«Хитроу» встретил нас ясным солнышком, как это ни парадоксально. Хоулленд же провожал туманом, который ассоциируется с Лондоном у всех, кроме самих англичан.

Впрочем, провожавший нас Барт сказал, что осенние туманы в Хоулленде – явление, повторяющееся из года в год. Начинаются они в конце августа и длятся чуть ли не до средины октября.

Так что ничего удивительного в таком состоянии погоды не было. А вот в Лондоне приветливо сияло яркое солнышко, что, впрочем, тоже не было удивительно для британской столицы.

Пятью днями раньше Бельмондо отбыл в свою Гвиану, увозя с собой около двухсот каратов необработанных алмазов. К тому времени у меня было еще столько же. Они хранились у меня. Не то чтобы я не доверял Пьеру, скорее наоборот, но раскладывать яйца по разным корзинам меня учили с детства. Он уже дважды перезвонил, чтобы сообщить, что у него все идет нормально. Сегодня он мог быть уже в Парамарибо, столице Суринама, который сам Бельмондо упорно называл Нидерландской Гвианой.

В течение этих пяти дней у меня образовалось немного свободного времени, и я воспользовался им для того, чтобы закончить оформление своего открытия. Кроме этого, мне не давала покоя судьба бедных Джилл и Долли. Подобная трагедия просто не может, не должна повториться в будущем. Это аксиома. Но как обезопасить людей от пагубного воздействия моей находки?

Однажды вечером меня осенило. Я исходил из того, что не знаю, как обратить воздействие ариэлия на организм вспять, не знаю, как экранировать его, но я могу, по крайней мере, сделать, чтобы последствия такого воздействия не были столь катастрофическими, как у несчастных Джилл и Долли.

Вот тут-то мне и пригодились те самые пресловутые хоуллендские кролики. К счастью, водились они здесь в великом множестве и часто попадались в силки охотников, но с точки зрения провизии были бесполезны, потому что всякий раз оказывались слишком тощими. Добывали их по преимуществу владельцы собак. Кстати, хитроумные кролики тоже старались держаться от броха подальше, и по расположению их норок, которое я зафиксировал, используя квадракоптер с инфракрасной камерой, я примерно установил зону воздействия хоуллендской астроблемы. Она оказалась ожидаемо небольшой, в виде овала, меньший радиус которого был ярдов девятьсот, а больший – раза в полтора больше. Соотнеся это с глубиной залегания метеорита, я установил траекторию его падения и точку небесной сферы, из которой он прилетел. В дальнейшем это тоже могло пригодиться.

В Лондоне мы остановились в коттедже моего двоюродного брата, жившего в Сохо и работавшего пластическим хирургом. Это была по-настоящему удачная мысль. Во-первых, недельное пребывание в Лондоне на условиях полупансиона я оплатил обычным рентгеном собственной головы. Генри об этом мечтал с того момента, когда узнал о произошедшем со мной. Почему-то ему было важно иметь рентгеновский снимок моего черепа. Мне была понятна эта страсть исследователя и испытателя. Во-вторых, брат «сосватал» мне человека, который впоследствии заменил меня в Хоулленде на врачебном поприще. Профессор Кеннет Уэлшмен весьма и весьма заинтересовался тем, что произошло со мной. А когда узнал, что где-то в Ирландии есть целый город таких лепреконов, как я, едва не взвизгнул от восторга. В итоге между ним и Хоуллендом в лице канцлера был подписан трехгодичный контракт. Профессор был немногим старше меня, очень скромным в быту и открытым человеком. Он мне сразу пришелся по душе.

Первый день нашего пребывания в Лондоне мы посвятили отдыху. Погуляли по центру, как самые заправские туристы обозрели Вестминстерское аббатство, Трафальгарскую площадь, Тауэр, затем поужинали в любимом моем итальянском ресторанчике… Даже не знаю, кто может не любить пасту карбонара? А потом опять гуляли по улицам, просто наслаждаясь обществом друг друга.

Человек безостановочно и увлеченно гонится за счастьем, но, если бы он опомнился, замедлил свой бег, оглянулся по сторонам, то заметил бы, что то, за чем он гонится, – в нем самом. Мы ставим перед собой самые разные цели – большие и маленькие – и достигаем их, но ведь настоящее счастье не в достижении цели. Мое счастье – это маленькая рука Ариэль в моей ладони. Это лучи закатного солнца, превращающие ее кудри в красное золото. Это тихий разговор ни о чем и совместное поедание горячей душистой пасты. Это ощущение ее плеча у себя под рукой, которое становится последним ощущением уходящего дня, и щекочущее прикосновение ее волос, от которого ты просыпаешься.

Увы, мы совершенно не ценим это простое счастье. Каждый день мы ставим его на кон в жизненной рулетке, стремясь выиграть больше и проигрывая последнее. Я благодарен богу, что сумел вовремя остановиться, что мое маленькое счастье оказалось мне дороже тех соблазнов, искушений и манящих целей, которые предлагал мне этот мир.

