29
София

Спрятавшись от солнца в тени трамвайной остановки и положив сумку на колени, я сидела уже больше часа, не сводя глаз с входов в табачный бар. Мое стеклянное укрытие было сплошь покрыто цветными росписями, что, к сожалению, не давало мне возможности видеть их перемещение внутри зала. Время от времени я вставала во весь рост и поглядывала туда издалека.

Однажды во время прогулки с Гортензией до площади Тертр я заметила на одном грузовичке безобразную надпись в том же стиле. Гортензия объяснила, что это – теги.

– Какое чудно́е название, – удивилась я тогда. Только молодежь способна давать такие нелепые имена.

– Вы словно из другого мира, София! – воскликнула она с очаровательным смешком, от которого каждый раз таяло мое сердце.

Но я сдержалась, хотя мне и захотелось ответить: «Да, я из другого мира – мира двадцати двух лет страданий».

А сказала просто:

– Я слишком стара для всего этого.

– Не говорите глупостей! Вы еще молодая.

И она, наклонившись, поцеловала меня в лоб. Кстати, Гортензия выше меня почти на голову. Она тоненькая и высокая, а я – низкорослая и крепко сбитая, и трудно догадаться, видя нас рядом, что мы – мать и дочь. Не буду скрывать, я испытываю чувство гордости, что, имея посредственную внешность, произвела на свет столь грациозное и красивое существо. Когда Изабелла впервые увидела ее в ресторане, она с трудом поверила, что это моя дочь, и не сразу пришла в себя. Насколько я понимаю, она преувеличила наше сходство, чтобы сделать мне приятное. Никакого сходства на самом деле нет, Гортензии передались по наследству только мои волосы, белокурые и такие густые, что не продерешь расческой.

С раннего детства я знала, что далеко не красавица. Но, представьте (вот идиотка!), я верила Сильвену, когда он, сюсюкая, называл меня очаровательной и говорил, что без ума от меня.

Проклятые теги очень мешали мне наблюдать за двумя входами в бар, так что через пару часов слежки я забеспокоилась, не пропустила ли я момент, когда они оттуда вышли. Покинув свое убежище, я направилась к бару, чтобы заглянуть внутрь и самой во всем убедиться. На террасе в то время никого не было, и мне не составило труда разглядеть их в зале. Они не двинулись с места. Я даже услышала, как Гортензия громко хохотала. Поскорее отвернувшись, я прибавила шаг из страха, что они меня заметят. Интересно, что такого забавного он ей рассказывал? А меня он на долгие годы лишил смеха моей дочери! Во мне вскипала кровь при мысли о том, что они так близки, моя дочь и эта сволочь. «Ничего, в день, когда Гортензия узнает правду, вряд ли она будет смеяться», – мысленно произнесла я, чтобы придать себе сил.

Но тут же подумала: а уж не надо мной ли они смеялись? Но я прогнала эту мысль. Нет, невозможно. Только не она, не моя дочь, это было бы слишком несправедливо.

Развернувшись, я побрела обратно на остановку. Он мне заплатит сполна за этот смех. Я снова села, потеснив толстую женщину с ребенком на коленях, и опустила руку в сумку. Он был на месте.

Пистолет мне дала Изабелла двадцать два года назад, когда Сильвен вновь неожиданно вторгся в мою жизнь. Оружие досталось ей от отца, и когда я его увидела, мне долго пришлось просить подругу, пока та наконец не уступила.

– С оружием я буду чувствовать себя в большей безопасности, – сказала я Изабелле, заверив, что никогда к нему не прибегну.

Не так давно она спросила меня о пистолете, у меня ли он еще. Я соврала, сообщив, что давно от него отделалась. Реакция Изабеллы меня удивила:

– Жаль! А я-то надеялась, что ты влепишь ему пулю промеж глаз, если однажды столкнешься лицом к лицу с этим гадом!

В тот день мы вволю над этим посмеялись.

Изабелла и не догадывалась, что со дня похищения Гортензии пистолет всегда был в моей сумке наготове.

Уж кому, как не мне, было знать, на что способен этот человек.

И тут, лаская рукой гладкий ствол, я подумала, смогу ли я им воспользоваться, если Сильвен снова станет мне угрожать? Чтобы выстрелить в человека, требуется мужество, даже если он чудовище, каких земля еще не носила.

Сердце билось так сильно, что я поневоле закрыла глаза. Я чувствовала, как по лбу стекают капли пота.

– С вами все в порядке, мадам?

Открыв глаза, я увидела обращенные ко мне лица толстой женщины и мальчишки. Наверное, я выглядела ужасно, раз ребенок таращился на меня скорее с испугом, чем с любопытством.

Мое короткое «Спасибо, все хорошо» означало «Тебе-то какое дело?». Женщина больше вопросов не задавала. Закрыв сумку, я спиной почувствовала ее взгляд, ибо рывком встала с места, увидев, что Гортензия и ее отец вышли из бара.

Я смотрела на них не отрываясь.

Дочь поцеловала его с нежностью, а тот ласково потрепал ее по щеке. Надо ли говорить, что все это мне не понравилось. Но вот они расстались, и Гортензия пошла в моем направлении. Только бы она не вздумала поехать на трамвае! Покинуть убежище я не могла – она обязательно меня бы заметила, то есть я очутилась в ловушке. Снова сев на лавку и низко опустив голову, я поправила солнечные очки и вся съежилась, словно надеялась стать невидимкой.

А тут еще дура-соседка вмешалась в дело:

– Мадам, с вами точно все хорошо?

Я пробормотала:

– Да пошла ты к черту!

К счастью, после этого она замолкла.

Передо мной уже витал терпкий аромат духов дочери. Несколько мучительных секунд я готовилась к самому худшему, сердце бешено колотилось, потом я повернула голову. Гортензия прошла мимо остановки и теперь была уже далеко, справа от меня. Я вздохнула с облегчением – она меня не увидела.

Еще дальше, в сотне метров, но уже слева, я различила фигуру Сильвена и его лысину. Потом он свернул вправо, и я мгновенно приняла решение: нельзя терять его из виду, обязательно нужно узнать, где он живет. Перед тем как уйти с остановки, я бросила взгляд на Гортензию и увидела, что та остановилась, словно засомневалась, куда пойти. Вдруг она повернула назад, перешла через дорогу и побежала в сторону Сильвена, что-то ему крича. Вскоре оба скрылись за углом улицы.

Я быстро встала, повесила на плечо свою черную сумку из кожзаменителя под крокодила, задев при этом мальчишку, снова поправила солнцезащитные очки и пошла по их следу.

Теперь я была готова ко всему, ощущая бедром приятную тяжесть пистолета. Сзади раздался голос толстой женщины:

– Не смотри, сынок, на эту старуху, она – злая!