Глава 4
После освобождения жизнь Торби мало в чем изменилась, разве что пару дней у него болела нога. И он действительно становился все менее удачливым попрошайкой: здоровому юноше подавали куда меньше, чем изможденному ребенку. Баслим зачастую просил Торби отвести его на площадь, а потом отсылал с поручением или отправлял домой учиться. Но в любом случае один из них всегда сидел на площади. Порой Баслим куда-то исчезал, иногда даже не предупредив сына, и, когда такое происходило, Торби приходилось весь день сидеть на площади, отмечая прибытия и отправления кораблей, запоминая все, что происходило на аукционе, и собирая у шатающихся возле космопорта зевак, женщин без вуалей и посетителей пивнушек информацию обо всем, что проходило через порт.
Как-то раз Баслим исчез на целых две девятидневки; когда Торби проснулся, старика не было дома. Он отсутствовал намного дольше, чем когда бы то ни было; Торби пытался убедить себя, что отец сможет позаботиться о себе в любой обстановке, но перед его мысленным взором постоянно вставала картина: мертвый старик, лежащий где-нибудь в сточной канаве. Тем не менее он продолжал ходить на площадь, посетил три аукциона и записал все, что видел и был в состоянии понять.
Наконец Баслим вернулся. Он сказал лишь:
– Почему ты записывал вместо того, чтобы запоминать?
– Я запоминал, но боялся что-нибудь забыть. Ведь было так много всего!
– Эх-х!
После этого Баслим стал еще более молчаливым и сдержанным, чем был до сих пор. Торби думал, что отец, возможно, чем-то недоволен, но задавать такие вопросы Баслиму было бессмысленно. Как-то раз ночью старик сказал:
– Сынок, мы так и не решили, что ты будешь делать, когда меня не станет.
– Разве? Я думал, мы все решили, пап. Это только моя проблема.
– Нет, я просто отложил это… из-за твоего глупого упрямства. Но я не могу больше ждать. У меня будет для тебя приказ, и ты должен будешь его выполнить.
– Погоди-ка, пап! Если ты думаешь, что тебе удастся заставить меня уйти от тебя…
– Да помолчи ты! Я же сказал: «когда меня не станет», то есть когда я умру, ясно? Я не говорю об этих моих отлучках по делам. Так вот, ты найдешь одного человека и передашь ему послание. Я могу положиться на тебя? Ты ничего не упустишь? Не забудешь?
– Что ты, папа! Конечно! Но мне не нравится, когда ты так говоришь. Ты будешь жить долго и даже, может быть, меня переживешь.
– Возможно. Ну а теперь ты заткнешься и выслушаешь меня. А потом сделаешь то, что я тебе скажу.
– Да, сэр.
– Ты найдешь одного человека (на это может уйти какое-то время) и передашь ему послание. Затем он кое-что поручит тебе… я надеюсь. Я хочу, чтобы ты сделал все, что он скажет. Обещаешь?
– Конечно, пап, раз ты этого хочешь.
– Можешь считать это последней услугой старику, который старался сделать для тебя все, что в его силах, и сделал бы еще больше, будь он на это способен. Это последнее, чего я хочу от тебя, сынок. Не утруждай себя сжиганием жертвоприношений за упокой моей души, сделай лишь две вещи: передай послание и сделай все, что он попросит.
– Я обещаю, папа, – торжественно ответил Торби.
– Ну вот и хорошо. А теперь за дело.
«Один человек» мог оказаться одним из пяти. Все они были шкиперами на звездолетах вольных торговцев и не имели отношения к Девяти мирам, но иногда забирали здесь груз. Просмотрев список, Торби сказал:
– Насколько я помню, пап, только один из этих кораблей садился в нашем порту.
– Все они бывали тут в свое время.
– Но один из них может появиться здесь очень не скоро.
– Возможно, придется ждать годы. Но когда это произойдет, ты должен немедленно доставить послание.
– Любому из них? Или всем?
– Первому, который появится.
Послание было коротким, но запомнить его оказалось нелегко, потому что оно было составлено на трех языках – в зависимости от того, кто окажется получателем. И ни одного из этих языков Торби не знал. Баслим не стал объяснять смысла сообщения – он лишь потребовал, чтобы оно было заучено наизусть на всех трех языках.