Но, чтобы это понять, мне пришлось совершить свои – и непростительные – ошибки. И первую из них (хотя, может, и далеко не первую) я допустил буквально на следующий день.

Это произошло как раз в перерыве между предварительными слушаниями по нашему иску в LCIA и запланированной мною поездкой в Лондонское королевское общество, где я должен был встретиться с несколькими своими коллегами. Я собирался проделать некоторые эксперименты, осуществить которые в Хоулленде просто не мог. Вообще-то я нуждался во многом, чего не мог себе позволить, вроде, например, аренды нейтринной ловушки. Короче говоря, мне нужно было многое, но я решил ограничиться только крайне необходимым. В конце концов, если что-то выглядит, как корова, мычит, как корова, и пахнет, как корова, вряд ли это бенгальский тигр. Но без подтверждения наличия рогов, копыт и вымени я не решался продемонстрировать эту корову публике.

Забегая вперед, скажу, что разрешение я получил и все те опыты, которые хотел провести, провел. Вероятно, за это я должен поблагодарить отсутствие толерантности и недостаток политкорректности у бывших моих коллег – они смотрели на меня сверху вниз, но при этом еще хорошо помнили те времена, когда я был одного с ними роста, а потому снисходительно жалели меня.

В один из дней я закончил свои лабораторные занятия пораньше, высвободилось немного времени, и мы с Ариэль решили перекусить, не мудрствуя лукаво, в ближайшей пиццерии. Я с удивлением отметил, что в Лондоне отдаю предпочтение итальянскому фастфуду. И немудрено, альтернативы меня не устраивали – ни рыба с чипсами, ни вездесущие восточные перекусы. Как раз на пути к пиццерии меня настиг телефонный звонок.

– Мистер Райан? – спросил незнакомый голос и, не дожидаясь подтверждения, продолжил: – Я Эмануэль Строббс из «Пресс-драм Лимитед».

– Чем обязан? – поинтересовался я с некоторым удивлением.

– Мне бы хотелось взять у вас интервью, – сказал он совершенно обыденным голосом. – Согласитесь, официальные визиты первых лиц иностранных государств случаются не каждый день. Это прекрасный повод побеседовать о многом.

– Ну, это не совсем чтобы официальный визит, – сказал я, удивляясь, откуда ему все так хорошо известно.

– Но ведь и частным его тоже не назовешь, верно? – напористо сказал он. – Для вас это будет, вероятно, новостью, но после вашего знаменитого интерактивного голосования в Британии весьма и весьма заинтересовались вашим государством. По крайней мере, мои читатели. Давайте поговорим и об этом.

Я задумался. С одной стороны, это интервью мне было как собаке пятая лапа. С другой – представлялась возможность изложить свою версию произошедшего прессе до того, как это (гипотетически) сделают Харконен с Кохэгеном. Что ж, это было, вероятно, правильным ходом.

Мой собеседник по-своему понял мое молчание:

– Это не займет много времени, и, конечно, мы заплатим вам гонорар, – при этом он озвучил цифру, до боли совпадающую с ценой, которую мне выставили мои знакомые за эксплуатацию их лаборатории и оборудования.

Порой человек даже в очень сложных ситуациях поступает, как ведомый лишь одним инстинктом зверь. Зверь даже может видеть капкан, но игнорирует его наличие – его неодолимо манит запах приманки. Я был совершенно беспечен, точь-в-точь как мышь, почуявшая сыр в мышеловке.

– Хорошо, – согласился я. – Где бы вы хотели встретиться?

– Ресторан отеля «Ритц-Карлтон» вас устроит? За мой счет, разумеется.

– Это который возле Грин-парка? – уточнил я. – Вполне устроит. Как насчет 19.00?

Он согласился, а я подумал, что это неплохо – перекусим и прогуляемся с Ариэль к Букингемскому дворцу.

Сыр в мышеловке пах просто восхитительно.

Эмануэль оказался импозантным немолодым мужчиной. Он был невысок, выше меня всего на голову или меньше. По всей вероятности, он был вполне состоятелен, но тщательно скрывал это, или, вернее сказать, не выпячивал. Зато чувствовалось, что это хваткий и опытный журналистский волк.

Он угостил нас хорошим обедом с ростбифом и красным вином. Умело и неспешно вел беседу. Вопросы его были ненавязчивы, но по ним чувствовалось, что он отлично подготовился и хорошо знает предмет разговора. Наше общение мало напоминало интервью, скорее это была светская беседа. Но при этом Эмануэль насытился информацией настолько же, насколько мы с Ариэль насытились прекрасным ростбифом.

