Голова просто раскалывалась от жуткой боли, левый глаз заплыл полностью, ребра тоже саднили, к тому же каждый шаг отдавался болью во всем теле. Слава богу, что идти было недалеко.

Вообще-то я оказался гораздо крепче, чем думал. Мой пожелавший остаться неизвестным доброжелатель врезал мне от всей души, однако беглое пальпирование внутренних повреждений не обнаружило. Может быть, в ребрах и была трещина, но этого без рентгена не определишь, зато кости целы и печень с прочим ливером не отбиты. И то хлеб.

Надо заказать рентгеновскую установку, кстати говоря, раз такое дело. И еще УЗИ-аппарат.

«Может, еще и МРТ?..» – ехидно подумала рациональная сторона моей личности. Впрочем, все это – дело далекой перспективы. Сейчас у меня одна насущная задача – доползти до «Дыры», забиться в нее и думать, что делать дальше.

Я испытывал сложную гамму не самых лучших чувств – страх, унижение, бессильную злобу и жгучее желание расквитаться с неведомым мне обидчиком. Тем не менее я не позволял этому бурлящему коктейлю захлестнуть меня с головой, но его приливы все же не позволяли мне сохранять холодный рассудок. И я не знал, что делать дальше, но точно знал, что не сделаю того, чего от меня хотели, – не уберусь из Хоулленда. Но мне было страшно, как бывает страшно всякому, кто не сумел защититься.

Я надеялся, что час уже поздний и мое возвращение в «Дыру» останется незамеченным. По ночам в фойе чаще всего дежурил Эдриэн, и он всегда бывал так увлечен своей очередной игрой, что вряд ли обратил бы внимание на мое состояние. Черт возьми, ведь, кроме всего прочего, у меня был разбит нос, и любимая моя светлая куртка вся была заляпана кровью. Надо пробраться в свой номер, словно я тень…

Не тут-то было – оказывается, Барбара не спала и к тому же курила на крылечке. Разумеется, от нее мое состояние и мой вид, конечно же, не укрылись.

– Боже, док, что с вами? – она даже сигарету выронила. – Подождите, я сейчас.

– Порезался, когда брился, – буркнул я, когда она уже забежала в свой номер. Пока Барбара спускалась, я кое-как доковылял до лестницы, но споткнулся и вынужден был шлепнуться прямо на ступени. В голове мутилось, меня подташнивало, зрение плыло – здравствуй, сотрясение мозга!

Барбара и поспешивший к ней сонный Эдриэн помогли мне подняться. Опираясь на них, я зашел в фойе, где практически рухнул на диванчик.

– Надо бы вызвать доктора, – сказал я, – но проблема в том, что доктор уже здесь.

Барбара нервно рассмеялась, а затем спросила:

– Что с вами произошло? Кто это вас так?

– Понятия не имею, – ответил я. – Какой-то тип на машине. Остановился, вышел и проделал все это.

– Это Фредди, больше некому, – мгновенно заключила она. – Эдриэн, принеси мне влажное полотенце и аптечку. Я вызову Бенджена.

Я хотел было возразить, но почувствовал дикую слабость – еще один признак сотрясения мозга. Когда я собрался с силами, Барбара уже успела набрать номер нашего местного шефа полиции.

Хоулленд действительно маленький городок – не успела Барбара, кстати, довольно профессионально, оказать мне первую помощь, как в фойе уже ворвался отважный шериф Бенджен. Впрочем, ворвался – это слишком сильно сказано, скорее устало ввалился.

– Ну что тут у ва… – начал он, а затем увидел мою физиономию и буквально застыл на месте. – Боже, док, что с вами?

– Ветряную оспу подхватил, – ответил я, пытаясь приоткрыть заплывший глаз.

Бенджен казался растерянным:

– Это вас здесь так отделали? В смысле, в городе?

– Ага, – ответил я. – Впрочем, отделали – это сильно сказано, всего-то засветили в глаз и потом добавили пару раз ногами.

– Стоп, – Бенджен присел в кресло. – Это был кто-то высокорослый?

Я кивнул.

– Вы его знаете?

– Я его даже не рассмотрел толком. Он выскочил из машины, фары били прямо мне в глаза. Я был как слепой.

Бенджен невольно кивнул:

– И чем он мотивировал свои действия?

– Тем, что без меня город станет лучше, – я вяло пожал плечами. – Ума не приложу, кому я мог насолить.

Бенджен опять кивнул.

– Так вы хотите, чтобы я нашел вашего обидчика? – задал он довольно нелепый вопрос и посмотрел на меня… странно так посмотрел.

– Да нет, я просто люблю по ночам тревожить попусту представителей власти, – съязвил я и вдруг понял, что вопрос Бенджена, возможно, серьезнее, чем я думал.

– Барби, ты не могла бы сделать нам с доктором чаю? – спросил Бенджен с напускным равнодушием. Барбара хотела было что-то возразить, но красноречивый взгляд Бенджена подействовал на нее. Так заряд соли из ружья сторожа действует на незадачливого воришку. Когда за Барбарой закрылась дверь, Бен сказал:

– Вы ведь знаете, кто это был.

– Догадываюсь, – буркнул я.

Бенджен смотрел на меня, но его глаза… казалось, он с бо́льшим удовольствием оказался бы наедине с Ганнибалом Лектором, чем со мной.

– И как вы думаете, док, каковы у нас шансы взять его за жабры? – спросил он напрямую.

– Я привык, что человека, совершившего преступление, закон, как правило, наказывает, – сухо ответил я.

