23

Следующие дни после аборта были чередованием взлетов и падений. Временами Джессика чувствовала прилив сил, и ее переполняла радость, когда она занималась с Лилли, она носилась по дому, как кружащийся дервиш, пылесосила за диванами, мыла окна и отчищала плиту, при этом громко напевая разные мелодии. Лилли, несомненно, любила такие дни – атмосфера в доме становилась праздничной, а состояние перевозбуждения было заразительным. А в другие дни даже мысль о том, что нужно наполнить бутылочку или отрезать ломоть хлеба для тоста с медом, вызывала у Джессики слезы и изнуряла ее. Был как раз один из таких дней. Она чувствовала себя такой издерганной требованиями своей маленькой дочки, что, казалось, голова раскалывается. Лилли отказывалась спать после обеда, а в промежутках между приемами пищи хотела, чтобы Джессика играла с ней. Джессика бегала по дому, стараясь все успеть. Время шло, ей казалось, что у нее не было и минуты свободной. Это продолжалось бесконечно. Ее мучило чувство вины, когда она усадила Лилли смотреть мультфильм и тогда смогла вздремнуть рядом с ней на диване. Обычно, когда прокручивали состав исполнителей, она просыпалась, испытывая такое острое чувство вины, что осыпала дочь поцелуями, прося у нее прощения до тех пор, пока ее не накрывало следующей волной усталости и она снова не тянулась к пульту, проигрывая классические диснеевские мультфильмы. Но в этот раз зазвонил телефон, пробудив ее от сна, отчего Лилли громко заплакала. Отчаянно шаря одной рукой в поисках клубничного парацетамола и держа телефон в другой, Джессика ответила после десятого звонка.

– Я чуть было не повесила трубку! – Это была Лавиния, любимый детский редактор Джессики, работавшая с агентством, прежде дававшим ей заказы. – Я слышала, что у вас ребенок! Поздравляю вас! Но я звоню не поэтому. Я хочу привлечь вас к новому фантастическому проекту. Еще одна книга о природе, но на этот раз она рассказывает о божьих коровках и жуках, которые пьют чай и стригут газоны. Это просто восхитительно, и вы идеально подходите для этой работы!

Сжав зубы, Джессика попыталась говорить так, будто она улыбалась:

– Как я рада вас слышать! Но, боюсь, что в данный момент я немного утомлена. – Она оглядела неприбранную кухню, где она стояла, и внезапно рассмеялась. Мысль о том, что она уложится в срок или сможет надолго сосредоточиться, чтобы изобразить что-нибудь по-настоящему забавное, действительно насмешила ее. – Честно говоря, Лавиния, я еще очень долго буду чувствовать усталость. Я стала мамой, и, как вы, вероятно, слышали, это в своем роде полная занятость! – Она опять засмеялась, на этот раз не так весело. Не потому, что кто-то оценил ее работу, ведь это было, как намекал Мэттью, всего лишь достойное хобби.

Казалось, Лавинию отчасти оскорбило замечание Джессики.

– Отлично, ладно, когда вам надоест быть аппетитной мамочкой, просто сообщите мне.

Она повесила трубку, а Джессика продолжала стоять, стараясь не завыть от мысли о том, что она всего лишь аппетитная мамочка. В такие дни, как этот, когда она ходила по дому, не снимая пижамы, с грязными волосами, Джессика чувствовала себя прозрачной, невидимой, как воздух, не от мира сего. Вернувшись в гостиную, чтобы положить на место телефон, она заметила свое отражение в оконном стекле и открыла рот от удивления, увидев себя во плоти.

Лилли вела себя очень спокойно, за что Джессика была ей благодарна. Они пережили еще один день.

Неделю спустя Джессика, проснувшись, прислушивалась к звукам утра, лаю собак, автомобильным гудкам и шуму ожившего бойлера. Мэттью в одиночестве стоял на кухне, ожидая, пока вскипит чайник. Ему нужно было с утра выпить чашку чая, чтобы не першило в горле, и немного поесть, чтобы поддержать себя в первые несколько часов. Дни летели один за другим, не было времени остановиться и подумать. Магнус отчитывал его за работу и за то, что он пару раз опоздал, скоро ему придется сказать правду и признаться, в каком кошмаре он живет. Это на самом деле был кошмар.

