Запись десятая — об уважительных причинах отсутствия на занятиях
Я сошла с поезда через два дня и шесть часов в Сиоли столице провинции Ильяс, большая часть земель которой принадлежала графам Астер еще с незапамятных времен. Старая кормилица Туйма рассказывала, что после разделения Эры на Тиэру и Аэру змеиному роду принадлежали и равнина Павших и Мертвое поле. Не то чтобы она застала само разделение, но поле Мертвецов до сих пор стояло на балансе у отца, а если порыться в старых бумагах, то, возможно, и вся Траварийская равнина, которую прозвали равниной Павших. Змеиный род никогда не бедствовал и никогда не кричал о своем богатстве, ибо слишком многие считали, что оно построено на костях. Собственно, как и любое другое, любого другого рода, что вынужден существовать у Разлома. Это не солнечные долины запада, где растет виноград Оуэнов.
Ну вот, опять вспомнила Криса, мало мне снов, в которых поцелуй в библиотеке повторяется снова и снова, с различными вариантами финала.
— Где это видано, чтобы леди благородного рода путешествовала с одним сундуком, — пробурчала Лиди и закричала на носильщика, — Осторожнее, окаянный!
Сундук побалансировал на тележке и решил не падать, что впрочем, не помешало горничной продолжать распекать рыжего парня. Высокая и разрумянившаяся от ледяного ветра, она невольно привлекала к себе внимание на перроне. Лиди была внучкой старой отцовской кормилицы Туймы, и до отъезда в Магиус была моей камеристкой. Не очень умелой, но… Она была доброй и старательной, плюс ко всему вбила себе в голову, что обязана защищать меня от всех и вся. Иногда такая забота подкупала, иногда раздражала, но я свыклась с ней, как свыкается северный вьюнок с холодной стеной дома, по которой растет. И иногда ловила себя в Академикуме на мысли, что скучаю, по ее громкому голосу.
Локомотив спустил пары, женщины торопливо отступили от платформы. Ветер ожег холодом лицо, кольнул губы и растрепал выбившуюся из-под меховой шапки прядь волос. Здесь на севере зимы куда как холоднее, чем в Льеже или Эрнестале. Поезд дал третий предупреждающий гудок, кондуктор зазвонил в колокольчик, и огромная махина стала медленно набирать ход. Свет фонарей отражался от гладкого сиреневого бока вагона.
Железнодорожная ветка, по которой пустили Сиреневый скорый, брала свое начало в Эрнестале, следовала через Льеж, вдоль побережья Зимнего моря и заканчивалась в Корэ, в предгорьях Чирийского хребта. Именно по ней отец транспортировал уголь, металлы и камни из шахт Астеров.
Колокольчик кондуктора затих, локомотив, пыхтя, отошел от станции, ватага мальчишек на бегу свистела вслед, отталкивая друг друга локтями, словно хоть одному из них по силам было догнать поезд.
Раздался гнусавый механический сигнал, и у противоположного края платформы остановился черный с серебристым мобиль, на дверце красовалась отлитая из меди змея, на этот раз оскаленная пасть смотрелась совсем не угрожающе, а скорее привычно. Распахнув дверцу, на платформу выскочил худой и долговязый Жюст — племянник кучера Гийома.
— Где это видано, чтобы леди тряслась внутри бесовского мехнизму, которому самое место в Разломе, — пробурчала Лиди, подталкивая носильщика в правильном направлении, — Ваш папенька, конечно, умнейший человек, но иногда… — она поджала губы, не решаясь продолжать, — Не дай Девы, ваш жених увидит, позору не оберемся, будто у нас приличного выезда нет.
— Он уже в Кленовом саду? — спросила я, натягивая на замерзшие пальцы перчатки.
— Как же можно, — она замахала руками, носильщик сгрузил сундук, на землю предоставив Жюсту право дальше разбираться самому, — В Корэ они остановились, завтра к ужину с официальным визитом прибудут, да подарками. Званый вечер в честь помолвки, ваша матушка ужо с ног сбилась, приглашены почти все и род Гиве и Витерсы и даже бургомистр Сиоли с супругой дочерьми обещались, не говоря уже…
— Лиди, — перебила я, — Ты его видела? Кто он? Хоть имя скажи.
— Да куда ж мне благородные имена запоминать, ужо на третьем запуталась, запомнила только, что, как и вы, из графьев.
Надежда, такая робкая, из тех, что приходит посреди ночи, когда ты просыпаешься с бьющимся сердцем в купе вагона, видишь блестящий циферблат часов на стене и кажется, что вот-вот поверишь в невозможное, разбилась в дребезги. Я знала, что это не Крис. Знала и все равно исподволь скрещивала пальцы наудачу, что может быть, не он сам, может, его отец, так же как и мой решил, что сыну пора остепениться… Граф! Помилуйте меня Девы!
— Леди Иви, вы не волнуйтесь, жених ваш — красавчик, каких поискать, — обнадежила меня горничная, — Детки будут загляденье.
Жюст, наконец, прикрепил сундук к багажной решетке и тихо захихикал.
— Ага, уж такой сладкий мальчишка, что сразу на солененькое потянет.
— Цыц, охальник, — замахнулась на него Лидии, — Не твое дело господ обсуждать. Твое дело бесовску механизму рулить.
— Сама бы ты за такого в жизнь не пошла, — он подмигнул горничной, и я заметила, как заалели ее щеки и отнюдь не от мороза.
— И это не твое дело за кого мне идти или не идти, Жюст. Заводи механизму, нас в Кленовом саду ждут. Эх, дай Девы, добраться живыми, а то будут вместо свадьбы похороны.
— Не будут, не боись.
Я села в теплый пахнущий воловьей кожей салон мобиля, рядом, недовольно бурча, стала устраиваться Лидия, привычно препираясь с водителем. В голове билась только одна мысль. Мысль, отдающая сумасшествием, но именно за нее я и цеплялась.
Как хорошо, что я оставила рапиру из черийского металла в Академикуме. Я опасалась ненужных вопросов, ответов на которые не знала. Я не сказала о подарке ни Серым, ни магистру, теперь придется молчать и дома. Одно цепляется за другое. Причина и следствие.
А ведь ее можно продать. Не за сотню золотых, конечно, и даже не за девяносто, ибо она уже настроена на владельца, но говорят, есть коллекционеры, которые собирают такие вот игрушки. Говорят… если выручить за нее пять десятков золотых, то можно оплатить пару лет обучения. Или даже три, если не портить имущество, как я тогда с башней. А ведь в спальне Кленового сада еще есть шкатулка с драгоценностями, которые я не смогу носить пока сила нее пойдет на убыль, а она не пойдет, если пользоваться ею постоянно.
Я и в самом деле об этом думаю? О том, чтобы отказаться от свадьбы? Проявить непослушание? Отречься от рода? Кажется, да. Но почему от этих мыслей так больно?
— Видели бы вы, леди Иви, какое вам платье пошили к помолвке, вот уж дочки бургомистра слюной изойдут, жаль вам диадему нельзя надеть, а то бы…
Она говорила что-то еще, о туфлях, о шляпке и даже новом покрывале на кровать, что пошили матушкины мастерицы к моему приезду. Лиди это нравилось, я всегда считала, что и мне тоже, но сейчас… Я отвернулась к окну.
Сиоли небольшой город, и через несколько минут дорога уже петляла меж укрытых снегом холмов. Нигде я не видела такой чистоты и белизны, как здесь на севере. Снег лежит восемь месяцев в году, чтобы растаять к лету, сменившись ковром из зеленого мха и клевера. Зимнее море, что каждый год вгрызается в сушу, спит подо льдом меньше двух месяцев, всего около пяти десятков дней, а потом яростные течения взламывали толстый покров, обрушивая ледяные бури на скалистые берега.
— А батюшка-то ваш чего удумал, целую судоходную компанию открывать, — словно подслушав мои мысли, продолжала рассказывать горничная, — В Люме скоро пристань заложат и доки, по зимнему морю будут уголья из шахт к западу сплавлять. Ох, как бы не пожалеть, перевернет весенняя свистопляска баржу, один убыток…
Дорога изогнулась к востоку и шины зашуршали по каменному мосту, построенному еще при первом Астере Змее, или сразу после его смерти. Река Иллия подо льдом выглядела такой мирной, хотя по весне от ее разливов страдали все окрестные деревни. Она брала свое начало в Чирийских горах, спускалась на равнину и впадала в Зимнее море. Но еще до этого широкий поток раздваивался, огибая Высокий мыс с двух сторон и снова сливаясь у Белого камня…
Там на острове стояла Илистая Нора. Я даже обернулась, чувствуя щемящее чувство потери. Отсюда мыс был невиден, но я знала, что он там, как и старый скрипучий дом. Мы с братом родились там, тогда отец еще был не первым наследником, а всего лишь младшим братом. И поняла, что скучаю. Скучаю по темным коридорам бревенчатого дома, по запаху дерева и пирогов, что пекла Туйма каждые выходные, по шуму ветра за окнами… Впрочем, ветра хватало и в Кленовом саду.
Дорога выровнялась, на горизонте взметнулись алые стяги графства на высоких башнях замка Астеров.
— Вот мы и добрались, слава Деве Заступнице, — проговорила горничная, а Жюст хмыкнул, сбрасывая скорость.
Между нами и Кленовым садом лежало только поле Мертвецов. Здесь Змей провел первые переговоры с Демонами Разлома. Первые и последние. После битвы на равнине Павших, где армия людей остановила наступление тварей, и понесла огромные потери, он решил договориться. И договорился, хоть и из отправившейся на переговоры сотни воинов вернулся лишь он один. Говорят, одежда на Змее тлела. Никто не знал, как ему удалось остановить потусторонних тварей и уговорить их не лезть безостановочно на Аэру, а ходить только через парадный вход. Но с тех пор демоны не вторгаются в наш мир по всему Разлому, а проходят через Последний перевал, или как его прозвали Врата демонов. И их прорывы редки, как солнечные дни у нас на Севере.
Под колесами что-то захрустело. Илберт как-то сказал, что это кости мертвых. Мне кошмары неделю снились, пока папенька не рассказал, что это всего лишь соляные кристаллы, что выходят здесь на поверхность, не давая траве и деревьям расти. Так или иначе, поле Мертвецов оставалось мертвым.
Веселый у нас край. Но мы настолько сжились с этой «веселостью» что не замечали ее. Интересно, а понравилось бы у нас Оуэну? Или бы он презрительно скривился, слушая местные страшилки для недалеких крестьян?
Не хочу об этом думать.
А может, рассказать пару историй о горных волках-людоедах жениху? И он сбежит. Было бы неплохо.
Лиди поминутно поминала Дев, до того самого момента пока мобиль не миновал высокие ворота и не остановился у широкого каменного крыльца Кленового сада. Два лакея тут же стали снимать с крепления сундук, старый дворецкий склонился, открывая дверь, на крыльцо вышла матушка.