– А вы раньше с этим часто сталкивались? – поинтересовался он, и я с неохотой признался, что не часто, точнее, не сталкивался вовсе. – Вот видите… Реальная жизнь, увы, очень сильно отличается от того, что показывают в криминальных сериалах. А у нас здесь вообще особый случай: думаю, Барт не преминул рассказать вам, какой вес в городке имеют Харконены и Кохэгены.

– И что же мне теперь делать? – устало спросил я. – Уезжать из города? Вот что бы вы делали на моем месте?

И тут Бенджен неожиданно озорно подмигнул мне:

– Выход есть всегда, сэр. Маленький человек совершенно не беспомощен перед большим. Надо просто знать, – его лицо сделалось жестоким, – куда бить.

Ход его мыслей мне понравился.

– Но я настолько от всего этого далек, – неуверенно протянул я. – Честно говоря, никогда не занимался спортом, не говоря уж о том, чтобы драться.

– А в школе? – спросил он.

В школе… Наверно, отличникам достается во всех странах мира. Я этой участи, конечно, не избежал, но терпеливо сносить унижения тоже не стал. Одно время я приходил домой то с подбитым глазом, то с разбитой губой, то в разорванной одежде, после чего мои родители устраивали в школе филиал Варфоломеевской ночи. Дома же поднимался вопрос о моем переводе в какую-нибудь другую школу, чему я противился, так как понимал, что на новом месте все начнется заново. Но в драке я всегда старался отбиваться до последнего, и мое упорство было вознаграждено: вскоре мои обидчики поняли, что конфликт со мной – это возможность получить сдачи плюс неизбежные педагогические воздействия. И меня в конце концов оставили в покое.

Вот только… в данной ситуации мне бы хотелось, чтобы в покое оставили Ариэль.

– У меня здесь много свободного времени, – сказал я. – Так что я не прочь взять у вас несколько уроков рукопашного боя.

– Вот и лады, поправитесь, и сразу же начнем тренировки, – Бенджен хлопнул меня по плечу. Я невольно скривился. – Ой, простите, ради бога, док, совсем забыл. В общем, график моих смен вы знаете. Я его изменить не могу, но в любое другое время я в вашем распоряжении. А пока советую вам гулять с осторожностью, особенно по вечерам. А лучше вам ездить на машине, у вас же есть машина.

Я согласно кивнул, но думал в это время об Ариэль. Тем временем вернулась Барбара и недоуменно уставилась на нас.

– Я что-то не поняла, – сказала она. – Сидят и мирно беседуют… Где протокол? Мистер Коннингтон, вы…

– Мы решили не составлять протокола, – пояснил я, забирая у девушки чашку с чаем. – Свидетелей у меня нет, нападавшего я толком не разглядел…

– Да что ж такое творится! – Барбара сунула чашку в руки Бенджена, едва не расплескав чай тому на свитер (наш главный полисмен был в партикулярном платье), – сегодня дока побили, а если завтра мой магазин ограбят?

– Если ограбят, то вора мы обязательно найдем. У нас в Хоулленде за кражу со взломом полагается восемь лет тюрьмы.

– А за нанесение телесных повреждений?

– Двенадцать.

– Телесных повреждений у меня нет, – сказал я, про себя подумав, что это даже странно. Удары были весьма чувствительны, нападавший вполне мог, скажем, поломать мне ребра. – Даже зубы не выбиты, и нос не сломан.

– Вы себя в зеркале видели, док? – поинтересовалась Барбара. Я отрицательно покачал головой. – Ну так полюбуйтесь! Бенджен, неужели непонятно, что…

– Понятно, Барбара, все понятно, – мягко ответил тот. – Но доктор сам принял такое решение.

Я кивнул.

– Во всяком случае, больше такое не повторится, – пообещал Бенджен. Он допил чай и поставил кружку на столик, стоящий у дивана. – Значит, док, вы меня поняли? Мы с вами позанимаемся, и, надеюсь, наши занятия помогут вам. Только прошу, предупредите меня звонком хотя бы за час до визита.

Я кивнул и тоже отставил пустую чашку.

– Существует status quo, – медленно сказал Бенджен. – И он соблюдается. Змея не кусает черепаху, черепаха не топит змею. Так сказать, вооруженный нейтралитет. Повторного нападения, я думаю, не будет.

– Бенджен, – я посмотрел копу прямо в глаза. – А если status quo будет нарушен? Что вы будете делать тогда?

– Никто не будет менять колесо на ходу, – уклончиво ответил Бенджен. – Мы так уже второе столетие живем. Что касается вашего обидчика, он все-таки будет наказан, уверяю вас. Не пенитенциарным путем, есть и другие методы. Так сказать, кулуарные.

Я кивнул, понимая, о чем он. Естественно, он сообщит о случившемся Харконену-старшему. И если тот столь же тщательно блюдет status quo, Фредди на какое-то время прижмут пальцы, прищемят хвост. А я за это время решу, что делать дальше.

В ту ночь я смог заснуть только под утро, но вовсе не из-за головной боли или саднящего бока. Я думал, и мысли мои были неприятными. Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в ситуации, более приличной для подростка или юноши; более того, даже будучи подростком и юношей, я никогда не попадал в подобные переделки. Я не был к этому готов и совершенно не знал, что делать.

Я привык жить, руководствуясь доводами рассудка, но сейчас я был всецело во власти эмоций. Мною владели страх, стыд, жажда мести – в общем, все то, что человек старается не замечать в себе. В конце концов я все-таки уснул и проснулся через три часа. Теперь я был гораздо спокойнее. Во мне вновь пробудилось былое озорство. Status quo, говорите? Я покажу вам status quo! Не на того напали; я – ученый с мировым именем, я привык докапываться до истины, чего бы мне это ни стоило, и сдаваться не собираюсь. И будь я проклят, если этот долговязый сопляк мне в чем-то помешает. А там уж я найду способ наказать его.

