Феоклия, жившая в Пергии Памфилийской, вдова сенатора и патриция, посвятила свою жизнь своему единственному сыну. Это был долгожданный ее ребенок. Много лет не было у нее детей, и она неотступно молила Бога посетить ее милостью чадородия. Ее молитва была услышана; но за несколько недель до рождения сына — муж Феоклии умер, оставив ей большое богатство и трудную обязанность вскормить и воспитать младенца.

С тихою радостью и смирением встретила вдова рождение сына, и так же горячо, как молилась о рождении его, теперь — над колыбелью его просила Бога, чтобы ее младенец сделался угодным Ему. К этому были направлены все мысли матери.

Каллиопий (так звали ее сына) рос среди тех бытовых условий, какие окружали всех вообще ревностных христиан первых веков. Это были дни, когда всякий шаг в жизни христиан был проникнут мыслию о Христе и Его заповедях; когда все, что есть в жизни ложного, тщетного, недостойного, избегалось христианами с непреклонным старанием. В богатых и знатных семьях, где, может быть, только второе поколение было христианским, все то, чем жили языческие предки, было отвергнуто и позабыто, а новые веяния и требования христианского закона были во всей силе. Вместо прежних молодых вельмож, блестящих с виду, но легкомысленных душой, слабых, носивших в себе задатки бесчисленных пороков, христианские знатные семьи выставляли крепких духом юношей, чистых, самоотверженных, любящих и готовых отдать все блага мира и жизнь за исповедание Христа. Таким вырос и Каллиопий.

Рассказы о священных людях, прославивших собою Церковь, рассказы не из дальних веков и по книгам, а из первых уст, от очевидцев, слухи о гонениях, имена мучеников, носившиеся в устах христиан, и чудные повести о несокрушимой силе христианского духа, о величавых проявлениях веры, о чудесах, блиставших среди крови, огня и пыток, на аренах, на площадях, и влекших за собою крики за мгновение перед тем враждебной христианству толпы: «мы веруем, мы христиане!» и кровавое затем крещение этих людей, — в таком воздухе развивалась душа Каллиопия. И, как затаенное желание и любимая, может быть, бессознательная мечта, и его воображении рисовались не мраморные виллы на голубой поверхности моря, не роскошные пиры на удивление Риму, не колесницы и ристалища, не милости цезаря, а герн и крест Христа, — страдания и пальмы мученичества.

Каллиопий уже оканчивал свое образование, когда в той области, где он жил, было объявлено гонение на христиан. Матери его стало известно, что на Каллиопия, по его знатности, велено обратить особое внимание. По слову евангельскому: «Если гонят вас и одном городе, идите в другой» Феоклия решила отправить сына в Киликию. Наскоро, в один день, сделаны были приготовления; казначею и слугам для сопровождения молодого господина отсчитано много золота на издержки. Ночью Каллиопий должен был ехать.

Мать и сын были одни.

Оставалось несколько минуть до отъезда. Мать вглядывалась в последний раз в милые черты сына. Все уже было сказано, — больше не было слов, и все слова казались такими слабыми и ничтожными.

Каллиопий, держа в своей руке руку матери, взором прощался с этой комнатой, где он вырос и учился, где Бог слышал его первые молитвы:

«О мать, — прошептал он, — я хочу унести это все с собой; мое, детство, все, что здесь было, эту лампаду перед Распятым — вернется ли это? — Он прижался к груди матери головой. Скорбь по тому, что он любил тут, на земле, охватила его. — Я знаю, продолжал он: там лучше; но если б можно было, без тревог и изгнания, продолжать это безгрешное, святое — наши молитвы и милостыни — хоть не надолго!.. Мне тяжело».

— Желанный мой, нам нужно страдать! Ведь, было блаженство без облаков и без тени горя в райских садах, — мы отреклись от него. А теперь все здесь растворено печалью. «Туда, Каллиопий, туда!» восторженно воскликнула Феоклия, указывая на небо, «где нет разлуки и гонений, и матери не отрывают от сердца любимых сыновей. Поверь теперь Христу: еще не явилось, еще не открылось, непонятно нашему людскому сердцу, какая будет там радость. Поверь ему беззаветно, — и Он приведет тебя к Себе. Не бойся, Каллиопий: Его слово верно, — Он с тобою навеки!»

Юношу укрепили эти слова. Он стоял теперь спокойный и твердый.

Мать молча осенила его крестом, молча прижала в последний раз к сердцу. Старший из свиты ее сына уже ждал за порогом.

Она взяла в последний раз в свои руки дорогую голову и смотрела в его глаза.

«Ступай, — мать с тобой!» прошептала она слабеющим голосом; он оторвался от нее; она еще раз, уже издали, осенила его крестным знамением и, когда он выходил, собрав последние силы, сказала ему:

«Не посрами своей веры!»

Занавес опустилась за ним, — и мать упала без чувств перед распятием, Каллиопий отъезжал от родного дома.

В Помпеополе Киликийском шли великие празднества в честь кумиров, когда прибыл туда Каллиопий.

Нарядная толпа, стремившаяся по улицам, разукрашенные дома, оживленные лица, праздничный говор — все это удивило юношу, и он, подойдя к одной кучке граждан, спросил, почему в городе такое ликование.

— Ты, видно, приезжий, — ответили ему: наш градоправитель, Максим, учредил сегодня жертвы, пляски и игры в честь наших великих богов. Мы все пируем — зовем и тебя, ликовать с нами.

