На следующий день Уэллс с Конан Дойлом чуть свет явились в особняк Мюррея – им не терпелось поделиться с ним хорошей новостью. Друзья были убеждены, что их предложение немедленно поднимет дух миллионера. Как им казалось, новая идея должна словно резким взмахом руки стряхнуть с него паутину страдания или по крайней мере впрыснуть ему в кровь минимальную дозу надежды. Тогда он выдержит еще какое-то время – до тех пор пока медиум не прибудет из Южной Африки.

– Только имей в виду: это не обычный медиум… Он самый настоящий! – воскликнул Конан Дойл, стараясь заразить своим энтузиазмом развалившееся в кресле пугало, от которого несло алкоголем и грязным бельем. – Его способности не вызывают никаких сомнений. Я лично в этом убедился и уверяю тебя, что видел собственными глазами такие чудеса, какие даже описать невозможно.

Но Мюррей по-прежнему молча смотрел на него покрасневшими глазами, и на лице его сохранялось выражение беспросветной апатии. Артур расхаживал перед ним по комнате, излагая историю чудесного медиума, который не гонится за славой и деньгами, поскольку они не имеют для него ни малейшего значения.

Конан Дойл случайно столкнулся с медиумом в одной африканской деревне. Тот был по происхождению европейцем, но в возрасте двух или трех лет заблудился в саванне и был взят на воспитание племенем банту. Со временем мальчик, которого старейшины нарекли именем Анкома – это значило что-то вроде “последний рожденный ребенок”, – усвоил обычаи и привычки своей приемной семьи и вел себя как член племени, хотя из-за светлой кожи выделялся на общем фоне, как пирожное со взбитыми сливками среди угольков. Между тем на пороге юности в нем пробудились необыкновенные таланты. Настолько поразительные, что Анкома, едва ему исполнилось двенадцать, лишил власти старого шамана и занял его место, поскольку тот умел разве что призывать дождь, да и то когда уже и без того явно надвигалась гроза. Проходя мимо этой деревни после жестокого сражения под Брандфортом, Конан Дойл услышал про Великого Анкому – белого человека, который взглядом может поднимать в воздух глиняные чашки и прочие предметы, а также разговаривать с мертвыми. Писатель сразу же отправился к старейшинам деревни и попросил разрешения самому посмотреть, на что способен их бледнолицый шаман. Старейшины дали свое согласие в обмен на горсть дешевых побрякушек. И вот, сидя в жалкой хижине, Конан Дойл удостоверился, что перед ним настоящий медиум. Демонстрация его возможностей произвела на гостя такое впечатление, что он, по его собственным словам, в жизни не забудет увиденного.

Когда к нему приехал Уэллс с просьбой о помощи, он понял: несмотря на то что их первая встреча оказалась неудачной, теперь он, Артур Конан Дойл, должен помочь Монтгомери Гилмору… нет, все же лучше сказать – Гиллиаму Мюррею, Властелину времени, ибо отныне Артур тоже знал его тайну. И считает своим долгом спасти человека, открывшего двери в будущее. Конан Дойл всю ночь диктовал верному секретарю письма, адресованные тамошним высшим военным чинам, а также членам правительства и столько всего наобещал им в обмен на услугу, что теперь расплачиваться придется всю оставшуюся жизнь. Однако дело, вне всякого сомнения, того стоило. Великий Анкома прибудет в Англию, чтобы вызвать дух Эммы, и тогда Мюррей сможет поговорить с ней и попросить у нее прощения.

Конан Дойл закончил свою речь в уверенности, что из покрасневших глаз Мюррея тотчас хлынут слезы благодарности, и даже приготовился ответить на его пылкое объятие. Но ничего подобного он не дождался. Мюррей долго смотрел на писателя, затем встал, взял бутылку виски, которую с некоторых пор всегда держал рядом, и неровной, но гордой поступью покинул гостиную под удивленными взглядами друзей. Миллионер вернулся в спальню и опять улегся на постель, откуда его заставил подняться ранний визит нежданных гостей.