В обеденном зале «Дыры» я наткнулся на пытающуюся завтракать Барбару. На ее лице было написано, что она думает по поводу той трапезы, что стояла перед ней. Для меня Мэри-Сью оставила куриную котлету с картофельным пюре и чашку наваристого бульона, видать, решила, что побитый – значит, больной и диета ему полагается соответствующая. Тем не менее все оказалось по традиции очень вкусно.

Я присел за столик Барбары. Она немедленно осведомилась о моем самочувствии.

– Бывало лучше, но и так жить можно, – ответил я, а про себя решил, что первую тренировку с Бендженом проведу сегодня же. – Я собираюсь в магазин. Хочу все проверить, завтра или послезавтра прибудут оборудование и товар.

– А вы быстрый, – улыбнулась она. – Но как же вы поедете?

– А что-то не так?

– Вы себя в зеркало видели?

Я себя в зеркало видел, когда брился. Опухоль на лице почти спала, но синяк под глазом выглядел устрашающе.

– Мужчину шрамы украшают.

– Все равно вам нужны темные очки. Погодите-ка, – она оставила свою грустную трапезу и принялась сосредоточенно рыться в сумочке. Вскоре она извлекла на свет божий искомый предмет.

– У меня завалялись, держите, – протянула мне их она. – Реплика «Картье», модель унисекс, в США такие носят даже полицейские.

– Спасибо, – сказал я. – Придется замаскироваться. Теперь я просто обязан подбросить вас до работы.

Когда мы вырулили на Тринити-лейн, Барбара сказала:

– Кстати, Фокс, там, в подсобке, осталась часть коллекции книг миссис Штайнер. Они там только мешают. Вы не могли бы перенести эти книги наверх? Разумеется, если вам самочувствие это позволяет. Я дам вам ключи от моей библиотеки, – она почему-то нахмурилась, а я вдруг вспомнил, как об этой библиотеке грустила Ариэль.

Ариэль… я не мог понять, что с ней, точнее говоря, не мог понять, что со мной. Ариэль не шла из моей головы. Нет, совсем не потому, что из-за нее у меня были неприятности, а потому, что мне казалось, что в опасности она сама. И это не давало мне покоя.

– Могу, конечно, в чем вопрос? – ответил я. – По большому счету до завтра мне делать совершенно нечего, надо же как-то себя занять.

Она открыла свою безразмерную сумочку и извлекла оттуда связку ключей. Отделила два, висевших на отдельном брелоке:

– Длинный – от входной двери, плоский – от двери библиотеки – это дальняя дверь слева по коридору. Конечно, если вы плохо чувствуете себя…

Я небрежно махнул рукой:

– Не проблема, перенесу я вашу коллекцию. Заодно и полюбопытствую, что это за книги. Мне интересно.

Я припарковал машину в запущенном дворике дома, и мы с Барбарой разошлись по своим рабочим местам.

Когда работаешь в одиночку, невольно в голову лезут самые разные мысли, и не всегда приятные. Мои добровольные помощники постарались на славу: запущенное помещение, каким я его увидел впервые, превратилось в готовый принять товар магазин. Я проверил все, что можно было проверить – окна, двери, электроприборы, трубы, краны, счетчики, а затем пошел в подсобку и занялся тем, о чем меня попросила Барбара. Книг там было не так уж и много, в основном подшивки старых журналов. Кроме книг, там обнаружилось довольно много всяких вещей из категории тех, которыми забивают чердаки и подвалы. В качестве курьеза укажу, что я нашел среди прочего старинный «маузер», насколько я могу судить, под 7,7-мм патрон «виккерс», то есть из тех, которые некогда кайзер Вильгельм послал ирландскому подполью. К «маузеру» не нашлось ни одного патрона, но пистолет я взял себе – что-то привлекает каждого мужчину в подобных игрушках. Даже если он миролюбивый пацифист вроде меня.

Наверху, в указанной Барбарой комнате, было еще интереснее – здесь стояло несколько стеллажей, забитых книгами, по большей части выпущенными до семидесятых годов. Все книги на стеллажах не уместились, ими были заняты небольшой столик, два стула и подоконник.

Поначалу я мельком осмотрел стеллажи: они сохранили рубрикацию, львиную долю составляла классика – английская и зарубежная. Я вновь некстати вспомнил Ариэль, то, как мы говорили с ней о книгах, о литературе. Интересно, говорит ли она обо всем этом с Фредди? Я не мог утверждать этого наверняка, но мне казалось, что если Фредди и интересуется чем-то напечатанным на бумаге, кроме денег, то это какие-нибудь комиксы, в крайнем случае спортивные газеты.

Я перенес все книги за четыре ходки. Бок болел, голова тоже побаливала, плюс к этому меня вновь начало подташнивать. Вот уж совсем ни к чему мне такие ощущения!

Сделав последнюю ходку, я присел на краешек стула, стараясь не свалить с него несколько лежавших на нем книг (верхним был томик Свифта, а под ним несколько книг Лавкрафта). Немного передохнув, я решил перед уходом более подробно осмотреть коллекцию.

Как и у всякого любящего читать человека, это заняло у меня больше времени, чем я думал: я листал книги, иногда прочитывал целые страницы. Ясно было, что миссис Штайнер любила и ценила книги, но ее интересы, как я уже сказал, в основном лежали в области классической литературы. Тем неожиданнее оказалась находка, обнаруженная мной за стеллажом с беллетристикой.

