Немецкий шпион
Пароход «Галатея», 22 июля
– Можно с уверенностью сказать, что, получив в свое распоряжение трамповый пароход, – сказал я вчера мистеру Макуирру, старшему механику, – ты приобретаешь уйму хлопот на собственную голову; но если жалованье и вызывает сомнения, существуют некоторые другие способы свести концы с концами.
Таковые слова я сказал ему, объясняя, что именно он должен сделать.
На этой калоше я получаю в месяц семнадцать фунтов и десять шиллингов, что несколько лучше, чем у предыдущего шкипера, которому платили всего четырнадцать-десять, но я настоял на этой цифре, сказав нашему судовладельцу, мистеру Джонсону, что ему не придется в таком случае оплачивать мои счета за мыло, табак и вино. Он расхохотался, посчитав мои слова шуткой, однако в них было куда больше истины, чем он мог заподозрить, а тем более – понять.
Небольшая такая платная работенка, о которой я беседовал с Макуирром, должна быть сделана сегодня. И я делаю эту запись, тихо покуривая перед началом этого предприятия.
Мы уйдем из Тулона в 10:30. «La Seyne» приходит позже, и я рассчитываю оказаться у Санари еще до 23:30. Там я должен получить свои 500 фунтов комиссионных, поскольку на берегу нас ждет немец – один из их шпионов, как я полагаю, и при нем есть какие-то планы, за которые я должен передать ему кругленькую сумму в 2000 фунтов английскими банкнотами. Как же они любят английские деньги! И как я ненавижу этих господ, которым хватает совести шпионить не только в пользу своего любимого Фатерлянда, но делать свою грязную работу ради любой проклятущей державы в том случае, если она отстегнет им хорошенькую сумму.
Впрочем, у меня есть собственные представления относительно этих планов, и я имею намерение подробно ознакомиться с ними.
Я собираюсь принять этого германца (кстати, зовут его герр Фромах) к себе на борт у мыса Иссоль ровно в 0:30 и благополучно высадить его в Испании. Если его не окажется на месте, я должен буду подождать полчаса. Если он не явится после этого, я имею полное право удалиться, ибо, насколько мне удалось понять, к этому времени герр Фромах будет уже в качестве арестанта исследовать с внутренней стороны какую-нибудь французскую каталажку. Полагаю, что люди, которые примут участие в аресте немца, основательно отполируют его физиономию, ибо на берегу известно, что планы выкрал этот самый герр; возмущенные кражей французы уже выслали поисковые партии на окружающие мыс Санари горы, и им дали знать, что он прячется где-то в этих местах. Если я не заберу герра сегодня ночью, его почти несомненно поймают; однако я под честное слово обещал сделать все возможное, да и пятью сотнями фунтов не стоит пренебрегать!
Конечно ко всей истории прилагается доля риска, поскольку никто не предложит тебе таких комиссионных просто за то, чтобы ты принял случайного пассажира на борт грузового парохода!
Сегодня вечером я получил по беспроволочному телеграфу (я располагаю подобным устройством с радиусом действия в две сотни миль, купленным за мой собственный счет) сообщение от нашего общего друга на берегу. Он по-дружески предупредил меня о том, что поисковики уже рассвирепели настолько, что мне лучше отказаться от этого дела и вообще не сходить на берег, ибо где-то произошла утечка информации, и местным властям известно, что сегодня ночью герр Фромах собирается предпринять попытку побега из залива Санари.
Все это, конечно, было передано шифром, и я, также шифром, ответил, что обещал быть на мысе Иссоль возле старой мельницы с 00:30 до часа по полуночи, и ничто кроме не вовремя появившейся канонерки не способно помешать мне исполнить свое обещание. Я едва не добавил, что семнадцать фунтов десять шиллингов в месяц требуют пополнения, иначе и на прачку не хватит, однако предпочел воздержаться от подобного замечания, способного произвести совершенно неожиданный поворот в разуме француза.
Он вновь телеграфировал мне, излагая свои возражения, однако я сообщил ему, что герр Фромах, следуя полученным инструкциям, уже оставил аррондисман, то бишь район Бандоль, в котором скрывался, пока обследовали окрестности Санари, и теперь перебрался туда, прежде чем путь из Бандоля был перекрыт поисковыми партиями.