Графиня Астер была высокой и втайне гордилась этим. Настолько втайне, что об этом знали даже слуги, а также их дети, а также друзья детей из ближайшей деревни, сборщики налогов и лесорубы с перевала. Русые волосы маменьки были уложены в аккуратную прическу, на шее ожерелье из топазов, так подходящих к ее голубым глазам, и веер морщин — лучиков расходящихся к вискам. Девы, а были ли они на ее лице, когда я уезжала? А складка у носа? И седые пряди у висков? Меня не было всего лишь шесть месяцев, а такое чувство, что не меньше года. Только этим, я могу объяснить то, что вместо того, чтобы склонить голову и получить традиционный поцелуй в лоб, я раскинула руки и обняла ее, вдыхая такой родной запах. Лаванда и нюхательная соль, я помнила эти ароматы с детства.
На миг матушка опешила, а потом, потрепав меня по плечу, проговорила:
— Ну, будет, Иви, будет.
Показалось или ее глаза подозрительно заблестели?
— Ну, чего встали? — вполголоса пробормотала Лиди, — Заносите уже. И ванну, обязательно ванну, для леди Иви с дороги…
— А где отец? Ильберт? — спросила я, поднимаясь на крыльцо.
— На совещании. Скоро закладка порта, — матушка потерла пальцами виски, — Но если я еще и от тебя услышу слова: смета, шельф, фьорд, глубоководное течение и коррозия берега, то просто закричу.
— Не услышишь, — пообещала я.
Покрывало в моей комнате и вправду было новым. Белоснежным и отделанным кружевом, как и полагается невесте. А на нем было аккуратно разложено платье для приема. Не белое, а скорее кремовое, или как говорила матушка цвета шампанского из погребов отца. Нарочито простое, но из той простоты, которая стоит больше чем любые рюши и бантики. Крису бы понравилось. Наверное.
Я тяжело опустилась в кресло и закрыла глаза. Неотвратимость замужества обрушилась на меня как-то вдруг, разом, словно до моего приезда домой, это все было не по-настоящему. Я играла в помолвку, а сейчас увидела это платье и…
— Так, оставьте нас, — скомандовала матушка, а когда спустя минуту тихие шаги затихли, и едва слышно скрипнула закрываемая дверь, добавила, — Все не так страшно, Иви.
— Тебе легко говорить, ты вышла замуж за отца, а не за незнакомца.
— Неужели? — переспросила матушка таким тоном, что я открыла глаза, — А с чего ты решила, что твой отец не был незнакомцем? — показалось или складка у рта стала глубже, — Что я видела его хоть раз до дня помолвки?
— А разве нет? Вы же… вы же… — я не могла подобрать слов, чтобы описать то, что видела каждое воскресное утро в часовне Дев, когда отец держал мать за руку, или когда, посмеиваясь, обнимал за талию. Пять лет назад она слегла с лихорадкой, а отец четверо суток провел в седле только для того, чтобы привести ей из Льежа целителя и лекарства, так как поезда отменили из-за снежных заносов. Как передать словами то, что я видела в его глазах, когда он смотрел на нее? Не знаю, я не поэт и не писатель.
— Мы же, — передразнила она с несвойственной ей горечью, — Да, тут мне повезло, а тогда казалось, что жизнь кончена, — она махнула рукой и села в соседнее кресло, поправляя уложенные вокруг головы волосы, — Знаешь, у меня был один молодой человек, не аристократ, но из достаточно обеспеченной семьи, сын нотариуса.
— Правда? — я подалась вперед, — И вы…
— И мы ничего, — строго сказала она, — Он два раза сопровождал меня на ярмарку, подарил букет пионов и написал письмо.
— А потом? Что с ним стало потом?
— Не знаю, — она пожала плечами, — Я вышла замуж и уехала в Илистую нору. Я никогда его больше не видела, что только к лучшему, но тогда… надо же я еще помню, — она вдруг улыбнулась, — Представляешь, я стащила у старшей горничной яд.
— Не представляю, — честно ответила я и ответила на улыбку, не смогла не ответить.
— На самом деле это было средство для чистки столового серебра, но если выпить хоть малую толику… — она не договорила.
— И что?
— Как видишь, все живы и здоровы, — она поднялась. — И серебро чистое.
— Мама!
— Ну, на самом деле, я просто не смогла решить, чьей смерти хочу больше. Этого неуклюжего увальня — младшего графского сынка, своей или того юноши с букетом пионов.
— А его-то почему?
— Чтобы не смог жениться ни на ком другом, — припечатала матушка, и я вынуждена была признать, что в ее словах была некоторая истина, ведь стоило мне только представить Криса с другой… Пламя в лампе колыхнулось.
— А если бы… — матушка обернулась, я закусила губу, но заставила себя закончить фразу, — Если бы сын нотариуса был аристократом, был богат, имел титул и родословную на пяти свитках?
— И что тогда, Иви? — не поняла она.
— Ты бы стала бороться за свое счастье?
Она поколебалась, а потом все же ответила, и ответила честно, я видела это по ее глазам:
— Не знаю, — меж тонких бровей появилась вертикальная складочка, я знала, что она означает, видела не раз, это признак грядущего беспокойства, а когда графиня Астер начинала беспокоиться, даже отец предпочитал ночевать в охотничьем домике, — Ты ведь это просто так спросила? Ведь нет никакого аристократа с родословной на пяти свитках? Иви?
— Конечно, нет, — тихо ответила я, а про себя добавила: И это самое плохое. Если бы Крис хоть намекнул, хоть на миг дал понять, что я ему небезразлична…
— Тогда отдыхай, — складочка на лбу разгладилась, — Завтра будет важный день.
Дверь закрылась, а я посмотрела на платье и повторила, обращаясь то ли к стенам, то ли к потолку:
— Завтра…
Мы все время ждем от завтра чего-то необычного, но когда оно наступает, оказывается, что этот день ничем не отличается от сегодня. Я не сомкнула глаз ночью, не смогла впихнуть в себя ни ложки за завтраком, и даже не стала ругать Лиди, когда та от избытка энтузиазма дергала меня за волосы, укладывая локоны в высокую прическу. Три раза заходила матушка, хмурилась и посоветовала использовать побольше румян, ибо я слишком бледна. Да, завтра ничем не отличалось от сегодня, то же сосущее чувство внутри и пустота.
Гости начали прибывать, когда белая Эо уже показалась над горизонтом. Хлопали двери карет, ржали лошади… И примерно так же ржали дочки бургомистра. Они всегда ржали, когда Илберт с ними разговаривал, он мог бы даже зачитывать им список приговоренных к смерти, а они бы растягивали губы, особенно старшая Манон. Сам господин Роюзл Вейланд, краснолицый и дородный господин, бургомистр Сиоли смотрел на это более чем благосклонно, в отличие от папеньки.
Единственным, кто приехал на мобиле, оказался Рин Филберт, астроном и географ, живущий отшельником почти у самого перевала. Поговаривали, что он все-таки аристократ, возможно, младший сын какого-нибудь сквайра. Но сам ученый отказывался говорить на эту тему, старательно игнорируя вопросы кумушек и даже моей матушки, что требовало от него немалой смелости.
— Пора Ивидель, — раздался голос отца, и я отвернулась от окна.
Граф Астер стоял в дверях, невысокий и массивный. Многие недоумевали, когда видели его рядом со статной женой.
— Нас ждут, — он протянул широкую ладонь и сжал мои пальцы.
Весь день в голове вертелась мысль о том, как просто прямо сейчас спуститься вниз, заявить, что еду в Сиоли за новыми туфельками или особо нужным мне горшком с ручной росписью. А там есть станция дирижаблей и сиреневый скорый отходит каждый день в четыре часа.
Это разобьет сердце матушке, разозлит брата и заставит отца посмотреть на меня совсем другим взглядом, холодным и жестким, как на предательницу, как на чужую. Готова я к этому? Не знаю, на самом деле, не знаю.
— Ты дрожишь, — констатировал Максаим Астер, когда мы спускались по лестнице.
— Отец, я не хочу выходить замуж. Я хочу закончить обучение, — неожиданно даже для себя ответила я, весь день молчала, а вот сейчас… словно прорвало, — Прости, — тут же покаянно добавила я. Вряд ли это те слова, что ожидает услышать от дочери отец, да еще накануне помолвки.
Папенька прищурился, в карих, точно такие же, как и у меня глазах, цвета темного ржаного виски, что хранится в погребах, мелькнуло что-то… нет не разочарование, а скорее досада.
Не в силах больше выдерживать его взгляд, я подняла глаза выше, на короткие белые волосы. Странно белые, уже обязанные цветом скорее седине, нежели генам предков. Белоголовые Астеры, змеиный род.
— И ты его закончишь. До замужества, — неожиданно пообещал он, останавливаясь напротив резных дверей зала для приемов, — Я включил этот пункт в брачный контракт.
— Мы составляем брачный контракт? — поразилась я.
И было с чего. По законам Аэры неважно северным или южным жена всегда принадлежала мужу. Целиком и полностью, душой и телом, вместе со своими платьями, шляпками, драгоценностями и приданым. Нет, конечно, нас не приравнивали к вещам. Почти не приравнивали, но… Брачный контракт составляли очень редко, и почти всегда это вызывало скандалы и толки в обществе, потому что он был нужен только для одного. Для защиты невесты. Для защиты ее интересов и состояния. В нем могло оговариваться все что угодно, вплоть до количества детей и ежегодной ренты. Надо ли говорить, что с женихом, согласившимся на такие унизительные условия должно быть что-то не так. И сильно не так.
— Да, — кратко ответил папенька и, видя, что я уже готова засыпать его вопросами, скупо улыбнулся и добавил, — Все устроится наилучшим образом, Иви, даю слово.
Я шумно выдохнула. Странно, но стало на самую чуточку, но легче. Слова матушки лишь растревожили, а вот это скупое «даю слово» вернуло толику самообладания. Граф Астер всегда держит слово, чего бы ему это ни стоило.
Отец кивнул старому Муру, которого привез с собой из Илистой Норы, и тот, распахнув резные сворки, торжественно объявил:
— Граф Максаим Оро Кльер Астер, — голос дворецкого был скрипучим, как несмазанная телега, но папенька наотрез отказывался расстаться со старым слугой, наверняка так же, как отец Серой отказывался расстаться со своим гвардейцем. Мур как-то сказал, что если граф даст разрешение, он будет рад лечь в землю рядом со своим господином, — С дочерью.
Разговоры стали стихать, то один, то другой гость или гостья поворачивались ко входу в зал. Десятки взглядов остановились на мне, ощупывая, обшаривая каждый сантиметр тела.
Нет, не подурнела от учения. Нет, не растолстела, на магических хлебах, и светлое платье только подчеркивало тонкую талию, не зря же горничные затягивали корсет.
Манон кашлянула и отвернулась, зато младшая дочка бургомистра Косетт одобряюще улыбнулась, обнажив чуть кривоватые зубы. Леонард Гиве перестал пялиться на стол, и его пивной живот колыхнулся.
Взгляд перебегал с одного знакомого лица на другое. Кто мой жених? И что с ним не так? Вот тот старик с желчным лицом скряги? Или может, увечный солдат в углу, что неловко выставил не сгибающуюся ногу и пытается дотянуться до бокала?
