Десятилетний Томми Докинз, изо всех сил давя на педали и стараясь сравняться скоростью с ветром, мчался по тропинке, которая вела от их сада к дороге на Хексери. У него звенело в ушах и разлохматились волосы, поэтому он был почти уверен, что на свете нет ничего быстрее его велосипеда. И когда Бенджамин Барри увидит Томми у своего порога на этом чуде, он просто онемеет. Бенджамин вечно насмехался над Томми, говорил даже, что тот ходит, путаясь в собственных ногах. Так вот, нынче же утром Барри увидит, на что способен Томми. Барри увидит, что Томми Докинз умеет летать.

Приближаясь к перекрестку, Томми еще крепче нажал на педали, он готовился вывернуть на дорогу с помощью одного из тех крутых виражей, которые учился делать тайком от брата по утрам, пока в доме никто не проснулся, даже слуги. Он поежился при одной только мысли о том, как отреагирует Джим, если узнает, что Томми без позволения брал его драгоценный велосипед и даже мотался на нем в деревню. Задаст он тогда Томми по первое число! Но, к счастью, брат недавно отправился на войну в Южную Африку, и, когда он оттуда вернется, если вернется, столь мелкое и далекое событие уже не будет иметь никакого значения. Томми дугой согнулся над рулем и чуть прищурил глаза. Он так размечтался о славе и ветер так сильно свистел у него в ушах, что мальчик не услышал рев автомобиля, пока еще скрытого за поворотом. И если бы за завтракам Томми хотя бы на пять секунд меньше намазывал медом хлеб или чуть подольше завязывал шнурки на ботинках, этот день наверняка стал бы его последним днем на земле. Но, к счастью для Томми, судьбой ему было назначено погибнуть не сейчас, а пятнадцать лет спустя в железнодорожной катастрофе. Короче говоря, буквально за пару секунд до того, как Томми выехал на перекресток, невиданное чудовище вылетело из-за поворота, и мальчишка в отчаянии нажал на тормоз. Колеса взвизгнули, и велосипед снесло к самому краю дороги, где Томми смог опустить ногу на землю.

Он стоял там и во все глаза смотрел, как мимо пронеслось нечто фантастическое, автомобиль, за которым закручивались вихри густой пыли. Никогда Томми не видел ничего подобного. Он ошалело уставился на кремовый кузов и огромные колеса, крутящиеся с бешеной скоростью, но не успел как следует рассмотреть водителя и его спутницу, поскольку раскашлялся от дыма. А когда пыль и дым рассеялись, автомобиль уже исчез за следующим поворотом.

Томми не стал терять времени даром – нажал на педали и двинул вперед по колеям, оставленным машиной. Ему было просто необходимо еще раз увидеть ее! Хотя бы издали, чтобы потом не упустить ни одной детали, когда станет описывать чудесный автомобиль хвастуну Барри, иначе тот не поверит его рассказу.

Впереди было еще несколько поворотов, и они скрывали от Томми машину, но наконец за одним из них ему открылся прекрасный вид на дорогу, которая вилась по краю оврага. И там, впереди, по облаку пыли и дыма он угадал путь механического чуда. Томми остановился, потный и задыхающийся, и, умирая от восторга, смотрел в ту сторону. Господи, какая же она красивая! И как блестит! К тому же под горку машина мчалась еще быстрее. “Вот бы объехать весь мир на такой скорости!” – подумал мальчик, страшно завидуя тем, кто сидел внутри. И вдруг улыбка застыла у него на губах. Машина свернула с дороги и помчалась под откос, подскакивая на кочках, словно напуганный выстрелом конь. Мужчина, сидевший за рулем, судя по всему, не мог справиться с управлением. Томми слышал отчаянные крики и буквально окаменел от ужаса, когда понял, что автомобиль несется прямиком к обрыву…