На этом стеллаже, или, вернее сказать, в небольшом шкафчике, поскольку на боковых его стенках были видны следы некогда бывших там петель, стояло около шестидесяти книг в одинаковом твердом переплете с аккуратно наклеенными на обложку заглавиями. Книги на первый взгляд были совершенно разной тематики – по архитектуре и истории архитектуры, истории религии и различных культов, антропологии и биологии, археологии… Все они были на немецком языке и изданы в самом начале прошлого, то бишь XX века. На книгах и полках шкафа лежал довольно солидный даже для редко посещаемого помещения налет пыли.

Насколько я мог видеть, некоторые из этих изданий представляли собой библиографическую ценность. Я не мог удержаться от того, чтобы не просмотреть их все. Некоторые книги были сшитыми из двух или трех томов: например, «Система природы» и «Критика Ботаники» Линнея мирно уживались в одном томе с «Происхождением видов» Дарвина. Такое было возможно благодаря тому, что текст был набран очень мелким шрифтом. Все книги были чистыми, без пометок на полях, загнутых страниц и закладок. Их явно никогда не читали.

Еще не зная этого, шаг за шагом я приближался к находке, которой суждено было изменить очень и очень многое. Когда я добрался до самой верхней полки, я почувствовал, что сильно устал. У меня кружилась голова, кололо в боку, и я едва не пропустил эту тоненькую, ничем не примечательную книжку. Но все же она попалась мне в руки, и я открыл ее. Книга именовалась «Пресмыкающиеся Гренландии». Ничего особенного, я даже не стал ее листать и уже хотел было поставить на полку.

Но тут мой разум сработал, и я вновь открыл ее.

Пресмыкающиеся Гренландии? Змеи Гренландии? А какие в Гренландии могут быть змеи? Гренландия – страна с арктическим климатом, холоднокровные пресмыкающиеся там просто не выживут. Что это, шутка?

Я спустился со стула, – вот они, действия, обусловленные моим нынешним ростом, – на который взобрался, чтобы дотянуться до верхних полок (при этом Свифта в компании с Лавкрафтом и прочими пришлось временно пристроить на полу), уселся на означенный стул и нетерпеливо раскрыл книгу.

«В Гренландии нет и не может быть змей», – гласила первая и единственная напечатанная в книге строка. Остальной текст был рукописным. И в этой книге была закладка.

Между магазинчиком Барбары и моей аптекой не было прохода, так что мне пришлось выйти на улицу и обогнуть здание. В дверях я столкнулся с Одиль и Одетт. Одиль смутилась, Одетт невозмутимо поздоровалась и спросила о моем самочувствии.

– Этот грязный скунс только и может, что со спины нападать, – пробурчала она, когда я ответил, что у меня все путем. Из этого я сделал вывод, что «слухами земля полнится». Тем лучше! Я совершенно не стеснялся произошедшего: в конце концов, меня застали врасплох, и я не мог отбиваться (даже если бы и умел). – Вы уж наподдайте ему как следует в следующий раз, если он еще посмеет сунуться. Хотя это вряд ли.

– Почему? – спросил я.

– А потому что он трус, как и все Харконены. Кохэгены, впрочем, не лучше.

– В каком смысле?

– В прямом. Они даже проклятья боятся и цирк обходят десятой дорогой.

Это было интересно, особенно в свете того, что я успел прочесть в найденной мной книге. В сущности, из-за этой книги я и пошел к Барбаре. Распрощавшись с близнецами, причем Одиль все время смущенно помалкивала, а Одетт болтала без умолку, я зашел в магазинчик. Барби сидела за стойкой в окружении предметов разврата и похоти и читала «Рапсодию любви» Барбары Картленд. Глаза ее слегка поблескивали. Я вежливо кашлянул, и Барбара нехотя подняла глаза от книги.

– Вам нужна моя помощь, док? – спросила она, вставая.

– Сидите-сидите, – ответил я. – Барбара, я просто хочу купить у вас вот эту книгу из коллекции миссис Штайнер. Сколько вы за нее хотите?

Она взяла книгу в руки.

– «Пресмыкающиеся Гренландии»? Что это за книга? Даже не помню такой. Забирайте так, если хотите.

– Нет-нет, взять ее просто так я не могу.

– Тогда назначьте цену сами, – небрежно ответила она, возвращая мне книгу.

– Барбара, – сказал я, бережно забирая книгу, – я дам вам за нее тысячу фунтов прямо сейчас, и…

– Док, может, вам лучше полежать? – спросила она с тревогой. – Кажется, вчера вечером вам все-таки хорошо по голове прилетело. Тысячу фунтов за старую книгу по ихтиологии? Нет, вам и вправду плохо…

– Ихтиология изучает рыб, а это о пресмыкающихся, о змеях, ящерицах… – сказал я, присаживаясь (у меня действительно закружилась голова). – Барбара, поверьте, я в своем уме. Если я не ошибаюсь, что вполне возможно, эта книга стоит намного дороже. Впрочем, если это действительно так, то вы в обиде не останетесь.

– Да ну, о чем это вы, – совсем по-детски изумилась она, – какая-то невзрачная книжица про змей? И такая цена!..

Я молча развернул книгу на случайной странице, где полразворота занимал эскиз Хоуллендского собора.

– Вау, – воскликнула она. – Ни фига себе! Что это? Наш собор… И при чем тут змеи и ящерицы Исландии?

– Гренландии, – снова поправил я ее. – И в Гренландии нет никаких змей. В Исландии, впрочем, тоже. Думаю, что это такая шутка. А на самом деле это чей-то тайный дневник, и я пытаюсь понять чей.

– Где вы его откопали?

– В шкафу за стеллажами, – честно ответил я.