Закончив трапезу и беседу, мы тепло распрощались. Эмануэль ухитрился так ловко передать мне деньги за интервью, что это не вызвало ни малейшей неловкости. У подъезда отеля его ждал солидный «Астон-Мартин» с шофером. Мы с Ариэль проводили его взглядом и отправились к Букингемскому дворцу.

Мы гуляли дотемна. Покатались на кебе по парку, посмотрели смену караула шотландских гвардейцев, поели мороженого и покормили прекрасных белых лебедей – любимцев нашей бессмертной королевы. К ночи стало заметно прохладнее, но не настолько, чтобы вприпрыжку бежать от холода. Небо было ясным, и мы с Ариэль развлекались, стараясь увидеть падающую звезду. Сейчас их было немного – основной поток Персеид уже прошел, но время от времени по небосклону все-таки стремительно пролетал метеор, и мы даже успевали загадать желание. Или врали, что успевали, но одно мое так и не загаданное желание все-таки сбылось, причем прямо во время прогулки.

Это случилось, когда я рассказывал Ариэль о падающих звездах и метеоритных потоках, о Персеидах и поясе Койпера. Ариэль слушала внимательно, спрашивала коротко и исключительно по делу. Один из ее вопросов поставил меня в тупик:

– Значит, наш метеорит – тоже часть какой-то кометы?

– Необязательно, – ответил я. – Строго говоря, в космосе хватает всяческих обломков и без комет. Например, случаются столкновения крупных астероидов, вроде кембрийско-ордовикского, да и сами астероиды порой сталкиваются с Землей. Я бы скорее сделал ставку на то, что наш метеорит именно астероид или его обломок. Траектория падения у него нестандартная, не такая, как у кометогенных объектов. Дело в том, что кометы пересекают орбиту Земли, в принципе, предсказуемым образом, и…

Я остановился как вкопанный. Меня внезапно буквально озарила одна идея. Дело в том, что я все время вспоминал историю, рассказанную мне Бельмондо. В моей хулиганской, даже безумной гипотезе о связи метеоритных кратеров и уменьшения размеров живых существ я считал источником таких изменений ударный кратер Вредерфорт в ЮАР. Бельмондо указал мне совсем другое место, севернее, ближе к экватору. Это было место традиционного обитания пигмеев. Разглядеть из космоса эту астроблему мне удалось не сразу. Джунгли надежно хранили относительно небольшой (в сравнении с тем же Вредерфортом) кратер.

Допустим, Хоуллендский кратер и астроблема пигмеев возникли из частей одного и того же небесного тела. По двум точкам с учетом сдвига Земли в процессе вращения я смог определить траекторию его полета и места падения обломков. Если моя теория верна, то как минимум еще один обломок упал в районе, ранее известном как Голландская Ост-Индия, еще одном ареале распространения низкорослых людей.

Конечно, все это было чистой воды научным авантюризмом, но… я загорелся идеей проверить свою теорию. Тем более что на три дня в моем распоряжении будут нехилые ресурсы Кембриджа. Включая его обсерваторию и вычислительный центр.

Я обнял Ариэль, притянув ее к себе, и поцеловал так нежно, как только был способен.

– Что с вами, Фокс Райан? – с ироничным удивлением спросила она. – Раньше подобных внезапных порывов за вами не наблюдалось.

– Все, что кажется нам случайным, имеет свои причины, – ответил я. – Просто мы их еще не знаем.

– И какова причина твоего такого поведения? – улыбнулась она.

– Любовь, – ответил я. – Знаешь, древние верили в звезду удачи.

– Не только древние, – глаза Ариэль лучились весельем. – Многие и сейчас в нее верят. Я, например.

– А я не верю. Я знаю, что она существует. Ариэль, ты моя звезда удачи.

– А еще я твой белый кролик, – Ариэль озорно подмигнула и, зажмурившись, подарила мне горячий ответный поцелуй.

Воспользовавшись перерывом между заседаниями LCIA, мы с Ариэль отправились в Кембридж. Четыре дня, проведенных нами там, были одновременно напряженными и невероятно прекрасными. Я разрывался между работой с ариэлием и исследованием истории хоуллендского метеорита. И тут, и там меня ожидали сюрпризы.

Во-первых, ариэлий оказался даже интереснее, чем я предполагал. Более точный расчет показал, что его атомная масса выходит за пределы острова стабильности. Попросту говоря, ариэлий должен был быть радиоактивным. Должен был, но не был. Отчасти виной тому было уже открытое мной «дыхание» этого химического элемента. Отчасти, но не полностью. В строении ариэлия слабые взаимодействия играли намного бо́льшую роль, чем в привычном нам мире. И это еще предстояло исследовать. Но от открывающихся перспектив просто захватывало дух. Это был подлинный прорыв.

