Глава 7
Первые несколько миллионов миль полета Торби провел в тягостных сомнениях, не совершил ли он ошибку.
Он потерял сознание от испарений листьев верги и очнулся в крошечной одноместной каюте. Пробуждение было болезненным: хотя на «Сису» во время прыжка поддерживалась стандартная сила тяжести, его тело почувствовало незначительное отличие от гравитации на Джаббале, а кроме того, ощутило и более тонкую разницу между искусственным полем тяготения и естественным притяжением планеты. Его тело решило, что он вновь попал в лапы работорговцев, и ему впервые за многие годы приснился кошмар.
Его усталый, одурманенный мозг мучительно медленно выплывал из жуткого сна.
Наконец Торби окончательно пришел в себя и, осмотревшись, сообразил, что находится в безопасности на борту «Сису». Он облегченно вздохнул и с волнением подумал о том, что он куда-то летит. Новизна и перемены оттеснили на задний план даже горечь потери Баслима. Он огляделся.
Помещение, в котором он находился, имело форму куба с длиной стороны, превышавшей собственный рост Торби на фут или чуть больше. Он лежал на койке, занимавшей половину каюты, и под ним был настоящий, удивительно мягкий матрас из теплого, упругого и гладкого материала. Торби потянулся и зевнул, удивляясь роскоши, в которой живут торговцы. Затем спустил ноги на палубу и встал.
Койка беззвучно поднялась и утонула в переборке. Торби, как ни старался, не смог понять, каким образом снова опустить ее. Наконец он прекратил свои потуги. Он выспался и теперь хотел осмотреться.
Когда он открыл глаза, потолок слабо светился, а когда встал, свет стал ярче. Но и при свете он не увидел дверей. С трех сторон его окружали металлические панели, каждая из которых могла оказаться дверью, но ни на одной не было видно ни петель, ни замков, ни других привычных деталей.
Торби подумал, что его вполне могли запереть, но это его не обеспокоило. Он жил в подземелье, а трудился на площади, так что ему были неведомы ни клаустрофобия, ни агорафобия; Торби лишь хотелось найти дверь, и он подосадовал, что не может этого сделать. Даже если дверь закрыта, капитан Крауза вряд ли станет держать его взаперти слишком долго, подумал Торби. Но дверь так и не нашлась.
На палубе лежали шорты и рубашка. Он проснулся обнаженным, как спал всегда. Взяв одежду, Торби робко помял ее в руках, дивясь ее великолепию. Он вспомнил, что примерно такие же вещи носят большинство космонавтов, и его на миг охватил восторг оттого, что теперь и ему доступна подобная роскошь. Но мгновение спустя его разум отверг столь дерзкое предположение.
Однако затем Торби вспомнил, что капитан Крауза не хотел, чтобы мальчик появлялся на борту в своей обычной одежде, – да, капитан собирался зайти в лавку на Веселой улице, где продают товары для космонавтов! Он так и говорил!
Наконец Торби убедил себя в том, что одежда приготовлена для него. Для него! Набедренная повязка исчезла, а капитану вряд ли хочется, чтобы Торби ходил по кораблю нагишом. Он не страдал излишней застенчивостью; условности на Джаббале больше касались высших сословий. Тем не менее одежду носили все.
Торби оделся, дивясь собственному нахальству. Сначала он натянул шорты задом наперед и лишь потом, заметив оплошность, надел их как следует. Рубашку, похожую на пуловер, он также надел неправильно, но это не так бросалось в глаза. Полагая, что он сделал все как нужно, Торби не стал переодеваться. Он почувствовал неодолимое желание посмотреться в зеркало. Шорты и рубашка были простого покроя, без особенных украшений, светло-зеленого цвета, из крепкого недорогого материала; это была обычная роба, взятая со склада корабля. Одежду такого типа столетиями носили мужчины и женщины многих планет. Но истинно говорю вам, и Соломон во всей славе своей не был одет, как Торби! Оглаживая костюм, он мечтал только об одном: чтобы кто-нибудь еще увидел его в этом великолепии. Он принялся с удвоенным рвением разыскивать дверь.