Немногочисленные посетители, сидевшие тем утром в трактире в Хексери, старались поменьше смотреть на двух чужаков, которые расположились в глубине зала у камина и тихо разговаривали, не обращая внимания на вызванное ими любопытство. Они не сняли ни длинных плащей, ни закрывавших лица шляп с широкими полями. У обоих между ног стояли странные трости, длиннее и толще обычных; набалдашники тростей были украшены одинаковыми звездами, образованными восемью стрелами, пересекающими два круга, один поменьше, другой побольше. Завсегдатаи трактира видели подобных незнакомцев не впервые. Точнее, за последние годы они появлялись там несколько раз, и если не именно эти двое, как утверждали некоторые, то типы, очень на них похожие. Из-за длинных плащей и широкополых шляп рассмотреть их было почти невозможно. К тому же таинственные незнакомцы удостаивали окружающих хорошо если парой слов, правда, и словами это вряд ли можно было назвать, скорее их речь напоминала скрип, с каким жестяное ведро опускается в колодец.

Да и вообще, местные очень мало знали о них – вернее, не знали ничего, – как и о том, зачем они здесь появлялись, почему и куда потом исчезали на несколько месяцев. Кое-кто уверял, будто видел чужаков на пустоши, где они подолгу стояли на вершинах холмов как грозные стражники. Иногда, как на этот раз, они неожиданно – и всегда по двое – заглядывали в трактир, усаживались поближе к огню, заказывали пару кувшинов пива, но никогда к нему не прикасались, а просто сидели друг против друга, неподвижные, словно каменные статуи. Лишь изредка у них едва заметно подрагивали губы, что вроде бы предполагало своего рода беседу, только вот велась она не с помощью слов, произносимых обычными людьми либо громко, либо шепотом, а через беззвучный, как у рыб, обмен мыслями.

Никто никогда не отважился спросить их, кто они такие или что им здесь нужно. Мало того, к ним старались по возможности даже не приближаться, так как это, по общему мнению, вызывало странные ощущения: точно на душу тебе сразу ложилась невыносимая тяжесть или на тебя вдруг обрушивались вся тоска и все одиночество мира. Как раз в то самое утро мистер Холл, хозяин трактира, а по временам, к отчаянию миссис Холл, еще и поэт, описал свои ощущения так: тебе кажется, что внутри у тебя внезапно открывается чудовищная и бескрайняя пустота – пустота беззвездной вселенной.

Вскоре миссис Холл подошла к мужу и сообщила о своих тревогах, но в куда менее поэтической форме:

– От этих двоих у меня кровь в жилах стынет, Джордж. И кроме того, они отваживают наших клиентов. Почему бы тебе не подойти к ним и не спросить, не хотят ли они заказать еще чего-нибудь. А я пока начну накрывать на столы к обеду. Может, хоть тогда до них дойдет, как сильно они тут всем досаждают…

– Скоро сами отчалят, – ответил мистер Холл с наигранной беспечностью. – Тебе ведь хорошо известно: они долго не засиживаются. К тому же оставляют хорошие чаевые.

– Не нужны мне их деньги, Джордж. Знать бы еще, как они эти деньги добывают… Господи, до чего же страшные… Вон и Лулу опять под нашу кровать забилась, прямо дрожит вся, – сообщила хозяйка мужу, словно напоминание о собачонке могло прибавить ему храбрости. – Разве не слышишь, как на улице кони бьют копытами? Животные их боятся… Да и я тоже! Выставить бы их как-нибудь отсюда, а уж коли в следующий раз не пожелают к нам зайти, то и слава богу! Ну, давай, поди и скажи им что-нибудь, Джордж Холл!

– Да ведь они ничего плохого тебе не сделали, Дженни. – Мистер Холл замялся. Он не меньше своей супруги желал бы избавиться от таких клиентов, но у него не было никакой охоты приближаться к ним. – Сама подумай, с моей стороны было бы непростительной грубостью просить столь вежливых господ, чтобы они…

– А мне плевать, если они сочтут тебя грубияном, Джордж! – перебила его жена и добавила, но уже понизив голос: – Я всегда хорошо разбираюсь в людях, как ты знаешь, и вот что тебе скажу: нутром чую, любой из этих двоих убьет не моргнув и глазом хоть ребенка, хоть беззащитную старушку.