Зато полностью подтвердился энергетический потенциал ариэлия. В процессе опытов мне приходилось прилагать множество усилий, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, но это получалось плохо, и к концу моих исследований вся популяция ученых в Кембридже гудела, как потревоженный улей. В итоге нас с Ариэль принялись наперебой приглашать на различные церемонии, а то и просто в гости, чтобы, естественно, выведать у меня суть моей работы. Но я молчал как рыба, хотя в душе уже мечтал сбежать из Кембриджа куда-нибудь подальше, а точнее в Хоулленд, по которому я уже начинал тосковать.

Да и Ариэль тоже стала поговаривать о возвращении.

Не меньше сюрпризов преподнес мне и метеорит, точнее, траектория его падения. Кажется, легко нарисовать на карте прямую (или кривую, если учитывать кривизну земной поверхности), соединяющую две точки. Но… законы небесной механики сложны, и на движение падающего на землю астероида влияет слишком многое. Траектории, удовлетворяющей моей гипотезе, не существовало. У меня почти опустились руки. Почти. Я, наверно, не очень смел и не очень практичен в быту, но в науке не отступаю, пока не выжму ситуацию насухо, пока не исследую все связанные с ней аспекты и не выясню все, что можно выяснить.

Я консультировался с несколькими знакомыми астрофизиками, в том числе в режиме онлайн по скайпу с американскими коллегами, и в итоге сумел-таки составить адекватную задачу для компьютерного расчета. Через некоторое время компьютер выдал мне результат, и первое, что я увидел на мониторе, было сообщение:

«Введенные условия на 65 % совпадают с условиями ранее поставленной задачи. Вы желаете:

– вывести решение вашей задачи;

– просмотреть ранее полученное решение для сходной задачи;

– объединить оба решения в единое и вывести результат?»

Я выбрал третье, а когда модель предстала передо мной на голографическом мониторе, невольно потянулся за сигарой. Сигару мне подарил Отто Крюковский, эксцентричный хозяин одной из лабораторий астрофизики Кембриджа.

– В помещении центра курить запрещено, – подмигнул он. – Но астрономы всегда там курят. Эта сигара кубинская, как говорят у нас в Хорватии, от деда Кастро. Рекомендую вам закурить ее, когда достигнете успеха.

В общем, сигара была подарена мне как пожелание удачи, поэтому я медленно разжег ее и затянулся очень крепким и каким-то «респектабельным» дымом, глядя на полученную голографическую модель.

Очень-очень давно, на границе двух геологических эпох, эоцена и олигоцена, примерно над Хоуллендом произошло событие катастрофических масштабов, но не столь редкое в истории Земли. Некий небесный странник, крупный астероид, захваченный магнитным полем нашей планеты, столкнулся с другим телом, вероятно, бывшим спутником Земли. В этом нет ничего интересного – силы гравитации свели их между собой с неумолимостью стрелки компаса, всегда находящей направление на север. Мощнейший удар отшвырнул бывший спутник планеты на Восточное побережье США. В результате образовался Чессапикский залив. Сам же небесный гость, отброшенный в противоположном направлении, рухнул в пустынной даже в наши дни местности на севере Сибири.

А несколько осколков этих небесных тел обрушились на землю совершенно независимо – в Хоулленде, в Конго, в Южно-Китайском море. Еще как минимум два упали в Арктике и Антарктике. Потенциально каждый из этих камней тоже мог содержать ариэлий, и в двух случаях я считал это доказанным фактом – теперь я был практически уверен, что и пигмеи Африки, и негритосы Юго-Восточной Азии своим ростом обязаны именно этим небесным гостям.

Это был успех, но почему-то мне стало грустно. На душе было тяжело, словно ею владело предчувствие какой-то близкой беды.

Заметила это и Ариэль. Несмотря на всю мою занятость, мы с ней не разлучались ни на минуту. Когда я работал, она тихонько сидела рядом, читала что-нибудь на планшете или рисовала – у моей жены обнаружился незаурядный талант портретиста. А потом мы гуляли по Кембриджу, который я всегда нежно любил и хорошо знал, ужинали в одном из пабов или итальянских ресторанчиков и поздно возвращались домой, чтобы заснуть с приятной усталостью любящих друг друга людей.

Царь Соломон говорил, что нет большей удачи в жизни, чем найти хорошую жену. Похоже, он был прав. Мой отец, никогда не отличавшийся особой религиозностью, называл книгу Притчей Соломоновых «Книгой Прописных Истин», но вот это высказывание про жену часто цитировал моей матушке. Лично я раньше относился к этой истине скептически. У меня была семья, но это было всего лишь обстоятельство моей жизни, а сказуемым всегда была наука.

С Ариэль все в моей жизни переменилось, и я понял, что Соломон сказал эти слова вовсе не от того, что играл в Капитана Банальность. Вероятно, каждая из его притчей была плодом жестокого жизненного опыта. И суть этих слов кажется банальной только тому, кто сам не нашел такой жены.