Дверь отыскалась сама. Проведя рукой по переборке, Торби почувствовал дуновение и, оглянувшись, увидел, что одна из панелей исчезла. За ней был коридор.
По выгнутому коридору к Торби приближался молодой человек. Торби был вне себя от радости, увидев, что одежда на человеке мало чем отличается от его. Он шагнул вперед и вежливо приветствовал юношу на саргонезском жаргоне торговцев.
Глаза молодого человека скользнули по Торби, но он прошел мимо, как будто здесь больше никого не было. Торби запнулся, озадаченный и немного обиженный. Потом повторил приветствие на интерлингве.
Человек исчез прежде, чем Торби успел пустить в ход другие известные ему языки. Он пожал плечами и решил не обращать внимания. Нищему обижаться не пристало – таким меньше подают. Торби принялся изучать звездолет.
За двадцать минут ему удалось увидеть немало интересного. Во-первых, «Сису» оказался намного больше, чем он думал. До сих пор ему не доводилось видеть космический корабль изнутри, разве что сомнительного достоинства интерьеры невольничьего трюма. На расстоянии звездолеты, стоявшие на площадке космопорта, выглядели весьма внушительно, но не такими громадами! Во-вторых, Торби удивило число людей на борту. Он знал, что экипажи грузовиков Саргона, курсирующих между планетами Девяти миров, состоят из шести-семи человек, а здесь он за считаные минуты встретил в несколько раз больше людей обоих полов и самых разных возрастов.
В-третьих, Торби с огорчением заметил, что к нему здесь относятся пренебрежительно. Люди либо вовсе не удостаивали его взглядом, либо не отвечали на обращенные к ним слова; если бы он вовремя не отступал в сторону, они, похоже, запросто могли бы пройти сквозь него. Единственным человеком, с которым ему почти удалось пообщаться, была крошечная девочка, едва научившаяся ходить. В ответ на его попытку заговорить она посмотрела на него серьезными, чуть печальными глазами, но ее тут же утащила женщина, которая даже не взглянула на Торби.
Такое обращение было ему хорошо знакомо; именно так знать Джаббала относилась к людям его касты. Благородные не видели их, бедняков как бы не существовало, и даже милостыню им передавали через рабов. На Джаббале Торби не обижало подобное отношение – это было естественно и в порядке вещей, и он не чувствовал себя из-за этого отверженным или оскорбленным. Его всегда окружали добрые друзья, такие же, как и он, бедняки, и Торби никогда не ощущал себя изгоем.
Но, знай он, что члены экипажа «Сису» будут относиться к нему так же, как джаббалская знать, он ни за что не взошел бы на борт, даже чтобы скрыться от ищеек. Однако такого он никак не ожидал. Капитан Крауза, услышав послание Баслима, отнесся к мальчику дружелюбно, пусть даже по-отечески грубовато, и Торби полагал, что экипаж «Сису» станет воспринимать его так же, как командир звездолета.
Он бродил по стальным коридорам, чувствуя себя привидением в царстве живых, и в конце концов, загрустив, решил вернуться в каюту, в которой проснулся час назад. Но тут же понял, что заблудился. Он по памяти восстановил дорогу назад (уроки Баслима пошли ему впрок), но обнаружил лишь безликий туннель. Торби начал поиски сызнова и, ощутив некое неудобство, решил, что найдет он свою каюту или нет, но туалет отыщет, даже если ему придется схватить кого-нибудь и как следует встряхнуть, чтобы дознаться, где это место.
Он сунулся в какую-то дверь, но, услышав исполненный негодования женский визг, поспешно повернулся и вышел. Дверь за его спиной тут же захлопнулась.
Вскоре его догнал шедший быстрым шагом мужчина, который заговорил с ним на интерлингве:
– Какого черта ты тут шляешься и повсюду суешь свой нос?