– А, эта книга не из магазина, – подумав, сказала Барби. – Этот шкаф стоял у миссис Штайнер в спальне. Но ее племянник решил, что раз там тоже книги, то им самое место среди других книг. Вот его и перетащили туда. А у меня до этого шкафа как-то руки не дошли. Так он и стоял все это время. Весь запылился.

– Между прочим, там довольно много ценного, – сообщил я. – Не такого, как эта книга, но, думаю, вы на этом хорошо подниметесь, если знатоки и коллекционеры узнают об этих сокровищах. Там редкие издания начала прошлого века, некоторые из них – библиографическая редкость.

– Просто обалдеть, – изумленно всплеснула руками Барбара. – Это что же получается, я все это время сидела на таком Клондайке, на золотой жиле и сама того не знала! Нет, правду американцы говорят, если хочешь быть счастливым, то не должен быть ленивым. Истинно так!

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб:

– Док, вы моя счастливая звезда.

Я смутился: не привык к подобным нежностям. А потом уточнил:

– Так мы договорились о книге?

– Еще бы! Знаете, что…

Сейчас у нее был такой вид, будто она собирается сигануть в море с шестидесятифутовой скалы.

– Фокс, ваша Ариэль – просто дурочка. Предпочесть этого бездарного мажора такому мужчине, как вы…

– О чем это вы? – искренне удивился я.

– А вы еще не поняли? – спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

– Какие же вы, мужчины, непонятливые… Да Ариэль в вас просто-напросто влюблена, вот и все.

– Ерунда, – отмахнулся я. – Я вдвое ее старше, какая там влюбленность…

– Я вас умоляю, не смешите меня… Кого и когда смущала разница в возрасте? Посмотрите хоть на Деми Мур с Эштоном Кэтчером или на Чикконе с ее Заибатом, или кто там у Мадонны теперь…

– По-моему, вы ошибаетесь, – улыбнулся я, но предположение Барбары внесло в мою душу какое-то странное смущение. Странное и при этом, можно сказать, приятное. – Ну ладно, я пойду.

– Ага, – ответила она рассеянно. – Идите… Кстати, вы вечером меня до дома не подкинете? Или у вас дела?

– Подкину, разумеется. Как закроетесь, зайдите. А деньги за книгу я вам на счет скину, хорошо?

– Да как вам будет угодно, – ответила она.

Вернувшись в аптеку, я уселся за старый канцелярский стол, вероятно, служивший верой и правдой самой миссис Штайнер, положил книгу перед собой и задумался. Итак, шкаф и его содержимое принадлежали хозяйке лавки и не были предназначены на продажу. Вместе с тем дневник велся от лица мужчины. Ключом к разгадке была закладка – пожелтевшая от времени старая фотография. На ней мужчина нормального роста сидел в кресле, а рядом с ним стояла чуть пухлая девушка-лепрекон. Никаких надписей на фото не было, но я рискнул предположить, что передо мной не кто иной, как миссис Штайнер со своим мужем. Тогда дневник, получается, принадлежит ему.

Я подумал, что следует побольше узнать о семье Штайнеров. В этом вопросе меня могли проконсультировать два человека – Мэри-Сьюзен и Барт. Я решил обратиться к последнему и набрал его номер.

– Добрый день, док! – послышался безмятежный голос экс-президента, а ныне бравого охранника. – Как ваше самочувствие?

– Спасибо, ничего, все нормально, – я догадался, что Барт, конечно, тоже уже знает о произошедшем. – Барт, я…

– Ох, а у нас тут из-за ваших неприятностей такой переполох! – не дал мне договорить Барт. – В общем, с утра пораньше, я только на службу пришел, еще и перекусить не успел, примчался Бенджен. Ему срочно нужен был Харконен. Того, понятно, на месте не было, и пока мы его ждали, Бен рассказал мне, что с вами приключилось. Потом появился Харконен, и Бенджен тут же ушел с ним. Говорили они минут сорок, и разговор, по-моему, был весьма неприятный. Но Бенджен вышел оттуда, насколько я могу судить, довольный. Потом приехал Харконен-младший с… – Барт замялся.

– С Ариэль, – подсказал ему я.

– Ага. Как же мне хотелось врезать прикладом в его довольное рыло! Короче, они поднялись наверх, и малой чего-то задержался в кабинете у отца, а потом вылетел оттуда как пробка из бутылки. За ним выскочил сам Харконен-старший, схватил его за руку, забрал ключи от машины и отвел в Харконен-центр. После чего вернулся обратно, злющий, как собака. А потом из канцелярии выскочила мисс Кэрриган, вся такая встревоженная, и помчалась в Харконен-центр, но так и не дошла до него, поговорила с кем-то по телефону и понуро вернулась обратно.

– Уф, – сказал я. – Вы думаете, все это из-за меня?

– А то! Конечно, все это связано с вашим вечерним… эээ… приключением. Не знаю, что Бен сказал этому молодому прохиндею, но шеф умеет разговаривать с нашими бонзами. Так что Фредди, я полагаю, сидит в гостинице под замком, машину его Питер отогнал домой. Ну, скажу я вам, умеете вы поставить город на уши! Держу пари, что старик Харконен уже горько жалеет, что так легко подсуропил вам гражданство.

– Чихал я на него с его сынулей с высокой колокольни, – сердито сказал я. – Барт, вы можете сейчас разговаривать, я вас не отвлекаю?

– От чего вы можете меня отвлечь? Сегодня скука смертная, даже Кэмерон почему-то не явился. Вот завтра мне после четырех лучше не звонить, завтра «Ман-Сити» играет с «Астоном». Горожане им, конечно, пропишут, но смотреть на манчестерский футбол всегда наслаждение.