Все это я узнал вчера по беспроволочному телеграфу от другого нашего общего друга, и дал понять, что поскольку теперь явно известно, что герр Фромах находится в аррондисмане Санари, его необходимо сегодня же вывезти оттуда, иначе его обязательно арестуют еще до утра. Я объяснил, что мы можем изобразить поломку машины, чтобы объяснить свое пребывание возле мыса, если начнется какое-нибудь официальное расследование. Мне пришлось дважды повторить ему свою аргументацию, прежде чем она оказалась воспринята в должной мере, после чего я предположил, что, наверно, будет безопаснее прекратить связь со мной, до тех пор, пока я или заберу на борт этого человека, или провалюсь. Но сперва, однако, расспросил его о месте высадки на мыс и о положении мельницы.
Он ответил, что мыс Иссоль вдается в Средиземное море на западной стороны бухты Санари (что я, естественно, знал по карте!), и что он заканчивается (что удивило меня) длинным скалистым гребнем, на который и можно высадиться в спокойную ночь как раз в конце мыса, хотя и придется немного покарабкаться по скалам. А мельница, по его словам, находилась как раз у основания мыса.
Далее он напомнил мне (словно бы я этого и так не знал!), что на берегах Средиземного моря практически не бывает таких приливов, которые посещают берега Angleterre, и посему мне не надлежит делать на этом никакой математики, в чем я полностью с ним согласился!
Вскарабкавшись на скалы мыса, я должен идти по этому «длинному носу», пока не окажусь у деревьев, среди которых обнаружу наезженную дорогу, которая и приведет меня прямо в Санари. Остальное он оставлял на мое усмотрение, однако отметил, что, если мне надо будет подать какой-нибудь «звуковой» сигнал, он советовал бы прибегнуть к кваканью лягушки-быка, которых много в окрестностях и чей голос не привлечет к себе ненужного внимания.
Я ответил, что герр Фромах уже договорился со мной и выйдет на троекратный собачий вой, так как псы, насколько я понимаю, чрезвычайно изобилуют в сельской местности, и подобный звук также никого не удивит.
23 июля
Вчера ночью мы пришли к Санари в 23:15, и я спустился вниз, в машинное отделение, чтобы поговорить с мистером Макуирром.
– Мак, ты уже устроил эту поломку? – спросил я его.
– Какого Мака тебе нать, кэп: мистера Макуирра или вон того простого смазчика Мактулларга, который стоит вон там? – спросил он меня в привычной для него манере… впрочем мы с ним прекрасно понимаем друг друга.
– Мистер Макуирр, – выкрикнул я так, что отголоски загуляли по машинному залу, – ты уже исправил…
Мистер Макуирр ткнул в мою сторону замасленным кулаком.
– Тихо! Да тихо ты, паря! – шепнул он. – Или ты решил рассказать всей кочегарке о нашей задумке?!
– Вот это уже ближе к делу, Мак, – ответил я. – Если у тебя все готово, то у меня – тем более. Мы уже около Санари, так что поторопись с аварией. Что же у нас сломается?
– Я вот о чем думаю, – шепнул Макуирр, прикрывая рот рукой, – может ли тот вон ломик, который я случайно прислонил возле штока низкого давления, устоять при такой, как сейчас, сильной качке? – судно шло ровно, как скала! – Шток получит гнутие. Ой ну да, у нас есть, эта, запчасть, но я не стану тратиться на нее из судоходных средств, капитан: несправедливо так получается по отношению к мистеру Джонсону, а ведь как хорошо у него работать, да и соотечественник тож; хотя не скажу, чтобы он не был малость прижимист, даже для шотландца-то. И я не хочу такую трату ложить на свою совесть. Но ежели, вот, рычаг придется выпрямлять на берегу, тада стоимость ремонта надо бы разделить между мной и тобой, кэптен, согласно долям в тех серебряках, которые мы заработаем сённи ночью.
– Да, так будет справедливо, Мак, – ответил я, хохотнув. – Совесть твоя должна оставаться чистой и незамаранной. А сейчас я ухожу на мостик, так что поторопись со своей аварией.
Поднявшись на мостик, я провел там едва ли больше минуты, и тут из машинного отделения донесся глухой скрежет, и винт остановился. Не сомневаюсь в том, что Мак основательно заглушил машину, прежде чем позволил лому – вследствие качки судна – угодить в рычаги, создавая этим самую легкую аварию.
Снизу доносился его голос: механик во всю глотку ругался, создавая тот самый кавардак, какого в другой ситуации не потерпел бы сам:
– Это хто ж из вас оставил возле машины лом? Вот, ей-богу, помираю, как хочется знать! Я б его прям в пекло соорудил, вынул бы из пекла и снова отправил туда же, ну, ей-богу!.. Мак, берись за ум и возьми с собой двоих парнишек. Несите запасной шток, да шевелись живенько. Часа на два, а можа, и на три работы у нас теперь наберется…
Сбежав с мостика, я встретился с Макуирром у подножия трапа.
