Святитель Николай был предметом величайшей привязанности в жизни старого константинопольского ремесленника.

Трудна была жизнь этого человека. Не легко доставался ему кусок хлеба, и не обилен, не сладок был этот кусок.

Весь век перебивался он изо дня в день. То работы было мало, то платили плохо, то вовсе не платили. И во всех своих горестях прибегал ремесленник к святителю и чудотворцу Николаю.

Рассказы о том, как святитель жалел бедных, спасал несчастных, запали глубоко в душу бедняги.

За то, что святитель во время жизни своей был близок всем обездоленным, грел всякую скорбь, ремесленник любил его, как будто святитель помогал ему самому.

И это поклонение тем добродетелям, каких больше всего труженик жаждал найти в людях, и которые он нашел в святителе Николае, сделали этого никогда не виданного им, давно отошедшего человека самым близким и дорогим.

Он ежегодно праздновал его память; этот день ожидался им с нетерпением. Ему казалась в этот день особо ощутительной близость милосердного помощника к тем, для которых, как и ему, жизнь была злою мачехой.

Время шло: шли один за другим эти годы, согретые любовью к чудному Николаю; наступала уже старость, на работу не хватало сил. Сбережений не было. Пришла уже голая бедность.

Наступал праздник святителя Николая. В этот день бедняк привык жертвовать в церковь свечи, делиться, чем мог, с другими, более его бедными людьми, самому скрасить кое-чем свое серое бытье-житье. Теперь нечем было ознаменовать этот день, и задолго уже старик думал о том невеселую думу.

Наконец, он сказал жене:

— Вот, жена, близок день возлюбленного заступника нашего, святителя Николая, а нам нечем отпраздновать этого праздника.

Жена его была всю жизнь верною спутницею мужа и делила с ним его благоговение к святителю. Со своей стороны, в ожидании праздника, тоже много передумала она, и, когда муж заговорил о занимавшем его вопросе, она отвечала:

— Нам недолго жить на свете, детей у нас нет, не для кого беречь наследство. Продадим же последнее, чтоб угодить Богу и Его чудотворцу. У нас есть ковер — продай его на рынке и купи все нужное для праздника.

Старик с этим согласился и пошел продавать ковер.

На торговой площади ему навстречу попался старец. Он был одет просто в темную одежду; возвышенная мысль была отпечатлена на высоком челе; безыскусственное величие видно было во всяком движении. Большие огненные глаза выражали сразу и чрезвычайную силу воли, какую-то серьезность и строгость, и вместе с тем так прямо и сочувственно смотрели в душу, что хотелось открыться перед ним, все рассказать этому сильному человеку.

Старец спросил ремесленника:

— Куда идешь, любезный друг?

— На торг иду, — отвечал тот, — продать ковер.

— Сколько просишь? — спросил далее старец.

— Стоил он восемь золотых, а теперь возьму, что дадут.

Старец дал ему шесть золотых, взял ковер и ушел.

Стоявшие неподалеку люди спрашивали ремесленника, с кем он говорит, что им представилось, как он беседует с самим собой? Они слышали слова ремесленника, но не видали старца, не слышали его голоса.

Между тем к жене ремесленника явился тот же величавый старец, принес ей ковер и сказал:

— Твой муж мне давнишний друг. Я встретил его на торгу, и он просил меня занести тебе этот ковер. Вот, спрячь его, — и старец поспешно вышел.

Старуха была и озадачена и рассержена этим поступком мужа. Значит, он пожалел для того, чтоб почтить праздник святителя, расстаться с ковром!

Муж вскоре вернулся, и она встретила его упреками.

— Лучше бы тебе не давать было этого обещания, — кричала она. — Вот твой ковер. А меня больше не увидишь. — Ты сегодня очернил всю свою честную жизнь.