Нам кажется, что единодушие супругов – всего лишь красивый поэтический образ. Три века просвещения приучили нас воспринимать Библию как собрание мифов и моралитэ, а слова Христа «будут двое одной плотью» кажутся нам красивой метафорой, но…

Мы с Ариэль действительно чувствуем себя единым целым. А то, что я так мало уделяю внимания ей по ходу рассказа, происходит совсем не потому, что она мало значит для меня. Вовсе нет! Просто мы с ней действительно одно целое, и говоря о себе, я говорю и о ней.

И наоборот.

Мое возвращение в Лондон должно было стать возвращением триумфатора, и, казалось, все к тому и идет. Но дела, так сказать, государственные не оставляли меня.

Когда мы с Ариэль были в дороге, со мной связался Бельмондо. Судя по голосу, Пьер был очень доволен.

– Можете проверять счета, сэр! – с ходу заявил он. – Я выручил за камушки хорошую цену, даже с учетом комиссионных всем многочисленным посредникам. Предупреждаю, пять процентов я взял себе.

– Не забудь заплатить с них налоги, – с некоторых пор мы с Пьером стали накоротке, настолько накоротке, что я обращался к нему на «ты», а он даже назвал мне свое настоящее имя. Я тогда даже поперхнулся кофе – неудивительно, что он его скрывает! Сципион Пуго – с таким именем можно быть разве что комиком. Сципионом Пуго Пьер, он же Бельмондо, честно пробыл до третьего курса Сорбонны и, по его же собственным словам, забыл его в комнате общежития, когда слинял в одну из зарождающихся тогда частных военных компаний.

– И как мне прикажете декларацию заполнять? – в тон мне уточнил Бельмондо. – Куда отнести доход? В графу «торговля контрабандой» или в графу «иные коррупционные операции»?

– Ты что, никогда не видел хоуллендскую декларацию? – спросил я. – Там графа только одна: доход за облагаемый период.

– И с учетом его ставки мы практически идеальный офшор, – не замедлил заметить Бельмондо. – На вашем месте, сударь, я бы обсудил это с Блейком.

– Хорошая идея, – согласился я. – Ты когда будешь дома?

– Завтра, пожалуй, буду, – подумав, ответил он. – Да, кстати, я прикупил все, что нужно. На батальон, наверно, не потянет, но для хорошей роты хватит. Лишь бы у нас было немного времени.

– А с чего его у нас не будет? – спросил я, но он мне так и не ответил.

У меня никогда не было привычки читать утренние газеты. Правда, после интервью в «Ритце» я решил было прикупить газету, где оно будет опубликовано. Но потом внезапно понял, что Эмануэль даже не сказал, какое, собственно, издание он представляет. А затем я и вовсе забыл об этом.

Очень часто бывает так, что в жизни человека происходит нечто, о чем он какое-то время не знает и даже не подозревает. Жизнерадостный юноша, играющий на пляже в бадминтон с прекрасной юной леди, то и дело выдающий остроумные шутки, от которых она смеется, и двусмысленные многообещающие комплименты, от которых она краснеет, вполне может быть болен саркомой кости. Невидимая пока хворь вскоре превратит его в инвалида, в умирающего… Но сейчас он ничего не знает об этом, и жизнь бьет из него ключом.

Я ничего не заметил, прибыв в Лондон. Тем более прибыли мы с корабля на бал – прямо на судебные слушанья. Решение было вынесено в нашу пользу, его заверенный оригинал мы получили через два дня. После суда мы с Ариэль собрались перекусить. Мне предстояло еще встретиться с Чандрой, а вечер я решил убить на доводку своего очередного аппарата.

Я практически закончил устройство, позволяющее усмирить энергию ариэлия и направить ее в нужное русло. В качестве рабочего тела в устройстве использовалась пластина с мономолекулярным слоем ариэлия, помещенная в сильное магнитное поле. Достаточно было изменить полярность катушки, как ариэлий выдавал довольно большой разряд энергии, при этом генерировалось уменьшающее поле, достаточное для изменения биологического объекта размером с лабораторную крысу.

По пока не выясненным причинам, воздействие ариэлия распространялось только на живые организмы. Ничего определенного я не мог сказать и о самом механизме воздействия, и даже сама его природа оставалась для меня загадкой. Аппарат мне нужен был на случай непредвиденных обстоятельств, для того чтобы не допустить, чтобы кто-то повторил судьбу несчастных Джилл и Долли. И к назначенному времени он у меня был, но перед этим произошло несколько событий, в корне изменивших мою судьбу, а со мной и судьбу всего мира.

Увы, подчас самое ненадежное и самое слабое звено любой системы – это сам человек.

Человек часто ропщет, когда его дела идут не очень хорошо. Когда тебе кажется, что весь мир ополчился на тебя и ты не знаешь, что делать, за что хвататься в первую очередь. Но куда опаснее для человека, когда его дела идут лучше некуда, когда все складывается благоприятно, а мир, кажется, с удовольствием подставляет дружеское плечо.