После того как Торби в седьмой раз промямлил первый вариант, Баслим в отчаянии заткнул уши:
– Нет, нет, так не пойдет, сынок! Этот акцент!
– Но я стараюсь, – угрюмо ответил Торби.
– Я знаю, но я хочу, чтобы послание можно было понять. Ты помнишь, как я делал тебя сонным и говорил с тобой?
– Мм… Да я каждый вечер сонный. И сейчас тоже.
– Тем лучше.
Баслим погрузил его в легкий транс. Это оказалось непросто, потому что Торби стал менее восприимчив к гипнозу, чем в детские годы. Все же Баслиму это удалось. Затем он записал послание в гипнопедический аппарат, запустил его и проиграл Торби с постгипнотической установкой, по которой тот, проснувшись, должен был в точности воспроизвести весь текст.
У Торби получилось. В течение последующих двух ночей Баслим ввел ему в память послание на двух других языках, а потом неоднократно проверял выученное. Услышав имя шкипера и название корабля, Торби должен был произносить текст на подходящем к случаю языке.
Баслим никогда не посылал Торби за городскую окраину: рабу требовалось специальное разрешение на поездку, и даже вольноотпущенники должны были отмечаться в дни отъезда и приезда. Но по столице Торби пришлось побегать. Спустя три девятидневки после заучивания текстов Баслим дал ему записку, которую нужно было доставить на корабельную верфь, которая была личной территорией Саргона, а не частью города.
– Возьми свою вольную грамоту, а чашу оставь дома. Если тебя остановит полицейский, скажи, что ты ищешь какую-нибудь работу в доках.
– Он подумает, что я псих.
– Но пропустит тебя внутрь. Они нанимают вольноотпущенников дворниками или чернорабочими. Записку держи во рту. Кого ты должен найти?
– Невысокого рыжеволосого человека, – повторил Торби, – с большой бородавкой над левой ноздрей. Он держит закусочную напротив главных ворот. Бороды у него нет. Я должен купить у него пирожок с мясом и сунуть записку вместе с деньгами.
– Все верно.
Торби нравилось ходить в новые, незнакомые места. Он не удивлялся тому, что отец на полдня отправил его в поход вместо того, чтобы связаться с кем нужно по видеофону: люди их класса не пользовались такой роскошью, как видеофон. Что до императорской почты, то мальчику не доводилось получать или отправлять писем, и он считал почту самым ненадежным способом связи.
Его путь огибал территорию космопорта и проходил через заводской район. Ему нравилась эта часть города: здесь постоянно бывало что-нибудь интересное, район был многолюдный и шумный. Торби перебегал дорогу перед самым носом грузовиков и весело откликался на брань водителей. Он заглядывал во все открытые двери, гадая, зачем нужны все эти механизмы и как это рабочие умудряются целый день простоять на одном месте, вновь и вновь проделывая одну и ту же операцию, – они же не рабы, в конце концов. Наверняка они свободные люди: рабам не разрешалось работать на силовых установках, разве что на плантациях, именно это и было причиной прошлогодних бунтов, когда Саргон принял решение в пользу простолюдинов.
Правда ли, что Саргон не спит и видит своим глазом все, что происходит в Девяти мирах? Отец сказал, что все это чепуха и Саргон – такой же человек, как все. Но как тогда ему удалось стать Саргоном?
Миновав заводской район, мальчик оказался возле космоверфи. В такую даль его еще не заносило. Тут стояли на капитальном ремонте несколько звездолетов, два корабля поменьше только строились, их окутывали стальные кружева лесов. При виде кораблей у Торби чаще забилось сердце, ему вдруг нестерпимо захотелось куда-нибудь полететь. Да, он уже путешествовал на корабле целых два раза – а может быть, даже три? – но это было давно, и он не желал лететь в невольничьем трюме. Разве такой перелет назовешь путешествием?
Торби так увлекся, что едва не прошел мимо закусочной. Он вспомнил о ней, лишь заметив главные ворота. Они были вдвое шире обычных и охранялись. Над воротами аркой выгибался большой знак, увенчанный гербом Саргона. Закусочная располагалась прямо напротив; Торби проскользнул сквозь поток машин, которые сновали в воротах, и вошел в заведение.
За стойкой стоял не тот человек, который был нужен Торби: лысый, но оставшиеся волосы – черные, и никаких бородавок на носу.
