, чем ближе я к своей мечте, тем меньше у меня терпения. И сейчас я на пределе. Устал ждать, когда Милли наконец к нам переедет.

– Может, опять слетаем в Таиланд? – поспешно предлагаю я, испугавшись, что он хочет привезти Милли раньше, чем планировалось. – Тебе станет лучше. Мы там с января не были.

– Я не могу – у меня дело Томазина на носу.

– Но когда мы заберем Милли, ты тем более не сможешь уехать! – парирую я. Милли нужно оставаться в школе как можно дольше: там она в безопасности.

– Когда мы заберем Милли, я уже не захочу уезжать, поверь мне! – отзывается он, бросив на меня насмешливый взгляд. – Давай, шевелись.

Меня так трясет, что я еле передвигаюсь. Подхожу к лестнице и заношу ногу над первой ступенькой.

– Ты не туда идешь, – произносит он. – Если, конечно, не передумала ехать завтра к Милли. – Он замолкает на секунду, будто давая мне подумать, и продолжает нарочито высоким голосом: – Так что, Грейс? Разочаруешь Милли? Или пойдешь в подвал?