– Ты сейчас уходишь? – в проеме кухонной двери появилась Джессика, судя по выражению ее лица, она умоляла его задержаться хотя бы на минуту.

– Да, ухожу на встречу с клиентом, то есть еду на машине. Моему отцу он понравился бы, он строит дома, много домов. Я не могу опаздывать. Ты в порядке?

Джессика кивнула, словно стараясь убедить в этом их обоих.

Схватившись за руль «Эдит», Мэттью со скрежетом чуть-чуть приоткрыл окно, надеясь, что легкий ветерок разгонит застоявшийся воздух и поможет ему сконцентрироваться. Этого не произошло. У него темнело в глазах от проносящихся мимо нескончаемым потоком машин, едущих в противоположном направлении по дороге с двусторонним движением. Он провел пальцами по глянцевой брошюре, лежавшей на пассажирском сиденье, – проект его последнего клиента. Взглянув на картинку на обложке, он опечалился еще больше. На картинке была изображена машина, стоящая на подъездной дорожке, и женщина, машущая рукой из открытой двери, стоя вполоборота, она улыбалась годовалому малышу, которого держала на руках, обоим хотелось как можно быстрее вернуться в их совершенно новый, роскошный дом. Подпись под фотографией сулила спокойную и мирную жизнь, именно покоя ему не хватало больше всего. Пальцы задержались на чистой лужайке перед домом с качелями и брошенным футбольным мячом, от этого у него сжалось сердце и перехватило дыхание.

Он сделал глубокий вдох.

– О, Джесс! Джесс. Я не могу так больше. Не могу. – Горячие слезы сбежали по носу, оставляя полосы на лице. Так часто он не плакал с тех пор, как был мальчиком, хотя это было во второй раз за несколько недель. Он почти забыл о том, что такое плакать. Казалось, что он тонет, но, начав, он уже не мог остановиться. Смутившись оттого, что рыдает почти у всех на виду, он почувствовал себя еще хуже.

Он потер глаза, пытаясь сопротивляться потоку слез, но все было бесполезно.

– Я не могу так. Я больше не могу так. С меня хватит. Что, черт побери, происходит с ней! – Он с шумом хлопнул основанием ладони по рулю. – Проклятая неразбериха, и это так изнуряет. Я устал. – Он разговаривал вслух, сидя один в машине, слезы полились еще быстрее, слезы немного утихли после того, как он дважды сделал глубокий вдох, чтобы снять напряжение.

Джессика никогда не знала, каким будет новый день, до тех пор, пока не открывала глаза и не пыталась встать, но наступивший день был удачным. Джессика и Лилли только что вернулись из парка, они кормили уток и гонялись друг за другом, кружа вокруг дерева. И вправду приятный день.

Ее терапевт, доктор Бойд, был добрым и участливым, он подобрал для нее дозировку антидепрессантов и всегда был готов прийти на помощь и побуждал к тому, чтобы она связывалась с ним, когда бы ей ни понадобилось. Она обращалась к нему все реже и реже. Просто ей так часто приходилось повторять, как она себя чувствует, подробно рассказывая о том, какие мучения испытывает, занимаясь домашней работой, только для того, чтобы ей сказали, причем таким тоном, каким обычно разговаривают исключительно с пожилыми или немощными людьми, что, ну-ну, нужно держаться и что она в конце концов преодолеет кризис. Спираль депрессии, внутри которой она жила, высасывала из нее все силы и желание жить. Это были самые черные дни.

Три дня спустя после того, как Мэттью наблюдал Джессику в довольно стабильном состоянии, когда она общалась с ним как ни в чем не бывало, он вернулся домой, решив сделать ей сюрприз. Он улыбнулся, стоя у лестницы, когда она спускалась вниз, держа в руках охапку белья для стирки и Лилли.

– Правда? – спросила она.

– Правда. Все выходные, только ты и я. Большая кровать, еда в номер, огромный телевизор и никакого будильника, как ты к этому относишься? – Он улыбнулся, зная, что ему это нужно не меньше, чем ей.