Стало ясно, что убедить Мюррея принять участие в спиритическом сеансе будет не так просто, как они полагали. Миллионер, хоть и был совершенно раздавлен горем и сильно отравлен алкоголем, не изменил своего отношения к спиритизму. Он не желал их слушать – то смеялся в лицо, то осыпал пьяной бранью, под конец извергая содержимое своего желудка им на ботинки. Но чаще просто выгонял обоих из своего дома, гневно размахивая руками, а иногда даже швырял в них все, что попадало под руку – а под руку ему обычно попадала полупустая бутылка… Ни просьбы Уэллса, ни угрозы Конан Дойла, ни нежные увещевания Джейн, которая напомнила ему, что однажды он спас ей жизнь, и теперь сама она просто обязана отплатить ему тем же, – ничто не могло сломить упрямства Монти. Пока не наступил канун прибытия в Англию Великого Анкомы.

Конан Дойл, Уэллс и Джейн приехали к Мюррею, чтобы сообщить новость, и встретил их переполошенный Баскервиль. По его словам, хозяин весь день провел, запершись в своей комнате. Он пил, плакал и осыпал слуг самыми непотребными ругательствами, но вот уже час, как из комнаты не доносилось ни звука. Уэллс с Конан Дойлом обменялись испуганными взглядами и кинулись по лестнице наверх – в башню, где помещалась спальня Мюррея. Они нашли дверь запертой, но это не стало преградой для Артура, который тотчас пошел на таран и после нескольких попыток чуть не в щепки разнес дверную коробку. Все вздохнули с облегчением, обнаружив, что Мюррей не висит под потолком и не свел счеты с жизнью каким-либо иным способом – он просто лежал на кровати в бессознательном состоянии. Хватило двух чайников и одного таза воды, чтобы привести его в чувство.

– Завтра в Лондон наконец прибывает Великий Анкома, – сообщил Конан Дойл тихим, но достаточно строгим голосом. – И вряд ли стоит напоминать тебе, что ради этого мне пришлось взять на себя ряд обязательств и пустить в ход все свои связи, поэтому я хотел бы надеяться, что старался все-таки не зря.

Мюррей в ответ лишь пожал плечами:

– А я не просил тебя вызывать сюда этого медиума.

– Но он считай что уже здесь! – заорал Конан Дойл, теряя терпение. – Чего ты, прах тебя побери, хочешь? Чтобы я посадил его на обратный корабль, повесив ему на шею письмо с изъявлением благодарности?

– Нет, я хочу только одного – чтобы ты заплатил мне за новую дверь.

Конан Дойл взревел как бык, подошел к ближайшему окну и выглянул наружу, стараясь успокоиться.

– Ты упрямец и эгоист, Монти, – не выдержал Уэллс. – Неужели тебе нет дела до того, какие адские муки терпим из-за тебя мы? Неужели тебе трудно пойти на этот сеанс? Что ты потеряешь?

– Пожалуйста, Монти, – стала упрашивать его Джейн уже в невесть который раз. – Мы ведь просим, чтобы ты только попробовал.

Мюррей бросил на нее душераздирающий взгляд.

– Я не могу, Джейн, – прошептал он. – Я не вынесу, если имя Эммы будет произнесено всуе. Просто не могу этого позволить – не могу, и все! Я не умел должным образом относиться к ней при жизни, то есть проявлял откровенное неуважение каждый раз, когда лгал… Но я не позволю, чтобы после смерти кто-то осквернял ее память, устроив этот идиотский спектакль.

– Да никто не собирается осквернять ее память! – взвыл Уэллс в отчаянии. – Я повторяю: это настоящий медиум.

– Чего ты боишься, Гилмор? – подступил к нему Конан Дойл, быстро обернувшись и заложив руки за спину.

– Боюсь? – Мюррей растерянно посмотрел на него. – Я больше ничего не боюсь.