Несмотря на то что миссис Холл говорила шепотом, ее слова, судя по всему, достигли ушей чужаков, поскольку один из них изобразил кривую улыбку и на одной ноте проскрипел своему товарищу:

– Дети и старушки… Как раз их-то я больше всего и боюсь встретить, когда иду по следу.

Второй ничего не ответил, просто посмотрел на первого долгим взглядом; первый выдержал взгляд, но при этом ни один мускул не дрогнул на их лицах.

И здесь мне хотелось бы отметить вот что: несмотря на пугающую неподвижность, их физиономии, слегка подсвеченные пламенем камина, не производили совсем уж неприятного впечатления. У обоих черты были правильные и четко очерченные, можно сказать даже красивые. Но при этом исключительная бледность кожи казалась почему-то нечеловеческой, к тому же на бледность эту словно падала извне странная тень – такую тень туча отбрасывает на снег.

После долгого молчания губы второго мужчины слегка колыхнулись:

– Ты страдаешь серьезным дефектом на уровне синтеза пептидов, друг мой. Тебе срочно нужен нейтрализатор вины.

– Чувствую, что ты прав. Но не забывай: посылки с Другой стороны поступать сюда перестали.

– Чувствую, что ты прав.

Снова повисло долгое молчание.

– А каково оно, это чувство вины? – спросил второй.

Опять последовало молчание, еще более долгое.

– Трудно объяснить. Больше всего оно, пожалуй, похоже на мощную дозу нейропептидов AB3003 и AZ 001, – наконец ответил первый, – которая способна блокировать любой нейтрализатор мутаций.

– Чувствую удивление! – воскликнул второй, слегка подняв брови. – Тогда… это должно быть чувство, очень похожее на жалость.

– Так говорят. Но, насколько я успел понять, чувство вины, оно более привязчивое. – Он погладил указательным пальцем набалдашник трости и сделал это очень медленно, почти незаметно. Потом снова окаменел. – Но разве… тебе знакома жалость?

– Да я узнал ее: я испытал мутацию почти сразу после прибытия сюда. Поэтому понимаю, что происходит с тобой. Мои биоклетки выработали свои собственные нейропептиды на основе некоторых нейропептидов серии AZ. И какое-то время я знал, что такое жалость. К счастью, диагноз был установлен быстро – в ту пору система пересылок действовала четко. Тем не менее потребовалось три разных типа нейтрализаторов, чтобы решить проблему.

– Как я понимаю, – сказал тот, кто боялся столкнуться с детьми и стариками, – несколько лет назад было сделано открытие: серия AZ вызывала появление почти всех неконтролируемых мутаций, поэтому ученые решили обойтись без нее. Вот почему Исполнителям из той последней партии, которую прислали два года назад, они уже не угрожают.

– Значит, им повезло.

– Да, хотя сами они осознать это не способны, поскольку чувство довольства собой зависело от серии AZ.

Плечи их немного поколыхались, что можно было счесть за дружный смех. Потом оба опять надолго замолчали.

– Два года… Вот уже два года Другая сторона никого и ничего не посылает сюда, – бросил первый.

– Конец совсем близок. Температура скоро будет равна нулю, черные дыры испаряются. Там теперь все происходит медленно. Они стараются беречь свои последние, очень слабые, силы на тот случай, если Исход окажется еще возможным…

– И зря берегут, – рассудил его товарищ. – Они ведь никогда не смогут возродиться здесь, потому что этот мир тоже обречен. Чувствую бессилие. Чувствую, что все напрасно. Да, мы убивали напрасно.