Торби почувствовал облегчение. Нет ничего хуже одиночества. Уж лучше брань, чем полное пренебрежение.
– Я заблудился, – робко произнес он.
– А чего тебе на месте не сиделось?
– Я не знал, что должен был… простите, благородный сэр. К тому же там не было туалета.
– Ясно. Туалет расположен напротив твоей каюты.
– Я не знал, благородный сэр.
– Мм… да уж, конечно не знал. Кстати, я не «благородный сэр», а первый помощник главного энергетика. Постарайся запомнить. Пошли.
Мужчина схватил Торби за руку и быстро потащил его по лабиринту к тому самому туннелю, откуда он только что вышел. Мужчина провел его рукой по шву в стальной переборке.
– Вот твоя каюта.
Панель скользнула в сторону.
Потом мужчина повернулся и точно так же тронул противоположную переборку:
– Это гальюн для холостяков правого борта. – Увидев, что Торби смутился при виде незнакомых приспособлений, человек с легким презрением проинструктировал его, а потом проводил мальчика обратно в каюту. – Оставайся здесь. Поесть тебе принесут.
– Первый помощник главного энергетика, сэр?
– Что еще?
– Нельзя ли мне поговорить с капитаном Краузой?
Мужчина удивился:
– Ты полагаешь, у шкипера нет других забот, кроме как заниматься тобой?
– Но…
Офицер ушел, и Торби обращался к стальной переборке.
Вскоре появилась еда. Юнец, притащивший поднос, держался так, словно в каюте вообще никого не было. Спустя некоторое время он принес еще несколько тарелок и забрал опустевшие. Торби почти удалось заставить его обратить на себя внимание: уцепившись за поднос, он заговорил на интерлингве. В глазах молодого человека сверкнула искра понимания, но он ответил лишь презрительным:
– Фраки!
Торби не знал этого слова, но интонацию, с какой оно было произнесено, понял прекрасно.
Фраки – это маленькая безобразная полуящерица, питающаяся падалью, обитатель Альфы Центавра – Прайм III, одного из первых миров, заселенных людьми. Это мерзкое, практически безмозглое создание с отвратительными повадками. Мясо фраки способен съесть только умирающий с голоду. Кожа его неприятна на ощупь и противно воняет.
Но «фраки» означает нечто большее. Так обычно называют «крота» – того, кто не высовывает носа дальше своей планеты, не нашего, не человека, изгоя, иностранца, дикаря, существо, недостойное даже презрения. В древних земных культурах названия большинства животных использовались в качестве оскорблений: свинья, собака, корова, акула, скунс, червяк – всего не перечислить. Но ни одно из этих слов не носило столь оскорбительного смысла, как «фраки».
К счастью, Торби смог понять лишь одно: молодой человек не желает с ним разговаривать… это было ясно и без слов.
Вскоре Торби задремал. Но хотя его и научили движением руки открывать дверь, он так и не сумел найти комбинацию поглаживаний, толчков и надавливаний, которая помогла бы ему откинуть койку. Пришлось ночевать на голом полу. Утром доставили завтрак, но Торби не сумел остановить того, кто его принес, или хотя бы нарваться на новое оскорбление: в туалете напротив ему встретились несколько юношей. Они по-прежнему не обращали на Торби внимания, но, понаблюдав за ними, он обнаружил, что в туалете можно стирать одежду. Ее полагалось засунуть в специальную машину, которая, поработав несколько минут, выдавала шорты и рубашку свежими и отглаженными. Торби был так очарован техникой, что выстирал свежевыстиранное… целых три раза. Ему все равно больше нечем было заняться. Следующую ночь он опять провел на полу.
Торби сидел на корточках посреди каюты, чувствуя глубокую тоску и боль при воспоминании об отце и жалея, что покинул Джаббал, когда кто-то поскребся в его дверь.
– Можно войти? – осторожно спросил голос, произносивший саргонезские слова с сильным акцентом.