– Да нет, боишься, – сурово отчеканил Конан Дойл. – Ты боишься поговорить со своей невестой и узнать, что она не желает прощать тебя. Вот в чем все дело. Ты не хочешь рисковать, ведь если такое случится, что тебе останется делать? Даже самоубийство не принесет утешения… Умереть? Для чего? Чтобы целую вечность видеть рядом обиженную женщину? Вот ты и предпочитаешь ничего не менять, а тем временем изводишь нас глупыми угрозами, хотя эти угрозы никогда не исполнишь, потому что ты трус. Поэтому ты до сих пор не наложил на себя руки и не хочешь поговорить с Эммой, поэтому при ее жизни не смог рассказать ей правду.

– Что? Я собирался признаться ей во всем! – завопил Мюррей, с трудом выбираясь из кресла. – Клянусь, я собирался признаться, как раз когда проклятая машина сорвалась с обрыва! И я убью себя, убью! Потому что не хочу и не могу больше жить! Мне нет дела до того, что находится за чертой нашего мира, мне нет дела до того, что ждет нас там – пустота или нечто иное, где обитает Эмма, которая будет гневаться на меня веки вечные… Вот что ужаснее всего, вот что…

– Ты решил свести счеты с жизнью? Так давай! – Конан Дойл рывком распахнул окно, рядом с которым стоял. И в комнату сразу ворвался свежий ветер. – Прыгай! Это четвертый этаж, почти наверняка разобьешься насмерть… Прыгай прямо сейчас!

Уэллс и Джейн в ужасе смотрели на Конан Дойла.

– Артур, бога ради, вряд ли это подходящий способ… – попытался было вмешаться Уэллс.

Но прежде чем он договорил, Мюррей оттолкнул его и решительно направился к окну.

– Монти, нет! – Джейн кинулась ему наперерез.

С ней он обошелся мягче, но и ее без колебаний отодвинул в сторону.

– Артур, ради всего святого, останови его! – закричала Джейн.

Но тот, казалось, не услышал ее крика. Мало того, он с широкой улыбкой отошел от окна и даже сделал такой жест, словно вежливо пропускает Мюррея вперед. Тот злобно глянул на него, одним махом взлетел на подоконник и обеими руками ухватился за оконную раму.

– Монти, спускайся немедленно! – стал уговаривать его Уэллс и осторожно шагнул в сторону окна.

– Лучше не подходи, Джордж! Стой, где стоишь! – приказал Мюррей.

Конан Дойл знаком велел Уэллсу не спорить. Джордж замер, в ужасе уставившись на огромный силуэт, который загораживал собой почти все окно и четко вырисовывался в лунном свете.

По-прежнему держась руками за раму и уже поставив ногу на узкий карниз, Мюррей шумно втянул в себя воздух. Пока они вели свои споры, день успел угаснуть в опаловых отблесках заката и уступил дорогу дивной летней ночи. На небе круглой печатью застыла полная луна. Прекрасная ночь для смерти, подумал миллионер, чувствуя, как мягкий ветерок, пропитанный запахом жасмина, гладит его по голове. А почему бы и нет? Почему бы вот так разом не покончить со всеми страданиями? Может, он и вправду трус, как сказал Конан Дойл? Мюррей еще дальше выдвинул правую ногу и услышал, как за спиной кто-то вскрикнул – наверняка Джейн. Сейчас ему было жаль и ее, и Джорджа, и даже Конан Дойла. Жаль, что друзьям придется стать свидетелями его гибели, но ведь Уэллс сказал правду: Мюррей превратил жизнь близких людей в настоящий кошмар. Лучше раз и навсегда избавить их от тяжкого зрелища. И он это сделает. Мюррей посмотрел вниз. Там лежал сад, по которому они так часто гуляли с Эммой. В каждом его уголке, словно обрывки ткани, повисшие на колючих ветках кустарника, остались воспоминания – о поцелуе, ласковом прикосновении, шутке, которой она смеялась. Сейчас серебристый свет луны мягко очерчивал кроны деревьев и дробно отражался на гладкой поверхности прудов, где задумчиво покачивались кувшинки, исполняя медленный вальс, хотя у танца не было зрителей. Чуть дальше, над густым лесом возвышался купол чудесной стеклянной оранжереи, маленького изысканного дворца, – его Мюррей построил собственными руками, чтобы устроить невесте сюрприз. Оранжерея в мельчайших деталях повторяла знаменитый индийский Тадж-Махал.