Джессика ухмыльнулась, глядя на мужа.

– Мне кажется, это настоящее блаженство.

– Отлично. Потому что я обо всем договорился. Твои родители приедут сюда и позаботятся о Лилли, а мы с тобой поедем в Клайведен и немного побалуем себя.

– О, Мэтт! Ни в коем случае. Разве мы можем себе это позволить?

– Нет, не можем. Но нас спонсируют мои родители.

– Благослови их бог. Это будет чудесно, только я и ты. Мне не терпится поехать туда. – Нежно обняв его свободной рукой за талию, она крепко прижалась к нему. – Я правда с нетерпением жду этого.

– Прекрасно. Я тоже. А теперь пойдем собирать вещи, потому что мы уезжаем завтра утром! И не беспокойся о грязном белье и одежде, если не считать завтрака, когда ты будешь на публике, тебе много не понадобится. – Он подмигнул ей.

Обогнав мужа в коридоре, Джессика чмокнула его в щеку. Что касается этих выходных, то у нее были прекрасные, прекрасные предчувствия.

Корал, стоя в проеме входной двери, взяла Лилли на руки, чтобы та помахала маме и папе ручкой. Она схватила зятя за руку.

– Присматривай за ней, милый.

– Присмотрю, – улыбнулся он.

– Все будет хорошо, Мэттью. Просто ей нужно дать немного времени и нежной и любящей заботы, – с улыбкой проговорила Корал, веря, что эти выходные станут для обоих так необходимой им передышкой.

Кивнув, Мэттью поднял с пола сумки с ночными принадлежностями.

Лилли усердно махала рукой, а потом расплакалась, после чего замахала с новой силой.

– Ни о чем не беспокойтесь, все будет прекрасно! Увидимся в воскресенье! – крикнул Роджер, когда они, уложив сумки в багажник, прыгнули в «Эдит».

Глядя в боковое зеркало заднего вида, Джессика наблюдала за тем, как ее семья все удаляется от нее, становясь все меньше и меньше. Опустившись поглубже в кресло, она улыбнулась и нажала на кнопку радио. Передавали песню Адель Someone Like You.

– Помнишь, как мы танцевали на кухне? – спросила она, глядя, как мимо нее проносятся дома на Мертон-авеню, магазины, рестораны и бары на Чизик-хай-роуд. Оба мысленно вернулись в тот волшебный вечер, который, как им казалось, остался в их прошлой жизни. Джессика смотрела на своего красавца-мужа. Протянув руку, она положила ее ему на бедро. – Мы можем вернуться к этому, Мэтт. Можем. Я знаю. – Она сжала его бедро, обтянутое джинсами. – Я люблю тебя. И это самое главное, разве не так? Я люблю тебя.

– Я знаю. – Мэттью посмотрел на жену. – Я тоже тебя люблю.

Меньше чем через час Мэттью включил поворотник и повернул «Эдит» на покрытую гравием дорогу к отелю «Клайведен-Хауз».

– О, круто! – Подавшись вперед, Джессика вглядывалась в большой дом перед ними. – Сногсшибательно!

Мэттью погладил приборную панель «Эдит».

– Не тушуйся, «Эдит». Возможно, у тебя не самый роскошный мотор из тех, что когда-либо проезжали по этой дорожке, но недостаток великолепия с лихвой искупается твоей надежностью.

Джессика ухмыльнулась.

– По-моему, ты говоришь как сумасшедший!

– Черт побери, Джесс, не говори чепухи. – Оба от души расхохотались точно так же, как прежде.

У них был шикарный номер, пышный и причудливый, в нем была кровать с балдахином и старинные столики в форме полумесяца, на которых стояли элегантные лампы, что придавало номеру определенный уют. Через большое подъемное окно с завязанными шнурами бархатными шторами открывался чудесный вид на потрясающе ухоженный парк. В смежной с номером ванной комнате со старинным латунным радиатором стояла большая овальная ванна.