Нет, иначе бы Лиди не назвала его красавчиком. Хотя она и нескладного Гийона считает симпатичным. Все равно нет, иначе бы горничные не закатывали глаза и не шушукались по углам. Да и маменька бы предупредила.
Кто же?
Я поймала на себе взгляд мистера Филберта, его черные глаза, не отрываясь, следовали за мной по залу. Одно время он учил нас и Илбертом географии, а потом…Я не знаю, почему папенька принял решение отказаться от его услуг. Тогда нам с братом это казалось совсем неважным, мы предпочитали просто радоваться освободившимся часам.
Гости расступались и расступались, пока… Пока я не поняла куда ведет меня отец. Пока не увидела молодого человека, стоящего вполоборота ко мне и беседующего с Илбертом. Высокий, даже выше брата, который комплекцией и ростом пошел в маменьку. Форма сидела на женихе превосходно, привлекая внимание к широким плечам и к ученическому шеврону мага на кителе.
Молодой человек повернулся и русые волосы, сейчас собранные в хвост, качнулись, одна прядь выбилась и упала на тонкое аристократичное лицо.
— Леди Астер, — склонился он, подавая ладонь, и отец тут же вложил в нее мою.
— Милорд Хоторн, — прошептала я, едва найдя в себе силы не вырвать пальцы из его руки.
Никаких скандалов.
«Даю слово» — сказал отец.
Девы, остается только верить. А ничего другого просто не остается. Либо это, либо отказ от семьи.
Лиди не ошиблась, он граф. Мэрдок Ирс Хоторн. Ледяной красавец курса. Вот что с ним не так. Вернее, не с ним, а с его родом. Он беден, как амбарная мышь в засушливый год, и поговаривали, чтобы оплатить обучение был вынужден взять заем в банке. А еще… еще он обратил внимание на мою черную рапиру и удивился насколько Астеры состоятельны, будь оно все неладно.
Не счесть бессонных ночей, которые я провела, мечтая о нем и выбирая свадебное платье. А сейчас все силы уходили на то, чтобы не расплакаться. Будьте осторожны в своих желаниях, они имеют свойство сбываться.
Я выдержала два часа. Полтора за столом, а когда начались танцы, сбежала. И вроде мне было не на что жаловаться. Пламя в светильниках колыхалось, слуги разносили еду, сестры Вэйлан завидовали, скрывая улыбки за веерами, но большинству гостей было попросту все равно. Ну, выходит, дочь Астеров замуж, ну и что? Ей так на роду написано. Интереснее было бы, если бы не выходила, если бы сбежала с сыном садовника, она же магичка, а от них всего ожидать можно.
Только вот матушка продолжала хмуриться, кидая обеспокоенные взгляды то на отца, то на старика с желтым лицом, что устроился по левую руку от меня за столом.
— Мой опекун, — представил его Мердок, — Грэн Роук, нотариус третьего ранга.
Старик склонился, поправил монокль и, подняв рюмку с мятным ликером, лихо опрокинул ее в себя.
— Опекун? — удивилась я.
— Боюсь, огорчить вас, Ивидель, — проговорил Мердок, — но мои родители ушли к Девам.
— Или обрадовать, — старичок меленько захихикал, — Не будет над вами старших. Окромя меня, конечно.
— Да и вас не будет, — отец подал знак слугам разносить блюда, — Насколько я знаю, после женитьбы граф Хоторн будет считаться совершеннолетним.
— Ну, чай не чужие люди, — кисло промямлил нотариус, — Может, и не забудут старика, — видимо тут он попытался пустить слезу, но слеза так и не появилась, и старик, достав платок, шумно в него зафыркал.
Я посмотрела на Мердока все еще сжимавшего мою ладонь.
— Они погибли, Ивидель. Десять лет назад, на воздушной гондоле Князя, — пояснил парень.
— Соболезную.
— Трудно найти род не понесший утраты в тот день, — матушка сложила веер, — Давайте, не будем о грустном.
— Да, вы ведь тоже понесли…хм, утрату, — прожевал последнее слово старичок и спросил, — И что ваш старший брат не оставил наследников?
— Нет, — скупо ответил отец.
— А как же легенда? — спросила Манон, — сидевший рядом с ней Илберт закатил глаза.
— Какая легенда? — переспросил старичок, и именно в этот момент дворецкий Мур поставил перед гостем тарелку, от которой тот отпрянул, словно она была полна гремучих змей. За спиной нотариуса тут же вырос широкоплечий мужчина с рябым лицом, — Позвольте, мой слуга все сделает сам, — промокнув губы и отставив очередную рюмку, проговорил старик.
— Мой опекун уже давно не принимает пищу не из чьих рук, кроме Ороса, — пояснил Мердок, — Причуда старика, не более, — попытался сгладить парень неловкость.
Девы почему, он никак не отпустит мою руку?
Мур посмотрел на отца, тот едва заметно кивнул, хотя… Повод для оскорбления был лучше не придумаешь, вон, как зашушукались Леонард Гиве и тот колченогий солдат, а старенький целитель Огюст снял и протер очки. Такое не забывают. Веер в матушкиной руке хрустнул.
Старый нотариус бросил мимолетный взгляд на Мура, тонкие старческие губы едва заметно дрогнули. Я знала, куда он смотрит, куда смотрели все, кто впервые оказывался в нашем доме, даже Мердок, но у большинства хватало такта промолчать. Они смотрели на след от ошейника на его шее.
Бывший маг, бывший раб, что сбежал из Отречения и по воле богинь смог добраться до Илистой норы, где и вознамерился почить на крыльце. Отец заплатил за него виру жрицам, а потом, перерезав ошейник, велел либо начинать работать, либо убираться и не портить видом своего тщедушного тела клумбы матушки. С тех пор Мур с нами. Немного слуга и немного господин, почти член семьи, невидимка за спиной отца и его поверенный и хранитель.
Дворецкий передал поднос рябому и спокойно отошел.
— Так что за легенда? — переспросил Мердок.
— А вы не знаете? — хихикнула Манон, — Здесь на равнине Павших нельзя проливать кровь Змея. Иначе за тобой придет тень демона и отомстит, — закончила она замогильным голосом, средняя дочь бургомистра Лулу, прыснула. Сам бургомистр опрокинул еще рюмку и раскраснелся еще больше.
— Это правда? — повернулся ко мне Мердок.
— А вы попробуйте, — я чуть заметно дернула пальцами.
— Говорят, эту привилегию выторговал себе первый Змей, при переговорах с демонами Разлома, он очень не хотел быть убитым, — продолжила Манон.
— Ну, не знаю, — скептически протянул Илберт, леди Витерс что-то зашептала на ухо мужу, задев локтем тарелку, столовые приборы звякнули, — Деда вроде медведь задрал, кровищи было, и никакие демоны ему не помогли.
— Откуда вы знаете, Илберт? — дочка бургомистра обижено стукнула веером брату по руке, — Вполне возможно, что это последнее, что сделал тот медведь.
— А Льюис Астер, мой пра-пра-пра-пра дед, что сложил голову в походе к Проклятым островам? — не сдавался Илберт, — Что-то я не заметил, чтобы полчища демонов мстили тем, кто снял буйну голову с его плеч.
— Всех повесили у Белого камня, — добавил отец.
— И вообще, подумайте сами, как глупо звучит эта легенда, — продолжал брат, игнорируя суровый матушкин взгляд, — Змей уговорил, само по себе смешное слово, ну пусть будет, уговорил демонов перестать беспорядочно лезть из Разлома, остановил бойню, хотя люди были почти разгромлены, да еще и обязал их хранить ему жизнь или выступить мстителями за его смерть.
— И что в этом глупого? — не поняла старшая дочь бургомистра.
— А что демоны получили взамен? Что мог пообещать им человек? И выполнить обещание? Вряд ли они занимались благотворительностью.
— Мы говорим о том самом Змее, — влез нотариус, принимая из руг рябого слуги рюмку, — Маге-отступнике, брате Первого Князя? Старший брат не смог казнить младшего за богопротивную магию, первого Астера всего лишь отрезали от силы и сослали сюда к Разлому.
— Именно о нем, — кивнул отец, — Змеем его прозвали, как раз за предательство Князя. Не страшно породниться с такой семьей?
— Да не особенно, тем более у невесты такое богатое приданое, — старичок снова пошамкал губами.
Бокал в руке матушки звякнул, разлетаясь на осколки. Рин Филберт тут же подал ей салфетку, с другой стороны уже спешил Мур.
Теперь сомнений не осталось, это намеренное оскорбление. Взгляд карих глаз отца был тяжел, но…. Он все еще сидел на своем месте, а не вышвыривал наглеца из дома.
— Ну, если вам так по душе Волчья Шахта? — ледяным тоном ответил граф Астер.
Сестры Вэйлан зашушукались, Леонард Гиве поднял брови, но от комментариев воздержался.
— Прошу извинить, — матушка встала из-за стола, Илберт отбросил салфетку.
Что-то было не просто «не так», а очень сильно не так. К нам в дом приезжает простолюдин, волею случая оказавшийся опекуном молодого аристократа. Сватает для подопечного дочь хозяев, садиться за их стол и… оскорбляет их всеми возможными способами. Намеренно или в силу отсутствия воспитания? Обсуждать приданое, это то же самое, что обсуждать цвет корсета маменьки. Хотя… за это они бы точно яда отведали вместо десерта.
Итак, за мной дают Волчью шахту, самую старую и почти выработанную, ближайшую к Илистой норе. Шахту и все?
Отец молчал.
Я поняла, что пытаюсь вырвать пальцы из руки Мэрдока, а когда вырву, то убегу из зала.
— Леди Ивидель сама по себе сокровище, — заметил сокурсник, накрывая мою ладонь второй рукой. В его словах лишь теплота и участие. Да скупая теплота, но…
Я заставила себя замереть. Вдохнуть и выдохнуть. Позволить себе едва заметную улыбку. Змеиную, вот как Манон поперхнулась. За ней не давали и того.
Когда я уезжала в Магиус приданое было куда более впечатляющим. Даже если вычесть из всего этого сгоревший корпус. Девы, неужели папенька, все же настолько разозлился? Пусть так, но за мной давали десяток угольных выработок, два карьера по добыче камня, счет в банке в золоте с тремя нулями, и два участка земли в Эрнестали и Льеже, чтобы построить дом там, где мы с мужем решим жить после свадьбы. Кажется, было что-то еще, какие-то акции, в которых я ничего не понимала, но… Что же случилось? Почему молчит отец, позволяя гостям шушукаться?
— Предлагаю обсудить, остальное, — старик завертел головой нелепо моргая глазами и не понимая, отчего скривился бургомистр и нахмурился Рин Филберт, — В более приватной обстановке.
— Ваше предложение принято, — отрезал отец таким тоном, что будь я на месте нотариуса, поспешила бы спрятаться, желательно в подпол замка, и желательно, чтобы этот замок стоял как можно дальше от Кленового сада.
— А вы знаете, что через несколько месяцев нас ждет лунный парад? — высказался Рин Филберт, — Эо, Кэро и Иро выстроятся в ряд.
— Правда? — поинтересовалась обычно молчаливая леди Витерс.