– Тогда я задам вам несколько вопросов. Хочу, чтобы вы меня проконсультировали… Как, согласны?

– С превеликим удовольствием, док. А что вас интересует?

– Кто был мужем миссис Штайнер?

– Игги Штайнер. Тот самый архитектор, что подарил городу собор, Гроб и ратушу. Помните, я вам рассказывал?

Тут кто-то позвонил мне на мобильный телефон, наверно, Чандра. Я поколебался, но не стал отвлекаться. Перезвоню после того, как поговорю с Бартом. Надеюсь, за это время ничего не случится.

– Он, я так понимаю, не местный?

– Тогда из местных были только Харконены с Кохэгенами, городу еще и двадцати лет не было.

– Стоп-стоп, в каком это году было-то?

– Я ж говорю, в тридцатых.

Я изумленно присвистнул:

– Ничего себе! Сколько же лет было миссис Штайнер, когда она умерла?

– Сто два. Она всех племянников своих пережила, ее имущество наследовал внучатый племянник. Они с Игги поженились в тридцать пятом, кажись, или около того, а в тридцать девятом он окончательно рехнулся, так, что его вязать приходилось.

– На почве чтения Лавкрафта?

– Ну, я же вам рассказывал! Он просто повторил судьбу этого писателя. Ужас, что с человеком творилось, чего он только не говорил. Какие-то мрачные фантазии… А главное, он нас всех стал бояться, даже свою жену. Говорил, что лепреконы – посланцы из инобытия, они, мол, не совсем даже люди. Ну, его, ясное дело, повязали и заперли во флигеле больницы. А потом прошляпили, не уследили, и он как-то ухитрился вскрыть себе вены. Печальная история.

– Да уж… – ошеломленно сказал я. – Вот так история… Спасибо, Барт, вы мне очень помогли.

– Говорят, незадолго до этого у него изменилась тема его бреда. Он перестал бояться лепреконов, но кричал, что мы все в опасности. А перед смертью написал кровью на стене пейзаж.

– Пейзаж? – я по-прежнему не мог собраться с мыслями.

– Ну, кровью-то много не порисуешь. Там, говорят, был нарисован его собор, а над ним почему-то комета. А что хоть случилось, док?

– Да ничего. Хотел просто узнать побольше о бывшей хозяйке дома, где будет моя аптека. Я вам сильно помешал?

– Да говорю же, нет! Я совсем не против почесать язык. Все равно делать нечего. Тем более если это вам, док, интересно. Там, кстати, не осталось бабкиных книжек? Если что-то есть, я бы это…

– Взяли почитать? – ухмыльнулся я.

– Ага. Миссис Штайнер мне иногда давала книги. У нее там было немного по истории войн, я такое люблю. Лавкрафта, кстати, я тоже у нее брал. Но как-то не пошел он у меня, больно уж мрачный да заумный.

– Зайдите в свободную минутку, подберем что-нибудь, – предложил я. Что ж, вероятно, на Ариэль с Бартом список клиентов «Публичной библиотеки миссис Штайнер» не заканчивался.

– Ну, выздоравливайте, док. И впредь будьте осторожны!

– И вам не хворать, – ответил я и завершил звонок.

К счастью, свой дневник Игги Штайнер вел по-английски, время от времени вставляя немецкие слова и целые предложения, которые мне приходилось переводить с помощью гугл-переводчика. Он пояснял, что это его языковая практика, поскольку в Хоулленде ему, вероятно, придется задержаться надолго.

По мере чтения дневника я все яснее и яснее представлял этого человека, склад его личности, его увлечения, симпатии и фобии, эпоху, в которую он жил. Это было похоже на историческую реконструкцию: из мглы времени постепенно выплывали конкретные детали, обстоятельства, люди, человек, ведущий этот дневник…

Итак, Игги Штайнер, немецкий архитектор, интересующийся историей и антропологией. В принципе, двадцатые-тридцатые годы прошлого века были временем ренессанса всяческих мистических, теософских и культурологических обществ. Именно отсюда, кстати, росли ноги и у столь зловещей теории Розенберга. Можно вспомнить и Рериха, Гурджиева с Блаватской, а также однофамильца Игги – Рудольфа Штайнера. Словом, как мы теперь понимаем, это были опасные, далеко не всегда безобидные игры. В анатомическом плане человечество не делится на какие-то группы: будь ты три фута ростом, будь хоть семь, хоть черным, хоть белым. Ты можешь быть гением или бездарем, лентяем или трудоголиком, альтруистом или эгоистом. Но суть не в том. Я не сомневался, что мистер Штайнер не просто так появился в Хоулленде. Более того, я был более чем уверен, что его привлекла именно популяция карликов, проживающая на этой территории. Ну ладно, интересуется человек карликами – и пусть… Но откуда тогда этот гипервосторженный тон, сразу же отмеченный мной с первой же страницы дневника? «Сегодня я прибыл, наконец, в мою Голдконду, мой Эльдорадо, место, которое прославит мое имя, как Троя прославила имя Шлимана. Мне суждено найти корни одной из легенд нашей нации, доказать, что наша мифология – это сакральный способ передачи родовой информации. Мы, германцы, не выдумывали богов, мы и есть потомки тех самых Ассов, дети Одина и Фреи, обреченные стать сверхлюдьми. Из кусочков стекла составляется мозаика витража. Из мелких фактов – целостная картина мира…»

Первые страницы дневника представляли собой довольно беспорядочный конгломерат из различных расовых теорий, культурологических изысканий, антропософских рассуждений и попыток связать в пучок мифологию, историю культуры и антропологию. Впрочем, надо отдать должное – автор обладал острым умом, научной пытливостью и до прибытия в Хоулленд успел побывать в экспедициях на Ближнем Востоке, в Африке и даже в Индии. Я перелистывал его довольно пространные рассуждения о происхождении морали как способа самозащиты слабых и нежизнеспособных – от этих рассуждений слишком явственно попахивало едким дымом Аушвица. Какие-то страницы пространных теоретических рассуждений герра Штайнера я пропускал, стараясь отыскать все, что касалось непосредственно Хоулленда и конкретных изысканий автора дневника.