В этой ситуации человек становится легкомысленным и неосторожным и может совершить нечто такое, что сломает его жизнь. И добро бы только его. Самое худшее, это когда от последствий твоей оплошности страдают другие люди, твои близкие, а ты это знаешь и вынужден жить с этим.

Мне предстояло еще одно дело, которое я все время откладывал. Тем не менее теперь у меня оставалось два дня до отъезда, и дальше мешкать было уже нельзя.

– Ты уверен, что не хочешь взять меня с собой? – грустно спросила Ариэль.

Я совсем не был в этом уверен, более того – я был уверен в обратном. Но я вынужденно кивнул. Есть вещи, которые можно сделать только в одиночку, есть тяжесть, которой невозможно поделиться ни с кем. И это был как раз такой случай.

Я упоминал уже, что был женат. Я полагал, что ничем не отличаюсь от других, и мне страшно было даже подумать, что это так и есть. У меня была семья, или то, что я называл этим словом. Как ни странно, в моей семье не было ни скандалов, ни размолвок, но и чувств никаких не было тоже.

Чувства, мир которых я открыл для себя совсем недавно… Они словно цвета, словно запахи или звуки. Можно жить в черно-белом мире, можно не чувствовать никаких запахов – ни плохих, ни хороших; но стоит один раз окунуться в мир, где все это существует, – и ты уже не понимаешь, как раньше мог прожить без всего этого.

Я жил в мире без чувств всю свою сознательную жизнь, так уж получилось. Мне не было от этого плохо, даже грустно и то не было. Все чувства у меня сублимировались в науку. Нужна была настоящая катастрофа, хорошая встряска, чтобы я увидел и понял, что живу не так, как следует. И катастрофа произошла.

Мне иногда казалось, что я довольно легко перенес предательство своей бывшей жены, а это было именно предательство в полном смысле этого слова. Возможно, все дело в том, что материальная сторона всегда была для меня не особо важна, а в духовном отношении мы никогда не были с ней близки. Я лишь с удивлением отметил, что все, что привязывало ко мне мою бывшую супругу, – это мое положение в обществе, мой статус… и только. Умом я понимал, что это, в общем-то, нормально. Женщина ориентирована на создание семьи, поэтому инстинктивно выбирает надежного мужчину, максимально реализовавшегося, и именно это в нем и ценит. Но в Хоулленде мне внезапно открылся совсем другой мир, в котором этот довод разума, эти реакции инстинкта уже не казались такими уж бесспорными.

И тем не менее ненависти к своей бывшей супруге я никогда не испытывал. Наверное, ненависть такого рода рождается от других сильных чувств и страстей, например, любви, а у меня, как я уже говорил, не было никаких чувств. Была лишь их имитация, обычная словесная мишура, ничем не подкрепленная, не имеющая внутри стержня в виде настоящего, сильного чувства.

Но, кроме жены, был в этой истории еще один человек, к которому у меня было совершенно другое отношение. Как ни странно, его ценность для себя я понял, лишь потеряв его. Мой сын, на которого я практически не обращал внимания, когда жил в семье, внезапно стал причиной острой тоски, время от времени фантомной болью охватывавшей меня. Мой сын, которого я почти не знал и по которому отчаянно скучал…

Нет, я ехал сейчас вовсе не для того, чтобы заглушить эту тоску. Я сам, если честно, не знал, зачем должен увидеть Джереми, но в том, что должен увидеть его, был практически уверен. И никаких догадок по этому поводу я делать не хочу.

…Я дождался конца занятий, сидя в машине напротив крыльца колледжа. Отчего-то мне не хотелось заходить в школу, прерывать урок, чтобы увидеть сына. Пусть все будет так, как должно быть. Я лишь уточнил по телефону, присутствует ли Джереми на занятиях, убедился, что присутствует, и, пресекая дальнейшие расспросы, вежливо поблагодарил и принялся ждать. Ожидание показалось мне мучительно долгим, хотя едва превышало три четверти часа.

Наконец занятия закончились, и я увидел, как расходятся ученики. Тех, кто помладше, забирали родители или гувернантки, ученики постарше разбегались сами. Кто-то уезжал на машине, кто-то шел на остановку школьного автобуса, а еще кто-то, вероятно, из живущих рядом, просто уходил пешком. Наконец, сердце мое мягко, но болезненно сжалось – этот мальчик ничем не отличался от других своих сверстников, кроме одного – он был моим сыном.

Я подождал, пока он поравняется с машиной, и открыл дверцу.

– Джереми… – я не знал, что говорить. Все слова застыли у меня на языке. Зачем я вообще здесь? Что мне нужно от моего сына, которого я так давно не видел, что я могу дать ему?

Он обернулся. За прошедшее время он стал как-то старше, серьезнее. Мне показалось, что он немножко не такой, как его сверстники.