– Входите! – с готовностью отозвался Торби и вскочил на ноги, чтобы открыть дверь. Перед ним стояла женщина средних лет с милым добрым лицом. – Добро пожаловать, – сказал он по-саргонезски и отступил в сторону.
– Благодарю вас за вашу милость… – Она запнулась и быстро спросила: – Вы говорите на интерлингве?
– Разумеется, мадам.
– Хвала небесам, – пробормотала она на английском Системы. – Мой саргонезский на этом исчерпан. – И перешла на интерлингву: – Тогда давайте говорить на этом языке, если вы не возражаете.
– Как вам будет угодно, мадам, – ответил Торби на интерлингве и добавил по-английски: – Если, разумеется, вы не предпочтете другие языки.
Она удивилась:
– На скольких же языках вы говорите?
Торби задумался.
– На семи, – ответил он, – и понимаю еще несколько, но не осмелюсь утверждать, что говорю на них.
Ее удивление росло с каждой минутой.
– Возможно, я ошиблась. Но, простите мою неосведомленность и поправьте, если я не права, мне сказали, что вы – сын нищего из Джаббалпура.
– Я сын Калеки Баслима, – с гордостью произнес Торби. – Саргон в милости своей выдал ему лицензию на нищенство. Мой покойный отец был ученым человеком, и мудрость его была известна всей площади, от края до края.
– Верю… Так что, все нищие Джаббала такие же замечательные полиглоты?
– Что вы, мадам! Большинство говорят лишь на площадном жаргоне. Но мой отец не позволял мне этого… только на работе, разумеется.
– Разумеется. – Женщина моргнула. – Хотела бы я быть знакомой с твоим отцом.
– Спасибо, мадам. Может быть, присядете? Мне очень жаль, но я могу предложить вам только палубу. Но зато вся она в вашем распоряжении.
– Благодарю. – Она уселась с гораздо большим трудом, чем Торби, который провел в позе лотоса тысячи часов, надрывая глотку мольбами о подаянии.
Торби никак не мог решить, закрыть ли ему дверь, или же дама (на саргонезском он называл бы ее «миледи») оставила ее открытой нарочно. Он чувствовал, что тонет в океане незнакомых обычаев и условностей, и общественное устройство корабля было ему совершенно непонятно. Он разрешил эту проблему при помощи здравого смысла, спросив:
– Предпочитаете ли вы закрыть дверь или держать ее распахнутой, мэм?
– А? Не имеет значения. Хотя, впрочем, пусть остается открытой. Здесь по правому борту живут холостяки, а я обитаю на женской половине у левого борта, с незамужними женщинами. Но я пользуюсь некоторыми льготами и дополнительными свободами… ну, скажем, как комнатная собачка. Я – «фраки», но меня терпят. – Последние слова она произнесла с кривой усмешкой.
Торби не уловил смысла большинства слов.
– Собака? Это животное, произошедшее от волка?
Она пристально посмотрела на него:
– Ты учил этот язык на Джаббале?
– С самого раннего детства я жил только на Джаббале. Простите, если я выражаюсь неправильно. Может быть, лучше поговорим на интерлингве?
– Нет-нет… Ты прекрасно говоришь на английском Системы. Твое терранское произношение гораздо лучше моего. А я так и не сумела вытравить из гласных свое происхождение. Но мне хватает и того, что меня понимают. Кстати, я забыла представиться. Я не торговец. Я антрополог, и они позволили мне совершить путешествие на их корабле. Меня зовут доктор Маргарет Мейдер.
Торби склонил голову и сложил ладони:
– Большая честь для меня. Меня зовут Торби, сын Баслима.
– Мне тоже очень приятно, Торби. Зови меня Маргарет. Мой титул здесь ничего не значит, поскольку он не имеет отношения к корабельной иерархии. Знаешь ли ты, что такое «антрополог»?
– Простите, мэм… Маргарет.
– Название громкое, но означает простую вещь. Антрополог – это ученый, исследующий человеческое общежитие.