– Боюся, придется нам становиться на якорь, кэптен, – проговорил он голосом, который можно было слышать и на носу и на корме. – Той вон дурак-смазчик, хотя он и не признается, превратил машинное отделение в барахолку и оставил в уголке кругляк дюйма в два стали, как в какой-нить береговой мастерской, a корабль качнуло, дак он и врезался в шток клапана низкого давления, и нам придется потратить два, а можа и три часа, штоп поставить запаску… Ну, приходилось ли тебе, кэптен слышать о подобном растяпе?!
Я заверил его в том, что не приходилось, и побежал вперед спускать якорь.
Но едва я проделал это, и звон нашей якорной цепи перестал гулять над тихой водой, из темноты прозвучал оклик: голос на хорошем английском хотя и с французским акцентом спросил:
– Что это за судно?
– Какого черта ради вам надо это знать? – поинтересовался я. – Да и кто вы такой, кстати?
– Лейтенант Бренга с эсминца «Галлия»! – проговорил голос. – А вы, капитан, я полагаю, не слишком вежливы. Вы же капитан, не так ли?
– Приношу свои извинения, месье Бренга, – поспешно проговорил я. Выходило, что в самом заливе расположился военный корабль. – Однако, месье, конечно же, поймет мою досаду, ибо у нас только что приключилась поломка в машинном отделении.
Мне как будто бы показалось, что я услышал, как находившийся во тьме лейтенант заставил себя проглотить какую-то фразу. Последовавшие за этим несколько мгновений были наполнены абсолютным молчанием, во время которого я лихорадочно перебирал все возможные варианты развития событий. Все вероятности и возможности того, что француз заподозрит, что мы находимся здесь не по той причине, которую я объявил.
Наконец он заговорил:
– Сочувствую вам капитан. Очень жаль, что вас посетила эта неприятность. – И с очаровательным дружелюбием добавил: – Наш второй механик – инженер, как у вас говорят, – лейтенант Канье находится рядом со мной в лодке, мы с ним наслаждаемся ночной прогулкой. Мы охотно поднимемся к вам на борт, капитан, если вы нас пригласите, и будем рады беседе. Я попробую отшлифовать в нашем разговоре свои скудные познания в английском, а мой друг охотно и всеми силами поможет вашему механику. Лейтенант Канье просто не способен противостоять обаянию металла и механизмов. Помочь вам будет для него величайшим удовольствием. Что касается меня, капитан, если вы устали от собственного корабля, готов пригласить вас на борт «Галлии» и расколоть – я не ошибся? – на двоих бутылочку смородиновой.
С ответом я не промедлил и мгновения; пока лейтенант говорил, меня буквально осенило: он явно испытывает сильные сомнения в отношении реальности нашего инцидента.
– Буду искренне рад видеть вас у себя, месье. Ваше предложение восхитительно, сердечно благодарен! Уверен в том, что мой главный инженер, мистер Макуирр, подружится с вашим товарищем, однако в отношении меня самого вынужден с сожалением отклонить ваше предложение, ибо должен воспользоваться настоящей ситуацией и отправить несколько писем. Быть может месье прикажет отнести их утром на почту?
Согласно моему разумению, следовало немедленно показать им, что мы действительно лишились хода, и по изменению тона лейтенанта я мог сказать, что он действительно наполовину готов поверить в то, что у него нет серьезных оснований подозревать нас. Ну а просьба отправить письма позволяла мне надеяться пораньше избавиться от него.
Я приказал подать трап, и они живо поднялись на борт – пара бодрых и молодых, как мне показалось, людей. Я сам провел их в машинное отделение и оставил в обществе Мака, сославшись на то, что не являюсь инженером и потому не способен объяснить причину аварии. Однако обещал, что мистер Макуирр, вне сомнения, объяснит им все подробности, улыбаясь про себя, поскольку представлял себе, как Макуирр будет выкладывать им все подробности на простонародном шотландском.
Уходя, я слышал, как Мак за моей спиной начал на своем родном наречии:
– Должен сказать вам, жженттельмены, что на свете сем нет инджинеров, подобных нам, скоттам. Вот помню, раз шел я на «Королеве Египта» из Белфаста в Глазго…
Услышав подобный пассаж, я невольно остановился на месте, чтобы посмеяться: то-то Мак подшлифует английский этому лейтенанту!