– Здесь довольно мило, – пробормотала Джессика, сидя у спинки кровати и доедая большую порцию равиоли с омаром и запивая шампанским. Сначала она сомневалась, стоит ли ей пить, учитывая, что она принимает лекарства, но они с Мэттью решили, что за один вечер ничего не случится, в конце концов, это было своего рода лечением. После второго бокала она согласилась с тем, что это великолепная мысль!

Оба лежали посередине кровати, на смятых простынях и смотрели в окно. Вечер был тихим, воздух – теплым, а обстановка – замечательной.

Положив голову мужу на грудь, она ощущала под своей щекой тихую пульсацию. Она моргнула.

– Я пощекочу тебя ресницами, – прошептала, она, моргая ресницами и прикасаясь к его бледной коже и чувствуя, что Мэттью обнимает ее. Они разговаривали тихо, не спеша.

– До встречи с тобой меня никто не щекотал ресницами. Помнишь?

Она улыбнулась.

– Ты многого тогда не знал.

– Верно. – Он чмокнул ее в макушку.

– Ты не знал, как нужно называть машины. Помню, я спросила тебя, как называется твой маленький «Фиат», а ты посмотрел на меня так, словно я спятила. У него был номерной знак R ноль пятьдесят пять, а ты разъезжал на «Россе», даже не догадываясь об этом. – По тому, как всколыхнулась его грудь, она поняла, что он тихо смеется.

– И я не знал, когда нужно приправлять еду красным или коричневым соусом.

– Но это так легко запомнить. – Она закатила глаза. – Красным соусом приправляют все блюда, за исключением тех, что начинаются на букву «П», такие как пирог или паста, в этом случае употребляют коричневый соус. Во всех остальных – красный соус. Это так легко.

– А как насчет паэльи?

– Ее, умник, едят вообще без всякого соуса, хотя мы нечасто ели паэлью, когда я была маленькой. Впрочем, и рыбные палочки мы ели довольно редко.

Они рассмеялись, лежа, прижавшись друг к другу, расслабившись оттого, что им удалось раздуть пламя счастья из едва тлеющих угольков. В глубине души Джессика испытывала головокружительное удовлетворение, словно она прошла курс лечения. Ей стало легче, намного легче. Это было лекарством для нее, тем, в чем она нуждалась – лежать в объятиях своего мужа, наслаждаясь покоем оттого, что они вместе и только вдвоем. Она заговорила тихим голосом, понимая, что может все испортить, и беспокоясь о том, поймет ли он ее.

– Мне здесь нравится, – прошептала она.

– Мне тоже, – сонно пробормотал Мэттью.

– Тебе… тебе никогда не хотелось, чтобы так было всегда?

– Гммм? – Мэттью почти спал и не расслышал.

Джессика перевела дух.

– Тебе никогда не хотелось вернуться в те времена, когда нас было только двое? – Не договорив, она замолчала, а потом продолжила: – В те времена, когда мы могли делать все, что хотели. Только мы вдвоем? – Она услышала, как он вздохнул, но ответа не последовало. Джессика восприняла это как сигнал к продолжению. – Иногда я думаю о той ночи, когда мы зачали Лилли. Нужно было бы назвать ее Пиммс. Помнишь, мы были такими пьяными, когда зачинали ее, я была уверена, что она появится на свет с ломтиками огурца и с кусочками клубники на голове. – Джессика засмеялась.

Мэттью тоже засмеялся.

– Лучше нам ей об этом не рассказывать! Гораздо лучше, если она будет считать, что мы планировали ее рождение и очень хотели ее, пусть она не знает, что появилась на свет после пары лишних стаканчиков!

Приподняв голову, Джессика прислонилась к его плечу.

– Как… как было бы хорошо, если бы я не пила в тот вечер. Лучше нам было бы подождать несколько лет, не отклоняясь от нашего пятилетнего плана, и чаще проводить время так, как сейчас.

Отстранившись от нее, Мэттью поднялся и сел на кровати.

Погладив пальцами его сильную обнаженную спину, она продолжала:

– Если бы я так не напилась, я не была бы такой несчастной, и, если бы у нас не было Лилли, не было бы и второго ребенка.