Так, я узнал, что Штайнер был знаком с Харконенами и Кохэгенами (что было совсем неудивительно) и что жил он за счет их средств, поскольку разрабатывал для них проекты зданий и руководил строительством. Штайнер высоко оценивал обоих и был просто в восторге от долихоцефалического черепа Харконенов. Вероятно, лошадиная морда была характерна для представителей этой семьи и в те седые времена.

«Я более чем уверен, что все произошло именно здесь. Я смотрю на это странное круглое, циклопическое сооружение, которому так много лет, и вижу перед собой руины Вавилонской башни, в которой вместо разделения языков человечество разделилось на две расы: расу рабов и расу господ. Для расы господ характерны долихоцефалические черепа, грациальное телосложение, высокий рост. Раса рабов – полный антипод им, ширококостные низкорослые брахиоцефалы.

Мои исследования местных захоронений пока всецело подтверждают мою догадку: в них встречаются оба этих типа, причем никогда не бывающих на одном участке захоронений. Выходит, я прав: здесь из безликих кроманьонцев выкристаллизировались Ассы и Цверги, повелители и рабы…»

Штайнер поначалу не любил лепреконов:

«Это место до сих пор заселяют люди, подобные цвергам – невысокие, сильные и широколицые, только теперь они не добывают из глубин земли золото, а тешат своими ужимками тех, кто превосходит их своей природой. Мне бы очень хотелось, чтобы у этих существ не было с нами ничего общего. К сожалению, я понимаю, что наши виды произошли от одного предка. И от этой мысли мне становится противно…»

Чтобы иметь допуск к броху, ему приходится лебезить перед лепреконами, поскольку «они полноправные хозяева этого места». Герру Штайнеру очень не нравится это обстоятельство, и он не жалеет желчи по адресу «этих ничтожных цвергов». Тут я наткнулся на нечто интересное – во время дружеских посиделок Кохэген со смехом рассказал Штайнеру, как они обвели вокруг пальца легковерного Кэрригана:

«Он с детства привык заливать глаза. Правда, пьянеет он довольно медленно, но после первых трех-четырех бокалов совершенно теряет рассудок. Так мы всучили ему эту древнюю развалюху на таких условиях, что на нас будут работать и он, и вся его труппа, и все их потомки…»

Между прочим, Кохэген постоянно отговаривает Штайнера от посещения цирка, мотивируя это «нездоровыми миазмами в этом вертепе», но Штайнер в этом совершенно принципиален – с помощью обильных возлияний он втирается в доверие к Кэрригану и выбивает у того право исследовать брох изнутри и снаружи. Этим правом он охотно пользуется до августа 1934 года. А потом в дневнике идет пробел – следующая запись была датирована восьмым марта 1935 года.

«Несомненно, что мое открытие перевернет современную науку, так, как оно перевернуло всю мою жизнь, перевернуло мои убеждения, все то, что человек именует своей личностью, – торопливо (это заметно по почерку) пишет Штайнер. – Я во многом оказался прав, но теперь мне от этого только горько. Никакой расы рабов и никакой расы господ не существует. Совершенно не важно, кто перед нами – брахиоцефал или долихоцефал, человек – прежде всего человек. Но то, во что он верит, чему поклоняется, какие идеи им владеют, имеет первостепенное значение…»

Штайнер за эти несколько месяцев действительно сильно изменился, и причина этих изменений вскоре стала очевидна – то тут, то там он упоминает свою жену. Несмотря на то что в дневнике Штайнер описывал исключительно то, что касалось непосредственно его исследований и размышлений, сквозь эти сухие строки порой прорывалась трогательная нежность к этой женщине. Таким Игги мне нравился намного больше: например, он полностью поменял свое отношение к Харконенам и Кохэгенам:

«Сейчас мне приходится достраивать подстанцию на источнике. Теперь я сам лично слежу за работами на потерне, подземной галерее, соединяющей два строения – фабрику и электростанцию. Эти кровопийцы – Харконены и Кохэгены – получают неплохой доход от цирка и прочих своих делишек. Кохэген хвалился, что динамо-машины закуплены им непосредственно у североамериканской фирмы «Вестингауз», котлы – у «Парсонс», а новый печатный станок заказан в мастерских Лондонского монетного двора. Он явно кичится этим, я же вижу за всеми этими дорогими дьявольскими машинами покалеченные тела лепреконов, которые за жалкие гроши вынуждены тешить публику, зарабатывая немалые деньги двум семействам здешних мироедов…»

Зато в своих исследованиях броха Игги очень продвинулся и при этом совершенно не утратил своего оптимизма:

«Я не ошибался, когда говорил, что это моя Троя, мой звездный час. Брох даже более древний, чем мне казалось поначалу. Самая поздняя его стена – внутренняя, не считая тех перегородок, что установили сами лепреконы. Некоторые из них я привел в порядок и сейчас раздумываю, как заменить шатер куполом. Вопрос упирается только в материалы. Саму конструкцию я уже рассчитал. Итак, внутренняя стена «молодая», но и она как минимум современница имперского Рима, если не республиканского. Внешняя стена еще древнее, и воздвигли ее вовсе не те, кто строил внутреннюю стену. Но и это еще не все, существует еще третья окружность стен, скрытая сейчас культурным слоем. Она располагается метрах в девяти-одиннадцати от наружной стены броха, но я пока еще до нее не докопался. Зато все время натыкаюсь на отходящие от нее радиальные простенки – ни дать ни взять, колесообразный дом, увеличенный в сотни раз. Если я действительно прав и брох некогда был святилищем какого-то темного культа, то арена цирка представляет собой его очаг…»