Звякнули столовые приборы, слуги заменили бокалы, я все-таки вырвала пальцы из ладони Мердока…
И продержалась еще час, а потом сбежала. Будто бы невзначай оказалась у дверей, кивнула Муру и вышла. Миновала анфиладу комнат, музыка становилась все тише, распахнула дверцы в голубой салон полутемный и едва не подпрыгнула на месте от грохота. Молоденькая горничная, кажется Аньес, торопливо собирала раскатившиеся по мраморному полу подсвечники.
— Леды Ивыдель, простите, — запричитала она, — Но мыссыс Эванс, сказал, что пока не начыщу всю утварь спать не лягу…
Раскосые глаза девушки смотрели с состраданием. Не только гости шушукались за столом, обсуждая мое замужество.
Ее акцент был грубым и шершавым, словно в горло попало что-то постороннее. Как и любой житель Верхних островов, девушка произносила гласные чуть тверже, и ее «и» почти всегда звучала как «ы». На самом деле ее наверняка звали не Аньес, а как иначе, но по поверьям островитян раскрывать настоящее имя кому бы то ни было опасно для жизни.
— Скажи миссис Эванс, что я велела тебе ложиться спать, — проговорила я, проходя мимо и распахивая дверь на балкон.
— Спасыбо, леды.
Ледяные снежинки, кружась, падали на открытые руки, горящие щеки, губы… Снова хлопнула дверь. Горничная пискнула что-то еще, замолчала, и на плечи лег мужской камзол.
— Ну, хочешь, я вызову этого графа на дуэль и убью, — предложил Ильберт.
— А потом матушка убьет меня, и это в лучшем случае, — я всхлипнула, повернулась и уткнулась брату в плечо, — Лучше сбегу.
— Горячая Иви и слезы у тебя горячие.
— Что?
— Так звала тебя бабушка Элиэ, помнишь? Горячая Иви, сперва делает, а потом думает, это все твой огонь.
— Тебе легко говорить, — пробормотала я.
— Да, не очень-то, — невесело рассмеялся брат, — Угадай, кому начали подыскивать невесту?
— Врешь, — я подняла голову.
— Ни в жизнь. Через месяц мы едем в Эренсталь, свататься. Знать бы еще к кому, хотя матушка уже в предвкушении.
— А ты?
— Я предвкушаю, как здесь появиться очередная аристократка с кислым лицом и будет падать в обмороки.
— Да брось, мы не так плохи, — я нашла в себе силы улыбнуться.
— Так-то лучше, — он коснулся пальцем подбородка, — А насчет твоей помолвки, — я снова нахмурилась, — Тут все не так просто. Отец не в настроении с тех пор как получил письмо от этого нотариуса, а это почитай больше месяца, представляешь, каково нам пришлось…
— Погоди, — я выпрямилась, — Больше месяца?
— Да, помню, как он рычал, даже матушка в кабинет не заходила, а потом разорился на билет на дирижабль до Эрнесталая.
— Отец летал в столицу? — удивилась я, и было с чего, папенька ненавидел полеты еще больше меня.
— Да. И вернулся еще более хмурым, чем уехал и объявил о помолвке.
Значит, дело не в шпаге, не в жадности Мердока или хотя бы не в ней одной. А в чем?
— И урезал мне приданое, — прошептала я, — Почему? В наказание за ту лабораторию, что я сожгла? Или чтобы жених сам пошел на попятный?
— Когда ему сообщили, что ты сожгла часть Магиуса, он ругался минут десять самыми нехорошими словами. Потом тяпнул сливовой настойки, что принесла матушка, и отдал распоряжение оплатить. На этом все. Так что делай выводы, Иви, и я тебя умоляю, давай никаких побегов, по крайней мере, пока. Помнишь векселя Истербрука?
Я кивнула, отвернулась и стала смотреть, как снег неспешно ложиться на поле Мертвецов. Это дело помнили все. Началось с того, что отец выписать вексель на пять сотен золотых некоему мистеру Истербруку. Наш поверенный едва не спятил, матушка героически сдерживала слезы, Илберт злился. Но… мы это проглотили. Через месяц отец повторил платеж, и через полтора отдал вдвое больше, вплотную подойдя к черте, за которой нам грозило разорение. Атмосфера в Кленовом саду напоминала предгрозовую, Илберту пророчили армию, мне отрезание от силы, если обучение не будет оплачено, а для этого нужно было начинать закладывать шахты или землю.
А потом… потом отец оказался совладельцем железнодорожной компании Истербрука, работы по прокладке путей которых велись очень давно и, наконец, не без финансирования Астеров, завершились. Пустили скорые поезда, тяжелые товарные составы, похожие на улиток сельскохозяйственные электрички. Отец увеличил состояние Астеров в десять раз за какой-то год.
— Верь отцу, Иви, он слишком тебя любит, чтобы допустить…
Снова послышался истеричный голос горничной, грохот посуды, и на балкон вывалился мужчина. Грязная форма шахтера, слипшиеся волосы, кровь на шее… и я не сразу узнала в нем управляющего.
— Милорд, обвал на Волчьей шахте, — выпалил он, — Граф Астер уже выехал, велел вам собрать рабочих с Южной и с Кривой шахт, там под землей остались люди, нужно… — он не закончил, тяжело дыша, но брат и не нуждался.
Илберт выругался и торопливо выскочил за дверь, забыв сюртук у меня на плечах, управляющий попытался изобразить вежливый кивок, не преуспел и последовал за ним.
Музыка давно не играла, лишь тревожно переговаривались гости в зале. Да, эту помолвку они точно запомнят надолго.
— Мысс Ывы, — тихо спросила горничная, — А вы не выдели раствор летучей съерры? Для чыстки серебра? Здесь же оставляла, — он растеряно огляделась.
— Нет, Аньес, не видела, — я стиснула в руках веер, — Иди спать, потом найдем.
Я бежала так, как не бегала никогда. Бежала в темноте, то и дело оглядываясь. Необработанные стены из серого камня сливались, в ярких светильниках колыхалось пламя. Непослушное, непокорное, неподатливое. Я даже не пробовала посеять в нем зерна изменений, просто знала, не получится, знала, что оно другое. Или может, другой стала я?
Очередной поворот и каменный коридор раздвоился, один ушел вниз, второй вверх. В первом сгущалась тьма, второй поднимался к свету.
Я знала, куда мне нужно. Вниз. Знала и не могла сделать ни шагу. За спиной что-то оглушающе взвыло. Кто-то. Тот, кто шел следом. Заскрежетало, как если бы кто-то провел когтями по каменной стене, пламя качнулось. Он вышел из-за поворота. Чужое, яростное дыхание обожгло затылок. А я не могла ни обернуться, ни сделать шаг вперед. Я…
Я вскрикнула и проснулась, едва не упав с кровати, из которой давно выросла. Моя старая детская в Илистой Норе тонула в полумраке, рассветные лучи холодного северного солнца еще только коснулись подоконника.
Сколько я не видела этот сон? Год? Два? Как минимум десять. Он перестал мне сниться, как только мы перебрались в Кленовый сад, и матушка вздохнула с облегчением. И на тебе, стоило вернуться на одну ночь, как вернулся и кошмар.
Я умылась и стала торопливо спускаться вниз, прислушиваясь к тихим голосам. В обеденной зале усталый управляющий что-то объяснял матушке, я кивнула обоим и поспешила на улицу, там так же тихо переговаривались рабочие. Кто-то дремал на брошенном прямо на снег овечьем одеяле, кто-то задрав голову, смотрел на Волчий клык. Усталую Лиди уже сменила старая Грэ, жрица из часовни, разносившая воду и еду тем, кому повезло вырваться из смертельной ловушки скалы.
Волчья шахта давно считалась безопасной. Почти выработанной, работающей по инерции, и не приносящей былого дохода, и оттого переведенной на двойную рабочую смену: дневную и ночную, ведь под землей все равно день сейчас или ночь. Да что там, даже мы с Илбертом облазали ближайшие штреки вдоль и поперек, пусть и втайне от матушки, но с молчаливого попустительства отца и под добродушный смех рабочих.
А сегодня Волчий клык шевельнулся, вздрогнул, расправляя каменные плечи, и стряхнул накидку из снега.
Я прошла мимо Рина Филберта, обтирающего взмыленную лошадь, он только что привез из Коре еще одного целителя, и тот теперь помогал старому Огюсту вправлять руку Раулю, рабочему, что был в первой десятке, которую удалось вызволить из каменного плена. Стоявший рядом шахтер с серым от пыли лицом с чувством вопрошал раненого о том, за каким демоном разлома его понесло в Волчью шахту, да еще и не в свою смену. Рауль морщился, но не отвечал, позволяя другу разглагольствовать о собственной глупости и дальше. Бургомистр Сиоли, хоть сам никого не привез, но все же прислал телегу с продуктами, а Леонард Гиве с вином, хоть мы и не просили. Это, как говорил отец, позволяло им чувствовать сопричастными.
Отец… Два часа назад он вместе с Илбертом ушел под землю, там еще оставалось семь человек ночной смены. Он мог бы не ходить, мог бы послать управляющего и тот десяток, что перекинули с соседних шахт. Но он пошел. Всегда ходил.
«Они наши, и вправе ожидать, что останутся ими до конца», — так говорил граф Астер. Правда, не уточнял до чьего конца.
Я миновала часовню, около которой толпились женщины, ловя на себе встревоженные взгляды, за юбки нескольких цеплялись дети. Те, чьим мужьям повезло выбраться, утешали тех, кто все еще ждал решения свой участи у Дев. Они могли позволить себе утешение, втайне молясь, чтобы не оказаться когда-нибудь на месте подруг.
Я прошла мимо засохшего еще до моего рождения, но так и не сподобившегося упасть дерева, взобралась на отсвечивающий белизной камень и замерла, глядя на бегущую к Зимнему морю воду.
На самом деле, я вполне могла остаться и в Кленовом саду. Могла попытаться заснуть, могла даже принимать визитки, гостей и подарки к помолвке, слушать тревожные вздохи сестер Вэйланд, словно они провожали Илберта на войну или под венец, да не с ними всеми сразу. Могла, ибо толку от меня здесь немного, я ничего не понимала в рудном деле и могла только раздавать еду, да теплые подбитые овчиной одеяла.
— Говорят, Ил всегда стремилась к морю, а вот Лия текла к горам, — раздался за спиной голос Мердока.
Я обернулась, в зимней куртке, со спрятанными под шапку длинными волосами он походил на обычного парня, возможно, сына купца или целителя, пока не посмотришь ему в глаза, в серые холодные глаза аристократа, который велит повесить вас на первом же дереве за охоту в его угодьях.
— Вы, как я посмотрю, сделали домашнее задание, — Я снова повернулась к сливающимся где-то далеко внизу бурным потокам, — Ознакомились с местными легендами.
— На постоялом дворе совершенно нечего делать, — он встал рядом, и указал сперва на Ил слева, а потом на Лию справа — потоки, обтекающие остров, — Лия, та, что Змей повернул вспять, когда развел реку Иллию, чтобы построить себе здесь дом. Говорили, она текла прямо в Разлом.
— И до сих пор говорят, — порыв ветра взметнул волосы, и я обхватила себя руками, — Говорят, она и сейчас туда течет, только не многие могут это увидеть.