Джессика умолкла, она не до конца осознала, что на самом деле высказала вслух мысли, которые постоянно посещали ее, когда она оставалась наедине с собой. Казалось, что усыпившая ее бдительность мгновенная эйфория, в совокупности с шампанским, развязала ей язык.

– Я много размышляю о нас. Я представляю, что бы мы делали бы, если были бы только вдвоем. Мы бы не знали, что такое быть поистине выжатым как лимон, и не должны были бы каждый день ежесекундно концентрировать все свое внимание на ребенке. И я думаю о выкидыше и чувствую себя виноватой, потому что ты так расстроился, а я не ощутила ничего, кроме облегчения, это правда!

Согнув колени под простыней, Мэттью обхватил их руками и, преклонив голову, заплакал. Сначала Джессике казалось, что он смеется, до тех пор пока ей не стало ясно, что он всхлипывает.

– Мэтт! О нет, Мэтт! Не плачь! Почему ты плачешь? – Она села, прислонившись спиной к подушкам и не зная, что делать.

Мэттью не мог выговорить ни слова и только бормотал:

– О боже. О господи! – Прерывисто дыша, он плакал от горя и ярости. Он был не в состоянии говорить.

Джессика, прислушиваясь, смотрела на него с другого края кровати широко открытыми глазами.

Когда он наконец заговорил, его голос зазвучал как никогда резко.

– Нет! Нет, Джесс, я никогда так не думал. Я люблю свою дочку, люблю свою семью и никогда, никогда в жизни не смог бы думать о Лилли как о несчастье. – Это слово прозвучало почти как плевок. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, он отбросил простыню и в замешательстве встал с кровати.

Джессика отпрянула, вжавшись в мягкую спинку кровати.

– Я не это имела в виду, – прошептала она.

– Нет? А что ты имела в виду, Джесс? Что, черт возьми, ты имела в виду? Я не понимаю, почему ты так ведешь себя. Я пытаюсь понять, действительно пытаюсь. Я был более чем терпелив, но порой я не понимаю, что, черт подери, происходит! Я не могу подстраиваться под твои перемены настроения. Каждый раз, открывая дверь ключом, я вообще не знаю, что меня ждет. Твои взлеты и падения оказывают огромное влияние на Лилли и на меня. Твое настроение отражается на нас как в зеркале – все мы идем у тебя на поводу, и это омерзительно, просто омерзительно! – Мэттью стоял у края кровати, пристально глядя на нее, будто видел впервые.

– Я знаю, что это омерзительно… просто я так устала, – сказала она. – Так устала, что все время хочу спать и не могу думать. А когда я думаю, мне становится так грустно, что это высасывает из меня все силы, какие у меня только есть, до последней капли, и мне не хватает себя. Той себя, какой я обычно была. Той себя, которая прыгала и смеялась, с надеждой глядя в будущее.

– Господи, тебе не хватает ее? Попробуй встать на мое место! Это мне, проклятие, не хватает ее, разумеется, если я когда-либо ее понимал. – Он стоял, подбоченясь, и в упор смотрел на жену, а потом проговорил резким тоном: – Иногда я в этом сомневаюсь.

– Я по-прежнему здесь, Мэтт. – Джессика стукнула себя по груди. – Прости меня за то, что я оказалась не той женщиной, которой ты хотел меня видеть. Я нуждаюсь в твоей помощи, Мэттью, и нуждаюсь в том, чтобы ты подождал, прошу тебя! – Она чуть ли не умоляла его. – Все придет в норму, когда я перестану чувствовать себя такой усталой. Придет. – Она кивнула, пытаясь убедить их обоих.

– Ты устала? – злобно фыркнул он. – Я пашу как проклятый, мотаясь из пригорода в город каждый день, час туда и час обратно, только для того, чтобы ты могла жить в этом проклятом доме, о котором ты мечтала, и ты устала? Я делаю все по дому, потому что не хочу, чтобы все превратилось в свинарник, чему ты, видимо, была бы рада, а я – нет.