– Разве это наука? – с сомнением спросил Торби.
– Иногда я и сама в этом сомневаюсь. Но это – достаточно сложные исследования, потому что люди могут устраивать свою совместную жизнь бесчисленным количеством способов. Существует шесть признаков, общих для всех людей и отличающих нас от животных: три из них относятся к анатомии, к тому, как работает наше тело, а три других приобретаются обучением. Все остальное: поступки людей, их вера, обычаи и экономические практики – чрезвычайно разнообразно. Антропологи изучают эти переменные. Ты знаешь, что такое «переменная»?
– «Икс» в уравнении? – неуверенно предположил Торби.
– Совершенно верно! – радостно ответила женщина. – Мы изучаем «иксы» в человеческих уравнениях. Именно этим я и занимаюсь. Я изучаю образ жизни вольных торговцев. У них принят самый, вероятно, необычный во всей истории людей способ решения этой сложной задачи – как быть человеком и выжить. Они уникальны.
Она беспокойно шевельнулась:
– Торби, ты не будешь возражать, если я пересяду в кресло? Мое тело уже не так гибко, как в молодости.
Торби покраснел:
– Мадам, у меня ни одного нет. Я не…
– Одно из кресел расположено прямо за твоей спиной. И еще одно – за моей. – Она привстала и прикоснулась рукой к стене. Панель скользнула в сторону, и из небольшой ниши развернулось мягкое кресло.
Увидев его озадаченное лицо, она спросила:
– Разве они тебе не показали? – и сделала то же самое с другой стеной; в каюте появилось еще одно кресло.
Торби осторожно присел, потом позволил себе расслабиться и уселся всем телом, почувствовав, что кресло само приняло наиболее удобную форму. На его лице появилась широкая улыбка.
– Здорово!
– А ты знаешь, как раскрыть откидной столик?
– Столик?
– Боже праведный, неужели они вообще ничего тебе не показали?
– Ну… сначала тут была койка. Но я потерял ее.
Доктор Мейдер что-то пробормотала и сказала вслух:
– Можно было догадаться. Торби, я восхищаюсь этими торговцами. Я даже иногда испытываю к ним нежные чувства. Но порой они бывают такими высокомерными, эгоистичными, упертыми, самодовольными и непрошибаемыми. Впрочем, я не должна критиковать наших хозяев. Вот. – Она дотронулась руками до двух кружков на стене, и исчезнувшая койка появилась вновь.
Теперь, при двух откинутых креслах, в каюте почти не осталось места. Пожалуй, тут мог бы стоять только один человек.
– Лучше я уберу ее. Ты заметил, что я делала?
– Дайте я попробую.
Маргарет показала Торби и другие встроенные предметы, которые прятались, казалось бы, в совершенно гладкой стене: два кресла, койку, шкафчики для одежды. Торби обнаружил, что в его распоряжении дополнительные две смены одежды, две пары мягких корабельных туфель, еще несколько странных, на его взгляд, предметов: книжные полки, на которых, кроме пачки экземпляров «Устава „Сису“», не было ничего, фонтанчик для питья, лампа для чтения в кровати, интерком, часы, зеркало, пульт управления температурой в комнате, а также еще какие-то устройства, назначения которых он не мог понять, поскольку сроду не видал таких вещей.
– Что это? – наконец спросил он.
– Это? Наверно, микрофон для связи с кабиной старшего помощника. А может быть, имитация, а настоящий где-нибудь спрятан. Но не беспокойся: на этом корабле почти никто не говорит на английском Системы, и старший помощник не исключение. Тут пользуются своим «секретным» языком, да только никакой он не секретный: самый обычный финский. У каждого торговца свой язык – один из терранских, а для связи между кораблями официально принят общий «секретный» язык, представляющий собой упрощенную церковную латынь, но и на латыни они не говорят: свободные корабли общаются на интерлингве.