Потом я обошел все палубы, чтобы убедиться в том, что на них не осталось ничего компрометирующего. Все оказалось в порядке, ибо я заранее отсоединил воздушные проволоки моего передающего устройств: трамповому пароходу в подобных обстоятельствах лучше не выставлять напоказ подобные излишества.
По прошествии получаса стюард Джейлс постучал в дверь моей каюты.
– Оба французишки уже отчаливают в своей лодке, сэр, – сообщил он. – Один из них говорит, что вы хотели отправить с ним какие-то письма.
– Спасибо, Джейлс, – ответил я, сгребая со стола письма. – Я сам отнесу их.
Я обнаружил обоих офицеров уже у бокового трапа. Оба, на мой взгляд готовы были извиниться передо мной, как если бы им было стыдно за свои подозрения. Словом, очевидно, что мое решение немедленно допустить их на борт возымело именно тот результат, на который я рассчитывал. Более того, как я и ожидал, получасовое знакомство с шотландской версией английского языка в исполнении Мака начисто отбило у них все желание получить более точную информацию как о причине постигшей нас аварии, так и навести глянец на собственные познания в области английского языка.
– Месье Маквейр был очень любезен, – сказал лейтенант Бренга. – Однако он не позволил моему другу замаслить лапы – кажется так у вас говорят, капитан? Итак, мы берем ваши письма и возвращаемся; ибо всей силой накатывает на нас сон.
– Для излечения подобного состояния действительно крайне необходима койка, Messieurs les Lieutenants, – ответил я. – Премного благодарен за предложение отправить мои письма. И не извиняйтесь за вторжение к нам на борт. Не сомневайтесь в том, что мы неизменно и в любой час ночи будем рады дать вам урок шотландского варианта английского языка и устройства корабельной машины. Кстати: не споткнитесь! – такая есть у нас идиома.
До-о-оброй ночи!
И я с поклоном проводил за борт обоих гостей, пребывавших в несколько смятенном состоянии ума, пока один из вахтенных держал фонарь над лестницей.
Фонарь высветил их лодку, и я не мог не подметить забавную подробность: оба французских лейтенанта совершали свой ночной променад на шестивесельной гичке, полностью укомплектованной вооруженным экипажем. Конечно, о вкусах не спорят, однако на мой взгляд подобная прогулка при луне скорее напоминала нечто вроде морского дозора или караула.
Постояв у борта, я дождался того мгновения, когда плеск их весел вдали затих, и скомандовал, чтобы спустили ялик, который подвешен у нас на корме к шлюпбалкам. Это легкая и удобная лодка, для нее хватает двоих гребцов.
Я не стал приказывать обязывать весла, ибо не намеревался подавать людям повод подозревать, будто я связан с чем-то незаконным; кроме того, если нас перехватят прежде, чем мы достигнем мыса, ничто не будет свидетельствовать о том, что я решил предпринять нечто отличающееся от очевидно принятого в здешних местах ночного променада. Но чтобы все же не производить излишнего шума, рекомендовал обоим своим гребцам не налегать на весла.
Я взял с собой свой ночной бинокль и принялся изучать оконечность длинного и невысокого мыса, лежавшего по левому борту и, судя по всему, являвшегося мысом Иссоль. Ночь выдалась идеальная – настолько тихая, что из какого-то восточного уголка бухты доносилось мощное и непрерывное «карр, карр, карр» лягушек-быков, засевших в своем береговом болоте.
Наконец, мы подошли к берегу настолько близко, что на западе, на фоне чистого ночного неба, обрисовался черный контур невысокого скального выступа.
– Мягче! Мягче! – сказал я своим людям, и через минуту скомандовал им: – Налегай! Правым бортом! – после чего лодка аккуратно прикоснулась к каменной оконечности мыса. Я попытался взобраться повыше и уже оттуда повернулся к своим людям.
– Отойдите на пару корпусов, – приказал я. – И не курите. Если не можете, жуйте табак и ждите моего зова.
– Есть, сэр! – дружно ответили они, и я повернулся к черному склону мыса. Осторожно ступая, я поднялся наверх, пройдя примерно десять фатомов, прислушиваясь на ходу и по очевидной причине стараясь не споткнуться об острые грани камней. Потом я остановился, навел на резкость ночной бинокль и старательно, по возможности, осмотрел окрестности.