— Как думаете, от чего он здесь прятался?
— Прятался? — не поняла я, глядя на профиль Хоторна, когда-то раньше он казался мне неотразимым… Когда-то раньше я бы просто стояла и смотрела на него разинув рот. А сейчас? Да, он красив, но сердце больше не заходилось в неровном ритме, дыхание не сбивалось. Статный молодой человек, каких тысячи. Крис один, и вряд ли это обусловлено чертами его лица, возможно, и не такими правильными, как у Мердока, не такими безупречными манерами, но это уже не имело значения. В прошлое нельзя вернуться. Все течет, все изменяется, как поток, что бьется о белую скалу у меня под ногами.
— Текущая вода, — он взмахнул рукой, — Самый лучший магический изолятор, ее не в силах преодолеть две трети зерен изменений…
— А одна треть в силах, — я дернула плечом, понятия не имея, почему меня обидело высказывание сокурсника, — Он не прятался, иначе, зачем бы ему строить впоследствии Кленовый сад и переселяться в него?
Хоторн пожал плечами и вдруг присел, касаясь ладонью камня.
— Я чувствую магию. Старую, зерна так прочно вросли, что почти не фонят.
— Берег укрепляли несколько раз, в том числе и магически, — пояснила я, — Иначе течение, что бьется о камень от самого Высокого мыса, давно бы уже разрушило остров, — он продолжал осторожно водить рукой по камню, — Я почти не чувствую остаточных изменений, слишком они старые, а ты… Магия твоего рода — кости земли?
— Да, — не стал отрицать он.
— Алмазы, изумруды, рубины?
— Базальт, гранит, щебень, иногда руда, — Мердок встал, отряхивая ладони.
Заржали лошади, свистнул кнут, мы, не сговариваясь, обернулись. К Илистой Норе подъезжала карета, на козлах которой сидел рябой слуга, а на дверце был выжжен орел — герб Мердоков. Через несколько секунд она остановилась прямо за высохшим деревом, и на снег ступил опекун Хоторна, сжимая в руке неизменный белый платок.
— Что он здесь делает? — немного резче, чем намеревалась, спросила я, — В его услугах не нуждаются, тут никто не собирается писать завещание.
Серые глаза сокурсника заледенели, совсем как свинцовое небо над нашими головами, готовое снова и снова исторгать из себя белые морозные хлопья.
— Он просто хотел побывать в доме, о котором ходит столько легенд, — парень спрыгнул с камня, — Не срывайте свое плохое настроение на других, леди Ивидель. И имейте хотя бы малейшее уважение к старости.
Воздух вдруг стал горячим, камень под ногами зашипел и… Сжав руки, я мысленно окунула их в воду. Огонь медленно отступал. Какая разница, что думает обо мне Хоторн?
Я посмотрела вслед уходящему сокурснику. Грустно закричала серая найка.
Никакой, даже наоборот, чем хуже будут его мысли, тем лучше. Пусть впредь не сватается к невоспитанным девчонкам. У этого нотариуса, значит, нет уважения ко мне, а у меня значит, должно быть к нему. Несправедливо. Я топнула ногой, совсем как в детстве…
— Я все гадаю, почему ты не задала мне «правильный» вопрос, — снова застал меня врасплох чуть задыхающийся голос, на этот раз уже я спрыгнула с камня и поспешила к тяжело поднимающейся в гору матушке.
— Какой?
— Почему я не отравила твоего отца? Этого графского сынка, даже не первого наследника? Ведь если бы не он, ничего не было бы.
— И почему? — я протянула ей руку, и она оперлась на локоть.
— Честно говоря, не знаю. Не решилась. А может еще потому, что где-то в глубине души знала, что он не виноват? Что ему тоже не оставили выбора? — она улыбнулась, глядя на дом, — Знаешь, ведь когда я приехала в Илистую нору, ее покинула одна очень симпатичная горничная с заплаканным личиком, и твой отец наотрез отказался говорить об этом.
Я отвернулась. Жаль, что нельзя было вот так же просто отвернуться от ее слов.
— Иви, Аньес ищет средство для чистки серебра, как назло, это был последний флакон, и ей крупно влетело от экономки, надо снова заказывать в скобяной лавке.
— А мне-то что? — поворачиваться и смотреть в глаза матушке не хотелось.
— Иви, ты как бурная река, как Иллия, — она вздохнула и…
Ее прервал далекий скрежет, и едва уловимый свист, с которым подпиленное лесорубом дерево падет на снежный наст. А потом, что-то хрупнуло, вроде легонько, но звуки в горах имеют обыкновение искажаться, прятать от человека свою истинную суть. Хрупнуло, отдаваясь почти оглушительным грохотом.
Завизжали дети, запричитали женщины, рабочие из тех, что не пострадали, глядели на горы, управляющий выскочил из дома, едва не сбив, топтавшегося на пороге старика — нотариуса.
— Еще один обвал в шахте! — закричал кто-то, — Спасательный отряд завалило!
У каждого в жизни есть моменты, которые он не хочет вспоминать, этот — один из моих. Может поэтому, Девы сжалились надо мной и позволили предать часть происходящего забвению.
Я помню, как бежала, едва не задыхаясь от пронизывающего ветра. Помню, что кто-то звал меня, наверняка матушка, а может, и не она.
Управляющий, как раз запрягал лошадь, на ходу отдавая приказы и собирая добровольцев. Рабочие, еще недавно едва избежавшие смертельной ловушки, вновь собирались войти под каменные своды.
Я пробежала мимо и, кажется, даже не собиралась останавливаться до самого входа в шахту, а это как минимум километр в гору от Илистой норы, но тогда мне было не до расчетов и логики. Кто-то схватил меня, пытаясь остановить…
— Леди Ивидель! Леди… — закричал Рин Филберт.
Но в ушах у меня все еще стоял гул Волчьего клыка, именно сегодня решившего показать людям, насколько они ничтожны перед одним единственным ее движением.
— Вам нельзя, леди Ивидель, вы слышите меня?
— Пустите!
— В шахте может быть газ, а она огненная, не зря же светильники магическим стеклом накрывают, — увещевал управляющий, — Да и не место там последней из Астеров, если все обернется…
А потом руки соседа неведомым образом сменились на руки Мердока. Он с тревогой заглядывал мне в лицо, и говорил, говорил, говорил…
— Ивидель, успокойтесь. Еще ничего не известно.
А в ушах звучало: «Последней из Астеров! Последней из Астеров!»
Я все-таки вырвалась, Хоторн где-то оставил шапку, куртка была расстегнута, кожа на щеках покраснела, словно от быстрого бега.
— Не… не трогайте! Я… я… успокоилась, — проговорила я, хотя знала, что мне не поверили. Но первый отчаянный ужас отступал. Паника сменилась страхом, но этот страх уже не затмевал разум.
— Не медлите! — раздался хлесткий, как удар, приказ матери, — Дочерью, я займусь сама, а вы верните мне мужа и сына, или можете считать себя безработным!
Еще я запомнила ее теплые руки. Ей самой было страшно, но она нашла в себе силы забыть про свой страх и попытаться отогнать мой.
Один раз отец застрял в снежном буране на западной половине Чирийского хребта, было страшно, но не так.
Илберт переболел лихорадкой, которая выкосила половину деревни, было страшно, но не так.
Матушка, как-то свалилась с лошади и пролежала в беспамятстве сутки, было страшно, но не так.
Смерть всегда ходила близко, и всегда отходила еще дальше, а сегодня решила заглянуть в окно и раздвинуть костлявым пальцем занавески.
Я слышала шепотки женщин, чувствовала их жалостливые взгляды, еще недавно обращенные друг на друга.
Матушка привела меня в дом, усадила в кресло, напоила горьким отваром, от которого чуть закружилась голова, и попросила посидеть тихо. Ничего не делать, просто посидеть.
А потом началось самое утомительное. Ожидание. Оно было похоже на медовую патоку, в которую кто-то переложил кизила, и оттого она приобрела горьковато-кислый привкус. Спасательный отряд ушел в горы. Илистая нора замерла, смолкли разговоры, сменившись молитвами, смолки птицы, падал невесомый снег, и только Иллия такая же бурная и непокорная ревела у берегов, беснуясь и бессильно врезаясь в камень.
Наверное, я задремала, съежившись в старом бабушкином кресле, обивку которого матушка все никак не могла сменить, а когда открыла глаза, поняла, что в холле кто-то есть. Неровная и чуть подрагивающая в пламени светильника тень ложилась на пол и почти касалась ножек кресла.
— А ведь если передвинуть вот тот буфет, что покрывается пылью, здесь будет намного больше света, в не находите леди Ивидель?
В холле первого этажа стоял Грэн Роук, нотариус третьего ранга и по совместительству опекун Мердока. Стоял и разглядывал темные бревенчатые стены старого дома сквозь лорнет.
— Вряд ли вам представится случай проверить, — прошептала я, но в пустом зале мои слова прозвучали неожиданно громко.
— Ну, не скажите, — он повернул лорнет ко мне, — Я просил вашего батюшку включить в придание этот дом. Зачем он ему, когда семья живет в замке? Правильно, незачем, но он уперся, аки, горный тур. А теперь что? — он поднял брови.
— Что?
— Теперь этим будет распоряжаться не он, в свете последних событий, так сказать.
— Но и не вы. И даже не граф Хоторн, — я встала, — Согласно уложению Князя, если род теряет наследника мужского пола, — я замолчала, на миг закрыв глаза, — То наследование едет через поколение по женской линии. Титул графа Астера и все остальное получит мой второй сын.
— Если он у вас будет, — скривился нотариус, — Пока об этом рано говорить.
— Вот именно. Мой отец и брат еще не умерли.
Сколько часов мужчины уже провели под завалом? Много, за окном начало темнеть…
— Своенравная и дерзкая, не самые приятный качества в женщине — он оглядел меня сквозь лорнет с головы до ног, но впервые мне было безразлично, как я выгляжу, — Думаю, договориться с вашим братом будет намного проще.
— Это вряд, ли. Илберт куда как упрямее меня, да и потом, он мужчина, если от женщины вы можете отмахнуться, то от него не получится.
— А с чего вы решили, что я говорю об Илберте? — он прищурился, стеклышко поймало луч уходящего солнца и сверкнуло, — И с чего вы взяли, что именно ваш, — он выделил это слово голосом, — Сын унаследует графство?
Я даже не сразу поняла, о чем он говорит, а когда поняла…
— Вы… вы сумасшедший?
— Я нотариус, знали бы вы, леди Ивидель, сколько дворян только за последний год вписывало в завещания бастардов, ну или вычеркивало их, — он рассмеялся.
Неужели отец? У него есть бастард? Нет, не могу поверить, мы бы знали, и матушка… Девы, матушка!
— Уходите! — прошипела я.
— Простите, леди Ивидель, но хочу напомнить, что я законный опекун вашего жениха и не вам указывать мне…
— Убирайтесь, или я велю спустить собак.