Долго старик в изумлении не мог выговорить ни слова. Наконец, он заставил жену сказать, как ковер попал обратно к ним. И во время ее рассказа точно открылись его глаза... Он взглянул на икону, стоявшую в углу, с этой иконы ему в душу смотрели теже сочувственные и строгие глаза, которые он видел, продавая ковер; слезы застилали уже перед ним этот образ, и он закричал, полный невыразимого восторга, и трепета, и умиления:

— Сам святитель купил у нас тот ковер и возвратил в убогую хижину.

Не было в тот час людей счастливее этих бедняков.

Быстро разошлась по городу молва о чуде; узнал о нем патриарх и назначил престарелому ремесленнику и его жене по смерть содержание из доходов Софийской церкви.

Не так как жизнь убогого ремесленника расцветала юность Василия, единственного сына богатого Агрика.

Ни в чем мальчику не было отказа. Все богатства отца, множество зависевших от него людей, — все это было готово угождать и тешить Василия. В этом постоянном празднике легко бы захирела и загордилась душа, если бы мать Василия не поддерживала в нем чувства веры. Через евангелие вошло и укрепилось в мальчике и глубокое сострадание к слабым, уважение ко всем, кто был ниже его, приветливость, сознание равенства людей. Много хорошего дал мальчику и тот нравственный облик Святителя Николая, которого чтили в доме его отца, и рассказы о котором он с детства слыхал. Сколько хороших чувств пробудила память этих подвигов святителя для бедствующего человечества, сколько под влиянием этой давно закончившейся жизни складывалось в Василии хороших намерений.

Всякий год в день святителя Николая, поминая его милосердие к людям, Агрик ставил две трапезы для убогих и для друзей.

Церковь святителя была от того места, где он жил, верстах в семи.

Однажды, когда Василию было 16 лет, и наставал праздник святителя Николая, Агрик поручил Василию со слугами, сходить в ту церковь, отстоять вечерню, утреню и обедню, чтоб к трапезе вернуться домой.

Во время утрени сарацины окружили церковь, забрали всех молившихся и отвезли на остров Крит.

Василий за красоту свою был назначен ко двору князя Амиры — ему поручена была должность виночерпия.

Понятно горе родителей. В своей скорби они не имели сил справлять как прежде день св. Николая и предавались два года величайшему отчаянию.

Наконец, родные сказали им:

— Что тужите вы, точно нет помощника! Великий святитель Николай совершил столько чудес на море и на суше, избавил от смерти столько неповинных.

И отрезвился тогда Агрик от непомерной скорби.

— Уже три года мы в этой печали — говорил он жене, — и что пользы от слез? Забыли мы о святителе, не ходили к нему на праздник; послушай меня: возьмем свечи, елей, фимиамы, поедем к святому, помолимся ему с верою. И, может, он вернет нам сына!

Горячо молились они в тот день в храме святителя, а, вдали, на Крите, тосковал по родине и в неволе звал любимого святителя сын их Василий.

Вернувшись домой, Агрик и его жена устроили трапезу.

Сидя за нею, услыхали они лай собак, выслали посмотреть слуг, не случилось ли чего, все было тихо, а собаки надрывались от лая.

Взяв свечи, Агрик пошел осмотреть с гостями всю свою усадьбу. На дворе стоял человек в сарацинской одежде. Все испугались. Агрик решился подойти ближе. Человек этот был молод. В руке он держал бокал полный вина.

Невыразимые чувства овладели Агриком перед тем, что он видел, и он еле мог выговорить:

— Ты ли, сын мой Василий, или это тень твоя?

— Это я, — сказал тот, и отец раскрыл ему объятия.

Когда они немного пришли в себя, Агрик спросил сына, как удалось ему бежать.

— Я не бежал, — отвечал тот. — Я только что стоял перед Амирой и зачерпнул ему в этот бокал вина. Вдруг кто-то сильный поднял меня с этим бокалом, который я еще держу, и я, недвижимый, понесся точно по ветру — и, когда он ставил меня здесь, я узнал великого чудотворца Николая.

— Святитель Николай, помогай нам!