Торби вышел на улицу и, с полчасика побродив вокруг, вернулся обратно. Нужный человек так и не появился. Буфетчик явно заметил, что мальчик что-то высматривает, поэтому Торби подошел к нему и спросил:
– У вас есть сок солнечных ягод?
Буфетчик осмотрел его с головы до ног:
– А деньги есть?
Торби уже привык к проверкам своей платежеспособности. Он выудил монетку. Внимательно ее осмотрев, буфетчик откупорил бутылку:
– У стойки не пей, и так мало места.
Свободных табуреток было полно, но Торби не обиделся: он знал свой социальный статус. Мальчик отошел от стойки, но не настолько далеко, чтобы навлечь на себя подозрение в попытке умыкнуть пустую бутылку, и сделал большой глоток. Посетители входили и выходили, и мальчик внимательно разглядывал каждого, надеясь, что рыжий, возможно, заскочит сюда перекусить. И вообще он держал ухо востро.
Наконец буфетчик посмотрел на Торби:
– Ты что, собираешься вылизать ее изнутри?
– Уже допил, спасибо! – Торби поднялся, отставил бутылку и сказал: – Последний раз, когда я сюда заходил, здесь работал такой рыжий парень…
Бармен опять посмотрел на него:
– Ты что, его приятель?
– Да нет. Просто захожу иногда хлебнуть холодненького и привык, что он тут отирается…
– Покажи-ка пропуск.
– Что? Да мне вовсе не…
Буфетчик хотел схватить его за руку, но Торби по долгу службы прекрасно умел уворачиваться от тычков, пинков и затрещин, так что тот поймал лишь воздух.
Он выбежал из-за стойки, но Торби был уже на улице и бросился в гущу движения. Он уже почти пересек улицу, сделав два резких поворота, когда заметил, что бежит к воротам, а буфетчик что-то кричит стоящим около них стражникам.
Торби развернулся и нырнул обратно в поток машин. К счастью, движение было насыщенным, здесь шел весь грузопоток верфи. Торби успел трижды побывать на волосок от смерти, пока не увидел переулок, упирающийся в скоростную автостраду. Он проскользнул между двумя грузовиками, со всех ног промчался по переулку, свернул в первую же подворотню, пробежал до конца, спрятался за пристройкой здания и затаился.
Звуков погони он не услышал.
Торби не раз приходилось спасаться бегством, и он не боялся преследования. В технике бегства есть два этапа: во-первых, отрыв от погони, во-вторых, отход, чтобы обезопасить себя от случайностей. Первую задачу он выполнил, и теперь оставалось лишь покинуть район так, чтобы его не засекли, – медленным шагом, без резких движений. Путая следы, он двинулся в сторону от центра города, повернул налево на поперечную улицу, затем еще раз налево, в переулок, и теперь находился где-то позади закусочной; такую тактику он выбрал чисто подсознательно. Погоня всегда движется от центра, так что закусочная последнее место, где они будут его искать. Торби прикинул, что через пять-десять минут буфетчик вернется за стойку, а стража – к воротам: они не могли оставлять свои посты без присмотра. В общем, Торби мог спокойно пройти по переулку и отправиться домой.
Он осмотрелся. Вокруг раскинулись пустыри. Земля на продажу, еще не застроенная фабриками. Нагромождение лавчонок, контор мелких дельцов, лачуг и убыточных мелких предприятий. Торби увидел, что стоит на задах маленькой прачечной. Здесь торчали шесты, висели веревки, валялись деревянные корыта. Из трубы в пристройке валил пар. Торби сообразил, что закусочная через два дома отсюда. Он вспомнил выведенную от руки вывеску:
«Домашняя прачечная „Маджестик“ – самые низкие цены».
Можно было обойти здание и… но сперва лучше проверить. Торби распластался на земле, осторожно выглянул из-за угла и осмотрел переулок.
О черт! По переулку шли двое патрульных. Дал же он маху! Они не перестали гоняться за ним, а объявили общую тревогу. Озираясь, Торби подался назад. Куда деваться? В прачечную? Нет. В пристройку? Патруль ее обязательно проверит. Остается только бежать… чтобы угодить в лапы другого патруля. Торби знал, что полиция может оцепить район очень быстро. На площади он сумел бы проскользнуть сквозь самую густую цепь, но здешние места ему незнакомы.