Джереми взглянул на меня. На его лице буквально на моих глазах сменилась целая палитра чувств. И там не было того чувства, которое я ожидал – радости, наверное.

Я сам был виноват в этом. Не знаю почему, не знаю чем, но я был виноват и с этой виной живу и по сей день. Рана остается раной, даже если ее зашьют в самом лучшем госпитале самые лучшие хирурги. Есть никогда не заживающие раны, и не только в физическом смысле. Душевные раны гораздо хуже поддаются исцелению. Это был именно такой случай. Есть вещи, которые невозможно исправить, как ни старайся, но, принимая решения, мы об этом практически не задумываемся. Просто не можем, наверное, это не в человеческой природе.

– …знать тебя не желаю, – начало фразы Джереми я, погруженный в свои мысли, откровенно говоря, пропустил, но не думаю, что что-то упустил в ее интонации. – Ты мне никто, понял? Вали в ту дыру, откуда ты вылез!

– Но… – я чувствовал себя так, как в тот день, когда Фредди решил на кулаках объяснить мне ненужность моего пребывания в Хоулленде. – Джереми, послушай меня, пожалуйста. Я хочу…

– Лучше бы тебя вообще не было! – на глаза мальчика навернулись слезы. – Ты же мне всю жизнь переломал!

– Не я подал на развод, – сказал я глухо, отводя взгляд.

– При чем тут развод? – голос Джереми сорвался на крик. – Ты же мое позорище! Гномий король, вот как тебя называют!

– Кто? – удивился я. – Кто и где называет меня так?

– ВСЕ! – выпалил он. – Вся Англия! Спасибо тебе, папа, за такую популярность! Над тобой, наверно, все ржут от Эдинбурга до Портсмута, а вместе с тобой и надо мной! Гномий король королевства гномов!

– Почему ржут? – беспомощно и нелепо спросил я, чувствуя, что у меня под ногами земля превратилась в бешено вращающийся цирковой шар, даже с учетом того, что я сидел. – Почему?

– Потому что у тебя хватило ума хвастаться! Или ты скажешь, что не давал интервью Лорду Гному?

– Кому? – с изумлением вытаращился я на Джереми.

– Посмотрите-ка на него, он ничего не знает! Лорд Гном, колумнист «Приват ай»! Такой же, как ты, хвастун. Он просто издевается над тобой в своей статье. Значит, и надо мной тоже!

Мне стало жарко. Невыносимо жарко, словно я оказался в меховой парке на пляже летней раскаленной Ибицы.

– Но ведь этот Эмануэль так просил… Я думал, что он из какой-то серьезной газеты. Он говорил мне…

– Да кому нужен этот ваш Хоулленд? – с нескрываемой издевкой сказал Джереми. – Кому он интересен, на самом деле интересен, кроме «Приват ай»? Серьезная газета… Тебе самому не смешно? Карликовая страна, населенная смешными лилипутами, имеющая основной доход от цирка уродов! Над вами ржали еще во время ваших убогих интерактивных выборов! Вы – пародия, скетч-шоу… Цирк! Президент клоунов!

Он всхлипнул, развернулся и умчался прочь от меня – к остановке подходил школьный автобус.

– Я не президент, я канцлер… – прошептал я ему вслед, а потом понял, что плачу.

В старых фильмах переживания героя часто иллюстрируют в виде череды лиц и обстоятельств, всплывающих в его памяти. Этакая ретроспектива жизни. С недавних пор этот художественный прием считается устаревшим, но, вероятно, он устарел ровно настолько, что навсегда вошел в коллективное бессознательное европейца. Впрочем, может, он всегда там был, просто старые мастера были более откровенны со своим зрителем. Они и уловили этот психологический ход.

Я видел Барта с его бесполезным автоматом, удивленно почесывающего затылок Байрона, Мэри-Сью с усталыми морщинками под глазами, наливающую кофе, смущенного Блейка, закрывающего двери кабинета, напряженного Бенджена, стоящего у шлагбаума, Пьера, отплывающего на утлой посудине в открытое море, Барбару, рассеянно листающую книгу, вдохновенное лицо Ариэль.

«Пародия! Скетч-шоу! Цирк уродов!..»

Блейк на трибуне говорит народу Хоулленда о принципах новой власти – цирк уродов!

Коннингтон, глядя прямо мне в глаза, рассказывает о status quo – скетч-шоу!

Шипящий от злобы Фредди вскакивает на ноги, обещая всевозможные кары на мою бедную голову, – пародия!

Маленькая Ариэль в подземельях цирка говорит о том, что ей без меня незачем жить, – скетч-шоу?

Цирк уродов…

Я сжал кулаки так, что хрустнули костяшки пальцев.

Дети нетерпимы, нетолерантны. Это известно, по крайней мере, со времени написания сказки о голом короле. Что у ребенка на языке, то у взрослого на уме. Мы можем заставить человечество делать вид, что ненормальность – это разновидность нормы, и, наверно, даже можем заставить его думать так – но не чувствовать. И голый король не станет одетым от того, что все считают, что его новое платье воистину прекрасно.