– Мы выполняли нашу работу, и выполняли ее хорошо. Им нужно было выиграть время, и мы помогли его выиграть. Мало того, благодаря нам они получили на два года больше, чем предусматривали самые оптимистические прогнозы. Как ты помнишь, двенадцать лет назад ученые заявили, что этому миру осталось жить всего десять лет…

– Да, и мы, Исполнители, наскребли им еще пару лет. – Тот, что боялся сталкиваться с детьми и стариками, стукнул тростью об пол. Жест был настолько неуместным, что его товарищ в знак удивления опять на несколько миллиметров поднял брови. – Мы выполнили нашу работу, – продолжил первый, не обратив внимания на немой протест товарища, – и выполнили ее хорошо, как я сказал. Именно для этого нас и создали! – Его голос, по-прежнему остававшийся неслышным для всякого, кто не приложил бы ухо к его губам, стал чуть громче. Или нет, скорее, он просто обрел некие оттенки – например, в нем появились намеки на сарказм и горечь, которые человеческий слух мог бы уловить. – И тем не менее, повторяю: все было бесполезно. Бесполезно. – Он опять ударил тростью о пол, и его щеки чуть порозовели. – Ученые не смогли найти лекарства против эпидемии. Даже не приблизились к его открытию. Уничтожать зараженных… Это решение изначально было ошибочным – таким же бессмысленным, как и сама болезнь. Эпидемию не сдержать. Сколько напрасных смертей!

– Вернись в состояние спокойствия, друг мой. Вернись в…

– Они похваляются тем, что владеют Высшим знанием, а нас презирают, нас они называют убийцами. Чувствую гнев, когда думаю об этом. Они понятия не имеют, что значит смотреть в глаза ребенку и заставить его увидеть в твоих зрачках хаос, из-за которого ему предстоит умереть… Я многое мог бы рассказать им про их высшее, про их проклятое знание!

– Вернись в состояние спокойствия! – Второй наклонился вперед и положил руку на трость товарища. Движение было быстрым и едва уловимым. – Конец близок, – напомнил он бесцветным тоном. – Какая разница, скольких ты убил? Умрут все. Какая разница, что думают о нас ученые? Все мы умрем.

После этих слов оба застыли как изваяния на своих стульях и замолчали. Тот, что пару раз стукнул тростью о пол, постепенно успокоился. Но вскоре он снова заговорил:

– Прошу прощения. Все это из-за чувства вины. Оно разрушит меня, если в ближайшее время я не добуду себе нейтрализатор. Хотя, как ты правильно сказал, какая разница? Нет никакой разницы. Хаос неумолим.

– Хаос неумолим, – эхом отозвался второй. – И наша работа, мы сами – тоже неумолимы, друг мой. Для этого мы были созданы и должны продолжать ее – до самого последнего конца. Иначе в чем смысл нашего существования?

Исполнитель, страдающий чувством вины, закрыл глаза и улыбнулся:

– Чувствую, ты правильно говоришь. А мне совершенно необходим нейтрализатор чувства вины. – Он посмотрел на товарища. – Тебе же пригодился бы нейтрализатор пафосной болтовни.

Вероятно, оба опять рассмеялись – во всяком случае, их тела какое-то время мягко сотрясались. А может, и нет.

– Продолжать до конца… – Тот, кого разрушало чувство вины, чуть пожал плечами. – А почему бы и нет? Так или иначе, ждать осталось недолго. Вся ткань этого мира испещрена дырами, словно проеденная мышами простыня. Те, что совершают прыжки, разрушают ее с каждым разом все больше, и следы их сливаются и путаются, как шоссейные дороги на измятой карте. Да, следы их все труднее отыскивать… Наши туннели утратили надежность, наша охота стала беспорядочной, мы действуем наугад… Этот мир распадается. Каждый день может стать последним. Однажды утром люди встанут со своих постелей и, выглянув в окно, увидят реальность, населенную страшными и невообразимыми чудесами, реальность, куда выплеснулись их самые жуткие кошмары. И поверь мне: те, кого мы не убили, сами возжелают смерти.