Торби слушал вполуха. Ему было просто приятно находиться в обществе, и он наслаждался тем, как к нему относится Маргарет. Но от этого он поневоле задумался об отношении остальных обитателей «Сису».
– Доктор Мейдер… а почему они не говорят с людьми?
– Что?
– Вы – первый человек, заговоривший со мной.
– Ага. – Она сразу же погрустнела. – Мне следовало догадаться. Они попросту не замечают тебя?
– Ну… они кормят меня.
– Но разговаривать не желают. Бедный мой! Торби, они не хотят говорить с тобой потому, что ты не относишься к «народу». Так же, как и я.
– С вами они тоже не разговаривают?
– Теперь разговаривают. Для этого потребовалось прямое распоряжение старшего помощника и много терпения с моей стороны. – Она нахмурилась. – Торби, в каждой клановой культуре – а я не знаю более клановой, чем эта, – есть такое специальное слово… здесь это слово «народ». Оно обозначает их самих. «Я и моя жена, мой сын Джон и его жена, мы четверо, и больше никто». Такая точка зрения отсекает их от всех прочих групп людей и отрицает право других считаться людьми. Тебе уже довелось слышать слово «фраки»?
– Да. Но я не знаю, что это такое.
– Фраки – это безвредное, но достаточно противное животное. В их устах «фраки» означает «чужак».
– Ну что ж, я действительно чужой для них.
– Да, но это также означает, что ты никогда не станешь ничем иным. Это означает, что ты и я – недочеловеки, стоящие вне закона – их закона.
Торби растерялся:
– Значит ли это, что мне придется безвылазно сидеть в каюте и ни с кем не разговаривать?
– Великое небо! Не знаю. Но ведь я-то разговариваю с тобой…
– Спасибо!
– Посмотрим, что я сумею для тебя сделать. Торговцы отнюдь не жестоки, они всего лишь упертые провинциалы. Им и в голову не приходит, что ты способен что-то чувствовать. Я поговорю с капитаном. У нас назначена встреча, когда корабль покинет физическое пространство. – Она взглянула на часы. – Господи, уже столько времени! Я пришла поговорить о Джаббале, а мы о нем даже не обмолвились! Ты позволишь мне прийти еще?
– Я хотел бы вас видеть почаще.
– Ну вот и хорошо. Культура Джаббала изучена неплохо, но, как мне кажется, ни один исследователь не имел возможности взглянуть на нее с вашей точки зрения. То, что ты оказался профессиональным нищим, весьма и весьма меня обрадовало.
– То есть?
– Видишь ли, исследователи, которым разрешали посещать Джаббал, общались в основном с высшей знатью планеты. О жизни рабов они могли судить… ну, скажем, поверхностно, а не изнутри. Понимаешь?
– Думаю, да, – кивнул Торби, – и если вам захочется узнать о жизни рабов побольше, то я к вашим услугам.
– Ты был рабом?!
– Я вольноотпущенник… О, мне следовало сказать вам раньше, – проговорил он, ощущая некое неудобство и даже опасение, что новообретенный друг, узнав о его социальном происхождении, отнесется к нему с презрением.
– Что ты! Да я счастлива узнать об этом! Торби, ты просто кладезь сокровищ! Слушай, милый, мне нужно бежать, я опаздываю. Ты не будешь возражать, если я к тебе вскоре загляну?
– Ну конечно нет, Маргарет! – И он честно добавил: – Ведь мне все равно больше нечего делать.
Этой ночью Торби спал на своей новой чудесной кровати. Все утро он провел в одиночестве, но не скучал, так как у него появилась масса игрушек, с которыми он мог забавляться. Он извлекал предметы и вновь заставлял их прятаться, восхищаясь тем, как они складываются сами в себя, чтобы занять как можно меньше места. Он решил, что это какое-то колдовство. Баслим говорил, что магии и волшебства не существует, однако Торби одолевали сомнения: папа знал все на свете, но факты были сильнее любых слов. На Джаббале уйма колдунов, а если они не занимаются магией, то чем же, простите, они занимаются?