Насколько мне удалось заметить, вокруг не было никакого укрытия, даже кустов – ничего, кроме спины длинного скалистого гребня, которым оканчивался мыс. Впрочем, в самом верху склона угадывалось беспорядочное скопление невысоких деревьев, над которыми торчала приземистая башня, черная и мрачная посреди тьмы ночной. Я решил, что это и есть мельница, возле которой мне предстояло дать знак герру Фромаху о том, что я явился за ним.
Убрав бинокль в карман, я медленно и осторожно продолжил путь, однако, несмотря на все старания, дважды поскользнулся, причем во второй раз столкнул вниз небольшой камень, со стуком скатившийся вниз и плюхнувшийся в воду по правую сторону мыса. Звук, с которым он вошел в тихую воду, в царившем здесь абсолютном безмолвии показался мне достаточно громким для того, чтобы его можно было услышать едва ли не на всей протяженности залива.
После этого я едва ли не целую минуту постоял, прислушиваясь, однако ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха, и я убедился в том, что у меня нет ни малейших причин волноваться из-за этого случайного звука. Тем не менее, происшествие это заронило в мое сердце некоторую напряженность.
Я снова начал подниматься в сторону старой мельницы и, наконец, оказался среди первых деревьев – насколько можно было судить по запаху, невысоких сосен.
Вскоре я оказался возле мельницы. Башня ее стояла на прогалине, поднимаясь на двадцать-тридцать футов над землей с правой стороны гребня, склон которого уходил в воды залива Санари. Однако впереди сосны, как мне показалось, росли гуще, покрывая весь обращенный к суше остаток мыса. Слева от меня скала полого опускалась к небольшому заливу, и на склоне можно было видеть некоторое количество беспорядочно разбросанных корявых деревьев.
Буквально на цыпочках я подобрался к стене мельницы, присел на корточки и принялся с помощью бинокля изучать окрестности, на что потратил минуты две-три.
Однажды мне показалось, что я заметил какое-то движение между редкими деревьями на левом от меня краю мыса; однако пристальное рассмотрение этого места не позволило мне прийти к определенному мнению.
Тогда я поднялся, бесшумно обошел мельницу, и сделав какую-то дюжину шагов, обнаружил, что оказался против открытой двери, прямо на пороге которой лежала горка мусора.
Я подумал было, не войти ли мне внутрь, однако недра старого дома сулили непредсказуемые последствия, так что мысль эта остановила меня, и я снова замер на месте, прислушиваясь.
Могло показаться, что я еще никогда не попадал в столь безмолвную область мира. Ибо, если не считать дальнего и монотонного «карр-карр-карр» лягушек-быков, бурчавших в прибрежном болотце на дальнем краю длинного залива, а также собачьего воя, иногда доносившегося от прячущихся за холмами ферм, других звуков в окрестности не было слышно.
И тут неподалеку послышался слабый шорох, заставивший меня прислушаться повнимательнее. Я не сумел сразу установить его источник и поэтому отступил назад, так чтобы меня не было видно из темного дверного проема, и тут же присел пониже, чтобы стать менее заметным. А кроме того, как известно всякому, кому приводилось заниматься, э… ночной работой, предметы вокруг обыкновенно видны тем лучше, чем ниже ты приседаешь.
Я оставался на корточках наверно около минуты, и за это время сумел услышать этот легкий шум дважды. Причиной его служил обрывок какого-то провода, свисавшего сверху и колыхавшегося под подходящим легким дуновением ветра. Я видел, как он, этот провод, раскачивается передо мной на фоне ночного неба.
Бесшумно поднявшись, я протянул к нему руку, ощущая внезапное, смутное, возможно абсурдное подозрение, что вот-вот попаду в ловушку. Подумав, что следует удостовериться в том, что я вижу всего лишь какой-то обрывок, свесившийся со старого здания, я ухватился за конец и хорошенько потянул за него… К моему счастью ночь оказалась не совсем черной, иначе я не успел бы вскочить вовремя, ибо наверху что-то загрохотало, а потом я заметил над собой какой-то поворачивающийся предмет. Одним прыжком я отскочил в сторону, и, пока еще находился в прыжке, рядом со мной упало нечто тяжелое, производя грохот, казалось, разносившийся на мили и мили посреди тихой ночи. С кошачьей осторожностью отбежав на несколько шагов, я остановился и прислушался, однако нигде не было слышно ни звука. Тут до меня дошло, каким ослом я себя выставил, потянув за провод, который когда-то и кем-то был привязан к какой-то штуковине, – по видимому, деревяшке, – на верху старой мельницы.