– Не то чтобы я именно устала… мне кажется, что я нахожусь в тяжелом положении…

– В тяжелом положении? Вот что я скажу тебе, давай поменяемся. Я буду бродить по дому в пижаме и целый день играть с Лилли. Я, черт побери, только этим и буду заниматься. Господи, ведь ты даже не всегда готовишь ужин и не всегда убираешься в доме! Какого черта ты делаешь каждый день, что так устаешь?

Лежа на кровати, Джессика сползла еще ниже. Свернувшись в клубок, она натянула простыню на нос.

– Паз сказал, что я должен предоставить тебе время и свободу действий. Он сказал, что это не твоя вина, что ты нездорова.

Закрыв глаза, Джессика с ненавистью вспоминала о том, как подробно они с Топазом обсуждали ее проблемы. От этого она чувствовала себя неполноценной, но тогда кто же она? Она знала, что все обсуждают ее: ее родители, Полли, все. Поэтому ей казалось, что ей не с кем поговорить, некому доверить свои секреты. Она могла рассчитывать только на себя. Исключительно на себя.

Мэттью продолжал:

– Ради бога, сколько времени и свободы тебе нужно? Потому что, Джесс, вот что я скажу тебе. Моему терпению пришел конец, и мне очень трудно узнать в тебе ту девушку, на которой я женился.

– Я не знаю, куда она делась, Мэттью. Но мне хочется, чтобы она вернулась. Правда хочется. Но мне кажется, что я тону. Я тону, – прошептала она под простыней и внимательно посмотрела на него.

– И даже теперь ты не способна ничего сказать, ни слова. Ни одного чертова слова. Ты молчишь и лжешь. – Мэттью поднял с пола брюки и майку. – Лилли – это самое удивительное из созданного нами. Наше величайшее достижение. Она всегда на первом месте. Важнее нас и важнее тебя. Поняла?

– Прости, – с трудом проговорила она.

– О боже! Прошу тебя! Больше никаких «прости»! Я не хочу слышать твоих извинений. Они звучат несколько неубедительно. – Взявшись за ручку двери, он повернулся и посмотрел на лежавшую посреди огромной кровати жену. – Если честно, Джесс, иногда ты ведешь себя так, что мне очень трудно любить тебя.

Услышав, что дверь закрылась, Джессика оглядела комнату, которую он покинул. Скоро ее щеки горели от слез. Мысль, одна лишь мысль о том, что Мэттью не любит ее, была совершенно невыносима, так невыносима, что трудно было себе представить. Джессике всего лишь хотелось, чтобы все вернулось на круги своя, в те времена, когда они с Мэттью были счастливы. Она сделала бы все, абсолютно все, чтобы снова пережить эти дни.

Сегодня утром я получила самую приятную новость, какую только можно себе представить. Я встретилась со своим врачом, который сказал мне, что через полтора месяца меня освободят. Полтора месяца! Я почти не могу поверить в это. Не могу! Я освобожусь от этих стен, и мне больше не придется давиться этой едой, от которой меня тошнит. Мне не терпится посмотреть на облака, походить по земле босыми ногами и наполнить легкие чистым воздухом. Я буду любоваться прекрасными видами, меня будет овевать легкий ветерок. Моя душа поет. Я улыбнулась впервые с незапамятных времен, и у меня в голове крутятся песни. Мне этого не хватало. Мне многого не хватало.

Доктор говорит, что я должна все записать, все, что сама вспомню о том дне. Именно это я и собираюсь сделать. Не для того, чтобы это прочел кто-то еще, только для себя. Он говорит, что это очень поможет, поскольку вплоть до дня своего освобождения я буду занята. Видимо, будет тяжело, потому что мой мозг заблокировал большую часть этих воспоминаний. Я должна это сделать для того, чтобы выжить. Но трудно главным образом потому, что я вроде как пишу о женщине, которую не знаю, женщине, которую я не узнаю. Как если бы она была темной тенью, скрывавшейся в моей душе, а теперь она умерла, и я могу лишь обернуться назад с глубокой, глубокой печалью и сожалением. Мне тяжело признаться в том, что я сделала, неважно, находится ли мое сознание в измененном состоянии или нет, я знаю, что буду расплачиваться за это до конца жизни.