Его взгляд упал на перевернутое корыто… мгновение – и Торби уже лежал под ним. Здесь было очень тесно: колени пришлось поджать к подбородку, а в спину вонзились какие-то щепки. Он испугался, что набедренная повязка, возможно, торчит наружу, но сделать уже ничего было нельзя: послышались чьи-то шаги. Они замерли рядом с корытом, и мальчик затаил дыхание. Кто-то влез на днище и стоял на нем.
– Эй, мать! – раздался мужской голос. – Давно ты здесь?
– Давно. Не задень шест, а то повалишь мне белье!
– Мальчишку видела?
– Какого мальчишку?
– Молодого, но высокого, как взрослый. С пушком на подбородке. В набедренной повязке, без сандалий.
– Кто-то промчался тут, словно за ним черти гнались, – равнодушно отозвался женский голос над головой Торби. – Я не успела его разглядеть, веревку натягивала.
– Так это он и есть, наш мальчишка! Куда он делся?
– Прыгнул через забор и шмыгнул между теми домами.
– Спасибо, мать! Пошли, Джуби!
Торби ждал. Женщина продолжала возиться, стоя на корыте; дерево скрипело под ее ногами. Потом она слезла на землю и села на корыто. Легонько постучав, она тихо сказала:
– Сиди, где сидишь. – И мгновение спустя Торби услышал, как она уходит.
Торби дожидался ее, пока не заныли кости. Но он решил сидеть до темноты. Конечно, был риск попасться ночному патрулю, который после наступления комендантского часа останавливает всех, кроме знати, но выбраться отсюда засветло было и вовсе невозможно. Торби не мог понять, с какой стати ради него объявили общую тревогу, но выяснять это ему совсем не хотелось. Время от времени он слышал, как кто-то – может быть, та женщина? – ходит по двору.
Наконец, примерно через час, он услышал скрип несмазанных колес. Кто-то постучал по корыту:
– Когда я подниму корыто, сразу же прыгай в тачку. Она прямо напротив тебя.
Торби не ответил. Дневной свет резанул глаза, он заметил маленькую тележку и в следующее мгновение уже был в ней, прижавшись ко дну, стараясь занять как можно меньше места. Сверху на него навалили кучу белья. Но прежде чем белье закрыло ему обзор, он увидел, что корыто, служившее ему убежищем, со всех сторон обвешано веревками, на которых висели простыни, скрывая его от постороннего взгляда.
Чьи-то руки разложили вокруг Торби тюки, и он услышал голос:
– Сиди тихо и жди команды.
– Хорошо, и миллион благодарностей! Когда-нибудь я отплачу вам за вашу доброту.
– Забудь об этом. – Женщина тяжело вздохнула. – У меня когда-то был муж. Теперь он на рудниках. Меня не интересует, что ты там натворил. Но патрулю я никого не сдам.
– Ой, я очень сожалею…
– Умолкни!
Маленькая тележка затряслась, подскакивая на ухабах, а немного погодя Торби почувствовал, что под колесами – ровное покрытие. Иногда они останавливались; тогда женщина брала один из тюков, уходила на несколько минут, возвращалась и сваливала в тележку кучу грязной одежды. Торби ждал с профессиональным долготерпением нищего.
Прошло немало времени, прежде чем повозка опять запрыгала на ухабах. Наконец она остановилась, и женщина вполголоса сказала:
– Когда я скажу, вылезай с правой стороны и тут же уходи. И не мешкай.
– Понял. Спасибо еще раз!
– Умолкни!
Тележка прокатилась еще немного, замедляя ход, и женщина скомандовала:
– Давай!
Торби мгновенно отбросил узлы с бельем, выпрыгнул и приземлился на ноги – все одним движением. Прямо перед ним виднелся проход между двумя зданиями, ведущий на улицу. Торби рванул по нему, не забыв оглянуться через плечо.
Тележка скрылась за углом. Мальчик так и не увидел лица ее хозяйки.
Два часа спустя он оказался в знакомом районе. Опустившись на землю рядом с Баслимом, Торби сказал:
– Плохи дела.
– Почему?
– Ищейки. Их там было целое полчище.
– Подайте, благородный господин!.. Ты проглотил записку?.. Подайте во имя ваших родителей!
– Конечно!