– Фоновый молекулярный туман за последние месяцы стал в сотни раз плотнее. Как раз сегодня на пустоши я зафиксировал его предельную плотность. Готов спорить, что в каком-нибудь здешнем доме на мгновение открылось окно в другой мир. Но вспомни, еще четыре-пять лет назад здесь каждый день удавалось кого-нибудь поймать. Какие трофеи мы добывали в этом секторе! Не хуже, чем в знаменитом заколдованном доме на Беркли-сквер. Во время нашего дежурства в одной из этих точек гиперблизости мы всякий день ловили по крайней мере пару разрушителей шестой степени. Но что было, то прошло. Сегодня я, правда, сумел кое-что засечь – и то по чистой случайности. Я имею в виду ауру потенциального разрушителя. Моя трость его узнала. В свое время он был активным прыгуном, разрушителем третьей степени. И я уже давно гоняюсь за ним, хотя в последний раз видел у входа в Лондонскую оперу. В тот вечер я почти настиг его, но ему повезло: одновременно мне открылся след разрушителя шестой степени. И сегодня ему опять повезло: его аура растворилась в общем тумане.

– Когда они долго не прыгают, их аура становится совсем слабой, – постарался утешить его товарищ. – В любом случае поймать латентного прыгуна – не такая уж заслуга…

– Однако это больше, чем ничто.

– Чувствую, ты сказал правду. Послушай… а тот разрушитель шестой степени… он не был…

Снова повисло молчание. Исполнитель, утром упустивший добычу, следил взглядом за каплей, которая лениво стекала по кувшину с пивом, пока она не умерла в крошечной лужице на столе. Потом он заговорил:

– Нет, это был не легендарный С. В ту ночь моя добыча оказалась знатной, но это был не С. Следы того ни с чем нельзя спутать – в последнее время они опять возникали, и даже еще совсем недавно. Судя по всему, легендарный С продолжает совершать прыжки.

– Чувствую изумление. Как же могло случиться, что он до сих пор не распался? Другие прыгуны, хоть и обладали куда меньшей разрушительной активностью, потеряли все свои молекулы гораздо быстрее… Он ведь уже давно был обречен на смерть.

– Прыгунов шестой степени никогда не считали обреченными на смерть, друг мой. Они остаются разрушителями до потери своей последней молекулы. С – самый мощный и страшный из всех, с кем нам довелось столкнуться после начала борьбы с эпидемией. Его дар столь же поразителен и ужасен, как и его безумие. Даже если С уже стал невидимым, а я думаю, он стал невидимым, вреда от него больше, чем от сотни разрушителей шестой степени вместе взятых.

– Я шел по следу, и казалось, вот-вот его настигну, – сказал тот, что чувствовал вину из-за своей ужасной работы.

– А кому так не казалось? Все мы мечтали о такой добыче. Все мы пытались выловить лосося в семь кило весом – но он способен проглотить наживку и не попасться на крючок. Да, да, друг мой, каждый раз, отправляясь на Уиндермир, я молюсь, чтобы он был еще жив и попался наконец на мою удочку.

Мистер Холл, который все же решился подойти к ним, робко откашлялся и произнес:

– Господа… простите, что перебиваю вашу беседу, но вы… – Однако стоило мужчинам посмотреть на него, как хозяин почувствовал внутри ту страшную пустоту, которую еще недавно в самой поэтичной форме описывал жене, и учтиво отступил назад. – Э-э… Не желаете ли заказать что-нибудь еще?

Но прежде чем кто-то из них успел ответить, дверь трактира распахнулась и внутрь влетел мальчик. Он остановился посреди зала и некоторое время переводил дух. Взгляд его блуждал где-то далеко, он весь дрожал, лицо было покрыто слезами и потом. Миссис Холл подошла к нему и с материнской нежностью положила руку на худенькое плечо:

– Что случилось, милый?..

В ответ Томми Докинз истошно завопил.