Он уже в шестой раз раскладывал койку, когда раздался пронзительный звук, от которого Торби едва не выпрыгнул из башмаков. Это была корабельная сирена, призывающая весь экипаж занять места по боевому расписанию. На этот раз это была всего лишь учебная тревога, но Торби об этом не знал. Уняв сердцебиение, он приоткрыл дверь и выглянул наружу. По коридору сломя голову бежали люди.
Мгновение спустя их и след простыл. Торби вернулся в каюту и попытался привести в порядок свои мысли. Вскоре его острый слух уловил, что мягкое шуршание системы вентиляции стихло. Но Торби не знал, что ему делать. Сейчас он должен был прятаться в особом помещении вместе с детьми и теми, кому не полагалось участвовать в боевых действиях, но не ведал об этом.
Поэтому он просто ждал.
Снова зазвучала сирена, но на сей раз ее сопровождал звук горна, и опять по коридорам помчались люди. Тревога повторялась снова и снова: экипаж отрабатывал «общий аврал», «пробоину в корпусе», «отказ энергосистемы», «отказ системы подачи воздуха», «радиационную опасность» и так далее – все приемы, которые обычно предлагаются космонавтам во время учений. В какой-то момент погас свет, и несколько мгновений Торби испытывал пугающее ощущение свободного падения, когда отключилось искусственное поле тяготения корабля.
Вся эта непонятная суета продолжалась достаточно долго, и наконец мальчик услышал звук отбоя, а вентиляционная система вновь заработала нормально. Никому даже в голову не пришло побеспокоиться о Торби; старая женщина, командовавшая небоеспособным населением корабля, не заметила отсутствия фраки, хотя пересчитывала по головам даже животных, находящихся на борту.
Сразу же после тревоги Торби вызвали к старшему помощнику.
Человек, открывший его дверь, схватил мальчика за плечо и вытащил наружу. Поначалу Торби терпел, но, пройдя несколько шагов, взбунтовался: он был сыт по горло подобным обращением.
Чтобы выжить в Джаббалпуре, он был вынужден научиться приемам подлой уличной драки; однако этот его противник явно изучал боевое искусство, столь же прагматичное, но построенное на научных основах и самообладании. Торби нанес один-единственный удар, после чего был прижат к переборке с вывернутым и едва не сломанным запястьем.
– Прекрати дурить!
– А куда ты меня тащишь?
– Я сказал, прекрати эти глупости! Тебя вызывает старший помощник. Не зли меня, фраки, или я выбью мозги из твоей башки!
– Я хочу видеть капитана Краузу!
Мужчина слегка ослабил хватку и ответил:
– Увидишь. Но тебя вызывает старший помощник, а она не любит ждать. Ты пойдешь спокойно? Или доставить тебя по частям?
Торби пошел спокойно. Вывернутая кисть вкупе с нажимом на нерв, проходящий между пальцами, были грубым, но убедительным аргументом. Они поднялись по палубам, и мужчина втолкнул его в открытую дверь:
– Старший помощник! Я привел этого фраки.
– Благодарю вас, мастер третьей палубы. Вы можете идти.
Торби понял только слово «фраки». Он встряхнулся, осмотрелся и увидел, что находится в помещении, в несколько раз превосходящем размерами его собственную каюту. Самым заметным предметом обстановки была огромная кровать, но крохотная фигурка, покоящаяся на кровати, довлела над всем окружающим. Оторвав от нее взгляд, Торби только теперь заметил, что по одну сторону кровати молча стоит Крауза, а по другую – еще одна женщина, ровесница капитана.
Женщина на кровати, несмотря на преклонные годы, излучала властность и силу. Она была богато одета – один шарф, прикрывавший ее тонкие волосы, стоил столько денег, сколько Торби никогда не видел зараз. Однако мальчик видел только ее пронзительные, глубоко запавшие глаза. Она посмотрела на него:
– Вот как! Старший сын, мне очень трудно в это поверить. – Она говорила по-фински.