– Держи чашу! – Баслим встал на руки и одно колено и пополз прочь.
– Пап! Давай я тебе помогу.
– Оставайся на месте.
Торби остался, обиженный тем, что отец не захотел выслушать его рассказ. После наступления темноты он поспешил домой. Баслим сидел в кухне-ванной, обложившись аппаратурой, и нажимал кнопки диктофона и проектора одновременно. Торби взглянул на проецируемую страницу и отметил, что текст написан на непонятном ему языке, а в каждом слове – семь букв, не больше и не меньше.
– Привет, пап! Сделать ужин?
– Тут негде… и некогда. Поешь хлеба. Что произошло?
Уминая хлеб, Торби рассказал ему о своих приключениях. Баслим только кивнул:
– Ложись. Придется опять гипнотизировать тебя. У нас впереди длинная ночь.
Материал, который диктовал Баслим, состоял из цифр и бесчисленных трехсложных слов, в которых мальчик не видел смысла. Легкий транс принес приятную сонливость, и слышать голос Баслима, доносящийся из диктофона, было приятно.
Во время очередного перерыва, когда Баслим приказал ему проснуться, Торби спросил:
– Пап, для кого все эти послания?
– Если у тебя будет возможность передать их, ты узнаешь, не сомневайся. А возникнут сложности – попроси погрузить тебя в легкий транс, и все вспомнится.
– Кого попросить?
– Его… Не важно кого. А теперь засыпай. Ты спишь.
Старик щелкнул пальцами.
Диктофон продолжал бормотать. Торби смутно осознавал, что Баслим куда-то уходил и только что вернулся. Протез его был пристегнут, и Торби это удивило: отец надевал его только дома. Затем до него донесся запах дыма, и он рассеянно подумал, что на кухне что-то горит и надо пойти проверить. Но он был не в силах даже шевельнуться, и бессмысленные слова продолжали вливаться ему в уши.
Потом до него дошло, что это он сам рассказывает Баслиму заученное.
– Я все правильно запомнил?
– Да. А теперь иди отдыхать. Остаток ночи можешь спать спокойно.
Утром Баслима не оказалось дома. Торби даже не удивился: в последнее время поступки отца стали еще более непредсказуемы, чем раньше. Позавтракав, мальчик взял чашу и отправился на площадь. Дела шли из рук вон плохо, отец был прав: Торби выглядел слишком здоровым и сытым, чтобы быть удачливым попрошайкой. Может, стоит научиться выкручивать суставы, как это делает Бабка-Змея? Или купить контактные линзы с нарисованной катарактой?
Около полудня в порт прибыл грузовой звездолет, не значившийся в расписании. Наведя обычным способом справки, Торби выяснил, что это был вольный торговец «Сису», приписанный к порту Новая Финляндия на планете Шива III.
Все эти сведения он, как всегда, должен был сообщить отцу при встрече. Однако шкипер «Сису» капитан Крауза входил в число тех пятерых, кому Торби должен был передать послание старика, если что-то случится.
Это нервировало Торби. Он знал, что отец жив и здоров, и встречу с капитаном Краузой представлял себе делом отдаленного будущего. Однако, быть может, отцу следует знать, что «Сису» прилетел? Торговцы появлялись и улетали, порой проводя в порту лишь несколько часов. И никто не знал, когда именно это может случиться.
Торби подумал, что он может добраться до дому за пять минут, – возможно, отец даже поблагодарит его. В худшем случае старик выбранит его за уход с поста на площади, но Торби сможет наверстать упущенное, прислушавшись к сплетням и пересудам.
Торби покинул площадь.
Руины старого амфитеатра протянулись на треть периметра нового. Дюжина лазов вела в лабиринт, который когда-то был казармами для рабов, а оттуда бесчисленные ходы тянулись в ту часть развалин, где Баслим оборудовал себе жилье. И он сам, и Торби каждый раз выбирали новый путь домой и старались приходить и уходить незаметно для всех.
На этот раз Торби спешил, поэтому направился к ближайшему лазу, но там стоял полицейский. Торби прошел мимо, сделав вид, будто направляется к маленькой овощной лавочке на улице, примыкавшей к развалинам. Остановившись, он заговорил с хозяйкой:
– Как дела, Инга? Нет ли у тебя хорошей, зрелой дыни, которую ты собираешься выбросить на помойку?