В этот миг Мюррей наконец оценил бесконечное расстояние, отделявшее его от земли, и на него напал иррациональный страх, совсем как в то утро, когда он спускался на землю на воздушном шаре, чтобы завоевать сердце Эммы. Тогда ему тоже пришлось преодолевать головокружение, но дело того стоило, потому что внизу, на пастбище Хорселла, его ждала любимая девушка. Мюррей закрыл глаза и снова увидел ее внизу такой, какой она была в тот день – вся в белом, с зонтиком, который Эмма не переставала нервно крутить… Он собрал последние остатки храбрости и сказал себе, что должен уйти к ней и сделать это побыстрее, потому что Эмме не нравилось, когда он опаздывал, а Мюррей и так уже задержался на несколько месяцев… Он открыл глаза, чтобы ринуться в пустоту.

И тут он ее увидел. На тропинке, обсаженной розами, в том самом месте, где обычно останавливалась Эмма, чтобы насладиться ароматом цветов, стояла женщина. В лунном свете белело ее платье, но лицо закрывал зонтик, который она нервно крутила. Картина была пронзительно жуткой, как внезапный смех в ночной тишине. Тело Мюррея напряглось, он несколько раз моргнул, и с губ его сорвалось имя:

– Эмма…

– Нет, Монти, нет, ради бога, – взмолилась Джейн. – Не прыгай. Эмма этого не хотела бы…

– Эмма! – крикнул Мюррей.

Он резко повернулся и спрыгнул с подоконника обратно в комнату.

– Так я и знал! – заявил Конан Дойл победным тоном. – Я знал, что он этого не сделает.

Не обращая на него внимания, Мюррей кинулся к Уэллсу, схватил за руку и потянул к окну.

– Посмотри, Джордж, посмотри! – кричал он. – Это Эмма!.. Вон там!

– Что?

Все бросились к окну и высунулись наружу.

– Я никого не вижу, – пробормотал Уэллс.

– И я тоже, – сказала Джейн, прищурившись. – А что именно ты заметил?

Мюррей не ответил. Он развернулся и бегом вылетел из комнаты. Все, наталкиваясь друг на друга, последовали за ним вниз по лестнице. Миллионер прибежал в сад, где только что видел свою невесту, встал как вкопанный и огляделся по сторонам. Запыхавшиеся друзья присоединились к нему, но, прежде чем они успели спросить, что же все-таки происходит, миллионер опять сорвался с места. Выкрикивая имя Эммы, он обежал все тропинки и берега прудов. Друзья с жалостью наблюдали за ним. Мюррей бегал от одного края парка к другому, на миг замирал, прислушивался, а потом возобновлял свой безумный и бесцельный бег. Наконец он выбился из сил и упал на колени. Уэллс подошел, нагнулся и положил руку ему на плечо. Мюррей посмотрел на него – глаза его были до краев переполнены безутешным горем.

– Я видел ее, Джордж, клянусь, я видел ее, – прошептал он. – Это была она. Она стояла вон там… Почему она ушла?

Конан Дойл мягко улыбнулся.

– Она пытается найти тебя, – стал объяснять он тоном отца, утешающего сына, – но не может отыскать нужную дорогу. Наверное, просто хочет напомнить, что у вас с ней должна состояться встреча в Брук-Мэноре. Она ведь сама назначила ее в день своей смерти. Но, как я не раз говорил, духу, любому духу, чтобы явиться нам, нужен соответствующий канал. Духам нужны медиумы…