Осторожно ступая, я подошел к упавшему предмету и ощупал его. Предположение мое оказалось верным, ибо я просто свалил вниз здоровый кусок гнилой балки, оказавшись на грани ситуации, которая могла бы сделать мою ночную вылазку в высшей степени невыгодной во всех возможных смыслах этого слова.
Посему я решил как можно скорее закончить свое дело и немедленно отчалить. Поднеся наручные часы к звездному свету, я все-таки сумел разглядеть, что на часах уже полпервого ночи. Как только я это проделал, башенные часы где-то на берегу пробили половину часа, так что я поднес ладони к губам и три раза провыл по-собачьи. В пустынном месте звуки эти слышались особенно скорбно, так что у меня самого по телу пробежали мурашки, пока последние отголоски заунывного воя, удаляясь, затихали среди черных зарослей леса, преграждавшего мне путь в глубь материка.
Прождав минут пять, я снова прислушался, однако ответа не было, и тогда я завыл еще раз, ощущая, что если мне придется еще раз производить эти жуткие звуки, то я потребую, чтобы мой гонорар удвоили.
Я даже не предполагал, что произведу столь унылый и полный жути вой, самым инфернальным образом способный пробудить тихую ночь на десять миль в округе. Я просто нутром чувствовал, что половина жителей Санари уже повылазила из своих постелей и сейчас вглядывается в темную массу мыса Иссоль, пытаясь установить причину звука.
Тем не менее, никакого ответа не последовало; подождав еще немного, я решил, что мне следует немного пройти в глубь суши.
Я шел весьма осторожно, все время оглядываясь по сторонам, и, сделав двадцать или тридцать шагов, обнаружил, что попал на мрачную и узкую дорогу, проложенную с обеих сторон между невысокими соснами, и наполненную густым и маслянистым ароматом смолы.
Остановившись, я посмотрел вниз, в прогалину между деревьев, покрывавших правый склон, и в это мгновение услышал слева от себя слабый шорох. Не усомнившись в звуке, я повернулся навстречу ему, однако ничего не заметил, да и не услышал.
Я прошел еще несколько дальше по дороге, уже повернувшей вниз, к укрытому за лесом городку, и все это время старательно озирался по сторонам, глядя направо и налево, ибо в двух отдельных случаях был уверен в том, что слышал какой-то звук, – похоже было, что кто-то, прячась за деревьями, следовал за мной; впрочем, с какой стороны он доносился, трудно было сказать.
И вдруг, посмотрев вниз вдоль склона направо, я отчетливо заметил чье-то движение между темными стволами деревьев. Понимая, что зрение не подвело меня, я тут же присел на корточки и стал ждать. Минут пять я пребывал в неподвижности, но не услышал ни единого звука и не заметил малейшего движения, предполагавшего, что рядом со мной может кто-то находиться.
Наконец, выпрямившись, я заметил, как что-то шевельнулось между деревьев, и тут меня осенило: я должен удостовериться в том, что это не герр Фромах избегает меня, дожидаясь повторения условленного сигнала. Посему, не теряя лишнего мгновения, я поднес ладони ко рту и взвыл по-собачьи. Уже первый вой произвел самый неожиданный эффект: впереди меня, ярдах в тридцати, кто-то вышел на дорогу и быстрым шагом направился прочь. Я повторил зов, и неизвестный перешел на бег, a затем внезапно вокруг затопали ноги, примерно в сотне ярдов от меня послышались громкие голоса, глухие и неразборчивые крики… чей-то голос выкрикнул: «Attrape! Attrape! Attrape!»
Сразу заговорили несколько голосов, прозвучала резкая команда, за которой наступило молчание, нарушавшееся только чьими-то монотонными протестами. Затем вдалеке чисто и ясно три или четыре раза пропел горн, после чего ночь наполнилась яркими лучами света, метавшимися, указывавшими и останавливавшимися, глядя в сторону оконечности мыса. Под светом прожекторов верхушки сосен сверкали десятью миллионами серебряных игл; стволы деревьев с правой стороны горели молчаливым огнем.
За спиной моей на челе мыса возвышалась башня старой мельницы, полыхая под ударявшими в нее со всех сторон лучами белого пламени, которые вычерчивали грани каждого искрошившегося камня и слои раствора. И свет этот обрисовывал длинную линию стоявших как статуи французских моряков с винтовками и примкнутыми штыками. Строй этот протягивался к оконечности мыса, «хвост» его исчезал за деревьями с каждой стороны дороги.