— Не посмеете, вас же потом…
— А вы проверьте, — я развернулась и пошла к выходу, — А что касается этого «потом», до него еще надо дожить. Как вы думаете, многие ли возьмутся осуждать девушку, едва не потерявшую отца и брата? Обезумевшую от горя единственную наследницу Астеров?
Он выругался. Очень нехорошо выругался, и с неожиданной силой оттолкнув меня с порога, вышел на улицу первым. Я прижалась лбом к отделанной темным деревом стене. Распахнутая дверь скрипнула, крупные хлопья мягко засыпали чужие неровные следы, еще несколько минут и от них не останется и воспоминания. Свет полукругом падал из проема, усиливая подступающий сумрак, создавая впечатление, что я осталась одна на белом свете.
Вдруг навалилось одиночество. Где все? Где матушка? Где Лиди в конце концов? Готовят еще один отряд? На этот раз последний, потому что нельзя бесконечно посылать людей в ненасытное брюхо скалы.
Я сдержала подступающие слезы. Все происходящее вдруг показалось мне таким мелочным, таким ненастоящим. Приданое, сватовство, помолвка и даже учеба в Академикуме.
Я вышла во двор, даже не надев пальто, за высохшим деревом горел костер, на овчарне лаяла собака. Чувство одиночества тут же рассыпалось, как крупа из дырявого мешка, зато ощущение ненастоящести, бесполезности осталось.
Что я могу? Почти ничего. Только ждать и молиться.
То и дело увязая в глубоком снегу, я пересекла двор, и распахнула дверь в часовню. Там было жарко натоплено и казалось нечем дышать из-за пламени свечей, сегодня их было поставлено чересчур много. Три статуи у стены с немым укором взирали на еще одну, пришедшую к ним, пришедшую просить о чуде.
Богини: Одарительница, Радетельница и Искупительница. Три сестры. Три Девы, создавшие Эру и в гневе разделившие ее пополам.
Та, что принимает дары и не менее щедро отдает, стояла справа. Отлитая из бронзы статуя девушки с распущенными волосами, выше меня на голову. Она робко улыбалась вошедшим, протягивая вперед левую руку. У ее ног лежали овощи, фрукты, бусы из янтаря, запечатанная бутылка вина, а может быть масла, иногда в храме появлялись даже куски сала или тушки животных. Дары Деве.
Я легонько коснулась рукой ее пальцев. Одари и к тебе вернется.
Та, что печется о благе, стояла слева, вытянув, как и сестра, руку, только правую и перевернув ее ладонью вниз. Радетельница, заступница, дающая благословение. Незримая помощница всех трудяг, мастеровых, учеников — всех кто просит удачи в деле. У ее ног горело не менее дюжины свечей, и лежала высушенная роза.
Я преклонила колено так, чтобы ее ладонь коснулась головы. Благослови и направь.
Но сегодня… сегодня мне нужна та, что стояла по центру. Та, что звалась Искупительницей. Не девушка, как ее улыбающиеся сестры, а женщина, с покрытой головой, чуть строгим взглядом и укоризненной улыбкой. Она протягивала людям две руки. Всегда только две. Она помогала искупить вину, отпускала грехи, прощала и наказывала.
Я задела плошку, в которой плавало сразу несколько плоских, как краюхи хлеба свечей. Она из них была розовой, две черными, три зелеными. Цвет желаний, цвет прошений.
Искупить можно все. Или выкупить. Надо только очень захотеть.
Я вложила свои в ладони в ее, посмотрела в строгие глаза и слова, вдруг полились сами:
— Спаси их. Спаси и назначь за их жизни любую цену. Я расплачусь.
Пламя мигнуло, в часовне стояла все та же удушающая духота. Девы молчали. Они всегда молчат, и мои слова были всего лишь данью отчаянию. Когда исчезает последняя надежда, остается только обратиться к богиням.
— Возьми меня вместо них.
Порыв ледяного воздуха коснулся ног и пощекотал щиколотки. Ничего. Хотя, я и не ждала. Вернее вру, ждала, как ждет спасения умирающий от ветреной коросты. Ждала чуда и вместе с тем знала, что его не произойдет.
Я верила и не верила в Дев. Я верила, что они создали Эру, верила, что они раскололи ее пополам. Но я не верила, что им есть до него хоть какое-то дело. Богини ушли. Давно. И вряд ли вернутся.
— Возьми магию, деньги, все что угодно. Спаси отца и брата, и я сделаю все, — я закрыла глаза, — Только скажи, чего ты хочешь. Даже выйду замуж за графа Хоторна и ни словом, ни делом не упрекну его…
Не знаю, почему я это сказала, наверное, в тот миг, это обещание казалось мне самым страшным.
Холод исчез, ладони кольнуло теплом, и на миг мне показалось, что пальцы статуи дрогнули и обхватили мои. Теплые пальцы, словно руки, придержал живой человек, а не…
Я распахнула глаза. Дева смотрела прямо на меня, хлопнула входная дверь и я вырвала, на самом дела вырвала ладони из медных пальцев и отскочила назад, все-таки опрокинув несколько свечей и, кажется, растоптав, засушенный цветок, что принесли в дар ее сестре.
Мне не дали упасть, старая жрица Грэ, придержала рукой, затянутой в нитяную перчатку, меня за локоть, помогая сохранить равновесие. Я перевернула ладони, в центре каждой из них стояло три коричневых, словно нарисованных хной, точки.
— Твой выкуп принят, — проговорила старуха, которую я помнила с детства.
— Что? — я потерла правую ладонь, точки остались на месте.
— Нельзя бросаться словами, маленькая Иви. Ты пообещала и теперь должна сдержать обещание, — прошамкала она.
— Но это же… Это же… Что это?
Грэ улыбнулась беззубым ртом. Я не знала, сколько ей лет, как не знал и отец. Она уже служила здесь, когда он женился, и, кажется, собиралась служить, когда женится Илберт. Если женится. Лицо у нее было сморщенное, словно печеное яблоко, глаза цвета болотного ила, что появляется в бочагах осенью, и черные как смоль волосы, отчего ее иногда со спины принимали за девушку, а уж когда Грэ поворачивалась… Когда она поворачивалась, звали Дев, на что она улыбалась своим безвольным беззубым ртом, лишь усиливая впечатление.
— Богини редко отвечают на молитвы своих непослушных детей, но отвечают. Они помнят о нас, хотя мы иногда забываем о них.
— Грэ, это же сказки, чтобы собрать побольше денег на храм. Такие каждый день рассказывают на площади Эренесталя, об излеченных калеках и воскрешенных возлюбленных.
— Посмотри на руки, маленькая Иви, — попросила она, и я опустила голову.
Точки исчезли, кожа была ровной и гладкой.
— Они вернутся, когда надо будет сдержать обет.
— Но мои отец и брат все еще под завалом!
— Если Девы обещают, будь уверена, они сдержат слово. А ты сдержишь свое, отмеченная даром, или…
— Нашли! — закричали снаружи, — Графа Астера нашли! И сынка евойного… и остальных. Нашли! Славьте Дев!
Несколько мгновений, я смотрела в ее выцветшие зеленоватые глаза, а потом бросилась вон. Едва не столкнулась с матушкой, но ни она, ни я не обратили на это внимания. Сердце стучало в груди, как сумасшедшее.
По горной дороге вытянулась цепочка огней. Она двигалась медленно, слишком медленно, но… рабочие хлопали друг друга по плечам, улыбались, и каждый хотел угостить вином того, что принес благую весть.
Мы встретили их у каменного моста через Лию. Более двух десятков рабочих, усталый управляющий, чумазый как демон Мердок в рваной куртке растрепанными серыми от пыли волосами, и отец с черным лицом шахтера, идущий рядом с повозкой, на которой…
Матушка с криком бросилась вперед.
…на которой лежал Илберт.
— Что… что с ним? — закричала она, хватая брата за руку, — Целителя сюда!
— Хорошо хоть не гробовщика, — Илберт открыл глаза, улыбнулся и тут же поморщился, прижимая руку к бедру.
— Не трогай, тебе говорят, — устало рявкнул отец, и было видно, что рявкает не в первый раз.
Из бедра брата торчал деревянный обломок, расщепленный с одного конца и залитый кровью. Солома в телеге медленно пропитывалась кровью.
— Сам виноват, — ответил на мой вопросительный взгляд брат, — Полез, куда не просили.
— Поздно уже каяться, — отец хлебнул вина из протянутого рабочим бурдюка.
Женщины плача от счастья обнимали вернувшихся и вымотанных мужей, еще двое лежали на телегах, идущих следом, но вполне бодро успокаивали давших волю слезам жен.
— Это господин маг их нашел и вытащил, — один из шахтеров указал на Мердока, — А мы еще брать не хотели.
Одна из женщин как раз лила из кувшина воду, а усталый Хоторн смывал с рук и лица серую пыль.
— Вот ведь, — теперь в голосе управляющего слышалось уважение, — Как камни чует! Шел по следу, аки пес, — он покосился на графа, не обидело ли его сравнение, но сокурсник даже не поднял головы, — Хозяин, нам бы тоже в хозяйстве такой маг пригодился бы.
— Будем иметь в виду, — хмыкнул папенька.
А я смотрела на них, на кривящегося брата, на отца, на матушку, что хлопотала у телеги и даже на усталого Мердока и чувствовала облегчение. Свинцовая тяжесть, целый день давившая на меня, исчезла. Богини сняли этот груз с плеч, Ивидель Астер.
Телеги прогрохотали по каменному мосту, у Илистой норы нас уже встречали целители.
Меня, конечно, в спальню брата не пустили. Оставалось только бродить в коридоре, ловя обрывки разговоров, когда открывалась дверь и проворные горничные носили воду, бинты, и даже крепкое вино.
Первой выскочила Лиди, всплеснула руками и убежала вверх по лестнице…
— Крупные сосуды не задеты, иначе бы не довезли, только мягкие ткани, недели через три, если не будет заражения, уже танцевать сможет, — и с этими словами мужчина резким движением вытащил широкую щепу из бедра брата. Тот даже закричать не успел, Аньес, что помогала целителю, закатила глаза и опустилась на пол с деревянным стуком. Матушка покачнулась, но устояла.
Дверь закрылась, я оглянулась на сидящего в кресле Мердока. Сокурсник дремал, запрокинув голову.
Миссис Эванс вывела покачивающуюся горничную…
— Ну вот, почти и все, дайте вина болезному, а то, что-то бледный, — проговорил целитель, орудуя иглой, брат простонал в ответ, что-то непредназначенное для дам.
Со второго этажа спустился отец с мокрой головой и в чистой одежде, рассеяно потрепал меня по плечу и вошел в спальню брата, такую же детскую, как и моя.
— Заваривать траву три раза в день и менять повязки. Иначе может быть нагноение, — услышала я голос целителя, а что уж ответила ему матушка, не разобрала.
Лиди принесла чистую одежду и вынесла таз с грязно розовой водой, в котором плавал тот злосчастный обломок.
— Постойте, — раздался вдруг отнюдь не сонный голос сокурсника.
Горничная покосилась на меня, но все же остановилась. Хоторн встал, а потом вдруг совершил невозможное. Он выудил из грязной, пахнущей кровью воды обломок деревянной распорки и понюхал. Лиди попятилась.