Этот неведомый темный культ все чаще упоминается в записях Игги, становится его навязчивой идеей:

«…И сравнение с Вавилонской башней тоже правомерно. Скорее всего, на этом месте действительно некогда решалась судьба всего человечества, по крайней мере всей нашей расы. Но теперь я совершенно по-другому оцениваю это событие. Кажется, Хоулленд некогда был центром какого-то жестокого и темного культа. Там, где сейчас парят воздушные гимнасты, а публика глазеет на странных людей вроде мистера Банни, ранее приносили в жертву людей. И это кровожадное божество по-прежнему продолжает собирать свою страшную дань, калеча и убивая других, хотя и совершенно по-иному…»

Странно, но с каждой прочитанной страницей мне все тяжелее становилось читать этот дневник. Мне казалось, что Игги, несмотря на то что он писал о том, как счастлив рядом со своей «маленькой звездочкой», с каждым днем становился все тревожнее, даже испуганнее. Я никогда не относил себя к людям особенно впечатлительным и излишне эмоциональным, но состояние Игги я остро чувствовал. Пусть нас разделяли десятилетия, но мне казалось, что я хорошо знаю этого человека, словно он был моим ближайшим родственником.

Возможно, у Игги просто был писательский дар?

Я дочитал дневник до момента, когда Игги начал готовиться к свадьбе. Его тоже не обошло стороной городское радушие, и свадьба грозила стать событием общехоуллендского масштаба. Собор, еще не достроенный, был уже освящен, и венчание должно было происходить именно в нем.

«Питер решил применить против меня тот же прием, что и против бедолаги Кэрригана. Он, видите ли, от щедрот решил организовать для меня мальчишник. Уж не знаю, чего они хотели добиться (Харконен в этом тоже, вестимо, поучаствовал), но оба не учли, что я был на Восточном фронте и водку пил кастрюльками. В результате Питер сам нарезался до положения риз. А я, будучи в приподнятом состоянии духа, решил расспросить его, отчего они с Харконенами так боятся цирка.

Да, я был прав! Харконены и Кохэгены прекрасно знали, чем был цирк на самом деле. Оба семейства жили в этой местности со времен Ирландской конфедерации католиков и слышали рассказы о брохе. Речь Кохэгена была довольно отрывочна и бессвязна, но из нее я понял, что оба семейства изначально поселились в брохе, но вскоре бежали оттуда в паническом страхе.

– Не может нормальный человек там жить, говорю я вам! – громко вещал он. – Это дьявольское место, там могут жить только дьяволы.

С каждой минутой в его речи было все меньше смысла… а может, он и был там, только облеченный в странную форму алкогольных иносказаний? «Спросите у мертвых, – повторял он. – Спросите у покойного Джереми Кохэгена, я вам говорю, спросите у дьявола, почему нельзя жить в брохе!..»

Странно, но эти его слова почему-то запали мне в душу…»

И тут зазвонил мой телефон. Черт, а ведь я забыл перезвонить Чандре! Парень зачем-то меня добивался, может, у него что-то важное?

– Привет, Чандра! – сказал я, принимая звонок. – Прости, что не перезвонил сразу, дела замучили.

В трубке молчали, только слышалось чье-то дыхание.

– Чандра? – спросил я. – Что-то случилось?

Ответил мне отнюдь не мой индийский коллега:

– Фокс… это Ариэль.

Почему-то мои ноги стали как ватные. Я совершенно не ожидал от нее звонка и даже не знал, что ей сказать.

– Привет, – наконец-то выдавил из себя я. – Чем обязан?

– Я… вчера мой… друг поступил… – она явно была в замешательстве, – вчера Фред сделал нечто совершенно недопустимое. Больше такого не повторится.

Я растерянно молчал.

– Он был взбешен, – сказала она так, будто я ее в чем-то обвинял, – в конце концов, и я… я тоже была…

– Взбешена? – подсказал я.

– Да! – выпалила она. – Пусть так! А как мы должны были реагировать? Вы пришли к отцу…

Я пожал плечами, забыв, что она не может меня видеть.

– Фокс, – холодно сказала она. – У нас из-за вас большие неприятности. Прошу вас, не вмешивайтесь в мою личную жизнь. Я же не вмешиваюсь в вашу!

Я мог бы ответить, что эти неприятности связаны с тем, что кто-то чересчур распускает руки. Мог сказать, что ее личная жизнь меня интересует только потому, что она мой друг и я не хочу, чтобы с ней произошло что-то неприятное. Сказать, что…

Но я ничего не успел сказать: она просто бросила трубку. Я послушал короткие гудки, а потом выключил телефон и положил его на дневник Игги.

«Мой друг…» – сказала она.

Ну что ж, каждый сам выбирает себе друзей. У Ариэль друг Фредди и, вероятно, нет больше друга по имени Фокс. Такое в жизни бывает, это нормально.

Но почему-то на душе от этого у меня было тяжело.

Я больше не читал дневник Игги, зато выкурил две сигареты подряд. А потом пришла Барбара, и мы отправились в «Дыру». По дороге я отмалчивался, а затем, сославшись на головную боль, ушел к себе. У себя в номере я принял душ и выпил две таблетки доксиламина, запив их минералкой.

Завтра будет тяжелый день, и мне хотелось как следует выспаться.