Я целиком и полностью осознавал совершенство ловушки, в которую угодил. Каким-то образом полное содержание отосланной мной по беспроволочному телеграфу депеши стало известно властям. В заливе находились военные корабли, и устроить такую ловушку было несложно. Оба моих лейтенанта, очевидно с еще дюжиной других офицеров и лодок, патрулировали вход в залив, приглядывая за всеми проходившими мимо кораблями. Эти парни поднялись ко мне на борт, изображая дружелюбие, a покинув мой корабль, очевидно, пришли к выводу, что он-то и является тем судном, которое они ищут. Вероятно, весь мыс Иссоль был занят французами, несколько часов выжидавшими в полной готовности и следившими за каждым моим шагом, начиная от самой оконечности, и даже мое небольшое приключение с обвалившейся балкой имело своих наблюдателей.
Итак, я сумел предоставить французскому флоту редкостный по драматизму сюжет! Очевидно, всем было приказано никоим образом не препятствовать мне, но позволить немцу любую возможность встретиться со мной; ибо нужен был им не я, но этот германец, герр Фромах, располагавший, как я уже догадался, почти бесценными планами укреплений огромной крепости Тулона.
И когда я, словно завороженный, взирал на линию моряков, штыки которых горели огнем под светом прожекторов, кто-то аккуратно прикоснулся к моему плечу, и я резким движением повернулся.
Месье Бренга стоял рядом со мной и что-то говорил, хотя я его не слушал, ибо за его плечами внизу склона среди деревьев видны были сотни людей.
– Monsieur капитан сошел на берег ради променада? – я наконец понял, что говорит лейтенант в самой любезной для данной ситуации манере.
– Великий Боже! – проговорил я, не отрывая глаз от происходящего. – Это вы, Monsieur? Что делают ваши люди? Это казнь?
– Люди! – проговорил он, кротко глядя на меня. – Но что значат слова Monsieur? Каких людей он имеет в виду?
– Этих! – ответил я, бросая взгляд в сторону старой мельницы. Однако на всем протяжении мыса, между мной и морем не было видно ни одного из безмолвных стражей, только что стоявших там строем.
Посмотрев на лейтенанта, я расхохотался. Очевидно французы не хотели признаться в чрезвычайно сложной для них ситуации, изображая проверку прожекторов.
– Редкостное и красивое шоу! – проговорил я, глядя на лейтенанта Бренга.
– Так сказать, парадная встреча? – ухмыльнулся тот; впрочем, губы его едва раздвинулись, вопреки дружелюбному тону предшествующих слов. – Быть может, у Monsieur капитана было назначено здесь свидание? – произнес он, еще сохраняя дружелюбие. – Разве не так?
– Monsieur ошибается, – ответил я.
– Ах так! – произнес он с прежней улыбкой, однако губы его уже сложились в насмешку. – Тогда возможно, Monsieur явился на берег, чтобы попробовать здешних сыров… иностранных сыров… или может Monsieur питает склонность к какому-нибудь одному сыру, скажем, к рокфору? Однако сейчас ночь, и все лавки закрыты!
Я не большой знаток французского языка, но и моих знаний хватило, чтобы вспомнить, что по-французски сыр зовется словом frommage, и что маленький лейтенант поддразнивает меня намеком на фамилию этого немца. Однако я лишь рассмеялся настолько непринужденно, насколько это было возможно в такой ситуации.
– Боюсь, что Monsieur не верит мне, – проговорил я.
– Возможно, поскольку лавки уже закрыты, – произнес лейтенант, пристально глядя на меня. – Monsieur капитан не захочет сегодня покупать сыр?
Учитывая ту сумятицу, свидетелем которой я стал, нетрудно было понять, что лейтенант намекает мне на то, что герр Фромах уже пойман.
– Служебный рост, Monsieur лейтенант, – цель молодого офицера, – ответил я. – Насколько я понимаю, интересы Monsieur лежат в области торговли сырами, и он рассчитывает на профит?
Он оделил меня свирепым взглядом, пытаясь понять смысл моих слов, а потом пожал плечами, не зная, как отыграться за поражение в навязанной им же самим словесной игре, в выпадах и контрвыпадах.
Впрочем, у меня не было никакого желания и необходимости дожидаться, пока в уме его созреет ответ, и потому, подняв шляпу, я сказал ему «Bonsoir», и направился к морю.
Лейтенант Бренга проводил меня до самой оконечности мыса, и, стоя возле меня, дождался, пока подойдет призванная свистом лодка.