— Граф Хоторн? — спросила я.
Дверь в спальню брата снова открылась, и в коридор вышел отец.
— Я еще не пожал вам руку, граф, — проговорил он, потягивая ладонь.
Сокурсник поднял голову и словно во сне пожал ладонь отца, а потом заговорил, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, словно боясь передумать:
— Обвал не случаен, — он выставил вперед обломок деревяшки, говорят, крестьяне с такими колами на болотные души охотятся, вымачивают колья в козлиной крови, правда, не поймали еще ни одной.
— Повтори, — нахмурился папенька.
— Леди Ивидель, — повернулся ко мне сокурсник, протягивая кол, — Ничего необычного в дереве не ощущаете?
Папенька продолжал хмуриться. Я осторожно коснулась щепки и потянулась силой к волокнам. Ничего необычного, деревяшка и деревяшка, кое-где уже начавшая гнить, старая и так легко представить, что ее касаются тысячи рук, отполировывая почти до блеска, она очень долго соседствовала с камнем, пока… Девы, магические изменения! Они всегда оставляют следы, как их не замывай и не искажай.
— Звуковой удар и магическое стекло? — я посмотрела на Мердока, — Немного не такой, как использовала Рут, не крик, а скорее узконаправленная волна, точнее не сказать, и — теперь уже хмурилась я, — Но это значит… это значит, что шахта обрушилась не от времени.
— Туда положили заряд, — кивнул Хоторн, — И думаю, что не один.
Все еще стоявшая в коридоре Лиди уронила таз, и окровавленная вода, лизнув папенькины сапоги, стала быстро впитываться в ковер.
— Девы! — всплеснула руками горничная, — Да неужто кто-то осмелился…
— Иди к себе, — скомандовал и отец, и девушка, подняв таз и продолжая что-то бубнить под нос, быстро скрылась в крыле для слуг.
— Она сейчас всем разболтает, — предупредила я, но граф Астер только отмахнулся.
— Продолжай, — приказал сокурснику он.
— Честно говоря, чтобы узнать подробнее придется вернуться в шахту, — я заметила, как парень передернул плечами, — Лучше всего сохранить это, — он указал на деревяшку, — И вызвать Серых псов, они скажут больше, да и сделают все по закону.
— В моем графстве один закон, — ответил отец, — Это я. Сами разберемся.
— Как будет угодно, — поклонился Мердок, — Могу добавить только одно, не знаю, отчего сработал первый заряд, что завалил рабочих, а вот второй сработал не сам.
— Не сам? — прищурился отец.
— Нужен детонатор, что ударит по капсюлю, — стала объяснять я, но папенька все еще смотрел на сокурсника.
— Этим детонатором вполне могла стать кровь Астеров. Сами сказали, что ваш сын полез первым… — Хоторн замолчал, предлагая нам сделать выводы.
— Но это невозможно, — покачала головой я, — Заряды, кто-то должен установить, и этого кого-то обязательно видели бы, шахтеры знают друг друга в лицо и чужак…
— Непременно привлечет к себе внимание, — закончил папенька, — И к тому же нужно знать, куда устанавливать заряд, иначе толку не будет. А это значит, что поработал свой.
Мы замолчали, и было в этом молчании что-то неправильное. Что- тревожное.
— Кто-то пытался убить моего сына и мужа? — раздался обманчиво мягкий голос матушки.
Мы повернулись. Бледная графиня стояла в дверях, яростно комкая в руках носовой платок.
— Кто-то пытался убить тебя, Максайм?
Не знаю, чтобы ответил ей отец. Возможно, придумал отговорку, или рассмеялся, обратив все в шутку, которая вряд ли пришлась бы маменьке по душе. Но сегодня в Илистой норе все происходило совсем не так, как нужно. Сегодня первую скрипку играли отнюдь не люди, и жалко, что я смогла оценить это далеко не сразу.
Раздался крик. Испуганный женский, он перешел в визг и тут же захлебнулся. Залаяли собаки, кто-то зарычал, а кто-то помянул Дев, а потом…
— Тень демона! — закричали на улице. И люди словно волна, словно эхо стали повторять: «Тень демона! Тень демона!»
И было в этом крике, что-то еще помимо страха. В нем было удовлетворение.
Маменька побледнела еще больше. Не берусь судить, но, кажется, я тоже.
Про тень демона нам рассказывала старая Туйма. В этом же самом доме, когда бревенчатые стены стонали от снежной пурги, а пламя в камине казалось таким теплым и родным. Возможно, это было предвестником пробуждения силы, а возможно, в тот зимний вечер, нам с братом просто было хорошо, и даже травяной чай не казался таким противным, как обычно.
Графиня Астер не приветствовала такие разговоры между первой и второй переменой блюд, но и не особо запрещала, чаще сводя все к мракобесию крестьян. Отец смеялся. И только в одном случае они оба замолкали и быстро переводили разговор на другую тему, когда речь заходила о Людвиге Астере. Он был нашим троюродным или даже четвероюродным… в общем, незнамосколькоюродным пра-пра-пра-пра-прадедом. Такой же младший сын, как и наш отец. Молва гласила, что единственным его недостатком была женитьба на «неподходящей женщине». В этом месте Илберт всегда спрашивал, что значит «неподходящей»? Она не умела правильно ходить? Старая женщина поджимала губы и нехотя поясняла, что та была камеристкой вдовствующей графини, а потом добавляла странное и непонятное слово «мезальянс». Оно казалось мне особенно гадким, каким-то скользким, как заразная болезнь вроде болотной лихорадки. Я даже с тревогой приглядывалась к слугам матушки, боясь увидеть у них все признаки этого самого «мезальянса».
Но годы шли, и Людвиг продолжал жить с той самой камеристкой, поплевывая на мнение семьи. В конце концов, он ведь не был первым наследником. Туйма никогда не рассказывала, сколько они прожили, но в один зимний день младшего Астера нашли в постели мертвым. В этом самом доме. Его отравил лакей, затаивший обиду на хозяина, отказавшегося дать рабу обещанную свободу. Последнее особенно подчеркивалось, благо мертвый не мог сам рассказать кому и чего он там в хмельном бреду пообещал. Раба четвертовали, и на той истории поставили жирную точку.
Сказка же рассказанная Туймой однажды вечером немного отличалась от официальной версии, что скормили Серым псам. Здесь на севере многое отличалось. Шепотом под треск очага, старая нянька говорила, что отравил его вовсе не казненный, а молодая жена. А через несколько часов после смерти Людвига Астера, тот самый раб — лакей взял на кухне столовый нож, в кладовке — веревку и, подвесив молодую вдову, так и не успевшую насладиться вдовством, во дворе, словно свиную тушу, и так же как оную заживо разделал. Когда слуги и рабочие шахты прибежали на крики, которые давно уже утратили всякое сходство с человеческими, слуга сидел на снегу и запихивал в рот куски плоти, выл, давился и снова запихивал. И было в его глазах что-то, что впоследствии окрестили самой тьмой, что-то чему не место в этом мире. А может, у страха глаза велики, и то, что он сделал, не укладывалось в головах людей настолько, что проще было списать на происки демонов? А сама вдова в это время еще была жива, никто так и не решился подойти к ней и нанести удар милосердия.
Тогда тоже говорили о тени демона.
«Тень демона!» — эхом откликнулись снаружи, и я поняла, что уже бегу, вслед за отцом, отмахиваясь от вопроса Мердока. Бегу, сжимая в одной руке окровавленный кол, а во вторую стягивая зерна изменений. Я почти готова ударить, почти готова увидеть, как кто-то поедает плоть, сидя на красном снегу.
Ржали лошади, карета с орлом на дверце, прогрохотала по каменному мосту и исчезла среди темных холмов. Бежать и останавливать ее никто не собирался. Были проблемы и поближе.
Плоть никто не поедал, хотя снег быстро впитывал, брызнувшую во все стороны кровь. В первый момент она показалась мне нереально светлой, почти алой, как рубины в матушкином ожерелье… А во второй момент, я смогла разглядеть картину целиком.
Мур держал в руках нож, очень тонкий, острый, почти танцующий между пальцев. И этим ножом слуга с непередаваемым выражением лица только что перерезал глотку рябому Оросу.
— Тень демона! — снова закричал один из рабочих, факелом указывая на слугу нотариуса, — Он пролил кровь Змея и теперь расплачивается!
Рабочие ответили утвердительным гулом. Они были напуганы, но они не боялись, а скорее благоговели перед тем, что видели. Женский плач захлебнулся.
— Мур! — произнес отец, он даже не повысил голоса, а слуга уже заморгал, поворачивая к нам лицо. Немного растерянное, немного обиженное, словно детское. Ребенок, которого взрослый окликнул таким тоном, что тот знает, нагоняя не избежать, но пока еще не понимает за что.
— А старикашка-то сбежал, — указал на холмы, где под колесами кареты клубился снег, шахтер в вязаной надвинутой на самые глаза шапке, рядом с ним с серьезным видом стоял мальчишка лет четырнадцати, — Но от тени демона не убежишь.
Остальные одобрительно закивали. Я видела далекий огонек факела, закрепленного на стене кареты, в остальном такой же черной, как и подступавшая к Илистой норе ночь. И даже чувствовала его далекое трепыхание, это как держишь в руке птичку, маленькую и напуганную. И ты знаешь, стоит тебе чуть сильнее сжать ладонь, и она замрет навсегда. Я тоже знала, что стоит разжать пальцы, выпуская зерна изменений, и далекое пламя покорится, лизнет дерево экипажа, пройдется по козлам, станцует на рессорах и укутается в занавески, пожирая обивку…. Я заставила себя погасить магию. Чтобы там не говорили о магах, мы не кровожадные твари, что швыряются огнем направо и налево. А спустя секунду далекий огонек, с запоздалым сожалением, исчез, растворился в сумраке, став слишком далеким, чтобы я могла дотянуться до него. У всего есть предел, даже у магии.
Тело Ороса, которому опекун Мердока доверял подавать себе еду за столом, упало на растаявший от горячей крови снег.
— Мур, — повторил папенька, — Что ты творишь?
— Я? — спросил слуга и уставился на нож так, будто видел его впервые в жизни. Лезвие, еще недавно так танцевавшее в его руках, что казалось продолжением пальцев, неловко полетело на землю, мужчина попятился от убитого, — Хозяин я…
— Вызывайте Серых, — процедил Мердок, — Убийца должен быть наказан.
— Будет, — заверил его граф Астер, кивая двоим охранникам, что обычно дежурили у входа в шахту, — Запереть.
— Хозяин, это не я! — закричал Мур, дико оглядываясь.
Люди снова загудели, зашептались, заговорили все разом.
— Кто-то пытался убить графа? — двое рабочих шагнули вперед.
— Да, повариха сказала, что в шахту заряд подложили, да не один, — еще пятеро посмотрели на Мердока, на меня, на замершую в дверях матушку.
— Может там и сейчас их там полно, — один из них сплюнул вслед скрывшейся карете.
— Столько людей чуть к Девам не отправили!!! — пожаловалась неизвестно кому одна из женщин.