Остается надеяться, что Джереми со временем повзрослеет, станет мудрее, многое поймет и вспомнит обо мне. Мы с ним еще увидимся, мы еще поговорим по душам. Я всегда буду ждать его. А что мне еще делать?

Домой я вернулся оглушенным и опустошенным. Радостно выбежавшая навстречу мне Ариэль замерла на мгновение, а затем подошла ближе, но уже медленно, осторожно и взяла меня за руку. Я не мог посмотреть ей в глаза, а она ничего не спрашивала. А через минуту я отвернулся, чтобы крепко-крепко сжать веки, изо всех сил стараясь удержать непрошеные слезы.

Но плакал я вовсе не от боли или обиды. Чувствуя ее ладошку в своей, я плакал оттого, что не заслужил того счастья, какое обрел с появлением в моей жизни Ариэль. Я ощущал себя грязным внутри, но она любила меня и такого. Образно говоря, внутри меня качались огромные весы. На одной чаше этих весов был Хоулленд и его население, среди которого восседала на троне моя Ариэль. Другая чаша была наполнена гневом, презрением, осуждением: «Скетч-шоу, пародия, цирк уродов…»

– Хочешь, я приготовлю тебе кофе? – негромко спросила моя прекрасная, все понимающая жена. Я устало кивнул, и она, выскользнув из моих рук, устремилась на кухню. Я тяжело прошел в гостиную, где без сил упал в кресло. Сейчас я чувствовал себя так, будто вручную извлек из шахты хоуллендский метеорит.

Весь, целиком.

Мои мысли путались и туманились, время от времени вспыхивая мгновенными разрядами то обиды, то боли, то гнева, как далекие грозовые облака. В этих тяжелых облаках тяжело рождалась грозная буря. Я чувствовал первые ее порывы и боялся ее, но, тем не менее, страстно хотел, желал, чтобы она наступила, разразилась и, отбушевав, очистила весь этот мир от скверны.

Мой взгляд упал на серебристый чемоданчик, оставленный мною ранее у журнального столика. В нем лежал мой прибор и те несколько «зарядов» – пластинок с ариэлием. Я, действуя на автомате, открыл чемоданчик, вскрыл прибор и вставил в него пластинку. Затем закрыл крышку.

Решение пришло вопреки моей воле. Оно рождалось, как мощный взрыв рождается из бризантного заряда. Оно властно брало меня под свой контроль, сметая сомнения, слабые возражения и разума, и души, оно впитывало мой гнев, мою обиду, мою боль, становясь все сильнее и сильнее. Да будет так!

Зазвонил мой телефон. На миг я подумал, что это может быть Джереми, и обуревающие меня чувства несколько потускнели, потеряли силу.

Но это был Блейк.

– Фокс, когда вы возвращаетесь? – спросил он вместо приветствия.

– Как и предполагалось, послезавтра, – с некоторым удивлением ответил я, – вы же знаете… Что-нибудь случилось?

– В общем, они все-таки подали иск, – казалось, Блейк испытывает трудности, сообщая мне новость. Он напоминал человека, пытающегося нести тяжеленный и скользкий мраморный шар, не будучи в состоянии даже обхватить его руками. – Ч… черт, похоже, за ними действительно стоит «Бристоль энд Вест».

– Погодите, а Бель… Пьер вернулся? – уточнил я.

– Да, он вернулся. Но тут знаете в чем закавыка… Они сейчас пытаются оспорить наши действия, когда мы лишили Харконена с Кохэгеном права второй подписи. Дескать, это противоречит контексту договора. В общем, они нашли какие-то зацепки. И они хотят либо вернуть себе это право…

– Но мы же уже закрыли этот счет! – удивился я.

– …либо аннулировать сам договор, – голос Блейка дрогнул. – Фокс, у меня хотят отобрать брох. Похоже, это и есть их основная цель.

Внутри меня раздался взрыв. Решение вызрело и висело у меня перед глазами, сияя сатанински ярким блеском.

– Пупок у них развяжется, – медленно сказал я.

– Что? – недоуменно переспросил Блейк.

– Говорю, они очень быстро устанут, и у них на это не хватит сил. Блейк, как дела с нашей Конституцией?

Блейк был ошарашен:

– Откровенно говоря, никак. Мне как-то не до нее было.

– А зря. Вы ею занимайтесь все-таки. И скажите Пьеру с Коннингтоном, пусть приступают к подготовке.

– Вы имеете в виду армию? – уточнил Блейк.

Я машинально кивнул, не понимая, что он меня не видит, спохватился и сказал:

– Да-да. И передайте Пьеру – если он хочет, будет у него и авиация, но Хоулленд мы обязаны защитить.

Итак, я решил как следует встряхнуть этот мир.