– Мать моя, послание было подлинным.
Женщина фыркнула.
Капитан Крауза со смиренной настойчивостью произнес:
– Мать, выслушайте его сами. – Он повернулся к Торби и сказал на интерлингве: – Повтори послание твоего отца.
При виде друга отца Торби почувствовал облегчение и покорно воспроизвел непонятный ему текст. Старуха выслушала его и обернулась к капитану Краузе:
– Что такое? Он говорит на нашем языке? Какой-то фраки?
– Нет, мать моя, он не понимает ни слова. Это послание Баслима.
Она вновь обратила взгляд на Торби и обрушила на него шквал финских слов. Мальчик вопросительно посмотрел на капитана Крауза.
– Пусть повторит еще раз, – велела женщина.
Капитан отдал приказ. Торби смутился, но с готовностью повторил. Женщина лежала молча, а остальные терпеливо ждали. Гнев и раздражение перекосили ее лицо; наконец она выдохнула:
– Долги надо платить!
– Я тоже так считаю, мать моя.
– Но почему жребий должен был выпасть нам? – сердито спросила она.
Капитан ничего не ответил, и женщина продолжала более спокойно:
– Послание подлинное. Сначала я думала, что все это – сплошная чепуха, и, знай я о твоих намерениях, я запретила бы тебе. Но, старший сын, как ты ни глуп, правда на твоей стороне. А долги надо платить.
Капитан молчал, и женщина гневно воскликнула:
– Ну! Что молчишь? Какой монетой ты собираешься расплачиваться?
– Я уже думал об этом, мать, – медленно проговорил Крауза. – Баслим просил, чтобы мы позаботились о мальчике до тех пор, пока не представится возможность передать его какому-нибудь военному кораблю Гегемонии. Долго ли придется ждать? Год, два года? Тут возникают проблемы. Правда, у нас есть прецедент – та самая женщина-фраки. Семья приняла ее, не без ропота конечно, но теперь все привыкли к ней и их даже забавляет ее присутствие. Если бы мать вмешалась в судьбу мальчика таким же образом…
– Чепуха!
– Но, мать моя, мы должны это сделать. Долги надо…
– Молчать!
Крауза умолк.
Женщина заговорила слабым голосом:
– Или ты не расслышал, какое бремя взвалил на тебя Баслим? «Помочь ему и воспитать его так же, как это сделал бы я»? Кем был Баслим этому фраки?
– Он называл его приемным сыном. Я думал…
– Ничего ты не думал! Если тебе придется заменить Баслима, то кем ты становишься? Разве можно понять его слова, его просьбу как-то иначе?
Капитан встревожился. Старуха продолжала:
– «Сису» всегда платит долги сполна. Мы не допускаем обмера и обвеса – только в полном объеме. Этот фраки должен быть усыновлен… тобой.
Лицо Краузы внезапно потеряло всякое выражение. Вторая женщина, беззвучно бродившая по комнате, остановилась и выронила из рук поднос.
Капитан проговорил:
– Но, мать моя, что решит семья…
– Семья – это я! – Старуха быстро обернулась ко второй женщине. – Жена старшего сына! Пусть все старшие дочери немедленно придут ко мне!
– Слушаюсь, мать моего мужа. – Она присела в поклоне и вышла.
Старший помощник мрачно посмотрела на потолок, а затем едва сдержала улыбку:
– Все не так плохо, старший сын. Как ты думаешь, что произойдет на следующей встрече Народа?
– Нас будут благодарить.
– Спасибо в трюм не погрузишь. – Она облизнула тонкие губы. – Народ будет в долгу перед «Сису»… и в статусе кораблей произойдут кое-какие изменения. Мы не прогадаем.
На лице Крауза медленно появилась улыбка.
– Ты всегда была проницательна, мать.
– «Сису» повезло, что им командую я. Возьми мальчишку-фраки и подготовь его. Не будем тянуть с этим делом.