— Так за что же старого Мура виноватить? — старый шахтер, что выполнял обязанности счетовода, взмахнул палкой перед самым носом сокурсника, и тот был вынужден отступить.
— Не людски это… — за спиной графа Хоторна уже стояло трое рабочих, что еще совсем недавно спали на разложенных овечьих одеялах.
— Тень демона…
— Хозяин, вы же знаете! — мужчины мягко оттащили кричавшего дворецкого в сторону амбара.
— При всем моем уважении, — управляющий кивнул на Мердока, — Но люди правду говорят, если вас пытались убить, — он посмотрел на труп Ороса, я некстати вспомнила, что его жена служит у нас поварихой, а ведь именно на кухню убежала Лиди, — Стоит подумать, кому это может быть выгодно, — он перевел взгляд с трупа на парня, — Кто выигрывает больше всех от смерти наследника? Кто мог создать заряд? И мог отдать приказ этому рябому установить его? Либо старикашка, либо… — мужчина многообещающе замолчал.
Кто-то из рабочих потряс в воздухе кулаками, двое угрожающе качнулись вперед. Отец молчал. Мердок выпрямился, нарочито медленно и неторопливо, земля под его ногами, чуть заметно завибрировала. Спонтанный выброс силы, единственное свидетельство того, что и у графа Хоторна есть чувства и эмоции. Если его сила вырвется из-под контроля, я мало чем смогу помочь, слишком разные у нас сферы изменений.
— Вы верите в эти бабкины сказки? — холодно спросил у папеньки Мердок, — Верите в тень демона, вместо того, чтобы наказать убийцу, вызвать Серых и найти того, кто взорвал шахту?
Отец не ответил, да и рабочие вдруг замолчали. Я их понимала. Здесь на севере до сих пор гасят лучину до полуночи, потому что опасаются скалозубого обдирателя, что гулял по равнине Павших два века назад. Его привлекали как раз такие одинокие огоньки, будь то путник с огнивом иди свеча в окошке. Они верили. Для них приговор был вынесен и обжалованию не полежал. Но вместе с тем я понимала и Хоторна. Для него мы были выходцами из какого-то глухого захолустья, почти дикарями, злыми и жестокими… Такими, как… как Оуэн. И мне на миг вдруг показалось, что Крис идеально вписался бы в нашу жизнь, и вряд ли бы стал смеяться над «тенью демона». А Хоторн вырос в Эренестале, а в столице свои суеверия и в основном они относятся к курсу акций и долговым распискам банка.
— Верите? — тихо переспросил граф, переводя взгляд с одного сурового лица на другое. Они верили, и очень не любили, когда кто-то смеялся над их верой.
И он это понял, стиснул зубы и вдруг шагнул вперед, заставляя толпу расступиться, заставляя не ожидавших ничего подобного рабочих сделать шаг в сторону.
Он прошел сквозь шахтеров, не останавливаясь и не оборачиваясь. Слишком прямой и напряженный, чтобы поверить в его показное равнодушие, Мредок остановился напротив старой Грэ. Жрица держала в затянутых в перчатки руках чашку с дымящимся отваром, и еще минуту назад пыталась напоить мальчишку лет пяти, что оказался здесь вместе с беспокойной молодой матерью. Ребенок смотрел на высокого аристократа снизу вверх и, кажется, раздумывал зареветь сейчас или чуть позже.
— А раз верите, то должны понимать, что эта ваша тень демона, — это слово сокурсник произнес с небывалым пренебрежением, — Не пропустила бы меня, замысли и осуществи я эти взрывы. Но вам ведь все равно…
Он посмотрел на жрицу, губы парня кривились, а потом он вдруг обхватил руками ее лицо и склонил к нему свое. На миг, мне показалось, что он ее сейчас поцелует, что он настолько спятил от испуга, что…
Но ничего подобного Мердок не сделала, он прижался лбом к морщинистому лбу Грэ и, глядя ей в глаза, четко проговорил:
— Я не замышлял зла против Астеров, не создавал и не устанавливал заряды в шахте и не отдавал такого приказа слугам, клянусь честью. Я не имел корыстных интересов в отношении Ивидель Астер, я просто… просто… — он в бессилии опустил руки и вздохнул, так и не сумев объяснить, что делает здесь.
Мальчишка у ног жрицы все-таки разревелся. Папенька посмотрел на Грэ, та беззубо улыбнулась.
— Какой хороший мальчик. Какой гордый и наивный, — она потерла щеку, которой касался сокурсник. Ведь, по сути, посвященным Девам все равно, как считывать воспоминания, пальцами или любой другой частью тела, но люди всегда опасались именно рук жриц, ведь это так просто поднять ладонь и потрепать по макушке, — Это правда, он ничего не знал ни о заряде, ни о шахте.
Мердок выдохнул, люди чуть отступили, ближайший шахтер опустил факел, а какая-то женщина, даже осмелилась подхватить ревущего малыша на руки.
— А вот насчет корыстного интереса — ложь, — она по-старушечьи хихикнула, — Ложь от начала и до конца.
И тут я впервые увидела, как краснеет Мердок, как у ледяного красавца курса, чьи губы так редко посещает улыбка, налились краснотой уши, а потом щеки. Как он резко, словно ошпарившись, отпрянул от старой жрицы.
Да, нам не дано выбирать, что показать, а о чем умолчать. Посвященные Девам видят все.
— Охотник за приданым? — управляющий посмотрел на отца, а один из шахтеров в синей разодранной сбоку куртке, что-то прошептал на ухо соседу и тот сплюнул на грязный снег, — Что ж, этого следовало ожидать.
И столько пренебрежения было в голосе этого простого человека, в простой одежде, что Хоторн вздрогнул и на дрожь его тела отозвался Волчий клык. Он мог вынести обвинение в убийстве, но не смог в корысти, в желании поправить свое положение за счет выгодной женитьбы. Хотя, казалось бы, что ему до мнения этих шахтеров, которых он видит первый, а может, и в последний раз? Да никакого, такие браки заключаются едва ли не каждый сезон.
— Это не так! — выкрикнул он.
Отец поднял бровь, а старая Грэ продолжала хихикать, она, вообще, на редкость жизнерадостная жрица, ну или полоумная, как отмечал шепотом Илберт. Ребенок на руках у матери наконец-то замолчал.
— Я могу объяснить!
— Так объясняй, — хмыкнул паренька, а я поняла, что все еще сжимаю в руке кол, с непонятной целью направляя его в сторону жениха.
Хоторн оглянулся на подступающих со всех сторон рабочих, на презрительного управляющего, по сути дела, мало чем сейчас отличавшегося от подчиненных, на женщин, с тревогой поглядывающих на своих мужей, на любопытных детей, обрадованных, что им разрешается вторую ночь провести под открытым небом, на поджавшую губы матушку и на молчаливого отца. Граф Астер не собирался облегчать жизнь графу Хоторну, и сокурснику придется испить эту чашу до дна. Или убраться из графства, поджав хвост и никогда не вспоминать о помолвке с Ивидель Астер. Со мной.
Ничего не имею против.
На несколько секунд «жених» закрыл глаза, и я поняла насколько он устал, насколько вымотан, ведь Мердок обычный парень старше меня на год, пусть и закованный в броню звучного титула, броню, которая обязывает и не позволяет ему сгибаться. Мы все знаем насколько она бывает тяжела и не подъемна. Она может стать опорой, а может и утянуть на дно.
Я думала, что он «утонет». Развернется и молча пройдет сквозь строй шахтеров. Это позволило бы мне с полным правом развести руками перед богинями. Нельзя заставить жениться того, кто сам этого не хочет.
— Вы знаете, как погибли мои родители — вдруг спросил он, не открывая глаз, — Должны знать.
— Авария на дирижаблях, — ответил папенька, — В Эрнестале, тогда погибли многие.
— Да, — сокурсник посмотрел на отца, — Но не многие потеряли все. Воздушная компания, что организовала ту злосчастную прогулку, принадлежала отцу, после его смерти Хоторны разорились. Хотя, что там осталось от Хоторнов, только я, да Грен, он дальний родственник моей матери, не по крови, муж двоюродной сестры.
— А как же Серая? — спросила я, — Аннабэль Криэ?
— Она из Стентонов, да и к тому же отреклась от рода, — сокурсник бросил на меня внимательный взгляд.
— Ближе к делу, — поторопил отец. — Я хочу знать, почему ты, именно ты, а не твой опекун, приехал сюда.
— Хоторны банкроты, — через силу произнес Мердок, один из шахтеров закинул в рот кубик жевательного табака, словно эта история успела наскучить еще пять минут назад, их бедность и бедность графа очень сильно отличались друг от друга, — Все, что мне осталось это крохотное поместье, что передается в роду по женской линии, если бы у меня была сестра, то… — он развел руками, — Но ее нет. Никого нет. По завещанию, я не могу трогать ни само имение до рождения у меня дочери, ни тот стабильный, пусть и небольшой доход, что оно дает, до своего совершеннолетия.
— Я сейчас расплачусь, — прокомментировал управляющий, а рабочие закивали, многие из них знали, что такое нужда и эта нужда измерялась не имениями, а тем, будет у них сегодня ужин или нет.
— Не стоит, — холодно ответил Хоторн, — Приберегите слезы для тех, кто в них нуждается, — он снова посмотрел на отца и пояснил, — Я не могу тратить этот доход, но я могу перемещать его между семейными предприятиями. Если бы они у меня были. Или, к примеру, была невеста, у которой они имеются. Это бы считалось перемещением «внутри семьи» и не требовало разрешения опекуна.
— То есть ты хочешь… — отец поднял бровь.
— Если вы оставите помолвку в силе, я хочу вложить то, что у меня есть в судоходную компанию Астеров.
— Насколько я знаю, это не отменит ни опекунства, ни запрета распоряжаться доходом, — пояснил папенька.
— Знаю, но к тому времени как я закончу Академикум, на счету будет лежать несколько сотен золотом и мне не придется просить милостыню. Вот в чем моя корысть.
— Маг земли и милостыня — это смешно, — прокомментировал управляющий.
— Так, молодой человек, — вздохнул отец, — Отправляйтесь в Корэ и как следует обдумайте все, а завтра обсудим на свежую голову.
Мердок помедлил, но, поняв, что ничего другого от отца сейчас не дождется, медленно пошел к конюшне.
— И передай своему опекуну, что мы будем рады принять его в Кленовом саду в любой день, и даже предоставим комфортабельные апартаменты в подвале замка, — продолжил папенька, и парень едва не споткнулся, — Вы, — граф Астер указал на рабочих, — Расходитесь по домам, с утра начнем разбор завалов, — рабочие недовольно зашептались, оборачиваясь на Волчий клык, — И тем, кто не побоится прийти с рассветом, я плачу двойное жалование, — недовольный ропот тут же сменился одобрительным гулом, — Жюст, — это уже управляющему, — найди мне хорошего следопыта-мага, — мужчина кивнул, — Ивидель…
Я подпрыгнула на месте.
— Ради Дев, отдай мне этот кол и иди в дом, — приказал отец.
— Но я хотела… хотела сказать…
— Скажешь, — с нажимом проговорил папенька, меня он публичной исповеди подвергать не собирался, и повторил, — Иди в дом.