– Нет для тебя никаких дынь.
Торби показал ей деньги:
– Как насчет вон той, побольше? Отдай мне ее за полцены, и я не стану обращать внимание на подпорченный бок. – Он наклонился к хозяйке. – Чую я, тут пахнет жареным?
Она подмигнула, кивая на патрульного:
– Исчезни.
– Облава?
– Исчезни, я сказала.
Торби кинул на прилавок монетку, взял яблоко и пошел прочь, посасывая сок. Он не спешил.
Осторожная разведка показала, что развалины оцеплены полицией. У одного из входов под присмотром патрульных понуро столпилась горстка оборванных троглодитов. По оценкам Баслима, в подземелье обитало не менее пятисот человек. Торби в этом сомневался, поскольку ему лишь изредка доводилось видеть входящих в развалины людей и еще реже – слышать чужие шаги под землей. Только двоих из задержанных он знал в лицо.
Через полчаса Торби, с каждой минутой волновавшийся все больше, обнаружил лаз, о котором полиция, похоже, не знала. Понаблюдав за ним несколько минут, мальчик под прикрытием кустов шмыгнул вниз. Он тотчас же оказался в кромешной тьме и двигался осторожно, постоянно прислушиваясь. Считалось, что у полицейских есть очки, позволяющие видеть в темноте, но Торби не был в этом уверен – мрак нередко помогал ему избежать встречи с патрулем. И все же он решил не рисковать.
Внизу и вправду была полиция: он услышал шаги и увидел лучи двух фонариков, которыми полицейские освещали путь. Если сыщики и имели очки ночного видения, то этим двоим их, наверно, забыли дать. Они явно что-то искали, держа наготове парализующие пистолеты. Но развалины были для Торби домом родным, а полицейские их совсем не знали. Многие годы, два раза в день, он пробирался тут в кромешной темноте, узнал эти коридоры как свои пять пальцев и превратился в настоящего спелеолога – со специфическим уклоном.
В какой-то момент они чуть его не поймали. Он двигался впереди них, достаточно далеко, чтобы не попасть под луч фонарика, по краю обошел дыру, ведшую на нижний уровень, нырнул в ближайшую дверь и стал ждать. Полицейские подошли к дыре, осмотрели узкий выступ, по которому Торби так ловко прошел в темноте, и один из них сказал:
– Без лестницы не обойтись.
– Да брось ты, найдем где-нибудь ступеньки или спуск. – И они ушли.
Торби немного выждал, затем вернулся и спустился в дыру.
Через несколько минут он уже был у своих дверей. Торби осматривался, прислушивался и принюхивался до тех пор, пока не убедился, что поблизости никого нет. Потом он подкрался к двери и протянул палец к замку. И тут же понял: что-то не так.
Двери не было. Вместо нее зияла дыра.
Торби замер, напрягая все органы чувств. Пахло чужаками, но запах уже наполовину выветрился; не было слышно ни шороха, ни вздоха. Тишину нарушал только стук водяных капель, падавших из крана на кухне.
Торби решил осмотреться. Оглянувшись, он не увидел лучей фонариков, вошел в прихожую и повернул выключатель, установив самый слабый свет.
Но свет не зажегся. Мальчик перепробовал все положения переключателя. Тщетно. Он прошел через чистенькую комнату Баслима, огибая раскиданные по ней вещи, добрался до кухни и протянул руку к свечам. На обычном месте их не оказалось, но Торби все же нашел одну штуку. Рядом лежали спички. Торби зажег фитиль.
Полный разгром!
Было похоже, что тут прошел обыск, быстрый и тщательный, когда важен только результат. Искали, мало заботясь о порядке. Из шкафов и с полок все было вывалено наружу, продукты рассыпаны по полу. Матрасы в большой комнате вспороты, набивка вытащена. И все же в этом беспорядке угадывались признаки совершенно ненужного, бессмысленного вандализма.
Торби огляделся. Подбородок его дрожал, к глазам подступили слезы. У двери валялся протез отца, и Торби, увидев его сложный механизм, разбитый ударом тяжелого сапога, разразился рыданиями. Ему пришлось поставить свечу на пол, чтобы не уронить ее. Он поднял сломанную ногу, прижал ее к груди, словно куклу, и опустился на пол, всхлипывая и раскачиваясь из стороны в сторону.