Когда я оказался в ней, он пробормотал:
– Доброй ночи, Monsieur капитан. Надеюсь, в лодке у вас нет сыра – кажется, так у вас говорят?
По всей видимости, это была великая и успешная попытка реванша, и он выкатил грудь с важным и несколько чванливым видом.
С легкой усмешкой я ответил ему:
– Быть может, вы правы, и, учитывая все обстоятельства, Monsieur, мне следует признать вашу правоту. Так что доброй ночи, Monsieur le Lieutenant.
– Доброй ночи, Monsieur the Capitan, – ответил он. На этом мы и расстались.
Когда я поднялся на борт, Мак уже все исправил, так что мы немедленно подняли якорь и, как нетрудно представить, отправились своим ходом дальше.
Прожектора боевых кораблей издевательски насмешливо следили за моим кораблем до тех пор, пока нас не скрыл от них мыс Ла Криде.
28 июля
Сегодня я сошел на берег в Гибралтаре, откуда отправил моему другу, лейтенанту Бренга с эсминца «Галлия», письмо следующего содержания:
Мой дорогой лейтенант!
Во время нашей последней и короткой встречи мне показалось неуместным сообщать Вам о том, что целью моего пребывания на берегу мыса Иссоль была отнюдь не встреча с немцем, герром Фромахом. На мой взгляд, сама обстановка, в которой происходила наша беседа, полностью исключала любую откровенность. Однако считаю необходимым в данный момент полностью осветить ситуацию, надеясь, что в силу своей природной любезности Вы поверите мне на слово, хотя в недавнем прошлом имели все основания не верить ему.
Я находился на берегу мыса Иссоль не для того, чтобы встретиться с немцем, ибо в тот самый момент, когда я ступил на камни мыса, мой второй помощник в одной из наших спасательных шлюпок забирал герра Фромаха с берегов залива Бандоль, расположенного в нескольких милях от помянутого мыса. Моя ночная экскурсия на мыс Иссоль имела своей целью привлечь Ваше внимание именно к этому объекту, так что мои депеши, отправленные по беспроволочному телеграфу и составленные слишком простым для гарантированного взлома шифром, имели чисто ложный характер: я сам посылал свои вопросы и ответы, повторяя их до тех пор, пока не уверился в том, что военные корабли, стоящие в заливе Санари, получили всю содержащуюся в них информацию. Надеюсь, дальше ничего объяснять не надо! Разве, кроме того, что герра Фромаха я высадил в Алхесирасе не более двух часов назад.
Я часто задумывался над тем, кем именно оказался тот невинный неудачник, которого Вы захватили на мысе той ночью. Должно быть, он был столь же потрясен, как и Вы сами, когда впоследствии обнаружили, что Ваши вложения, скажем, в рокфор, на мысе Иссоль не принесли Вам ожидаемого дохода!
Надеюсь, что Вы восхититесь изяществом моего замысла с той же самой любезностью, с которой Вы и Ваше Адмиралтейство позволили мне выполнить его.
Поверьте мне, все это чистая правда, дорогой лейтенант Бренга.
Искренне Ваш,
Дж. Голт,
капитан.
P.S. В заключение я не могу не добавить кое-что еще. Я не сторонник шпионажа и по случаю не испытываю особенной симпатии к немцам.
Далее, я – англичанин, и поскольку теперь война между Германией и Францией, нашим другом, кажется неизбежной, думаю, Вам приятно будет узнать, что герр Фромах сошел на берег без похищенных им планов. Вскрыв конверт, в котором они хранились, он обнаружит там всего лишь стопку листов истинно первоклассной чистой бумаги.
Мне предложили пять сотен фунтов за то, чтобы я обнаружил уважаемого герра и благополучно высадил его в Альхесирасе, что я и сделал два часа назад. Я заключил этот контракт и честно исполнил его, ибо придерживаюсь нерушимого принципа, требующего всегда исполнять любое заключенное мной деловое соглашение. Как я только что сказал, он сошел на берег два часа назад в Альхесирасе, и я честно заработал собственные комиссионные.
Другое дело – планы. Если вдаваться в подробности, в данный момент содержащий их пакет оправлен зарегистрированной посылкой вместе с моими благими пожеланиями губернатору Тулона. Так что обменяемся рукопожатиями, мой дорогой лейтенант, и, если Вам угодно, воспользуйтесь прекрасной идиомой: «Я съел герра Фромаха со сливочным маслом». Мы, англичане, не особенно увлекаемся маслом, нам достаточно простого подсушенного тоста.
Жму Вашу руку, старина.
Дж. Голт.