Тщетно хотел увлечь за собою юношу старший из приставленных к нему рабов. Глаза Каллиопия разгорелись, он выпрямился и, смело глядя на толпу, произнес:

— Я — христианин и, когда я праздную дни моего Христа, я отмечаю их постом, а не пляской. Нет мне части в ваших ликованиях; никогда уста, славящие Христа, не воздадут хвалы скверным идолам.

Толпа с негодованием слушала юношу и повлекла его к градоначальнику.

— Кто ты? — спросил он Каллиопия.

— Я христианин, а имя мне Каллиопий.

— Отчего ты один отказываешься участвовать в нашем празднике?

— Оттого что я знаю истину и стремлюсь к свету, а ваши боги — ложь, и вы живете во мраке.

— Юноша! Твои молодые годы не извинят тебе твою дерзость. Кто ты такой, откуда?

— Я из Пергии Памфилийской, из сенаторского и патрицианского рода. Но самое мне дорогое — то, что я христианин!

— Родители твои?

— Отец уже умер, мать жива.

— Юноша, я знаю теперь, кто ты. Велико твое преступление; но велика к тебе и милость богов, так щедро наделивших тебя и знатностью, и богатством, и красотой. Клянусь Юпитером, если ты поклонишься богам, я забуду твою вину, прощу тебя и дам тебе в жены мою единственную дочь.

— Если б я хотел жениться, — отвечал Каллиопий, — я бы мог взять за себя твою дочь и поселить ее в доме матери моей, потому что не нуждаюсь в твоем богатстве; но знай, что я обещал моему Христу сохранить нетленным мое девство; твори, что хочешь: я — христианин.

Жестоким мукам был подвергнуть Каллиопий. Под ударами оловянных прутьев он восклицал:

— Благодарю Тебя, Христос мой, что Ты сподобил меня страдать за Тебя.

— Поклонись богам, — сказал подошедший к мученику Максим, — и ты снова увидишь родину и мать: взгляни на свои страдания.

— Я гляжу на сладость будущего моего покоя и не чувствую мук. А здесь я не один: правоверная Церковь Христова — матерь моя, и царство небесное, к которому я приближаюсь, — вот моя отчизна. Я буду страдать, и чем тяжелей будет мука, тем будет мне отрадней: я жажду венца, а никто не бывает увенчан, если не пострадает.

Тогда изобрели новое мучение: страшным колесом, с острыми ножами стали терзать мученику тело, а снизу его палили жарким огнем. И когда страдания превзошли меру, мученик возопил к Богу:

— Христос, приди на помощь рабу Твоему, чтоб до конца прославилось во мне недостойном святое имя Твое, чтоб увидали все, что не посрамятся уповающие на Тебя!

И вот, предстал ангел Господень — и погасил огонь, и остановил колесо. Тело мученика обливалось кровью, и сквозь истерзанное и прожженное мясо зияли кости — и, когда его отвязали от орудия пыток, народ, в ужасе смотря на терпение этого знатного юноши, воскликнул: «О неправедный суд, велик этот отрок!»

Каллиопия бросили в темницу.

Он знал, что теперь близок его конец, что та участь мученика, о которой он слышал с детства, — исполнилась над ним, что прошлая жизнь отошла навсегда и все дышит новым, — и он был готов. Покидаемая земля, мирское счастье, богатство, известность, красоты природы, знание — все казалось бесконечно малым перед тем, что открывалось ему.

И в эти последние часы об одном он думал еще на земле.

«Мать, мать!» — шептал он слабым голосом. Ему хотелось, чтоб она была тут и благословила его подвиг, и чтоб видела, как умирает он, верный ее завету.

И его желание исполнилось. До матери дошла весть о сыне. Тогда она написала последнюю свою волю о своем имуществе, отпустила на свободу рабов. Золото и серебро и все ценное раздала нищим, а недвижимое имение — села, виноградники, нивы — отписала на Церковь и, оставив отечество свое, поспешила в Киликию к сыну, страдавшему за Христа.

Подкупив стражу, она проникла в темницу. Сын поднял на нее глаза и слабо прошептал: «О, мать, хорошо, что ты пришла». Больше ничего он не мог сказать, но в этих словах была слышна невыразимая радость.

А она преклонилась перед ним, упав на колени, и вытирала гной его ран, говоря: «Блаженна я, что видела мученичество сына моего!» И всю ночь она сидела у ног его, и читала ему молитвы, и пела те христианские песни, которые пела ему в детстве. Она была с ним теперь неразлучна и передавала его прямо в руки Божии.

В полночь великий свет заблистал в темнице, и был голос: «Вы святые исповедники Божии, вы оставили отечество и имение, и страждете со Христом».

Настало утро. То был великий четверг — день Тайной Вечери.

Каллиопий был приговорен к распятию. Когда его распинали, мать его дала воинам золота, чтоб распяли они ее сына стремглав, потому что считала его недостойным быть распятым как Христос.

Все время мучения его она стояла при кресте, укрепляя его своими словами. В третий час дня, в пятницу, с неба раздался голос: Приди, согражданин Христов, сонаследник снятых! — и тогда душа Каллиопия отошла к небу.

Мать приняла на руки его тело по снятии с креста. Она прильнула к его груди, обняла его голову и, прославив Бога, предала дух.